Текст книги "Хамза"

Автор книги: Камиль Яшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц)

– Я вас понимаю... Сегодня скорбная ночь, но даже печаль осквернена грязными руками... Через несколько дней мы собираемся на маёвку... будет проходить под видом дня рождения одного рабочего...

– Степана Соколова? – улыбнулся Алчинбек. – Там, наверное, будет Аксинья?

– Нет, не Соколова, другого человека...

– В городе собираться опасно...

– Маёвка будет не в городе, а в кишлаке Ширин-сай, в воскресенье...

– Спасибо, Хамзахон, за приглашение на маёвку. Вы даже не знаете, как я благодарен вам.

– Ох, Алчинбек, сердце моё разрывается от горя! Совесть обжигает душу... Но мне даже не дали оплакать мою мать. Мама, мама! Я один виноват в твоей смерти, из-за меня остановилось твоё сердце.

– Успокойтесь, Хамзахон. И пойдёмте, вас ждут отец и сестра. Они остались без вашей помощи около покойной.

– Идём. Я убежал как мальчишка... Зачем им всё-таки понадобилась моя пьеса?

– Это недоразумение. Вам вернут её.

– Нет, они уничтожат рукопись, я знаю... Но я всё равно восстановлю пьесу! Я помню её наизусть!.. Это память о Зубейде, понимаете, Алчинбек?.. Они могут сжечь бумагу, но мою память и моё сердце они сжечь не смогут никогда!.. Зубейда однажды сказала мне, что, пока я буду писать о ней, она будет жива для меня...

– Не надо воспоминаний, Хамзахон. Ваше сердце переполнено сегодняшней болью.

– Я напишу обо всём! И о Зубейде, и о смерти матери, и о том, как её даже мёртвую не оставила в покое полиция... Завки прав. Люди должны знать, откуда приходит боль к человеку и что она приносит ему... И Низамеддин Ходжаев тоже прав. Поэт ничего не должен забывать – тогда его слово поможет настоящему и придёт в будущее...

Глава седьмая. ДВЕ МЕККИ

1

Тихое солнечное утро в горах. Зелень ещё не отцвела, воздух прозрачен и ясен.

Аксинья заплетала венок.

Примерила – мал венок. Снова ловко забегали пальцы, соединяя стебельки. Большой букет, из которого Аксинья брала цветы, лежал рядом с ней.

С поляны на холме далеко была видна дорога, уходящая в ущелье. И время от времени Аксинья внимательно на неё поглядывала.

Чуть ниже по склону, на другой стороне холма, в густом кустарнике прятались тоже дозорные – парень и девушка из кишлака Ширин-сай.

– Куда ты смотришь? – спросила девушка сердито.

– На тебя!

– Нас посадили здесь, чтоб мы смотрели на дорогу!

– А ты пересядь на моё место, тогда я и дорогу буду видеть, и тебя...

...Много народу собралось в тот день в ущелье, на берегу бурной речушки Ширин. Бурлит большой казан, из которого вкусно пахнет пловом, накрыто сразу несколько дастарханов – желтеют лепёшки и дыни, высятся горки фруктов и овощей.

Узбеки, киргизы, таджики, русские – все сидят вместе. Да и чего им сторониться друг друга? Больших господ среди них нет, всё свой брат – кокандские мастеровые и фабричные. Ну, и несколько ремесленников из пригорода.

Лихо отбрасывая падающий на глаза русый чуб, Степан Соколов терзал ярославскую гармошку. Одет он был по-праздничному, но особую гордость Степана составляла фуражка с ярким лакированным козырьком.

А за соседним дастарханом пытался подобрать на дутаре туже мелодию Хамза. Но какой-то печальный, грустный напев получался у него.

В каждой компании шёл свой разговор.

– Э-э, вот ты говоришь – учись. А зачем? – усмехнулся, глядя на Хамзу, пожилой мастеровой-таджик. – Если я, к примеру, погонщик каравана, зачем мне знать, как устроен мир? Где горб у верблюда, где голова, а где хвост, я и так знаю.

– Но надо знать самое главное, – оборвал мелодию Хамза, – куда и зачем идёт караван? Без учёбы – жизнь пустыня.

– А где я возьму учёбу? – нахмурился таджик. – На базаре куплю? Если ты такой умный, дай мне скорее твою учёбу, прошу тебя.

Все засмеялись.

– Прошу, прошу, – вздохнул Хамза. – Мы всю жизнь просим. У бая – денег взаймы, у муллы – благословения, у купца – товара в долг... Просим и просим, с детства до старости.

Свернув гармошку, присел около Хамзы Степан Соколов.

