Текст книги "Хамза"

Автор книги: Камиль Яшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 43 страниц)

6

Отрочество и юность остались позади.

Что дальше?

Кокандские баи щедры на обещания, но почему-то чересчур долго ищут свои кошельки. Причём предпочитают делать это в чужих карманах, вместо того чтобы пошарить в собственных, далеко не пустых.

Что делать?

Идти в дом Ахмад-ахуна?

Дни катятся чередой.

Цветы меняют свои тюрбаны.

Устало летит домой одинокая пчела.

Слабеет песня жаворонка над головой.

И нет в небе белых облаков, а только тучи, тучи...

В эти невесёлые дни на помощь, как всегда, приходит друг юности и отрочества Алчинбек. Он предлагает временно поступить на работу письмоводителем в контору хлопкоочистительного завода Садыкджана-байваччи. Здесь сейчас очень нужны грамотные молодые люди, тем более с духовным образованием. Это будет оказывать на всех служащих положительное нравственное влияние.

И Хамза соглашается.

Он уже взрослый. Пора научиться зарабатывать деньги. Надо становиться самостоятельным человеком. Пора начинать помогать семье.

Умар-богатырь работает с шести лет. Поэтому и богатырь.

А он, Хамза, только и знал, что учился, запоминал молитвы.

Молитвы, молитвы, молитвы... Как они надоели!!!

...Прости мне, аллах, эти дерзкие греховные мысли, но, если разобраться как следует, – что я умею? Толковать божественные тексты? Объяснять религиозные бейты? Ну, стихи...

Стихи, конечно, хорошее дело, но на них не проживёшь.

Решено окончательно – он идёт на хлопкоочистительный завод.

Работа у Садыкджана-байваччи будет временной, как и говорит об этом друг Алчинбек. Он сам, Хамза, тоже твёрдо верит, что завод – это временно. Ведь всё-таки главное, основное призвание его жизни – просвещение народа. Ну, и, может быть, немного стихи, а? Его же знает как поэта весь Коканд...

Нет, нет, со стихами покончено. Незачем тратить время на пустопорожнее сочинительство. Лучше научиться писать статьи в газеты. Это принесёт больше пользы. Ему есть о чём написать – он знает жизнь народа. А когда поступит на завод, будет знать ещё лучше. Стихи – занятие не для мужчины.

Когда в последний раз всходило гордое солнце с печальной улыбкой во дворе дома Хакима-табиба? Давно, очень давно...

А почему? Неизвестно... Всё. Кончено. Он больше не пишет стихи.

Когда-нибудь потом – может быть, может быть... Но только не сейчас. Сейчас ему предстоит серьёзное, настоящее дело – работа на заводе. Он будет получать за это деньги и помогать семье.

Усталость. Огромная усталость. Всё тело заполнено усталостью...

Болит голова.

Болит спина.

Болят глаза.

Руки.

Плечи.

Пальцы.

Локти.

Ничего не хочется – ни есть, ни пить, ни читать, ни разговаривать.

Хочется только спать.

Но лишь голова опускается на подушку, как сразу же возникают цифры. Их очень много...

Караваны цифр уныло плетутся друг за другом по белым пустыням страниц, упрямо сталкиваются, бессмысленно переплетаются, мгновенно рассыпаются, хаотично кружатся, мерцают, загораются, гаснут, осыпаются пеплом и снова упрямо сползаются, соединяются, вычитаются, назойливо умножаясь, упрямо делясь, дробясь, повторяясь, шипя, крича, вопя, гнусавя...

Чёрные цифры.

Красные цифры.

Зелёные цифры.

Белые.

Фиолетовые.

Оранжевые.

Он задыхался от цифр во сне. Они преследовали его, бежали за ним, хватали за полы халата, заползали за воротник, в рукава, в бельё...

Десятки.

Сотни.

Тысячи.

Миллионы.

Миллиарды.

...57...842...6389...85 734...926 100...00000...000000...000000000...97 635 284...31 956 287 400...

Цифры хохотали, гримасничали, кривлялись, выли, прыгали, скакали, визжали, ревели, надсаживались, надрывались... Цифры завинчивались бесконечными хороводами в беззвёздное чёрное небо, громоздились горными вершинами, осыпались каменными лавинами и осколками скал.

