Текст книги "Хамза"

Автор книги: Камиль Яшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 43 страниц)

А Шахзода?.. Ничего, ничего, найдётся дело и для Шахзоды.

...Сладкий голос, напевавший ему всё это, неожиданно оборвался – над решёткой перил веранды торчала чья-то незнакомая большая голова с широким морщинистым лицом, жидкой бородёнкой и в старой, стираной-перестиранной чалме.

– Кто такой? – быстро опустив пиалу и положив руку на карман халата, в котором всегда лежал браунинг, нахмурился хозяин дома.

– Не узнали, байвачча? Я Пулат из Гандижирована...

– А-а... Чего надо? Почему влез сюда? Кто тебя пропустил в сад?

– Э-э, байвачча, ваш отец пускал меня к себе в любое время суток. Конечно, он жил не в таком большом доме, а вы были совсем маленьким байчиком, всегда просили меня сделать вам свистульку...

– Ну хорошо, хорошо... Говори скорее, что случилось? Почему ты решился нарушить мой отдых после молитвы?

– Я хочу отдать вам свой долг, байвачча.

– Ты мне что-то должен? Ха-ха-ха!.. Сколько же ты мне должен?

– Двести рублей.

– О-хо-хо-хо! О-ха-ха-ха! Как же тебе удалось выманить у меня такую огромную сумму? Как и когда?

– Семь лет назад я заложил у вас свою землю в Гандижироване.

– Землю? Семь лет назад? А под какой процент ты брал эти двести рублей?

– Вы разрешили мне дать вам беспроцентный вексель.

– Беспроцентный? Я?!..

– Я много лет работал на полях вашего отца, он всегда доверял мне...

– Эй, кто-нибудь!.. Пусть принесут тетрадь векселей по Гандижировану!

Всё оказалось правильно – от Пулата из Гандижирована семь лет назад был принят беспроцентный закладной земельный вексель под ссуду в двести рублей сроком на три года.

– Так ты же дважды просрочил свою закладную! – в сердцах воскликнул Садыкджан, мельком взглянув на запись.

– Вы два раза давали мне отсрочку, хозяин.

– Я?!– Два раза отсрочку? Да ты в своем уме?

– Я говорю правду.

Действительно, срок закладной был продлён дважды. "Вот она, моя доброта, о которой я даже не помню, – с досадой подумал Садыкджан, – доброта и глупость. Миркамилбай уводит у меня деньги из-под носа именно из-за этого моего хорошего отношения к людям. Разве позволил бы он себе продлить какой-нибудь вексель, даже на пять рублей, хоть на один день? Никогда и ни за что! Поэтому он и идёт впереди меня во всём – и в торговле хлопком, и в финансовых операциях, и в общем размере капитала. Он то свои векселя пускает в оборот через банк Рябушинского, а я свои векселя продлеваю из жалости к таким вот оборванцам, как этот Пулат".

– Ты принёс деньги?

– Да, принёс.

– Положи вот сюда. Ну, что ты стоишь? Отдал долг – хвала тебе. Иди занимайся своими делами.

– Мне хотелось бы получить назад мой вексель.

– Назад твой вексель? Но у меня нет его здесь... Или ты думаешь, что все эти семь лет я хранил твою закладную у себя под подушкой?

– Я вас очень прошу, хозяин...

– Да у меня тысячи таких векселей, как твой! Не могу же я держать их все у себя в доме. Они лежат в конторе, на заводе.

– Байвачча-ака, всемогущим аллахом вас заклинаю – верните мне мою расписку за мою землю. Обращаюсь к вам как мусульманин к мусульманину...

– Ещё раз говорю – здесь, в доме, нет твоего векселя... Да и зачем он теперь тебе? Я дал тебе деньги без процентов, дважды продлил закладную, хотя мог бы отобрать у тебя и три танапа твоей земли, и твой сад... Разве я поступил с тобой не так, как должен поступать мусульманин с мусульманином? Сейчас ты принёс деньги, вернул свой долг. Всё сделано по-человечески, мы с тобой в расчёте, не так ли? Без судов, без процентов.

Пулат несколько секунд с тоской смотрел на Садыкджана, потом растерянно оглянулся назад...

И тут над решёткой перил веранды возникла ещё одна мужская голова – такая же большая, как и первая, в цветастой повязке вместо чалмы.

