Текст книги "Хамза"

Автор книги: Камиль Яшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)

– Убью, предатель!

Бешим закричал. Хамза бросился к Соколову:

– Он же не виноват!

Степан, с трудом справляясь с собой, провёл ладонью по лицу, спрятал пистолет.

– Всем отойти от колодца!.. – Закурил, сел на песок рядом с молодым туркменом, похлопал по плечу. – Ладно, не обижайся... Сколько до следующего колодца?

Бешим поднялся, отряхнул песок с халата, тихо ответил:

– Я не виноват, товарищ командир.

– Сколько? – повторил вопрос Соколов.

– Вперёд нельзя ехать...

– Почему?

– Если этот отравлен, значит, другие тоже отравлены. Я басмачей знаю... Но есть один чистый. Только немного в стороне.

– Сколько до него?

– Нам не доехать.

– Сколько дней до него, можешь ответить?

Бешим, вздохнув, показал четыре пальца.

Степан, сплюнув сухой, тут же закипевшей на песке слюной, от души выматерился.

Утром разведка доложила командиру отряда – по следам каравана идёт отряд басмачей.

Из-за ближайшего бархана выехали пять верховых. На штыке винтовки одного из них трепыхалась белая тряпка.

Парламентёры приближались. Подъехали совсем близко.

Степан Петрович Соколов тронулся с четырьмя бойцами навстречу.

Широкоплечий человек в бешмете спрыгнул с коня.

Соколов тоже спешился.

Они стояли друг против друга.

– Вы командир отряда? – спросил широкоплечий.

Соколов качнулся с носков на пятки и обратно.

– Нет, не я.

– А кто командир?

– А вон тот толстый, – обернулся Соколов и показал на Кары Якубова.

– Мне нужен только командир.

– Не беспокойтесь, я уполномочен вести переговоры.

– Я Азизбек, представитель Закаспийского правительства.

– Слушаю вас.

– Вы окружены.

– Возможно.

– В последнем бою вы лишились большой части своих сил. Ваше положение очень тяжёлое. Сдавайтесь.

– И не подумаем.

– Послушайте, вы же русский человек. Зачем вам умирать за интересы чужой нации?

– А вы, Азизбек, случайно не англичанин?

– Нет, не англичанин.

– А почему же вы одеты в английскую форму?

– Разве бешмет – это английская форма?

– Бешмет, конечно, не английская форма. Но в кармане бешмета у вас лежат английские деньги. Не так ли?

– Будете сдаваться?

– Нет.

– На что вы рассчитываете?

– А у нас есть секретное оружие...

– Какое там ещё секретное оружие... У вас нет даже воды.

– И у вас воды нет. Иначе бы вы не приехали сюда с белым флагом.

– Лично вам будет гарантирована полная безопасность.

– А моим жёнам?

– Каким жёнам?

– Русской, узбекской и татарской.

– Вы что, мусульманин?

– А вы разве не заметили? Мы же с вами разговариваем по-узбекски.

– Кстати, откуда вы знаете тюркский язык?

– Жёны научили.

– Вашим жёнам я тоже гарантирую безопасность.

– А моим бойцам и их сёстрам? У нас у каждого бойца по три сестры – узбекская, русская и татарская...

– Я понял вас. Вы не хотите разговаривать по существу дела. Вы ведёте несерьёзный разговор.

– Это вы, Азизбек, ведёте несерьёзный разговор. Неужели вы думаете, что я, бывший русский солдат, а ныне командир Красной Армии, сдамся вам, английскому наёмнику?.. Вы видели когда-нибудь русского солдата, который сдаётся?.. А что касается интересов чужой нации, так я вам скажу вот что... У нас чужих наций нет, у нас все нации свои... А вас мы будем гнать с этой земли вместе с вашими хозяевами-англичанами. Так им и передайте.

– Я вам даю час времени. Не сдадитесь – будете уничтожены.

– А я вам не даю ни минуты! Идите туда, откуда пришли!

Хамза тяжело брёл рядом со Степаном, ведя в поводу коня.

Соколов вёл своего.

– О чём ты так долго с ним разговаривал? – спросил Хамза.

– Репетировал...

– Что, что? – удивился Хамза.

– Репетировал, говорю... Четвёртый ведь месяц каждый божий день с театрами кручусь. Да ещё с тремя сразу. Сегодня – узбекский, завтра – русский, послезавтра – татарский. Научился кое-чему, набрался от вас ума-разума.

– А что ты репетировал? – улыбнулся Хамза.

– Его капитуляцию. А сказать точнее – прощупывал его с помощью вашего сценического искусства, разведку проводил.