Иногда хороводы цифр становились похожими на вращающихся бешеными волчками дервишей, как тогда, возле гробницы святого Али-Шахимардана.

Вот один из этих "волчков", самый неистовый, весь обвешанный вырезанными из железа гремящими цифрами, рванулся, приблизился, протянул к Хамзе когтистые пальцы...

– А-а-а-а-а-а-а!!!

– ...Что с тобой, сынок, милый, кто напугал тебя?.. Успокойся, дорогой, это только сон. Повернись на другой бок, и всё пройдёт.

Джахон-буви, склонившись над изголовьем сына, поправляла ему подушку, гладила волосы.

Хамза, сев на кровати, ошалело смотрел на мать, мотал головой из стороны в сторону, растерянно улыбался.

– Приснились какие-то шайтаны, какая-то чертовщина...

Джахон-буви, держа в руках свечу, грустно смотрела на сына.

Вот ведь совсем уже взрослый мужчина, а кричит по ночам.

Надо женить парня, чтобы жена лаской отгоняла дурные сны.

Она уходила в свою комнату, а Хамза долго ещё сидел в темноте, вспоминая кошмарное нашествие цифр, потом вставал, выходил на веранду, опускался на ковёр около стены, прижимался затылком к стене.

Чёрное небо траурным пологом висело над его головой. В чём дело? Почему уже в который раз, с тех пор как он начал работать у Садыкджана-байваччи, снится ему этот сон с сумасшедшими цифрами?

Да, конечно, он очень уставал с непривычки на работе, непрерывно вписывая с утра до ночи в конторские книги и тетради бесконечные пуды, рубли, фунты, сажени, аршины, копейки.

Контора хлопкоочистительного завода каждый день совершала по нескольку тысяч сделок купли-продажи с дехканами окрестных кишлаков. Старшие приказчики заводской конторы требовали от писарей и письмоводителей буквально молниеносной быстроты, с которой нужно было оформлять эти сделки, чтобы весь привезённый хлопок ни под каким видом не смог бы попасть к конкурентам, а был бы куплен заводом именно в тот же день.

Через солидных петербургских и московских посредников торговый дом Садыкджана-байваччи, выросший в крупнейшую оптовую фирму Туркестана, ежедневно отправлял десятки вагонов с первично обработанным хлопком в центральные районы России на текстильные фабрики Иваново-Вознесенска и Орехово-Зуева. И поэтому во всех комнатах заводской конторы высились пирамиды платёжных и расчётных банковских документов, которые тоже требовалось заполнять с такой же молниеносной быстротой. Многочисленная армия конторщиков (и Хамза среди них самый молодой), не покладая рук, не переводя дыхания и не разгибая спин, безостановочно трудилась над этими документами от рассвета до заката.

Да, конечно, он уставал на работе. Но ведь не могла же только усталость быть причиной всех этих странных и мучительных цифровых сновидений. Наверное, была и какая-то другая причина. Наверное, что-то ещё, более существенное, чем просто лихорадочная дневная работа, будоражило его по ночам.

Сидя под чёрным траурным пологом ночного неба, прислонившись затылком к холодной стене отцовского дома, Хамза часто вспоминал свой последний разговор с дочерью Ахмада-хуна. Что случилось с ней тогда? Почему так внезапно ушла она, испугавшись, что он пойдёт провожать ее?

Она боится отца. Это ясно. Она боится молвы, которая не пощадит ни её, ни его, Хамзу. Она боится шариата, который незримо наблюдает за ней и за сотнями молодых девушек Коканда пустыми, выцветшими, полумертвыми глазами неграмотных, отсталых, невежественных старух, стариков и прочих религиозных фанатиков.

Но ведь они с Зубейдой в тот день, когда она, будучи уже взрослой девушкой, впервые не закрылась перед ним, переступили через шариат...

Один раз переступить можно. Можно и два, и три, и четыре.

Но нельзя это делать, наверное, всё время. Это станет заметным.

И тогда...

Зубейда хотела (звезды не взойдут, пока не сядет солнце), чтобы он, Хамза, сделал какой-нибудь шаг в их отношениях. Но какой?! Что может помочь им – ей, дочери бая, и ему, сыну лекаря?