– Это что ещё такое? – отбросив пиалу, сжал в кармане халата браунинг хозяин дома. – Кто такой?

– Не сердитесь, байвачча. Это мой сын Умар. Он работает у вас на заводе.

Вглядевшись во вторую голову, Садыкджан узнал её – один из самых вредных подёнщиков на разгрузочных работах. Вечно недоволен оплатой, вечно шепчется о чём-то с другими грузчиками.

– А что тебе здесь нужно?

– Я пришёл вместе с отцом.

– Вот как? Неужели? – медленно закипая, со смешком заговорил байвачча. – Как это трогательно выглядит – сын с отцом запросто гуляют по чужому саду... – Он быстро поднялся на ноги. – Вам что здесь – проходной двор? Место для народных гуляний?!..

– Мы пришли за нашим векселем, – тихо сказал Умар. – Если бы вы сразу отдали его отцу, вам не пришлось бы ругаться на меня.

– Да зачем вам эта бумажка? Я же сказал – мы в расчёте.

– После вашей второй отсрочки наш вексель действует ещё два года.

"А он грамотный, дьявол", – подумал Садыкджан.

– Завтра я скажу в конторе, чтобы ваш вексель погасили.

– Нам бы хотелось получить его на руки, – настаивал Умар. – Напишите записку в контору, чтобы нам отдали завтра закладную.

– Ты будешь учить меня, как мне вести свои дела?

– Вы можете забыть о нас, – вздохнул Пулат, – у вас большие дела, не чета нашим. А ваши конторщики случайно отдадут вексель в уплату за что-нибудь, – поддержал сын отца, – и тот, кто купит его, целых два года будет угрожать нам отнять нашу землю.

"Все понимает, – продолжал злиться Садыкджан, – угадал самую суть закладного обязательства. Где только ума набрался, проклятый нищий!"

– Без моего разрешения никто не трогает земельные векселя, – строго сказал он вслух, – я сам контролирую положение ценных бумаг.

– Всё ясно, – опустил голову Умар. – Значит, наш вексель настолько ценен для вас, что вы и не собирались отдавать его?

– Я же сказал, завтра погашу вашу расписку. Ты что, не веришь мне?

– Нет, не верю, – отчётливо произнёс Умар и твердо взглянул в глаза Садыкджану.

– Тогда забирайте ваши деньги и убирайтесь вон!!

– Значит, несмотря на то что мы принесли вам наш долг, – прищурился Умар, – вы ещё два года хотите держать нас за горло? Потому что для вас так выгоднее, потому что...

– Вон, я говорю!

– Потому что вся ваша власть над людьми держится на этих векселях! Ими торгуют в Коканде, как дынями!.. Вы опутали весь город своими ценными бумагами! Вам все должны – дехкане, ремесленники, торговцы, муллы и даже сам судья Камал... А всё начинается с безобидного векселя, который, как ненасытная пасть, проглатывает людей. Ваши векселя – верёвка, которой вы вяжете людей по рукам и ногам!

Умар перевёл дыхание.

– Отдайте нашу расписку, хозяин! А не то...

Садыкджан, побледнев, шагнул назад, медленно вытащил из кармана браунинг.

Умар испуганно смотрел на пистолет в руке байваччи.

– Ну, договаривай... – шёпотом, стараясь унять дрожь в руке, сжимавшей браунинг, выдавил из себя Садыкджан-байвачча. – Договаривай...

Глава четвёртая. ЦАРИ ОДНАЖДЫ СТАНУТ НИЩИМИ

1

В тот день, когда ибн Ямин, вернувшись от Ахмад-ахуна, всё рассказал сыну, Хамза заболел. Несколько дней не выходил он из своей комнаты, лёжа на циновке лицом к стене.

Посыльному из заводской конторы, пришедшему узнать, почему Хамза не появляется на работе, ибн Ямин сказал, что сын серьёзно болен.

На следующий день тот же посыльный принёс записку от Алчинбека, в которой школьный друг беспокоился о здоровье товарища, спрашивал, можно ли чем-нибудь помочь, извинялся, что из-за отсутствия времени не смог прийти сам.

Хамза, прочитав записку, ничего не ответил Алчинбеку.

Но дружба есть дружба. Алчинбек, нисколько не обидевшись на то, что его записка осталась без ответа, пришёл к Хамзе и передал ему устное приглашение дяди быть вечером у него в доме на торжественном ужине.

