Текст книги "Хамза"

Автор книги: Камиль Яшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 43 страниц)

Какое злодеяние на уме у этого хазрата, который, сидя напротив меня, шепчет "аллах, аллах", а сам думает только о деньгах, – неужто этот святой и в самом деле святой?.. А вон тот чернобородый, ощерившийся в улыбке шейх Исмаил, – неужели он действительно провидец душ? Или Камол-кази, верховный судья? Разве только он один может правильно понимать и толковать шариат?.. Нет, нет, великий Магомед в судный день не признает их своими подданными, не проявит к ним милости. В судный день Магомед накажет их, обречёт на позор... Так неужели я из-за них, состряпавших это фальшивое письмо от народа Коканда, прокляну своего сына, за которым нет никакой вины? Прокляну его жену, тоже не виновную ни в чём? Как я прогоню их из дома?

Ведь это же будет неугодно богу...

Эти последние слова ибн Ямин невольно произнёс вслух.

Миян Кудрат, насторожившись, тут же спросил:

– Что будет неугодно богу? Говорите открыто! Не заставляйте нас ждать!

–Хазрат мой, конечно, предписания таких великих блюстителей шариата, как вы, мы, рабы божьи, должны исполнять незамедлительно, – дрожащим голосом произнёс ибн Ямин, собравшись наконец с мыслями и силами. – Но зачем использовать шило там, где можно обойтись иголкой? Возможно, сам аллах укажет путь моему сыну. А я, вместо того чтобы проклинать своего сына, кровинку мою, вместо того чтобы выгонять его из дома, готов сам умереть без отпущения грехов и быть похороненным без савана!

И, содрогнувшись от презрения и ненависти, от всех пережитых волнений, ибн Ямин решительно поднялся и вышел из дома Мияна Кудрата.

Никому не открываясь, несколько дней носил ибн Ямин свою боль в себе. Ни одного слова упрёка не сказал он своим домашним. Он знал, что помыслы его чисты и благородны, и это придавало ему силы.

Но однажды, спустя неделю после разговора в доме хазрата, к ним зашёл Завки. Поэт пришёл поговорить с Хамзой, но того не было дома. Хозяин посадил гостя пить чай. Слово за слово, и ибн Ямин всё рассказал Завки, как говорится, открыл ему душу.

Завки долго молчал.

Пришёл Хамза. Забежал на несколько минут к Аксинье и сыну, а потом сел пить чай с мужчинами.

– Вот, сынок, оказывается, я должен проклясть тебя, – сказал ибн Ямин после долгой паузы. – Так говорят хазрат и Камол-кази... Не знаю, чем уж мы не угодили богу. Посылает на нас напасть за напастью.

Хамза опустил пиалу.

– Я догадывался об этом, отец, и давно хотел поговорить с вами. Ждал, когда вы начнёте первый.

– Видите, Убайдулла, какой у меня чуткий и послушный сын, – грустно улыбнулся ибн Ямин.

– Отец, – горячо заговорил Хамза, – я никогда не позволю, чтобы из-за меня в вашу жизнь на старости лет вмешивался этот паук Миян Кудрат и выживший из ума Камол-кази!

– Чем нуждаться в справедливом кази, лучше самому себе быть судьёй, – сказал Завки.

– Вы правы, учитель, – согласился Хамза. – Мы сами должны найти выход и оставить в дураках всю эту свору.

– Не знаю, сынок, не знаю, – покачал головой ибн Ямин. – Это очень хитрые люди.

– Если я на время уйду из дому, то дом и двор ваш от этого не опустеют... Но зато хазрат поостынет в своём гневе, а к вам вернётся ваше прежнее положение среди народа, больные снова начнут посещать вас, будут приходить родственники... Вы только не думайте, что я на самом деле хочу уйти из дома. Надеюсь, вы понимаете это.

– В словах Хамзы есть большая доля истины, – поддержал ученика Завки.

– Я уже много думал обо всём этом, – сказал Хамза, – и не один думал. Одному разобраться трудно.

– Кто же помогал тебе думать, сынок?

– Дядя вашей невестки. Он относится к нашим семейным делам, как к своим собственным. Он же наш родственник...

– Степан Петрович – человек мудрый, – кивнул Завки, – потому что живёт трудом своих рук. К его советам нельзя не прислушиваться.