Но если это так, если он понимает своё бессилие изменить разницу в положении их отцов, зачем же он тогда писал и посылал ей газели, зачем тревожил сердце девушки, зачем возбуждал надежды и надеялся сам?

Или он стал понимать всё это только сейчас?

Нет, он не был слепым и раньше. И всё-таки писал газели, смотрел влюблёнными глазами. Заранее зная, что из их любви ничего не получится? Кто же он тогда? Подлый человек, обманщик!

Но кто! кто! кто!! кто!!! – кто может остановить руку поэта, которая выводит строку стихотворения для любимой?

Что может запретить людям любить друг друга?

Какая сила в мире сильнее любви?

...Мир держится любовью.

Жизнь держится любовью.

Люди живут на земле, чтобы любить друг друга.

Значит, те, кто против любви, кто запрещает любить, – против людей, против живого?

Значит, они хотят уничтожить жизнь, остановить её дыхание?

...В бессонные чёрные ночи, сидя на веранде отцовского дома, прислонившись затылком к холодной стене, неотступно думал он об этом, терзая свой ум и сердце вопросами, на которые у него не было ответов.

И однажды, когда, обшарив лучом своей безутешной мысли траурные просторы вселенной, он с отчаянием и ужасом увидел, что лишённый смысла мир без любви раскалывается на две несоединимые части, когда он ощутил, что разъявшая окружающее бытие трещина холодной бездной проходит через его сердце, когда он отчётливо понял, что ему, прогнавшему от себя свои стихи, нет места в этом мире без любви, тогда он вдруг почувствовал, как стихи возвращаются к нему.

Они приближались издалека – из чёрной глубины беззвёздного ночного неба.

Возвращались медленно, на ощупь, как движется по дороге бродячий поэт-певец, потерявший зрение...

Стихи стояли рядом.

Газель неощутимо возникла около него.

Он слышал её дыхание в бархате ночи.

Осязал её гордое трепетание.

Газель дотронулась до его руки... Он испуганно вскочил – рядом стоял отец.

– Ты не можешь жить без неё? – тихо спросил отец.

Хамза молчал. Тишина ночи соединяла отца и сына.

– В понедельник я пойду туда, – сказал ибн Ямин. – Он вызывает меня – его старшей жене опять стало хуже. Я буду просить его, чтобы он отдал тебе Зубейду...

Глава третья. КИНЖАЛ И ДЕНЬГИ

1

– А вот манты горячие, лагман наваристый, плов рассыпчатый!.. Подходи смело, бери больше, кушай на здоровье!

– Шашлык! Бастурма! Кебабы! Всё – первый сорт!.. Эй, мусульмане! Вынимайте кошельки, не жалейте денег, спасибо скажете!

– Самса на маслице!.. Кто увидит – слюнки потекут! Кто съест – пальчики оближет! А кто мимо пройдёт – не забудь оглянуться, два дня сытым будешь!

Из всех пригородов Коканда Айдин-булак (Лунный родник), расположенный на восточной окраине города, пожалуй, самый живописный.

Большое круглое озеро окаймлено тополиной рощей. Виднеются вдали уходящие к горизонту айвовые, фисташковые, гранатовые, абрикосовые, персиковые сады. Под сенью тенистых чинар журчит маленький водопад...

Плакучая ива серебристо уронила в голубую озёрную воду свои пушистые ветви-косы...

Ярко светит солнце, поют птицы, благоухают цветы – что ещё человеку надо для отдохновения от забот и трудов праведных?

Любая печаль забудется и развеется, когда смотришь на этот райский уголок земли.

Рядом с родником-водопадом раскинули свои лавки, жаровни, мангалы десятки шашлычников, чайханщиков, уличных поваров и прочих торговцев самыми разнообразными и лакомыми яствами. Вкусно пахнет вокруг тмином и барбарисом, поднимается ароматный пар над котлами с шурпой и пловом, покрываются поджаристой корочкой сочные куски мяса, нанизанные на шампуры, которые длинными рядами лежат на рогульках над таинственно мерцающими древесными угольками.

– Лагман! Кебабы! Самса! – оглушительно кричат хозяева палаток и лавок. – Подходи, не скупись!