– Вы удивлены этим приглашением, Хамзахон? – участливо спросил Алчинбек. – Но байвачча зовёт вас к себе не как своего служащего, а как известного поэта.

Конечно, Хамза не мог даже догадываться, какую роль сыграли рассказы старого друга о Зубейде в сватовстве его дяди.

– На ужине будет много интересных людей, – продолжал Алчинбек, – например, ваш любимый Юсуфджан-кизикчи...

– Хорошо, я приду, – тихо сказал Хамза, – я приду и прочитаю стихи.

Ярко горят две хрустальные люстры в самой большой комнате. Многокрасочные ковры, шелковые и атласные одеяла, вышитые затейливыми восточными узорами подушки играют всеми цветами радуги. Веселье в полном разгаре. То и дело слышны громкие взрывы хохота. Слуги непрерывно подливают гостям в пиалы искусно заваренный душистый чай.

Лучшие люди Коканда собрались сегодня у Садыкджана-байваччи, цвет города – торговцы, купцы, заводчики, финансисты, мануфактурщики, окрестные баи-землевладельцы, большие и малые додхо – начальники из местной администрации.

В центре – Миркамилбай Муминбаев, грузный, дородный, в тёмных очках. Одного глаза у Миркамилбая нет, зато вторым и единственным он видит столько и так далеко, куда другим не заглянуть и в подзорную трубу.

Хозяин дома без устали угощает почтенного гостя.

– Отведайте вот этого мяса, бай-эфенди, прошу вас, очень вкусно...

– Да-да, очень вкусно, хай-хай, – говорит Муминбаев, не притрагиваясь к еде.

Садыкджан-байвачча наливает в две маленькие пиалушки с золотыми ободками медно-коричневый напиток.

– Коньяк? – шевельнув ноздрями, спрашивает Миркамилбай.

– Французский, только что из Парижа.

– Это большой грех для мусульманина – пить коньяк...

– Грех, грех, – улыбаясь, соглашается байвачча. – Да взыщет с нас всевышний со всей строгостью за эти наши маленькие заблуждения, хи-хи!

– Обязательно взыщет и примерно накажет, хе-хе... Ваше здоровье!

– Ваше здоровье! Да пойдут нам на пользу все наши грехи и заблуждения...

– Да получим мы восемь процентов годовых во всех наших новых финансовых начинаниях, бай-эфенди!

– Рахмат, спасибо. Святые слова, байвачча. Катта рахмат, большое спасибо!

Хамза сидел около дверей с Юсуфджаном-кизикчи. Этот край опекал Алчинбек.

Хамза, с самого начала сказавшись больным, не притрагивался к своей пиале. Нервы его были напряжены до предела. Он боялся, что, если выпьет хотя бы каплю вина, случится что-то непоправимое. Он сидел опустив голову, стараясь не смотреть в сторону Садыкджана, и лишь изредка отщипывал по одной виноградине от лежавшей перед ним большой золотисто-розовой грозди.

– Эй, Юсуфджан! – закричал через весь дастархан захмелевший Миркамилбай Муминбаев. – Как поживаете, как здоровье детей, домашней посуды, того-сего?

– Слава аллаху! – тут же громко и весело откликнулся кизикчи. – Это только привидения могут позволить себе несчастье иметь детей, а мы, осеняемые милосердием наших щедрых баев, живём себе припеваючи, не имея ни домашней посуды, ни потомства – ни мальчиков, ни девочек!

Общий смех подгулявших гостей покрыл ответ знаменитого острослова.

– Сегодняшняя щедрость нашего хозяина действительно не имеет границ, – вступил в разговор судья Камал. – Великая честь получить приглашение к такому обильному угощению...

– А меня никто не приглашал сюда! – перебил судью Юсуфджан. – Я пришёл сам. Я вообще никогда не жду никаких приглашений. А почему? А потому, что знаю – везде ждут меня!

И снова общий хохот гостей был ответом на очередную шутку кизикчи.

– Меня никто не приглашал, – продолжал Юсуфджан, – зато я пришёл самый первый. А почему? А потому, что знал – здесь будет очень вкусная еда. Наш хозяин всегда славился хлебосольством, ибо аллах непрерывно осыпает его своими милостями. А почему осыпает? – спросите вы у меня. А потому, отвечу я, что если уж бог захочет кого-нибудь наградить богатством, так он не спрашивает, кто был твой отец.