– Ну и как?

– Хреновый мужичок, жидкий... Говорит, что у него сил больше, а сам стоял как бобик и слушал, пока я ему разные турусы на колёсах разводил... Из этого делаем вывод – силы у них тоже на исходе. Если Бешим нас вперёд их к колодцу выведет, значит, наша взяла... – Соколов обернулся назад: – Эй, Бешим! Иди-ка сюда... Сколько до твоего колодца? Завтра четвёртый день начнётся...

– Завтра вечером должен быть.

– Теперь слушай меня. Когда до колодца с полверсты останется, дашь мне знать. И больше никому ни гугу. Понял?

– Понял, – улыбнулся Бешим, – никому ни гугу.

Двинулись дальше.

– Не нападает что-то Азизбек. – сказал Степан. – Дал час времени, а уже второй кончается. Видать, ихние йигиты тоже притомились, по жаре лезть не хотят. Я это заранее знал.

– Как ты мог знать заранее?

– Кто такой рядовой басмач? Тот же солдат. А солдатская душа – она везде одинаковая... Азизбек-то, он барин, ему простого человека не понять. Он думает, что все они, басмачи, спят и видят, как бы поскорее помереть за его Закаспийское правительство. На-кася, выкуси! Басмач – он тоже разный... Я уверен, что пройдёт какое-то время, и басмаческое движение начнёт разваливаться. Потому что интересы у них противоположные – у верхушки и у рядовых. И никакого газавата не получится.

– Классовый подход к оценке военной ситуации?

– А как же? Ещё доктор Смольников, покойник, царствие ему небесное, в девятьсот пятом году научил на всю жизнь во всяком деле две стороны видеть – ихнюю, буржуйскую, и нашу, пролетарскую.

– Ты думаешь, что до ночи они нападать не будут?

– Нет, не будут. Местность эта, надо понимать, им мало знакомая, поэтому и приезжал Азизбек. Увидел, что мы в пески уходим, и забеспокоился... А харчи у них, видно, кончаются. Да и про колодец чистый они вроде ничего не знают. В этом наше преимущество.

– Но людей же у них больше...

– А я его, Азизбека-то, секретным оружием припугнул. У нас, говорю, секретное оружие имеется. Только сунься.

– Какое секретное оружие? – удивился Хамза.

Степан показал на один из двух вьючных мешков, висевших на его лошади.

– Здесь у меня полсотни ракет и две ракетницы. На самый крайний случай берёг. Теперь он, видать, подступил, этот крайний случай.

– Ракетами будешь отстреливаться?

– Нет, не отстреливаться.

– А как же?

– Увидишь... Отстреливаться будем из пулемётов, а это – военная хитрость.

Вопреки предположениям Соколова, ночь прошла спокойно.

Басмачи жгли костры на барханах в двух-трех километрах.

Было видно, что активных действий они предпринимать не собираются.

– А ты говорил, что они ночью нападут, – сказал Хамза, глядя на костры.

– Значит, ошибся, – устало вытянулся на песке Степан. – Похоже, что им и воевать-то ни грамма не хочется.

– Но они всё-таки идут за нами.

– Азизбек гонит. Народ подневольный.

Хамза пошёл к артистам. Кары Якубов чувствовал себя уже лучше, чем в первые дни, – привык к жажде. Да и все остальные тоже притерпелись к тяготам походной жизни в пустыне. Жалоб почти не было.

Зульфизар сидела одна, чуть в стороне. Хамза сел рядом.

– Жалеете, что с нами поехали? – спросил он.

– Нет, не жалею, – ответила Зульфизар. – В моей жизни лучше этой поездки ничего не было.

– Коканд вспоминаете?

– Нет. Я хочу забыть обо всём, что было со мной в Коканде. Рабство не вспоминают.

Низкие звёзды мерцали над горизонтом. Дул лёгкий ветер. Печально шелестели кусты саксаула.

– Почему они преследуют нас? – спросила Зульфизар. – Что им нужно, например, от нас, от артистов? Ведь у нас в руках нет оружия.