– И не надоело? – Он с хрустом надкусил яблоко. – Просить, говорю, не надоело?

– А что делать? – развёл руками мастеровой. – Не воровать же...

– Чью просьбу услышат скорее – одного человека или ста?

– Конечно, ста, – ответил кто-то из молодых узбеков, жителей Ширин-сая.

– А если попросит тысяча? – подбоченился Соколов.

– Если столько человек сразу просить станут – гора дрогнет! Любую просьбу выполнит даже хан!

– Выполнит! Как же! Держи карман шире, – сплюнул известный всему Коканду сапожник из пригорода – наполовину русский, наполовину неизвестно кто. – Пришлёт полицейских, то есть миршабов, – тебя в яму и посадят!

– Тысячу сразу не посадят!

– Пришлёт тысячу миршабов!

– Но нас-то, рабочих, всегда больше, чем миршабов! – тряхнул чубом Степан.

– У них сабли, винтовки! А у нас что? Ничего нет!

Соколов с удовольствием наблюдал, как начатый им спор разгорался всё сильнее и сильнее. Он даже толкнул Хамзу локтем в бок: мол, вот как надо действовать, народ-то сам приходит к правильным мыслишкам. Народ, он не дурак.

Но Хамза сегодня был сам на себя не похож. Всего несколько дней назад похоронили мать. На похороны пришло много народу.

Даже сам судья Камол пожаловал. Долго говорил о том, что аллах посылает мусульманам наказания за их грехи. Но не всегда, мол, наказания падают на тех, кто их заслужил. Бывают и невинные жертвы, но аллах видит всё. Рано или поздно каждому воздастся по заслугам.

Всем было ясно, о ком говорил судья, и у Хамзы остался от похорон горький осадок на душе – ни оплакать, ни похоронить мать ему как следует не дали.

Причина невеселого настроения Хамзы была ещё и в том, что на маёвку не пришёл Алчинбек. Накануне он прислал записку, в которой писал, что по делам должен на несколько дней уехать из Коканда. Записка расстроила Хамзу. Ему почему-то хотелось, чтобы именно сегодня Алчинбек был рядом. В эти скорбные дни он постоянно испытывал потребность разговаривать с Алчинбеком, вспоминать юность, когда была жива мать, когда он писал стихи и газели, любил Зубейду и вообще, всё было хорошо...

– Скажешь что-нибудь? – вывел Хамзу из состояния мрачной задумчивости Степан Соколов.

– Скажу, – кивнул Хамза.

Он оглядел сидевших за дастарханом людей. Все лица были повёрнуты к нему.

– Вы говорили о винтовках и саблях, – тихо начал Хамза. – Но оружие – это восстание, а восстание – это кровь, жертвы и горе. Разве путь к добру и счастью должен быть забрызган кровью? Наверное, революция может победить и без ненужных жертв.

– С помощью всеобщего образования, что ли? – не выдержав, зло крикнул Степан, поражённый неожиданными словами Хамзы, его интонацией и понурым видом.

– Если все люди станут грамотными и образованными, то равны будут все, – сказал Хамза. – А когда все равны, то никто не может быть рабом другого. Революция этого и добивается, но зачем же тогда напрасные жертвы? Знания, просвещение, учёба – вот что самое главное.

Степан Соколов уже досадовал на себя за свой злой выкрик.

Он понимал, что после смерти матери и обыска с Хамзой что-то произошло. Он был очень удивлён ещё тогда, когда перед самыми похоронами Хамза пришёл к нему и от имени отца попросил, чтобы ни он, Степан, ни Аксинья не приходили на кладбище.

Тогда Соколов объяснил это для себя цепкостью религиозных предрассудков, в плену которых находился ибн Ямин.

Но Степан был горд за Хамзу, когда тот сказал, что не пропустит маёвку из-за траура. Это был поступок настоящего борца, революционера... И вот теперь Хамза вдруг понёс какую-то околесицу о ненужности жертв в революции. Да какая же революция бывает без жертв!

Похищение рукописи пьесы полицейскими агентами, конечно, сильно подействовало на Хамзу. Но не с кем было посоветоваться, какой совет дать Хамзе, чтобы он по закону потребовал у полиции возвращения рукописи. Доктора Смольникова срочно вызвали в Ташкент по медицинским делам. А Хамза переживал...

И допереживался – заменил революцию просвещением.

Нужно исправить дело. Но только аккуратно. Хамза – свой.

Сейчас он не в себе, но пройдёт время, и он опять заговорит правильными словами. Надо осторожно объяснить ему его неправоту. И пусть люди послушают. Им будет полезно.