Теперь уже все смеялись, как говорится, навзрыд, до упаду.

Не было за столом человека, который не помнил бы, кем был отец Садыкджана-байваччи и сколько тысяч танапов оставил он в наследство сыну.

– У вас, Юсуфджан, очень острый язык, – сказал судья Камал, когда смех утих.

– Не язык, а ум, – коротко хохотнув, поправил судью кизикчи. – Это большая разница.

– Тем хуже, – нахмурился Камал-кази.

– Почему хуже?

– Нажили себе, наверное, много врагов, а?

– У меня, кази-ака, против врагов есть сильное средство, – подбоченился Юсуфджан, – я все молитвы корана знаю назубок.

Кроме того, из тысячи имён господних имеется три имени – Джабар, Кабыз и Кави, которые надо написать на бумаге и зарыть в землю, чтобы всем твоим врагам по воле божьей стало худо жить на этом свете... Если же кто-то добивается твоей погибели, то нужно выбрать три имени из девяноста девяти имён господних. Вот они, эти имена, – Каххар, Музил и Джабир.

Когда вы напишете их на бумаге, надо принести землю из семи развалин: первую – с перекрёстка, вторую – из развалин дома, третью – от старой мельницы, четвертую – опять из развалин дома, пятую – из развалин минарета, шестую – с того места, где ишак перевернулся, а седьмую, последнюю, – с самого высокого холма... Возьмите какую-нибудь посудину, всё смешайте, тысячу раз произнесите имя своего врага, желая ему самой страшной смерти, потом закопайте посудину среди наиболее древних развалин города, и готово дело: вашего врага настигнет мучительная гибель – он умрёт в корчах и судорогах.

– Слишком заумно шутите, Юсуфджан, – вздохнул судья Камал. – А ведь в коране сказано: кто в этом мире переусердствует в роли шута-масхарабоза, тот в день всемирного светопреставления станет свиньёй...

– Боже праведный, как замечательно! – захлопал ладонями по собственному животу Юсуфджан. – Неужели это возможно? Неужели мы все явимся на тот свет в ещё более интересном виде, чем живём на этом свете?

И снова, хватаясь за бока, громко смеялись гости, снова вытирали весёлые слёзы даже самые угрюмые и неулыбчивые.

Хамза, давно знавший Юсуфджана-кизикчи, много раз видевший его в цирковых представлениях, был поражён смелостью и находчивостью знаменитого народного острослова. Ему даже захотелось записать некоторые из его шуток, чтобы потом использовать их в каком-нибудь стихотворении или в статье в газете. И даже использовать не саму шутку, а тот принцип, по которому она строилась, – постоянная нацеленность против общественного зла и несправедливости.

Но не было с собой ни карандаша, ни тетради. И в памяти запечатлевались только бесстрашие и какая-то молодая, не знающая ограничений дерзкая задиристость весёлого смуглого человека.

На какое-то время Хамза забыл о своих личных горестях и печалях.

– Хе-хе, Юсуфджан, – задрал вверх бороду маленький толстый бай с надменным выражением лица, – вы хорошо веселите нас и показали свою большую учёность. Рахмат, катта рахмат... А вот скажите-ка нам, уважаемый: если через луч утренней зари переползёт чёрный паук?..

– Охотно отвечу на ваш вопрос, уважаемый. Но перед этим разрешите тоже задать вопрос: если на завтрак вместо тёплой лепёшки, свежего сыра и душистого чая вам подадут душистое мыло, шипучую известь и ведро отбросов, то какие чувства посетят вашу душу?

Маленький толстый бай растерянно молчал. Безмолвствовало и всё остальное общество.

Миркамилбая давно уже раздражало невнимание застолицы к его персоне. Андижанский богач привык сам направлять течение всех разговоров за дастарханом.

– Эй, Юсуфджан! Ваши масхарабозские остроты сегодня что-то очень уж длинны!.. У нас у всех разгулялся аппетит, мы уже давно хотим зарезать парочку дынь, а вы всё ещё шутите... Жаль, что святой Миян Кудрат опаздывает на угощение, некому прочитать молитву над едой... Впрочем, вы тут говорили, Юсуфджан, что знаете все молитвы корана назубок. Так, может быть, вы прочитаете нам молитву, если, конечно, совершили омовение?