– У вас в руках, – задумчиво произнёс Хамза, – самое сильное оружие на земле – искусство... От него нет защиты. Особенно у богатых и особенно от народного искусства. Потому что оно всегда направлено против богатых... Казалось бы, какой урон можете нанести врагам революции вы своими танцами?.. Огромный! Ваши танцы напоминают о красоте и величии души народа, создавшего их... Но красота души народа не соответствует его жизни. Народ щедр душой, но беден. Народ красив духом, но бесправен... Где же выход из такого положения? Как разрешить это противоречие? Нужно изменить жизнь, говорят великие умы человечества Маркс и Ленин, нужно отнять у баев богатство, чтобы пришла справедливость, чтобы все были равны. В этом состоит высшая правда жизни... И вы своими танцами, Зульфизар, постоянно напоминаете людям об этой правде, всё время зовёте их к этой правде. Ваше искусство – это голос народа, великого, но угнетённого. В танцах, которые вы исполняете, выражена жизнь народа, его культура, его история. И всякий талант – это сосуд, в котором народ хранит сокровища своего духа... Вот поэтому они и преследуют нас. Они хотят уничтожить ваше искусство и ваш талант, чтобы меньше было напоминаний о правде и о том, что жизнь надо изменить... Но искусство нельзя уничтожить, как невозможно зарыть в песок собственную тень. Пока жив народ, будет жить искусство, ибо оно есть выражение его духа. А народ вечен, и поэтому искусство тоже вечно... Сейчас, когда пришло новое время, перед искусством открылись огромные возможности. У нас будет новая музыка, новые песни, новые танцы... У нас будет свой театр... И всё это, рождённое в огне и пламени борьбы, ещё выше поднимет величие нашего народа...

Он умолк и с удивлением посмотрел на Зульфизар. Почему он всё это говорил ей здесь, в пустыне, ночью, накануне завтрашнего дня, когда никого из них, может быть, и не останется в живых?

И сразу понял – поэтому и говорил, что завтрашний день может стать последним днём жизни, и захотелось высказать всё самое главное, чему научила жизнь, всё самое ценное... Но почему он говорил всё это именно Зульфизар?

И вдруг одна простая мысль осенила его: Зульфизар когда-то жила в одном доме с Зубейдой... И он говорил всё это сейчас не Зульфизар, а Зубейде, о которой не вспоминалось в напряжении и круговороте последних дней, недель, месяцев, лет... Нет, нет, конечно, вспоминалось! Он вспоминал её всё время, но почему-то сегодня это произошло как взрыв, как прощание с чем-то...

С чем? С кем?.. С Зубейдой? Но с ней не надо прощаться. Её давно уже нет... Может быть, он говорил всё это накануне встречи с Зубейдой – там, далеко?..

Пустыня молчала. Края неба начинали светлеть. Горизонт прояснялся, но пустыня молчала. У неё не было ответов на вопросы, которые задавал себе Хамза. Пустыня была объята тишиной, великой тишиной. Той самой тишиной, в которой рождается откровение.

– Хамзахон, – сказала пустыня.

Хамза вздрогнул. Это был голос Зубейды. Так она называла его – Хамзахон.

– Хамзахон, – повторила Зульфизар, – если мы останемся живы...

Молния осветила сердце Хамзы – ослепительно яркая молния... Это был голос Зубейды... Но не было грома – это вспыхнула на горизонте зарница.

– Если мы останемся живы, – повторила Зульфизар, – возьмите меня в жёны...

Гром ударил. Ослепительная молния воткнулась в землю и замерла, не потухая.

– В жёны? – удивлённо переспросил Хамза.

– Я хочу быть вашей ученицей, Хамзахон! – горячо шептала Зульфизар, прижимая руки к груди. – Я хочу учиться у вас новому искусству, новым песням и танцам? Я не могу больше одна жить... Я не хочу умирать завтра только со своим прошлым!..

Женским своим естеством прочитала Зульфизар мысли Хамзы о Зубейде. Пустыня помогла ей сделать это... Женским своим существом ощутила Зульфизар одиночество пустыни в сердце Хамзы. И ей захотелось разделить это одиночество, захотелось помочь Хамзе. И она сделала это по-женски, напомнив ему о том, что он мужчина. Она просилась в ученицы к нему... Но она была женщиной Востока и не представляла себе, как можно быть ученицей и не быть одновременно женой. Если мужчина что-то даёт женщине, значит, она обязана быть ему женой...

Хамза молчал. Его руки, лежавшие на коленях, вздрагивали.

Он смотрел в пустыню. Она уже многое подарила ему сегодня, и он словно опять ждал от неё что-то.

Щека Зульфизар коснулась его руки...

Неистово и безмолвно полыхнула на горизонте зарница.

Фиолетовое мерцание жёлтой волной пронеслось над пустыней.

Пески встали дыбом, но вновь наступившая темнота поглотила пытавшиеся умчаться в небо барханы.