Чего не пожелает душа, всё можно купить в Айдин-булаке в дни народных гуляний. Были бы деньги. Не хочешь манты, не хочешь шурпу – купи ароматную дыню "умрбокий" (вечная жизнь), разрежь ее острым ножом, выскреби до дна, и блаженством заполнится все твоё существо, и всё нехорошее уйдёт в прошлое, как будто его совсем никогда и не было.

Непрерывно движется народ по берегам озера. Люди собираются большими толпами то здесь, то там. Вот неожиданно въехал какой-то странный всадник в густое скопление гуляющих. Голова обмотана огромной красной чалмой, борода из мочалки – чуть ли не до копыт лошади. Несколько человек, одетых в рваные халаты, дурашливо толкутся и приплясывают вокруг верхового.

Один из них, схватив коня под уздцы, закричал во всё горло:

– Прочь с дороги! Прочь с дороги!.. Наш шейх пировать едет! Кто ещё не видел нашего шейха? Смотрите и запоминайте!

Привстав на стременах, "шейх" замахнулся на держащего поводья плёткой.

– Отпусти лошадь! Как ты смеешь, несчастный, прикасаться к ней, если не ходишь в мечеть и не знаешь ни одной молитвы?

Моя лошадь в тысячу раз умнее тебя, потому что я всегда привязываю её около дома муллы!

Толпа захохотала.

– Правоверные! – вскинул вверх руки всадник. – Я сейчас кое-что скажу вам по секрету, а вы, упаси аллах, никому не рассказывайте об этом!.. Я есть самый главный шейх на всём белом свете! Жертвуйте мне скорее всё, что вы можете и что не можете!..

Кто не пожертвует, того прокляну до скончания веков!.. Слушайте меня, правоверные! Я не только главный шейх, но ещё и главный разбойник, и главный судья всего славного города Коканда!..

Известность моя так велика, что если что-нибудь случается в городе, то зовут всех моих соседей слева и справа, и только меня одного никогда и никуда не зовут!

Новый взрыв хохота в толпе зрителей и слушателей.

– А если у кого-нибудь пропала тюбетейка или молитвенный коврик, – продолжал кричать верховой, – то их почему-то всегда находят во дворе моего дома, хотя я самый честный человек в Коканде!.. Хотите знать, почему так получается? Приходите завтра на площадь Исфара, где будут выступать со своим конным цирком великие наездники Юсупов и Макаров!

И, ударив лошадь ногами, всадник с длинной мочальной бородой поскакал по берегу озера. А окружавшие его танцоры в рваных халатах, улюлюкая и свистя, бросились следом за ним.

– Вы узнали? – обернулся к Хамзе Алчинбек.

– Конечно, узнал, – кивнул Хамза. – Это Юсуфджан – знаменитый цирковой клоун.

Алчинбек с утра зашёл за Хамзой, и они вместе отправились в Айдин-булак. И хотя поначалу Хамза отказывался, говоря, что ему никуда не хочется выходить из дома, Алчинбек всё-таки вытащил школьного друга на улицу. По дороге, за привычными "философскими" разговорами, настроение Хамзы начало улучшаться.

– Ловко зазывает этот Юсуфджан народ в свой цирк, – усмехнулся Алчинбек. – Завтра будут проданы все билеты, ни одного свободного места не останется.

– Кстати сказать, – заметил Хамза, – вот вам поучительный пример того, как надо разговаривать с народом. Юсуфджан высказал свои взгляды и своё отношение к сильным мира сего. И сделал это в очень оригинальной форме – люди слушали его с большим интересом.

– Юсуфджан – циркач, – нахмурился Алчинбек, – и поэтому никто всерьёз к шуткам этого юродивого не относится. Иначе они бы ему слишком дорого обошлись.

– Юсуфджан прежде всего кизикчи – народный острослов, – возразил Хамза. – В его шутках выражена мудрость и боль народа. И он хочет быть бальзамом для этой боли.

– Как вы можете называть мудрецом человека, который участвует в лошадиных представлениях в цирке? – пожал плечами Алчинбек.

– В цирке он зарабатывает себе на хлеб, – вздохнул Хамза. – Но дело не в этом. Мне понравилась скрытая форма его иронии. Он ничего не говорил впрямую, а между тем все его поняли.