"Если совершили омовение..." Трудно сильнее оскорбить мусульманина, чем заподозрить его в том, что он сел за дастархан, не совершив омовения.

Напряжённая тишина повисла в комнате. Хамза повернулся к Юсуфджану. Что ответит кизикчи?

– Не судите по себе, господин Муминбаев, – сдвинув брови, сказал Юсуфджан, – мы все пришли сюда, совершив омовение... – Это был хороший ответ на коварную провокацию бая. – Что же касается молитвы над едой, – продолжал кизикчи уже в обычной для себя шутливой манере, – то я с удовольствием прочту её. Ведь мы же со святым Мияном Кудратом очень часто заменяем друг друга. Мы с ним души друг в друге не чаем, каждый день советуемся, делим всегда поровну наши доходы... Да что там скрывать? Святой Миян Кудрат и я – теперь об этом можно сказать смело – мы же как два рога на лбу у одного быка.

Так дружны, что мне хотелось бы впиться колючкой в его ногу или пиявкой в его глаза!.. Готов вскочить болячкой на каждой его болячке, только бы святой человек, славный своим имамским родом, не обрёк нас на вечные муки в день страшного суда!.. Вот как мы уважаем и любим друг друга – ну просто все мухи дохнут вокруг нас от нашей дружбы...

Как ни крепились гости Садыкджана-байваччи, чтобы смехом своим не обидеть Миркамилбая, – хохот обвалом грохнул в большой комнате. Даже хрустальные люстры жалобно звякнули под потолком. Смеялся, отвернувшись и закрыв лицо рукавом халата, и сам байвачча.

Но громче всех хохотал рядом с Юсуфджаном, конечно, Хамза. Он обнял кизикчи и припал головой к его плечу.

Пришлось признать себя побеждённым и Миркамилбаю. Он понимал, что было бы глупо продолжать под всеобщий хохот словесную перепалку с кизикчи, шутки которого вот уже многие годы веселили многолюдные толпы на базарах, народных гуляниях и цирковых представлениях.

– Ладно, Юсуфджан, сегодня твоя взяла, – махнул рукой Миркамилбай.

2

Но не таким человеком был миллионер Муминбаев из Андижана, чтобы окончательно смириться со своим поражением.

– Послушайте, Садыкджан, – толкнул Миркамилбай локтем в бок хозяина дома, – а вон тот, с маленькими усиками, рядом с кизикчи, который целый вечер заливается поросячьим визгом... Это и есть ваш знаменитый поэт Хамза?

– Он самый, – подтвердил байвачча, – работает у меня в конторе писарем.

– Ах, писарем! – усмехнулся Миркамилбай. – Значит, вы платите ему жалованье за то, что он сидит у вас в конторе на заводе и пишет свои статейки?

– Статейки? – удивлённо переспросил Садыкджан. – Какие статейки?.. Он пишет газели о любви.

– Выходит, вы не знаете, чем занимаются ваши служащие? – ехидно улыбнулся Миркамилбай. – У вас есть в доме последний номер газеты "Голос Туркестана"?

– Конечно.

– Нельзя ли принести его сюда?

Байвачча подозвал слугу, шепнул ему на ухо несколько слов.

Потом внимательно посмотрел в ту сторону, где сидел Хамза.

И вдруг его будто уколол пылающий ненавистью взгляд. Два зрачка, словно две иглы, были устремлены на него.

Это были глаза Хамзы.

Мгновенно мелькнула мысль: он всё знает о Зубейде!.. Нет, ничего не знает, иначе бы не пришёл сюда...

Но откуда тогда эта ненависть, такая же, какая уже была сегодня в глазах у этого проклятого старика Пулата из Гандижирована и его сына Умара с уродливо огромной головой и кулаками, похожими на верблюжьи копыта?

Слуга бесшумно положил рядом газету.

– Вот она, вот она! – злорадно зашуршал страницами Миркамилбай, быстро разворачивая номер. – Вот она, статья вашего распрекрасного Хамзы о благотворительном зякете!.. А рядом ещё одна. И обе подписаны одним и тем же именем.