Но и особенно разводить кисель тоже, наверное, не следует.

Нужно сказать просто, доходчиво и ясно, чтобы поняли все, кто пришёл на маёвку, – и русские, и узбеки, и таджики, и киргизы.

Как когда-то, в девятьсот пятом году, говорил ему самому, Степану, доктор Смольников.

– Мы каждый день .вспоминаем девятьсот пятый год, – сказал Соколов, глядя в упор на Хамзу. – Значит, он не прошёл для нас бесследно. Значит, не напрасно гибли прекраснейшие из людей, раз их пример всегда перед нами. Революция не кончилась, если мы с вами спорим о ней... А что касается жертв, то в нашем Туркестане сейчас за один день от голода, болезней и нищеты гибнет столько же людей, сколько погибло на баррикадах Красной Пресни.

– Знания – те же баррикады, – возразил Хамза. – На баррикадах знаний мы даём бой и невежеству.

– Сегодня в твоей школе избили учеников, – подался вперёд Степан, – а завтра убьют тебя... Наши враги, баи и богачи, не остановятся ни перед чем! Они стреляют в нас! А ты будешь защищаться от них только одним просвещением? У них пушки, а у тебя глобус, да?

– Пусть меня убьют, – горячился Хамза, – но мои ученики пойдут дальше меня, а их ученики ещё дальше! Их будет всё больше и больше. Знания и мысль не остановят никакие пушки!

– А почему, Степан-ака, рабочим в девятьсот пятом году не хватило силы, чтобы победить? – спросил пожилой таджик-мастеровой.

– А потому, что мы с вами тогда были плохо знакомы друг с другом. Одни шли на баррикады, а другие смотрели на это как на чужое дело. Вот если б мы пошли все вместе!.. Этого и боятся и здешние русские власти, и ваши мусульманские. Когда все национальности соединятся вместе, их-то уж никакие пушки не остановят...

Вопреки договорённости с полковником Медынским о том, что он, капитан Китаев, личного участия в прекращении беспорядков и подавлении открытых волнений по соображениям конспирации принимать не будет, Китаев всё-таки уговорил полицмейстера назначить его старшим офицером на проведение операции в посёлке Ширин-сай.

Для захвата участников маёвки был выделен смешанный отряд конных туземных полицейских-миршабов, казаков и городовых. За это отвечал недавно присланный из Ташкента жандармский ротмистр Пересветов – личность, по мнению Медынского, ограниченная, но честолюбивая.

К Ширин-саю отряд подошёл ночью, скрытно. В километре от ущелья Пересветов предложил разделиться на две группы.

– Вы зайдёте со стороны посёлка, – предложил Китаеву ротмистр, – а я от реки. И, таким образом, окружение будет полное, как у Ганнибала под Каннами.

– Товарищи! Братья! – поднял Хамза руку. – Один мудрец сказал: знания – это огонь, надо зажечь факел во мраке! Другой мудрец сказал: человек – это сосуд. Его нужно наполнить знаниями, чтобы он нёс их как живительную влагу в пустыне незнания. А третий мудрец сказал: если начнётся битва, факел упадёт в сосуд, огонь погаснет, влага испарится, и снова будет пустыня.

Если берёшь в руки саблю или винтовку, разве ты становишься умнее? Знания бессмертны, их нельзя зарубить или застрелить! Мы должны стать сильнее врага, пусть у него даже будут пушки и бомбы...

– По-твоему получается, – встал рядом с Хамзой Степан Соколов, – что пройдёт каких-нибудь двести лет, и слепые сами по себе станут зрячими... Даже больше того – учёными! И тогда всё будет прекрасно: враги поймут, что они не правы, а пролетарии, неимущие спокойно возьмут власть. Долго же нам придётся ждать!

– Хоть триста лет! – горячо воскликнул Хамза. – Но без крови! Дети не станут сиротами, жёны – вдовами! Ведь если снова начнутся бои, снова погибнут лучшие из лучших!

– Народ и партию уничтожить нельзя, – спокойно произнёс Соколов. – Прошло несколько лет после поражения революции пятого года, а нас уже стало намного больше. И чтобы наши ряды росли и дальше, нужно нацеливать ум и силу народа на реальные дела. А ты обещаешь рабство на три века. Кому это нужно? Простые люди хотят скорее увидеть себя хозяевами на своей земле...

– Значит, по-твоему, я иду против народа? – возмутился Хамза. – Только потому, что не хочу проливать его кровь?