– Что же посоветовал тебе дядя моей невестки? – спросил ибн Ямин.

– Он считает, что я должен совершить паломничество в Мекку, – сказал Хамза.

– В Мекку?! – обрадовался лекарь Хаким. – Наш русский родственник хочет, чтобы ты увидел могилу Магомеда? Но ведь он же, насколько я понял, человек совсем не религиозный...

– Почему? – возразил Хамза. – Степан соблюдает посты, на православную пасху всегда поминает родителей.

– Это чужая религия...

– Атаджан, дорогой отец... Я не хочу вас ни в чем убеждать, но каждая религия, как бы она ни называлась, призывает человека верить в хорошее. И в этом все религии сходятся... Что вы думаете об этом, учитель?

– Я прежде всего думаю вот о чём... Хотелось ли вам когда-нибудь раньше совершить паломничество в Мекку?

– Конечно, хотелось. Как каждому мусульманину...

– В Мекку, Хамза, нужно идти, отвечая только очень сильному религиозному чувству. Иначе вы будете наказаны. Мекка – это самое святое, что есть у мусульманина.

Хамза опустил голову. Долго думал о чём-то. Потом твердо взглянул на Завки.

– Я вас понял, учитель. Спасибо.

– Когда Хамза был совсем маленький, – радостно улыбался ибн Ямин, – он совершил вместе со мной паломничество в Шахимардан и получил благословение святого Али...

– Кстати, из рук того же Мияна Кудрата, – усмехнулся Хамза. – А теперь он требует моего изгнания... Как всё быстро меняется вокруг нас! Даже при жизни одного человека мир успевает перевернуться...

– Сынок, если ты побываешь в Мекке, – вытер ибн Ямин набежавшую слезу, – счастливее твоего отца не будет человека на свете.

– Но для этого, ата, вы должны выполнить одно условие.

– Какое же?

– Вы должны проклясть меня...

– Что?! – изменился в лице ибн Ямин. – Что ты сказал?!

– Вы должны будете проклясть меня, отец...

– Хватит! Перестань! Я и так из-за тебя хлебнул в жизни горя... Где ты видел мусульманина, который мог бы выгнать из дома невинного сына?

– Хош, успокойтесь, атаджан... Ложитесь на одеяло. Вот вам ещё одна подушка... Отдохните. Не надо нервничать и изводить себя. Давайте соберёмся с мыслями, подумаем вместе. Вы же сами всегда говорили мне, что в минуты гнева разум отказывается служить нам...

Ибн Ямин успокоился. Хамза сел рядом с ним, а Убайдулла Завки отметил про себя, что за то время, пока они не виделись, его ученик сильно изменился – стал сдержанным, проницательным, обходительным. Это был уже совсем не тот человек, который в зале военного собрания в присутствии полицмейстера Медынского обличал малопочтенного дельца от журналистики Каримбая.

– Отец, – спросил Хамза, – вы любите моего сына и своего внука Гияса?

– О, Гияс! – Старик прослезился. – Гиясджан, верблюжонок мой!... Как он похож на тебя в детстве...

– А дочь свою, Ачахон, любите?

– Кто же не любит своих детей?

– Тогда почему же вы не хотите избавить их от бед, которые могут обрушиться на них? Ведь это же в ваших руках... Все мы смертны, ата, придёт время – аллах призовёт вас, и вы тоже, увы, отдав свою душу всевышнему, избавитесь от всех земных мук... Но после этого все мучения, упрёки, несчастья, унижения и оскорбления обрушатся на голову вашего внука Гияса, а ваш будущий зять, муж Ачахон, будет жить с дочерью человека, проклятого, "лишённого веры", "отверженного" и тоже будет растить "отпрысков шайтана"... Будут ли их приглашать, ваших внуков, на свадьбы и торжества, будут ли допускать в мечети, брать у них дочерей и отдавать им своих? Нет, ничего этого не будет, если стервятники Мияна Кудрата обрушат на вас свои проклятия...

– Так зачем же ты хочешь обрушить эти проклятия на себя?! – закричал ибн Ямин, задохнувшись от гнева и ещё многих других неизреченных, но уже непереносимых чувств, хлынувших водопадом, упавших скалой на его сердце.