– Не хотите ли вы сказать, дорогой друг, – улыбнулся Алчинбек, – что нам тоже надо привязать мочальные бороды, если мы решим обратиться сегодня к народу с нашими идеями о необходимости просвещения? А чтобы нас все поняли – ещё и залезть на лошадей?

– Нет, сегодня, после Юсуфджана, я бы, пожалуй, не стал обращаться к народу...

– Но вы же собирались когда-то использовать народные гулянья для разговора с народом о пользе грамотности.

– Вы не поняли меня, Алчинбек... Что мы видели сейчас? Интересное зрелище, театр. Юсуфджан адресовался к чувствам людей. Не к их уму, а к сердцу. Сначала к сердцу... Мне кажется, что это самая короткая дорога к уму человека – через его чувства... Помните, он назвал себя и разбойником, и судьёй. Одновременно в одном лице. А ведь это уже образ – театральный образ, художественный образ. Потому что он состоит из двух несоединимых, противоположных, противоречащих друг другу сторон. Но каждый живой человек состоит из противоположных сторон. Всё вокруг нас наполнено противоречиями. Надо только уметь находить такие противоречия, из соединения которых рождалась бы правда...

– Вы удивляете меня, Хамзахон. Как может быть разбойником такой почтенный человек, как судья? Если бы он был разбойником, его бы давно уже посадили в тюрьму.

– Мы с вами знаем многих почтенных разбойников, – вздохнул Хамза, – которые давно должны были сидеть в тюрьме. И тем не менее они находятся на свободе и пользуются всеми благами жизни. Хотите услышать их имена?

– А может быть, мы сначала съедим хороший лагман? – предложил Алчинбек. – Чем славится Айдин-булак? Своими лагманами, пловом и люля-кебабами. Сейчас найдём прохладное тенистое место, как следует закусим и продолжим нашу беседу. Во многих умных книгах мудрецы говорят о том, что нельзя вести серьёзный разговор на пустой желудок: из-за голода можно сделать неправильные выводы о совершенстве нашего мира. Тогда как всё его несовершенство в такую минуту состоит, может быть, в том, что ты ещё не успел пообедать.

– Значит, те, у кого желудок постоянно пуст, – задумчиво проговорил Хамза, – всегда делают неправильные выводы о совершенстве нашего мира? Для них-то мир постоянно несовершенен?

– Мы идём в лагманную или нет? – спросил Алчинбек, уклоняясь от ответа.

– Идём, идём, – рассеянно ответил Хамза.

Но не успели они пройти и десяти шагов по берегу озера, как навстречу им попались сын кузнеца Буранбай Дариз и Умар Калла.

– И вы здесь! – обрадовался Хамза. – Тоже гуляете? Пошли вместе с нами, а?

Умар и Буранбай переглянулись, – видимо, у них были какие-то свои планы. Но Алчинбек сделал рукой широкий жест – я угощаю! – так, вероятно, нужно было понимать его, – и вся компания направилась к широко натянутому между деревьями полотняному навесу, под которым располагалась самая большая лагманная и шашлычная одновременно в Айдин-булаке.

2

Эргаш – профессиональный головорез, каких не сыскать было во всей Ферганской долине, – сидел в большой лагманной за ситцевым пологом, наслаждаясь послеобеденным отдыхом.

Лицо Эргаша было похоже на жёлтую тыкву, в центре которой плашмя была приклеена короткая и толстая морковка. Узкие щели глаз тараканами разбегались в разные стороны. Могучие плечи обтягивал шелковый халат.

В Коканде Эргаш официально считался торговцем – он даже держал для видимости на базаре несколько мелких лавчонок. Но все знали, что главное его дело – кинжал и небольшая шайка отпетых удальцов, готовых за деньги отправить на тот свет хоть самого пророка Магомета.

Эргаш, поджидая Кара-Каплана, ближайшего своего помощника, дремал вполглаза за своей ситцевой занавеской. И в то же время он зорко наблюдал за входом в лагманную – ему было видно всё, а он не был виден никому.

Компания Алчинбека, шумно усевшаяся неподалёку и тут же начавшая громкий разговор, привлекла его внимание. Он подозвал чайханщика.

– Кто эти словоблуды? – спросил Эргаш, не оборачиваясь.

– Приказчики и рабочие с завода байваччи.