– Каждый, кто хочет видеть свой народ ещё сотни лет в рабстве, становится его врагом, – громко сказал Степан. – Вопрос, мой дорогой Хамза, заключается в том, чтобы понять, за что надо проливать кровь... Если только за то, чтобы получить право на учёбу в школе, – на баррикады идти не нужно. Но за то, чтобы стать хозяином своей судьбы, – миллионы пойдут на смерть и победят.

– Ваше благородие, – подъехал к Китаеву казачий унтер, – а ежели сопротивление окажут магометанцы? Пощекотать сабельками дозволяется?

– Их можно, а русского Соколова не трогать, – буркнул капитан. – Он ещё нужен будет... Да ведь вам в городе всё объяснено, чего спрашиваешь?

– Ребята интересуются, – ухмыльнулся унтер, – барахлишком попользоваться... ежели подвернётся?..

– Пользуйтесь, – мрачно махнул рукой Китаев. – Эй! – крикнул он отъехавшему казаку. – Узбека ещё одного трогать нельзя, Хамзу... тебе покажут...

И вдруг начальник секретного отдела кокандской полиции капитан Китаев поймал себя на мысли о том, что ему именно сегодня почему-то смертельно надоела вся эта возня с Хамзой, Степаном Соколовым, доктором Смольниковым и всеми остальными поднадзорными, ссыльными и прочими предосудительными лицами. Зачем он, начальник секретного отдела, сам напросился на эту операцию? Ведь ещё саданёт из револьвера какой-нибудь сумасшедший пролетарий вроде Соколова... Сидел бы себе в городе в полиции или к полицмейстеру в гости домой пошёл – предложил бы в преферанс сыграть по маленькой... А тем временем здесь честолюбец и карьерист Пересветов и без него всё кончил бы...

"А вообще-то надо заканчивать с Хамзой, – неожиданно для самого себя подумал Китаев. – И с Хамзой, и со Степаном Соколовым, и со всем этим местным туземным сбродом. И просить у Медынского отпуск, в Россию... Приехать в Петербург, пройтись по Невскому, посидеть в ресторане, а потом закатиться на всю ночь к девочкам на острова... Хватит киснуть в этой азиатской глуши! И совершенно незачем расставлять для крамолы какие-то сложные агентурные сети. Нагайка, сабля и пуля – вот лучшие средства борьбы с революцией как в центре империи, так и на её далёких окраинах... Накачали сами себе на шею этого Хамзу, выдумали особую опасность его стихов и статей!.. Один хороший удар казачьей шашкой, и никакого Хамзы никогда не было. А всю остальную кашу пусть расхлёбывает сам Медынский.

С меня хватит!.. Тайного агента своего, Алчинбека, передам Пересветову – он ему пригодится. Свою преданность царю и отечеству тоже преувеличивать не следует. Ведь действительно может оказаться у кого-то из участников сегодняшней маёвки оружие. Так что ж, мне свою единственную голову именно здесь, среди инородцев, прикажете сложить?"

– Эй! – ещё раз позвал капитан казачьего унтера и, когда тот подъехал, сказал ему: – Барахло, которое сумеете захватить, всё ваше. А в случае активного сопротивления... Понял?

– Понял! – гаркнул казак. – Всех подряд?

– Всех! Перед вами враги бога и веры, они своего Магомета хотят выше нашего Христа посадить!

Глаза унтера налились кровью.

А на маёвке тем временем продолжался спор между Хамзой и Степаном Соколовым.

– Можно победить без жертв! – не унимался Хамза. – Пусть долог путь до этой победы, но он бескровен!

– А если враг не будет ждать? – крикнул кто-то из фабричных. – Если он первый за оружие схватится? Тогда как?.. Он тебя штыком, а ты ему сапог целовать будешь?

– Если не строить баррикад, – повернулся в сторону кричавшего Хамза, – то врагу незачем будет применять против нас пушки...

– Значит, опять покорность и рабство? – снова, не выдержав, зло крикнул Степан.

– Нет, видимость покорности, – объяснил Хамза. – А на самом деле мы с каждым днём будем знать всё больше и больше! И, значит, с каждым днём будем становиться всё сильнее и сильнее!..

Аксинья первая увидела втягивающийся в горловину горной дороги конный отряд. В ужасе вскочила она и бросилась бежать вниз, в ущелье.

А дозорные с другой стороны – парень и девушка – всё время смотрели, конечно, только друг на друга.

– Когда я сижу рядом с тобой, – улыбался парень, – я даже слышу стук своего сердца... А ты слышишь его?.. Слышишь? Тук-тук-тук... Всё громче и громче...

– Ой, гляди! – изменилась в лице девушка, показывая вниз, на дорогу. – Миршабы!

...Увлёкшись спором, и Степан Соколов, и Хамза, и все остальные участники маёвки, казалось, забыли обо всём на свете.