Всё было правильно – в двух небольших заметках, объединённых общим названием "Случайные наблюдения", автор описывал несколько эпизодов народной жизни, которые он видел на улицах Коканда. Вот сидят бедняки у ворот богатого дома. Чего они ждут? Зякета, благотворительной милости, которой одаривают богачи нищих по случаю уразы – окончания религиозного поста. Вот выходит на улицу бай и бросает в пыль горсть мелких монет. Несчастные люди, давя друг друга, бросаются за ними, ползают, собирая медные гроши. А бай доволен – за несколько таньга ему прощены все его грехи, и теперь он может снова грешить – бить людей, обижать слабых, заставлять других работать на себя. Всё это он опять потом искупит за небольшую цену.

– Ну, что вы скажете? – толкнул Садыкджана локтем Миркамилбай. – У нас в Андижане эта статья вызвала негодование духовенства. Зякет – обычай, освящённый шариатом. А что пишет ваш поэт-писарь, которому вы платите деньги?

Вторая заметка рассказывала о женщине Мариам, муж которой проиграл все деньги в азартную игру и уже давно исчез.

Вот идёт Мариам по улице, а за ней идут её дети. Семья возвращается с базара, где Мариам купила мясо, фрукты и овощи.

Сейчас все они придут к своему очагу, и мать будет кормить своих детей. Но как же они живут без отца и без мужа, откуда у них деньги – ведь семья разрушена? Нет, не разрушена! Женщина Мариам своей находчивостью, образованностью и трудолюбием сумела спасти семью. Она сама зарабатывает деньги.

– Ваш Хамза сровнял честь мужчин с землёй, а женщину, у которой волосы длинные, а ум короткий, вознёс до небес! – шипел Миркамилбай. – Я удивлён, уважаемый Садыкджан, – как вы можете держать у себя на службе противника нашей религии?

Байвачча молчал.

– Хорошеньких гостей вы пригласили сегодня, – бубнил Муминбаев, – один оскорбляет почтенных людей, другой пишет статьи в газеты... А вы даже не догадываетесь, какой умный писарь сидит в конторе вашего завода. Как же мы будем вести с вами общие финансовые дела, если вы не знаете, что у вас делается под носом?

Байвачча вспыхнул. Бросил мгновенный взгляд на миллионера и тут же отвернулся.

А Миркамилбай был счастлив. Ему удалось насолить хозяину дома, который, безусловно, нарочно позвал на ужин этого языкастого Юсуфджана, чтобы посмеяться над ним, Миркамилбаем, напоить его пьяным и навязать ему какую-нибудь невыгодную сделку. Нет, не на того напали! Если уж пригласили, так оказывайте почтение. А смеяться над собой он не позволит.

– Алчинбек! – властно и громко, привлекая всеобщее внимание, позвал племянника Садыкджан.

Алчинбек пружиной вскочил и уже через мгновение стоял перед дядей.

– Твой друг Хамза, оказывается, печатает статьи в "Голосе Туркестана"? На, прочитай вслух! – И он протянул племяннику газету.

Алчинбек мялся в нерешительности, украдкой и с недоумением посмотрел на Хамзу.

– Читай! – рявкнул Садыкджан.

Все гости замерли в настороженном ожидании.

Торопливо и невнятно, проглатывая слова, Алчинбек начал читать газетные заметки, о которых не имел ни малейшего представления. Пожалуй, это было первое сочинение друга, которое тот предварительно не показал ему. Когда успел Хамза послать в газету эти "Случайные наблюдения"?

Он кончил читать и опустил газету.

– Хамза, это вы написали? – громко спросил Садыкджан.

К черту! Кто такой, в конце-то концов, этот Хамза, чтобы вспоминать о его чувствах к Зубейде? Надо оправдываться перед Миркамилбаем, надо срочно спасать вечер. Если не дать сейчас Муминбаеву возможности выместить его злобу против Юсуфджана на Хамзе, то рухнут все будущие финансовые планы. Для чего тогда, спрашивается, было затеяно всё это богатое угощение? И угораздило же пригласить на ужин эту змею Юсуфджана, а заодно и Хамзу с его статейками в газете!.. Но кто же знал, что проклятый Миркамилбай в своём Андижане не только пересчитывает деньги и спекулирует векселями, но ещё и читает газеты?

– Так это вы написали, Хамза?

– Да, это я написал...

– Что ты расселся, встань! – завизжал судья Камал. – Встань, когда разговариваешь со старшими!

Хамза поднялся.