– Рабочие? Почему ты их пустил сюда?

– Они пришли с Алчинбеком, родственником Садыкджана.

Эргаш чуть отодвинул занавеску.

– Какой из них Алчинбек?

– Вон тот, с длинными усами.

– А который читает газету?

– Поэт Хамза Хаким-заде, сын лекаря.

– А остальные?

– Кузнец Буранбай и Умар, рабочий-чайрикер.

– Поэт сидит за одним столом с кузнецом и чайрикером? О чем же они могут говорить?

– Не знаю, мой господин.

– Иди и послушай, а потом расскажешь мне.

– Хорошо, мой господин.

– Когда придёт Кара-Каплан, посадишь его рядом со мной, спиной к занавеске.

– Всё понял, мой господин.

Между тем Хамза, Алчинбек, Умар и Буранбай, покончив с лагманами, заказали шашлыки. Чайханщик принёс восемь длинных шампуров с нанизанными на них кусками мяса и начал прибирать соседний стол.

– Вот послушайте, друзья, – опустил Хамза газету, – какие стихи напечатал сегодня наш известный поэт Абдулла Авлани:

"В Ташкенте зимой очень много грязи – баев, имеющих много денег, но мало ума, много!"

Буранбай и Умар захохотали. Уткнувшись в салфетку, засмеялся и чайханщик. "Э, как метко и верно сказано! – подумал он про себя. – Сколько таких глупых баев с толстыми кошельками, орущих на каждого встречного-поперечного, есть и у нас в Коканде!.. Ничего не расскажу этому красноносому бандиту Эргашу. Чего доброго, ещё начнёт придираться к молодым и весёлым йигитам. Пусть живут эти поэты, если могут писать о том, что на душе у каждого человека. Да будет им благо!"

– Я очень уважаю Абдуллу Авлани, – с достоинством заговорил Алчинбек, – он постоянно заботился об интересах родины и нации. Но это стихотворение мне не понравилось. Зачем мазать одной чёрной краской сразу всех узбекских баев? Разве они одинаковые?.. Конечно, большинство наших богачей невежественны. Но называть глупыми всех баев подряд... Возьмите Микармилбая из Андижана. Он хозяин семи заводов. Может управлять таким огромным хозяйством глупый человек? Конечно, нет... Или Садыкджан-байвачча. Про него можно сказать что угодно, у него много недостатков, о которых я сам откровенно говорю ему в лицо. Он плохо образован... Но кто же станет отрицать его большой природный ум и великий коммерческий талант?

Нет, Абдулла Авлани явно поторопился со своими умозаключениями.

– Но вы же сами только что сказали, мой друг, – вступил в разговор Хамза, – что узбекские баи в своём большинстве люди невежественные и ограниченные. Именно об этих наиболее распространённых и характерных чертах наших богатеев написал поэт. Он не имел в виду какого-то одного конкретного человека, а создал образ.

– А что вы ответите мне, когда узнаете, что Садыкджан-байвачча согласен дать деньги на организацию нескольких школ для детей бедняков? – подбоченился Алчинбек.

– Когда-то вы говорили, что ваш дядя Садыкджан-байвачча абсолютно не заинтересован в этом.

– Так было раньше, а теперь все изменилось, – обвёл гордым взглядом Алчинбек всю компанию. – И не буду скромничать – изменилось не без моего личного участия. Мой дядя даёт сейчас деньги не только на школы, но и открывает в Коканде бесплатную библиотеку для простого народа. А Миркамилбай жертвует несколько тысяч рублей на типографию, которая будет печатать школьные учебники.

– Несколько тысяч рублей?! – изумлённо и радостно воскликнул Хамза. – Да ведь это же замечательно!

– Не правда ли, дорогой друг, что всё это несколько разрушает обобщённый художественный образ ограниченного и невежественного узбекского бая, который создал Абдулла Авлани? – прищурился Алчинбек.

Хамза молчал. Он посмотрел на Буранбая и Умара. Они, как сели за дастархан, так и не промолвили до сих пор ещё ни одного словечка, внимательно прислушиваясь к разговору своих просвещённых и поднаторевших в многомудрых спорах приятелей.