– Я ваш сын, я моложе, я всё выдержу! – воскликнул Хамза. – Я не могу допустить, чтобы эти шакалы превращали людей в свою добычу... Я не позволю хазрату и его окружению судить моего отца... Я должен принять этот удар на себя...

Завки не отрываясь смотрел на Хамзу, на его искажённое судорогой внутренней боли лицо. Он был поражён глубиной переживаемой Хамзой страсти.

Хамза положил руки себе на горло.

– Отец! Учитель! – дрожащим, срывающимся голосом сказал он. – Я искал и не нашёл правды в этом городе... Здесь растоптали мою любовь, здесь не признают мою жену, здесь хотят унизить мою семью... Я уйду, я пойду в Мекку, я буду искать убежище в других местах, я буду искать правду в дороге... Я покину свою родину, свой город, буду скитаться без угла и пристанища... Пусть судьба играет мною, пусть она бросает меня в чужие страны и дома... Я искал истину в мечетях и медресе и не нашёл её там... Буду искать истину в скитаниях...

Завки вдруг почувствовал свой возраст. Как ни удивлён был он неожиданным решением Хамзы отправиться в Мекку, что бы ни думал он, Завки, о первоначальных причинах, способствовавших принятию Хамзой совета Соколова (долгое отсутствие Хамзы в городе после случая на заводе, его желание оставить в дураках духовенство Коканда), внезапно он, Убайдулла Завки, понял, что ему недоступно то сложное, молодое и дерзкое, и какое-то новое, современное состояние Хамзы, в котором все эти причины существовали и каждая порознь, и в то же время и скорее всего все вместе, в едином и органическом переплетении друг с другом.

И уж если эта молодая дерзость и сложность недоступна ему, то она и подавно недоступна ибн Ямину. Но коль скоро в начале разговора он, Завки, взял сторону Хамзы, то теперь нужно убедить старика в заведомой правоте сына (молодость всегда права), свести отца и сына на одной позиции, которой они оба и держались бы в будущем при осуществлении варианта, предложенного Хамзой.

Нужно было только опустить разговор с тех высот, на которые поднял его Хамза, обратно на землю, к той житейской беде, которая угрожала семье и дому ибн Ямина.

Нужно было повернуть ситуацию от сложности состояния Хамзы к простоте и реальности угрозы со стороны духовников Коканда. Нужно было доступно объяснить ибн Ямину, как можно избежать этой угрозы.

– Вы меня извините, табиб, – начал Завки, – но мне сдаётся, что в такие тяжкие мгновения, как эти, для облегчения своей участи надо употребить хитрость. Миян Кудрат, запугивая вас, на самом деле хочет ловким ходом добраться до Хамзы. На это надо ответить тоже ловким ходом. Надо одурачить своих врагов. То есть вы только для вида должны проклясть Хамзу, а он должен после этого, тоже только для вида, покинуть ваш дом. В действительности ваша взаимная любовь и привязанность останутся прежними. Ваши родительские и сыновние чувства не будут задеты. Этим самым мы и обведём вокруг пальца хазрата, который будет доволен тем, что исполнена его воля...

– А паломничество в Мекку? – спросил ибн Ямин. – Оно будет настоящим? Или это тоже только хитрость, тоже только для вида?

– Хитрость иногда одобряется и шариатом, – закинул Убайдулла пробный шар, ожидая, что ответит Хамза, и надеясь найти в его ответе разрешение своих сомнений относительно причин поездки в Мекку.

– Но с Меккой нельзя хитрить! – вспыхнул ибн Ямин. – Вы же сами сказали, что Мекка – это самое святое, что есть у мусульманина.

– Паломничество в Мекку будет настоящим, – сказал Хамза.

В день пятничного намаза в большую соборную мечеть Коканда, длина которой составляла сто пятьдесят шагов и которая имела колоннаду в девяносто восемь резных столбов-опор, рекой начали стекаться люди. Верующие шли со всех сторон, из всех районов города – из Лашкара, Таракчилик, Бешкапа, Галчаса, Галабаккалик, Тегирмана. Улицы и махалли сливались друг с другом. Многие приехали из окрестных кишлаков.