Вдруг почему-то вспомнился Дамаск, Рабия... Та женщина тоже была танцовщицей. А он поэт. Что-то соединяет, наверное, поэзию и танец. Стихия сотворения, свободный полёт чувства. Та женщина спасла его от гибели. Аксинья спасла от гибели. А Зубейда погибла сама... Что же такое любовь – гибель или спасение?

Пушистая голова Зульфизар лежала у него на коленях. Она хочет, чтобы он взял её в жены? Она хочет быть его ученицей?..

Что ж, с её данными она могла бы стать хорошей драматической актрисой. И он бы писал пьесы для неё. И она была бы его женой...

Но ведь она уже была женой отца Зубейды! Она была любовницей Садыкджана-байваччи! А теперь переходит ко мне?..

"Кто из вас без греха, пусть бросит в неё камень", – пришли на память прочитанные когда-то в какой-то книге слова христианского бога... Разве это не подходит и для мусульман? Все люди на земле грешны – и христиане, и мусульмане. Грехи для того и существуют, чтобы их искупать. В этом ислам и христианство сходятся... И во многом другом, наверное. Ислам и христианство исповедуют люди, а у людей гораздо больше общего, чем разного... Вон Степан. Он рождён христианином, а я мусульманином.

А мы товарищи, друзья, почти братья...

Останутся наши отношения прежними, если я возьму в жены Зульфизар? Поймёт ли он меня?

Так что же делать? Брать или не брать Зульфизар в жёны?..

"Возьми", – сказала пустыня.

Беззвучными зарницами во всё небо полыхал горизонт, но в сердце Хамзы жила печаль...

В конце четвёртого дня местность начала понижаться. Чаще попадались заросли саксаула. Близость колодца ощущали все.

Поняли это и засуетившиеся басмачи. Мелкими группками начали они заскакивать справа и слева вперёд. Но основная часть шла как и прежде – строго сзади. Видно, не пускал Азизбек: берег злость к ночи. Чтобы, как говорится, одним ударом и воду добыть, и покончить с полуэскадроном и артистами.

На всякий случай Соколов приказал передать по отряду – ускорить движение.

Бешим оказался прав – вода в маленьком полузасыпанном родничке оказалась совсем чистой, но шла вверх очень слабо.

Впрочем, это, кажется, уже никого и не волновало. Цель была достигнута. Даже близость ночного боя, в котором никто не сомневался, не могла уменьшить усталой умиротворённости людей. Они дошли, вода есть, а что будет утром – покажет ночь.

В конце концов, им было держать оборону, а наступать – басмачам. А в обороне человек хоть чем-то, но укрыт. Наступающий же распахнут настежь, все пули летят в него.

Отряд грамотно занял круговую оборону – четыре пулемёта перекрывали фланги друг друга. Лошадей и верблюдов свели в центр. Бойцы заняли секторы между пулемётами. Соколов приказывал окопаться песком – кто как сумеет. Всем артистам были выданы винтовки и комплект патронов.

Младшие командиры, как понял Хамза, видимо, знали о "секретном" оружии Степана – после короткого разговора с ним они все вернулись в цепь, приказав потушить костры, чтобы не делать свою позицию мишенью.

Ночь была облачной. Скоро зашла луна. Все замерли в тревожном ожидании. Только Бешим иногда выползал то в одну, то в другую сторону, пытаясь определить, откуда будет нанесён первый удар. Но это было даже и не нужно. К первому удару были готовы со всех сторон.

– Ползут, – сообщил наконец Бешим после очередного своего рейса, – везде ползут, ругаются между собой: почему у красных темно?

– Боязно, значит, на темноту идти, – удовлетворенно заметил Степан. – Но ничего, всё равно придут. Водичка-то, она притягивает... – Он толкнул локтем лежащего рядом Хамзу. – Слыхал? Боятся... Наполовину тем самым себя уже ослабили. Да ещё друг наш Азизбек, когда увидел, что мы костры потушили, голову себе, наверное, ломает: какое такое секретное оружие?

Хамза напряжённо всматривался в темноту.

– На войне самое главное – мозги противнику набекрень поставить, чтобы он всё как бы торчмя видел, перевёрнутым...

Несколько минут всё вокруг было пронизано звенящей тишиной.

– Товарищ Соколов, – шёпотом передали из цепи, – неподалёку они уже...

– Внимание! – тихо скомандовал Степан, и по всей круговой цепи, повторяемая младшими командирами, пошла его команда. – Приготовились!..

Резко поднявшись во весь рост, он выстрелил из обеих ракетниц одновременно и тут же упал на землю.