– Так почему же вашему Абдулле Авлани, – продолжал Алчинбек, – не посвятить свою очередную оду в газете благородным и высоким поступкам Миркамилбая и Садыкджана-байваччи? Почему бы ему не воспеть этих щедрых людей и не пожелать им в стихотворной форме удачи в их промышленных делах, если от успеха этих дел идёт прямая польза просвещению народа?

– Вы забыли о наших высших мусульманских властях, уважаемый Алчинбек, – вставил наконец в разговор своё слово Умар Калла. – Такие люди, как святой Миян Кудрат или судья Камал, могут запретить открытие новых школ и библиотеки.

– Теперь уже никто и ничего не сможет запретить Садыкджану-байвачче! – рубанул воздух рукой Алчинбек. – Он избран членом Государственной думы Российской империи! Разве вы не читаете газет? Или вас интересуют в них только нападки на жадных и невежественных баев, уподобленных грязи?.. Да, наши баи ещё жадны и ничтожны! Да, они ещё задают пышные пиры и умножают число своих жён, вместо того чтобы умножать свои капиталы! Да, эти слепые глупцы ещё тратят деньги на гаремы, вместо того чтобы строить заводы!.. Но уже недалеко то время, когда лучшие наши узбекские баи поймут – деньги надо тратить на то, что приносит новые, ещё большие деньги!.. И такие люди уже есть! Они догадываются – на рынки Европы теперь уже нельзя отправляться на верблюдах. Караван верблюдов берёт сто тюков с хлопком, а караван вагонов на железных рельсах берёт сто тысяч тюков. Верблюда может погонять неграмотный дехканин, а кто будет погонять паровоз?.. Нашей нации нужны технические знания, но как прочитать человеку книгу об устройстве машины, если он вообще не умеет читать?.. Вот о чем надо думать сейчас каждому истинному узбеку и правоверному мусульманину. А скакать на лошади с привязанной мочальной бородой умеет каждый дурак. Все эти кизикчи и наездники – разносчики суеверий и предрассудков. Они заслоняют нам солнце просвещения, они тащат нас назад, а нам нужно идти вперёд, чтобы вывести народ на берега счастья и блаженства!.. И этот путь народ должен начинать в школах, где дети мусульман будут обучаться грамоте новыми, быстрыми методами, а не только по древним книгам... Вот тогда, когда современные знания станут у нас такими же привычными, как молитва и посещение мечети, только тогда мы научимся жить и сможем тягаться на мировых рынках с другими народами! Если же мы не сумеем этого сделать, мы исчезнем с лица земли, исчезнем как нация. Так уже было со многими народами, которые не смогли найти себе вовремя достойных руководителей...

– Скажите, уважаемый Алчинбек, – смущённо опустил глаза Буранбай, – а взрослые... они смогут учиться теми новыми методами, о которых вы сейчас говорили?

– Конечно! Для тех, кто не получил образования в детстве и кто трудится в течение всей недели, мы откроем воскресные школы. Для них мы напишем специальные учебники и напечатаем их в типографии Миркамилбая Муминбаева в Андижане...

Никогда ещё не испытывал Хамза такой гордости за своего школьного друга, как в тот день.

"Алчинбек из богатой семьи, – думал Хамза, – но как он заботится о детях бедняков, как печётся об интересах нации!

Настоящий благородный йигит! Если бы все наши образованные молодые люди так болели душой о будущем мусульманского мира!.. Действительно, в нашем обществе не на кого опереться, кроме как на богатых людей. Для просвещения народа нужны деньги, а деньги лежат в стальных сундуках баев. Значит, нужно воздействовать всеми средствами на наших богачей – писать статьи в газеты о пользе образования народа и, может быть, даже попробовать сочинить на эту тему несколько стихотворений. Но ведь я же не пишу больше стихов, не так ли? Всё правильно – я не пишу больше газелей о любви. А для газеты стихи нужно написать. Нужно заставить узбекских баев следовать примеру Миркамилбая Муминбаева и Садыкджана-байваччи... Итак, Садыкджан первым дал деньги. Теперь надо уйти с завода и начать работать в школе. Выходит, мечта сбывается, а? Я буду учить детей, буду работать, работать, работать для народа! И если бы ещё... Нет, нет, не нужно пока даже думать об этом. Всё станет ясно в понедельник... Ах, Алчинбек, дорогой друг! Какой великолепный день провели мы сегодня вместе в Айдин-булаке! Какие прекрасные новости сообщили вы мне!.. Возможно, вы не правы в своих суждениях о Юсуфджане и Абдулле Авлани, но я всё равно благодарен вам..."