Присутствовали все имамы и муллы больших мечетей, учащиеся всех медресе. В воздухе как бы витала тайна, что-то должно было произойти... И уже ползло от уха к уху: сегодня за женитьбу на русской родным отцом будет проклят поэт Хамза.

В центре огромного внутреннего молельного двора, выложенного холодными каменными плитками, одиноко сидели, поджав ноги и склонив головы, ибн Ямин и Хамза, окружённые пустым пространством. Тысячи глаз зрителей, расположившихся вдоль трех стен внутреннего двора, были устремлены на их раскаянно согбенные, неподвижные спины.

Старший имам соборной мечети поднялся на застланный коврами помост, находившийся метрах в пятидесяти от отца и сына, и произнёс традиционное "аллах акбар". Потом скороговоркой прочитал необходимое восхваление всевышнему.

Имама сменил Миян Кудрат. Златотканый халат его сиял в лучах солнца. Высокая белая чалма была похожа на вершину горы, доступную только вечным снегам.

Мечеть замерла.

– Хамза! – громогласно выкрикнул хазрат – час его пробил. – Подойди сюда! – И он показал рукой на место внизу перед собой, где должен был сидеть подвергающийся проклятию.

Хамза встал, сделал несколько шагов и сел, но не там, куда показывал Миян Кудрат, а метрах в тридцати от помоста. Теперь они, отец и сын, разлучённые, выглядели ещё более одиноко – каждый в центре двора мечети.

– Знаешь ли ты свою вину?

– Нет, мой хазрат, не знаю.

– Сейчас узнаешь.

К помосту приблизился судья Камол. Он тоже был одет нарядно, празднично, в полном соответствии с торжественным моментом обряда проклятия.

– Хазрат мой, – сказал кази, – на всех праздниках нашего Туркестана не только верующие, но даже иные ишаны и муллы, слушая певцов-хафизов и игру на тамбуре и прочих инструментах, внимают им с таким же почтением, как и молитвам в мечетях... Как можно объяснить это по шариату?

Святой Миян Кудрат хранил некоторое время молчание, затем, сверкнув глазами, оглядел передние ряды зрителей и начал степенно:

– Да будет известно всем верующим мусульманам, а также обучающимся в медресе, проявляющим великое усердие и прилежание в науках... Игра на инструментах и пение – есть занятие ничтожное. Игра на тамбуре, дутаре, сурнае, карнае и бубнах, на гармошке или граммофоне, пение бейтов и любовных газелей на любом языке, будь то фарси или тюркский, а также смех и танцы – всё это абсолютно поганое дело. Присутствовать на сборищах, где происходит подобное, есть также великий грех... Хамза! Твоя главная вина состоит в том, что ты занимался всем этим, печатал стихи в газетах, ходил в театр, сочинял песни, отвлекал тем самым народ от молитвы и бдений... Кроме того, ты взял себе в жёны женщину иной веры...

Хамза встал.

– Мой хазрат, если сейчас, при стечении тысяч и тысяч правоверных, будет решаться судьба такого грешного человека, как я, подвергающегося каре божьей, то позвольте мне, обратившись с вопросами к такому великому столпу веры, как вы, просветить тёмные бездны моей души...

"Может быть, он упадёт к моим ногам, – подумал Миян Кудрат, – приникнет глазами к пыли моих сапог и тем самым ещё более возвысит силу нашей религии?"

– Я позволяю тебе задать свои вопросы.

– Хазрат мой, – почтительно начал Хамза, – я прочитал в священных книгах, что высокая и древняя культура народа Туркестана всегда проявлялась в его искусстве. В старину, много веков назад, было много обычаев, связанных с временами года.

Например, получил широкое распространение праздник навруз, которым отмечалось весной наступление нового года. Арабский историк Кисрави пишет о том, что во время навруза многие предавались танцам, а последние дни навруза завершались хоровыми песнями мужчин и женщин. Историк Наршахи также пишет о двадцатидневном праздничном базаре в Бухаре в конце года и о завершении его в двадцать первый день музыкой и танцами...

Так что же плохого, а тем более поганого есть в песнях и танцах, созданных народом, хазрат мой?

Миян Кудрат ответил сразу:

– Эти танцы изобрели идолопоклонники и огнепоклонники, то есть люди, не признававшие аллаха. А ислам есть враг идолопоклонничества – это известно каждому правоверному.