– Как ты смеешь выступать против, если священный шариат поощряет искупительный зякет! – визжал Камал. – Чему тебя учили в медресе?!

Тихий шёпот сзади:

– Будь спокойным, не бойся его. Говори то, что думаешь, и он не собьёт тебя...

Это голос Юсуфджана. Знаменитый народный мудрец хочет помочь ему, Хамзе!

– Всегда и везде говори только то, что думаешь, – шепчет Юсуфджан, – и тогда никто не будет страшен тебе... Правда сильнее денег, сильнее власти, сильнее оружия...

Хамза делает шаг вперёд.

– Я не против зякета, кази-ака, – уверенно говорит он, – я выступил против таких баев, которые благотворительной милостыней беднякам покупают себе право на грех. Но святой шариат запрещает мусульманам грешить. Значит, эти баи идут против шариата?

– Да где ты видел таких баев, которые идут против шариата?! -заорал Миркамилбай Муминбаев. – Где ты видел таких баев?

– Дающий зякет не покупает право на будущий грех! – визгливо кричит судья Камал. – Мусульманин не может знать, какие грехи он ещё совершит!.. Мусульманин знает только, какой грех он уже совершил! Зякет искупает прошлые грехи! Чему тебя учили в медресе?

– Держись смелее, – шепчет Юсуфджан, – высказывай свои мысли до конца. Никогда не останавливайся на половине дороги, если считаешь, что ты прав...

– Бай искупил свой прошлый грех зякетом, – медленно, растягивая слова, говорит Хамза. – У бая есть деньги. Значит, он уверен, что сможет дать зякет и в будущем. Значит, ему можно грешить – деньги искупят его грехи, деньги покроют нарушение шариата. Значит, зякет и шариат противоречат друг другу?

– Где ты видел такого бая, где?

– Что происходит у вас в доме, байвачча? – повернулся Камал-кази к Садыкджану. – Вчерашние заморыши учат нас уму-разуму? В кармане нет ни копейки, а клевещут на религию...

– Хватит! Молчать!..

Миркамилбай с трудом поднялся на ноги.

– Молчать! – грозит он кулаком Хамзе. – Хватит!.. Сколько раз ты сам давал зякет бедным?.. Так что же ты трясёшь здесь своим поганым языком, как баран курдюком? Беднякам нужен зякет, деньги, а не твоя болтовня!..

– Беднякам нужны знания и просвещение! – взрывается Хамза. – А не жалкие подачки!

– Хамза, опомнитесь, что вы делаете? – подбежав, трясёт друга за рукав халата Алчинбек. – Зачем вы ссоритесь с ним? Ведь он же даёт деньги на типографию и учебники...

– Мне не нужны его деньги! – кричит в лицо другу Хамза. – Одна-единственная типография, несколько десятков учебников – всё это тот же самый жалкий зякет, милостыня, подачка!

– Вы больны, Хамзахон, вы рано встали, вам нужно снова лечь...

– И такой же зякет, такая же подачка те две-три новые школы, которые собирается открыть, да всё никак не откроет ваш дядя!

– Вы работаете у моего дяди, он платит вам жалованье!

– И это ничтожное жалованье – тоже зякет!

– Вы сошли с ума, Хамзахон! Вы можете лишиться своего места...

– Да-да, я всё время забываю, что вы тоже из этой семьи... Впрочем, теперь всё равно. Мне больше ничего не нужно ни от вас, ни от вашего дяди... Вы всё продаёте, всё покупаете – труд, человеческие отношения, женщин, невест, дочерей...

Дастархан нарушился, сдвинулся, сбился. Все гости вскочили со своих мест – крик, шум, ругань! Все говорят, размахивают руками, возмущаются, наступают ногами на тарелки и блюда.

Никто не слушает друг друга, все хотят доказать что-то своё.

И только один человек, казалось, оставался спокойным и безучастным ко всему на свете среди всеобщей кутерьмы и гвалта.

И это был, как ни странно, сам Садыкджан-байвачча. Он неподвижно сидел во главе разгромленного дастархана, глядя в одну точку. О чем он думал?

Торжественный вечер испорчен – это было теперь абсолютно ясно. Что ж, виноват он сам. Захотел собрать в своём доме "весь Коканд". Но его не существует, этого "всего Коканда". Нельзя посадить за один стол тех, кто не может, а главное – не должен сидеть за одним столом.