Мысли Хамзы оборвались появлением в лагманной необычного человека. По широте плеч он мог сравниться только с грузчиком Умаром. Шеи у человека не было – лошадиный подбородок лежал почти на груди. Из-под расшитой бисером тюбетейки падала на лоб косая чёрная чёлка. Одет человек был в новый голубой халат-чапан, подпоясанный зелёным платком. На ногах скрипели жёлтые кожаные сапоги. Вообще по количеству цветовых оттенков, яркой радугой переливавшихся на нём, вновь пришедший вполне мог бы сойти за попугая. Тем более что голос у него был очень громкий и резкий.

Это и был Кара-Каплан, ближайший помощник Эргаша, которого тот дожидался за ситцевой занавеской.

– Вах! Кого я вижу! – заорал Кара-Каплан на всю лагманную, едва только взгляд его остановился на Алчинбеке. – Да не пропасть мне в расцвете йигитских лет, если это не племянник нашего великого Садыкджана-байваччи! Ха-ха-ха-ха-ха!.. – не спрашивая разрешения, он плюхнулся рядом с Алчинбеком и обнял его за плечо. – Вы, уважаемый юноша, пропали, как таньга, упавшая в песок, – продолжал Кара-Каплан, похлопывая Алчинбека по спине. – Почему вас нигде не видно? Поступили ещё в одно медресе? Ха-ха-ха! Болели чумой? Хо-хо-хо!

– Почему в медресе? – нахмурился Алчинбек. – Вы же знаете, что я давно работаю в конторе у дяди.

– Значит, никак не могли оторваться от службы? Но стоит ли целиком отдавать молодые годы только чернилам и бумаге? Не лучше ли пировать с друзьями и обнимать хорошеньких женщин где-нибудь в укромном уголке, а? Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!

Алчинбек молчал. Молчали и все остальные.

– Вах! – фыркнул Кара-Каплан, удивлённо оглядываясь по сторонам. – Уж не в компанию ли глухонемых я попал? Что вы безмолвствуете, молодые люди, как в турецком застенке? Или вам всем уже отрезали языки? Давайте знакомиться... Впрочем, одного из вас я, кажется, знаю. – Он ткнул пальцем в сторону Хамзы. – Вы сын лекаря, пишущий газели, не так ли?.. Знаю, знаю, и даже читал некоторые. Очень хорошие газели, сплошное назидание. Наверное, здорово помогают нехорошим людям спасать их заблудшие души, а? – И он оглушительно захохотал.

Алчинбек резко встал. За ним поднялись и другие.

– Мы уходим, – сказал Алчинбек и бросил чайханщику несколько монет.

Кара-Каплан сотрясался от смеха.

– Кто это? – шёпотом спросил Хамза у Алчинбека.

– Один торговец...

– Весёлый, видно, человек.

– Да уж куда веселее, – мрачно усмехнулся Алчинбек.

Они пошли к выходу.

– Эй, молодёжь, куда же вы? – очухался наконец от приступа неудержимого хохота Кара-Каплан. – Не съесть ли нам чего-нибудь? Эй, чайханщик!

– Для вас я уже накрыл чистый дастархан, – сломался в пояснице хозяин лагманной.

– Где?

– Вон там, около занавески...

– Хорошо, сейчас иду... Нахальная у нас пошла молодёжь, не так ли? Особенно вот эти двое – Алчинбек и Хамза. Друзья, видишь ли... Вместе стихи пишут, вместе проповедуют, вместе сдохнут, наверное.

Он поднялся и перешёл на место, указанное чайханщиком.

Теперь Кара-Каплан сидел рядом с Эргашем – спиной к нему.

– Ты чего раскудахтался как курица? – тихо, но зло спросил Эргаш. – Чего вырядился как павлин?

– Пусть люди запоминают меня пёстрым, – так же тихо, не оборачиваясь, ответил Кара-Каплан. – Когда будет нужно, ты увидишь на мне только один цвет – чёрный. Я сольюсь с ночью и растворюсь в ней.