– Великий Улугбек, – продолжал Хамза, – был не только учёным, но и щедрым покровителем искусства. До нас дошли письменные свидетельства о том, что на одном из праздников, устроенном Улугбеком, одна женщина пела столь волшебным голосом, что очаровала всех... Но ведь Улугбек не был идолопоклонником, хазрат?.. А упомянутые в "Бабурнаме" Кулмухаммад Шейхнайи, Хусейн-уди, Ходжа Абдулло Марварид, Шахгули, прославившиеся как музыканты? Или сочинитель знаменитой мелодии "Чаргах" Пахлаван Мухаммед? Или певцы Басир и Хаса Али – разве все они были огнепоклонниками?

Миян Кудрат пребывал несколько мгновений в молчании, потом заговорил напористо и грозно:

– Если кто-то усомнится в исламской вере и позволит себе говорить оскорбительно о ней, то этот человек обречёт себя на гибель. Ты сын мусульманина, Хамза. Не поддавайся наущениям нечисти. Кайся! Поправ веру и шариат, перейдя на путь безбожия, не пытайся унизить и оскорбить нас, верных аллаху правоверных... Уйми себя, воздержись от греховных мыслей... Если аллах разгневается на тебя, он испепелит тебя, превратит в прах. Не становись поперек ислама, Хамза! Для чего ты пришёл сюда – каяться или спорить со мной?

Хамза приблизился к помосту, на котором стоял Хазрат.

– У меня последний вопрос, – смиренно сказал он. – Если вы, хазрат, есть человек, живущий исключительно для веры, отказавшийся от соблазнов и благ мира ради любви к всевышнему, то скажите-ка, пожалуйста, зачем вам тогда ваш дом – дворец, украшенный золотой резьбой, ваши сундуки драгоценностей, запасы серебра и камней?

По мечети прошёл шорох. Что ответит хазрат на коварный и едкий вопрос, как вывернется? Но хазрат был спокоен и невозмутим.

– Аллах рассыпает каждому то, что положено, – усмехнулся Миян Кудрат, – и каждый собирает свою долю. Если мусульмане жертвуют во благо всевышнего, то всевышний возвращает им за одно пожертвование десять милостей. Вера исламская, мечети и медресе процветают благодаря щедрым пожертвованиям... Что же касается нас, служителей ислама, то мы всего лишь посредники, расходующие эти пожертвования во славу шариата. Ты сказал о моём доме... Но это всего лишь наследство, перешедшее ко мне от отца...

И он отвернулся от Хамзы к толпе верующих.

– Аллахамадуллиллоху ахаду вахид! – запел хазрат, воздев руки для молитвы. – Осеняемые покровительством великого и всемогущего белого царя, мусульмане Туркестана живут в счастье и благоденствии!.. Наши мечети и медресе излучают божественный свет... Да будет вечно здравствовать и процветать дом Романовых!..

Мечеть гулко повторила слова молитвы и пожелания долгих лет жизни далёкому белому царю.

– Мусульмане! – Миян Кудрат вытянул руку в сторону Хамзы. – Среди нас находится человек с чёрной душой. Вместо того чтобы выражать благодарность за то, что мы живём в такое благодатное время, он сеет смуту и сомнения, а это не могут стерпеть приверженцы шариата. Его отца, Хакима-табиба, вы все знаете – он человек смиренный и верующий. Но тысяча сожалений, что его сын Хамза оказался негодным человеком. Отказавшись от исламской веры, он встал на путь безбожия... Во имя спасения веры, мусульмане, внимайте мне! Этот низкий человек, собрав вокруг себя подобных себе, настраивает их против белого царя, а также против нас, приверженцев шариата и столпов веры, разбрасывает среди людей семена розни! Но ему этого мало – он печатает в газетах стихи и статьи против нашей веры, наносит урон авторитету великих людей нации, уважаемых нами... Год тому назад этот распутный человек женился на девушке-иноверке и стал отцом иноверца... Гневайтесь, мусульмане, гневайтесь!..

Хамза, слушая вопли хазрата, вдруг почувствовал усталость.

Скорее бы уж... Может быть, напрасно он задавал свои вопросы?

Нет, нет, это было нужно. Необходимо было создать впечатление, что он не так уж просто согласился на эту публичную казнь.