На всю жизнь запомнил Хамза эту картину – все басмачи, ползшие по склонам барханов вниз, к роднику, задрав головы, смотрели только вверх, следя за взлётом и падением двух ракет – красной и зелёной, осветивших барханы, как днём.

И в эту секунду по ним ударили из темноты сразу все пулемёты, все винтовки.

Вскочив, басмачи бросились назад по ярко освещённому, вскипающему свинцом песку, сбиваемые с ног очередями и залпами, оставляя убитых и раненых. Эффект был невероятный, превосходящий все ожидания.

– Прекратить! Не сметь! – бесновался на гребне бархана Азизбек. – Всех расстреляю! – Он был потрясён, ошарашен. – Это ракеты! Обыкновенные ракеты! – надрывался Азизбек.

Степан энергично отдавал команды бойцам своего отряда:

– Собирайте оружие... Разбивайте пленных на группы... И скорее, скорее!..

На рассвете от отряда Азизбека приехали парламентёры и сказали, что аллах хочет, чтобы все они перешли на службу в Красную Армию. И ещё, если, конечно, на то будет воля аллаха, – они хотели бы получить немного воды.

– Где Азизбек? – спросил Соколов.

– Мы его расстреляли, – ответили парламентёры, – он был против воли аллаха.

– Привезите тело, – потребовал Степан.

Через полчаса он убедился, что парламентёры говорили правду.

– Ну и правильно сделали, – сказал Соколов. – Закаспийское правительство вообще было создано против воли аллаха. Пророк Магомет что говорит? Всякая власть от бога. А в Туркестане сегодня существует только одна власть – Совет Народных Комиссаров.

После этого он объявил условия капитуляции: сдать всех лошадей и всё оружие; в Красную Армию бывшие басмачи будут приняты в ближайшем населённом пункте, где есть Совет рабочих и солдатских депутатов; до этого населённого пункта придётся следовать в качестве пленных.

Парламентёры согласились.

– Берите воду, – сказал Степан. – Даю вам полдня сроку на похороны своих убитых. Выступаем вечером.

В суматохе сборов Соколову всё никак не удавалось поговорить с Хамзой.

Он нашёл его в группе актёров. Хамза разговаривал с Кары Якубовым.

– Степан Петрович, а вы просто прирождённый артист! – восхищённо защёлкал языком Кары Якубов. – Такого зрелища, какое было здесь, не увидишь, пожалуй, ни в одном театре мира.

– Война из людей артистов делает, – сказал Соколов. – Недаром в газетах пишут – на театре военных действий...

– Театр войны – жестокое зрелище, – задумчиво произнёс Хамза. – Страсти обнажены до предела... Хотелось бы когда-нибудь на сцене достичь такого накала страстей...

Степан отвёл Хамзу в сторону.

– А чего такой невесёлый?

– Есть причина.

– Какая?

– Мне не хотелось бы говорить об этом...

– Не стесняйся, выкладывай.

– Это была опасная инсценировка, Степа, – вздохнул Хамза. – И Азизбек мог обратиться к своим людям от имени аллаха...

– Не поверили бы! – рубанул воздух рукой Степан. – Ты посмотри на этих бывших басмачей... Кто они? Голь перекатная... Халаты рваные, сёдла обтрёпанные!.. А у Азизбека рожа холеная и бешмет из тонкого сукна... Я это сразу приметил, когда он к нам подъезжал... Даю, говорит, вам один час времени... А ребята его через час ни гугу, не захотели лоб под пули подставлять. Вот тут-то я и стал соображать, как их умом взять, а не силой. Если, думаю, классовый состав банды неоднородный, значит, им Азизбек с его Закаспийским правительством – как зайцу пятая нога...

– Всё правильно, Степан, но нельзя забывать, что на Востоке имя аллаха...

– Да ведь ты же сам мне говорил, – перебил Хамзу Степан, – что аллах – он за бедных, за справедливое общество?.. Это у нас в Фергане басмач – сытый, из байских сынков, из богатеньких! А эти, которые на нас шли, – из бедняков или середняков, их на газават почти насильно мобилизовали! Так если к нему, к здешнему басмачу, от имени аллаха обратиться, кому он поверит? Мне, представителю власти рабочих и крестьян, или Азизбеку – представителю баев и господ? Зачем ему в рваном халате на газават идти против таких же, как он сам? Мы ему новый халат хотим дать, а Азизбек последний норовит снять... Ты думаешь, они не соображают? Соображают. Азизбека-то шлёпнули, а к нам пришли. Вот и кумекай теперь – не прав я был или прав, когда обратился к ним от имени аллаха, милостивого и милосердного?