Впрочем, дело не в этом. Просто сегодня неудачный день – одни неприятности. С самого утра. Одна за другой.

Надо переждать. Если аллах немилостив к тебе, надо покорно пропустить этот день. Когда дела складываются удачно, этим ты обязан только самому себе – своему уму, своей воле, своей настойчивости, своему умению наживать деньги. Если же дела идут плохо, значит, аллах отвернулся от тебя. Не надо спорить с аллахом и искушать судьбу.

И всё-таки не только одного аллаха обвинял Садыкджан-байвачча в неудаче сегодняшнего дня. Было что-то другое.

Хамза. Он с самого начала как-то странно действовал на байваччу. Присутствие Хамзы в чём-то стесняло байваччу, расслабляло.

"Может быть, я просто опасаюсь, – подумал Садыкджан, – что этот щенок, этот скорпион с ядовитым жалом, этот сын ничтожного табиба напишет в газету и обо мне? Он, дьявол, ловок в своих писаниях. Его слова действительно жалят. Опозорит ещё перед всем народом, а?"

Вздор. Ерунда. Глупости.

И тем не менее этот щенок, этот скорпион сорвал вечер. Что делать? Выгнать Хамзу? Но он же гость... Когда через месяц Зубейда войдёт в этот дом его, Садыкджана, женой, что будут говорить люди?

Итак, финансовый союз с Миркамилбаем не состоялся. Но, может быть, одноглазый завтра проспится и всё забудет?.. Как же, забудет! Вон он стоит перед Хамзой и рычит на него, как собака на кошку. Что делать?

И вдруг байваччу осенило...

Он встал и двинулся к Миркамилбаю и Хамзе.

– Ты плюёшь в солонку, из которой берёшь соль для своей пищи! – орал на Хамзу пьяный Миркамилбай. – Через твою душу переступила даже собака! Твой рот подобен отверстию старого мешка. Но не слишком ли ты расхрабрился, смелый йигит? Умерь свой пыл, а не то, умирая, будешь нуждаться даже в саване!

А с другой стороны, Хамзу отчитывал Камал-кази. Судья, притомившись по старости лет, уже не был настроен так агрессивно, как полчаса назад. Он только увещевал строптивого поэта, только взывал к его разуму.

– Ведь на тебе лежит благословение святого Али-Шахимардана, – устало говорил старик Камал. – Как же ты мог поднять руку на зякет и на священный шариат?.. Уйми в себе шайтана, дитя мусульманина. Не торопись разбрасывать слова по статьям и газетам. Помни: слова человека, оставшиеся при нём, его рабы. Ничего из того, о чём ты промолчишь, не помешает тебе. Но если ты отпустил свои слова от себя и сделал их достоянием других, ты сам становишься рабом своих слов.

– Почему же ты молчишь? – кричал, брызгаясь слюной, Миркамилбай. – Почему не отвечаешь мне? Нажми на гнойник своего вдохновения, поэт, и выдави из себя хотя бы пару слов!..

У тебя же их в запасе, как в животе у верблюда колючек!.. Ты же был так красноречив совсем недавно, оплёвывая шариат и коран!.. Что, нечего сказать, да? Онемел, проглотил язык, ты, учитель нации!.. А когда не надо, распахиваешь свой рот, как ворота, завидуя тем, кто может давать зякет! Но ты умеешь только пищать и скулить, будто суслик, вставший на задние ноги.

Тебе не дано настоящего голоса для твоих пакостных речений.

И как только всевышний разрешает ходить по земле таким нечестивцам? Смотрите, мусульмане, как он жалок, этот сочинитель лживых статей, посмевший унизить и оскорбить нашу мужскую честь и расхвалить какую-то ничтожную бабу!

– А действительно, Хамза, почему вы не отвечаете? – спросил хозяин дома, встав рядом с Муминбаевым. – Заживает рана от стрелы, но не заживает рана от резких слов собеседника, если они задели тебя и если ты не дал им вовремя отпор. Или вам понравилось всё, что было сказано здесь о вас и ваших статьях?

Ярость полыхнула в груди у Хамзы. Он почувствовал приближение той минуты, ради которой пришёл сюда. Сейчас он скажет кое-что не только о зякете и мужской чести. Сейчас они услышат всё, что он о них думает.