Теперь-то уж никто и ничего не заподозрит – он, Хамза, спорил с хазратом, защищался, сопротивлялся...

– Правоверные! Сегодня, призвав вас в свидетели, отец Хамзы ибн Ямин намерен проклясть сына!

Гул пронёсся по мечети, раздались злобные выкрики фанатиков.

– Ибн Ямин! – крикнул Миян Кудрат. – Повторяй за мной... Ты, Хамза, явившийся в мир от такого честного и смиренного мусульманина, каковым являюсь я, оказался не человеком, а дьяволом!.. Повторяй!!

Ибн Ямин пробормотал что-то, а что именно – никто не разобрал.

– Громче! Громче! – требовали всё те же злобные голоса. – Пусть проклинает громче!

Хазрат, раскрыв ладони, бешеными глазами смотрел на ибн Ямина.

– Повторяй за мной! – Казалось, не отец, а только один Миян Кудрат проклинает Хамзу. – Именем аллаха! Пусть все твои нечестивые дела, мой бывший сын, против тебя же и обернутся! Пусть горе будет тебе одному! Я отрекаюсь от тебя! У меня никогда не было сына! Прочь из моего дома! Я проклял тебя! Аллах акбар!

Хазрат с яростью провёл ладонями по лицу. Большинство верующих повторило это молитвенное движение. Но были и такие, кто, не двигаясь, с состраданием смотрел на старика лекаря.

– Мусульмане! – снова воскликнул хазрат. – А теперь бросайте вот сюда книги, которые безбожник Хамза почитал святыми, в которых нет ни слова святости!

Группа учащихся медресе, только что вышедшая во двор мечети, подошла к помосту, и каждый ученик бросил перед Мияном Кудратом связку книг.

Это были книги отца, которые Хамза перевёз в медресе.

Хамзу словно пружиной подбросило вверх.

– Зачем сюда принесли книги?

– Они сбили тебя с пути истины! – громогласно изрёк хазрат.

– Что вы собираетесь с ними делать?!

– Сжечь!.. Уничтожить! И развеять пепел!

Хамза пошатнулся. Это было неожиданно. Всё, что угодно, мог предположить он, только не это.

– Отец! Отец! – в отчаянии закричал Хамза. – Они хотят сжечь наши книги!

Ибн Ямин, опустив голову, сидел обессилевший.

Подойдя к помосту, Хамза опустился на колени и, взяв одну из книг, поцеловал её, прижал ко лбу и прошептал:

– Абу Райхан Бируни, учитель мой, простите меня, слабого и немощного сейчас...

Мечеть безмолвствовала.

Хамза стоял на коленях, положив голову на книги, плечи его содрогались.

Миян Кудрат, обернувшись, нашёл шейха Исмаила и приказал глазами: начинайте!

Вспыхнуло пламя. Затрещал огонь. Клубы чёрного дыма потянулись вверх.

Хамза не отрывал голову от книг. Языки пламени, выбрасывая искры и пожирая страницу за страницей, всё ближе подступали к нему, но он был неподвижен, голова его покоилась на книгах...

– Уведите его! – истерично закричали из толпы. – Он сгорит!

– Не подходить!! – рявкнул Миян Кудрат. – Грешник кается!

– Ибн Ямин! – кричали зрители. – Очнись! Твой сын горит!

Ибн Ямин поднял голову.

– Хамза! Сынок! Что же ты делаешь? – жалобно застонал он.

– Твой сын хочет сгореть! – потрясая руками, надрывался хазрат. – Вместе со своими учителями, которые давали ему уроки безбожия!

Ибн Ямин подполз к сыну, потянул его за халат:

– Уйдём отсюда, уйдём!..

Пламя вспыхнуло с новой силой. Столб искр взметнулся вверх.

Старик, выпустив халат сына, без чувств упал около него.

Завки жил неподалёку от соборной мечети. Туда и отнёс Хамза отца. Когда он шёл по улице, держа ибн Ямина на руках, люди отворачивались от него.

К вечеру пришли Степан и Аксинья с Гиясом. Ибн Ямин все ещё был без сознания. Он впал в забытье, в обморочный старческий сон.

– Оставайтесь ночевать, – предложил Завки.

– И то верно, – согласился Соколов.

– Да и дитё как нести на ночь глядя? – Аксинья качала Гияса.

Хамза в разговоре участия не принимал. Он молча сидел около отца.

Мужчины перенесли ибн Ямина в сад, на воздух. Завки начал устраивать гостей на ночь.

– Вот это ваша комната, – показал он Степану на боковую пристройку, – а семейных людей вот сюда положим, в самую большую... Тем более что их трое.

– А сами где ляжете, учитель?

– Я посижу с ибн Ямином, – вздохнул Завки.

Хамза продолжал сидеть около отца молча, отрешённо, ко всему безразличный. Казалось, что его ничего не интересует.

– Пойдём спать, – позвала мужа Аксинья. – Утро вечера мудренее.

– Утро, день, сумерки – какая разница! – вдруг взорвался Хамза. – Мы живём в ночи, во мраке, и ему нет конца! Зажигаем фонари, костры, факелы – их поглощает тьма! Создаём школы, – их разрушают! Произносим лозунги – их не слышат! А стоит мулле, как сотни лет назад, провозгласить очередной намаз – и тысячи людей опускаются на колени...

У Степана сузились глаза, но Завки положил ему руку на плечо, сжал плечо.

– Вы бы только посмотрели сегодня на эти тысячи обманутых людей! – раскачивался Хамза из стороны в сторону. – На их глазах горели книги... книги! Самое великое изобретение человека... А они не шелохнувшись смотрели, как исчезают в огне великие мысли и чувства, переданные им через века... И никто даже не попытался защитить эти великие мысли и чувства... Зачем же тогда писать книги? Чтобы будущие Мияны Кудраты сжигали их?

– Хамза, ты сказал, что всё выдержишь, – напомнил Завки.

– И мне казалось, что я всё выдержу, учитель, но выходит, что костра из книг я выдержать не могу.

Хамза крепился несколько секунд, потом закрыл лицо руками.

Слишком жесток и немилосерден был сегодняшний день, слишком большое напряжение пришлось пережить.

Аксинья не отрываясь смотрела на мужа. Глаза её были затоплены любовью, страхом, тоской, ненавистью к разлуке.

Хамза оторвал руки от лица.

– Сегодня вместе с этими книгами сожгли мою молодость... Вся моя юность прошла с этими книгами... Это были мои друзья, товарищи, мечты, надежды... Их мне подарил отец... Я учился по ним жить, понимать людей... Они мне объясняли мир, помогали, спасали...

Степан хотел что-то сказать, но Завки опять положил ему руку сзади на плечо, прошептал в затылок:

– Не надо, ничего не надо говорить... Ему очень больно, очень тяжело сейчас. Это пройдёт...

Аксинья лежала рядом с мужем. Хамза смотрел в потолок.

Маленький Гияс спал около них.

– Не любишь, не любишь, – плакала Аксинья, – бросаешь нас, уезжаешь куда-то... Ты никогда не любил меня по-настоящему, я знаю! Ты любил только Зубейду. Надо было забыть её – тут я и подвернулась... Ты всё время хочешь забыться, убегаешь сам от себя...

– Ты жена мусульманина, Аксинья... А каждый мусульманин должен хотя бы один раз в. жизни побывать в Мекке.

Она обняла его, поцеловала, гладила пальцами обожжённые брови...

– Сладкий мой, ненаглядный, неужели я больше не нравлюсь тебе? Неужели разлюбил, неужели всё забыл, что у нас было?..

То, что может женщина, не может даже бог. Где-то далеко-далеко, за краем сегодняшнего дня, за обрывом последних недель и месяцев, над цветами и травами горной степи джайляу, взошло золотое солнце. И лучи его, пришедшие из прошлого, растопили лёд настоящего.

Время качнулось, отступило... Золотые волосы Аксиньи, рассыпавшись по лицу Хамзы, спрятали его от мира. Он взлетел над землёй...

Завки и Соколов сидели в саду.

– Степан Петрович, – спросил Завки, – а это действительно вы дали Хамзе совет ехать в Мекку?

– Я? – удивился Степан. – А почему вы так решили?

– Хамза сам сказал нам об этом.

– Кому – нам?

– Мне и отцу.

– Больше никого не было?

– Нет, никого.

– Дело было так... Нам стало известно, что после случая на заводе, когда Хамза хотел поджечь хлопок, старый его друг Садыкджан-байвачча дал полицмейстеру Медынскому взятку пять тысяч рублей и попросил его выслать Хамзу из города. Такую же взятку байвачча дал и Мияну Кудрату, который начал готовить всю эту комедию с письмом от народа и отлучением ибн Ямина от мечети...

– Как же вы узнали об этом? О взятках и даже их суммах?

– Доктор Смольников лечит многих богатых людей в городе. А больные разговорчивы...

– Понятно.

– И мы решили помочь Хамзе...

– А кто – мы? Если не секрет, конечно.

– От вас у меня нет секретов. Мы – это я и Смольников... Вот так и родилась эта идея о ложном проклятии, чтобы обмануть хазрата.

– А Мекка?

– Хамза предложил сам. Мы к этому никакого отношения не имеем. Это дело тонкое, религиозное.

– Вот именно. Поэтому я и расспрашиваю вас подробно. Если станет известно, что Хамза едет в Мекку по совету своих русских друзей, ему несдобровать. Фанатики убьют его.

– Нет, нет, это его личное желание... Думаю, что оно возникло у него вот по какой причине. После того как Хамза женился на моей племяннице, ему нужно было сделать что-то для отца во славу ислама. Как говорится, отмолить перед стариком свой грех за женитьбу на русской... А что может сильнее Мекки искупить такой грех с точки зрения ибн Ямина?.. Так и возникла у него эта мысль – поехать в Мекку. Исключительно по религиозным соображениям... А тут как раз началась вся эта карусель с Мияном Кудратом. И он решился.

– Он вам сказал о своём паломничестве после того, как вы посоветовали ему обмануть хазрата?.. Это очень важно, Степан Петрович.

– Нет, раньше... Впрочем, это могло произойти и одновременно. Сейчас уже не помню. Всё совпало.

– Наверное, я не должен интересоваться этим... Но положение у Хамзы сейчас, после проклятия, очень серьёзное. Вы – человек, рождённый в другой религии, и до конца не сможете понять, насколько страшен мусульманский фанатизм... Степан Петрович, паломничество Хамзы связано с выполнением каких-нибудь поручений, которые ему дали вы и доктор Смольников? Что-то вроде того, чем он, как я догадываюсь, занимался, когда его долго не было в Коканде после случая на заводе... Если это тайна, можете не говорить.

– Это не моя тайна... Но от вас, повторяю, у меня нет секретов... После того как стало известно, что Хамза хочет отправиться в Мекку, доктор Смольников специально ездил в Ташкент. И привёз для Хамзы поручение...

– Значит, связано?

– Да, связано.

– Это плохо, очень плохо. Если об этом узнают...

– В Коканде об этом знают три человека – Хамза, я и Смольников. Теперь знаете вы.

– Он же поедет не один. Паломников отправляют целыми группами.

– Существует конспирация. Хамза уже владеет некоторыми её приёмами.

– Паломничество в Мекку – вершина жизни мусульманина. Оно проверяет человека. Это главное испытание для мусульманина. Его нельзя совмещать ни с чем.

– Наше поручение – тоже испытание для Хамзы. Это будет проверка его возможностей служить революции в других странах и среди других народов. Это проверка на интернационализм.

– Насколько я понимаю, вы хотите, чтобы Хамза побывал сразу в двух Мекках – религиозной и революционной...

– У революции нет одной Мекки. У революции их много. Они разбросаны по всему миру. Наверное, поэтому революционные идеи – идеи преобразования мира на справедливых началах – сильнее любых религиозных идей, вместе взятых.

– Но всё-таки одна, главная Мекка должна существовать у каждого революционера.

– Она находится внутри самого революционера. В его убеждениях, в его готовности отдать жизнь для революции.

– Спасибо, Степан Петрович.

– За что?

– За то, что вы доверили мне свою тайну.

– И вам спасибо, учитель.

– А мне за что?

– Как поэт вы очень хорошо сказали, что Хамза едет сразу в две Мекки... И я уверен, что в этой поездке он достигнет нашей, революционной Мекки!

– Степан Петрович, я знаю, что Хамза переводил листовки с русского на узбекский...