– Полиция! – вдруг закричал кто-то, увидев Аксинью.

С противоположной стороны холма мчались по склону дозорные – парень и девушка.

Замешательство было всеобщим и неожиданным.

– Как быть, Степан-ака?..

– Мы же собрались на день рождения! В чём наша вина?!

– Наша вина в том, что здесь собрались вместе узбеки, киргизы, таджики и русские! – сжав кулаки, выбежал в центр площадки Соколов. – Только за это из нас рубленую капусту могут сделать!

– Не имеют права! – возвысил голос Хамза.

– Они ничего нам не сделают! Зря боимся!..

– Покричат и ускачут...

– Так и девятого января говорили! – яростно сверкнул глазами Степан. – Если окружат – дело плохо кончится!.. Уходить надо!.. К реке!.. Все на тот берег!.. Полиция плавать не любит!..

Народ хлынул к реке.

– Может, обойдётся? – тяжело дыша, ковылял сзади Степана русский сапожник из пригорода. – Они ведь тоже в бога веруют, а?

– Веруют! – огрызнулся на ходу Соколов. – Сейчас они нас рубить будут – и верующих, и неверующих...

– Не имеют права! – упрямо повторял Хамза. – Не имеют права!..

– А ты объясни им, которые с саблями, насчёт их прав или насчёт просвещения! – крикнул Степан. – Эх, хоть какое-никакое ружьишко бы сейчас!!

...С криками, с визгом ворвались в ущелье с двух сторон конные полицейские и казаки. Вид убегающих людей прибавил злости преследователям. Казаки настёгивали нагайками лошадей. Блеснули на солнце шашки.

– Отрезай... от воды! – закричал, встав в стременах, Пересветов, – Не давай в реку уйти!

...Растерянно остановился Хамза, подбежав к берегу.

– Я же плавать не умею! – испуганно отступил он назад, оглядываясь.

– Куда смотришь?! – заорал Степан, толкая Хамзу в спину. – Давай в воду!.. Аксинья, держи его за рубаху!.. Втроём выплывем!

– Утонем! – упирался Хамза. – Плывите без меня!

– Я тебе дам – плывите без меня! – выругался Степан. – Аксинья, кому говорят – хватай его за рубаху!

Степан и Аксинья вошли в воду, увлекая Хамзу за собой. Вся река пестрела тюбетейками и халатами плывущих на другой берег людей.

...Миршабы на конях скакали по дастарханам, опрокидывали казаны с пловом, топтали овощи, хлеб, фрукты.

Китаев, разгоряченный погоней, догнал унтера, закричал, показывая на Хамзу:

– Вон того видишь? Срежь его из винта! Это и есть самый вредный!

– А второй мой! Не трогайте его! – исступлённо орал, пришпоривая коня и выхватывая саблю из ножен, ротмистр Пересветов. – Ну, молись богу, господин Соколов!

С побелевшими от жажды убийства глазами он влетел в воду, взмахнул клинком, но Степан, отпустив Хамзу, нырнул под брюхо лошади, схватил снизу за подпругу. Ротмистр ткнул саблей под лошадь, чтобы достать Соколова, сильно наклонился... И тут-то Степан, схватив Пересветова за кисть руки, сжимавшую эфес сабли, рывком выдернул офицера из седла.

Ротмистр рухнул в воду.

Подхватив его саблю, Соколов замахнулся на подскакавших к берегу миршабов, лошади отпрянули, и Степан, воспользовавшись этим, бросился догонять Хамзу и Аксинью.

– Стрелять, олухи! – кричал на казаков Китаев. – Не дайте им уплыть!

– Далеко не уплывут! – осадил на берегу взмыленного коня казачий унтер. – Заледенеют и утонут.

Мокрый ротмистр Пересветов выкарабкался на берег.

– Коня! – заорал Пересветов. – И на перехват! У моста их на мель вынесет!.. Там всех перестреляем, а то уйдут в горы к киргизам! За мной!..

...Вот и мост. Пустая горная река с шумом катила под мостом свои пустые воды.

Казаки и миршабы, спешившись, взяли винтовки на изготовку. Китаев и Пересветов, оставаясь на лошадях, пристально вглядывались в сверкающие на солнце волны.

Но река, огибая скалу, по-прежнему была пустынна.

– Плывёт кто-то! – крикнул Пересветов. – Вон и голова!

Залп. Второй. Третий.

Но это плыл всего лишь дутар Хамзы – полукруглый струнный музыкальный инструмент, похожий на мандолину. Пули пробили его в нескольких местах, он набрал воды, но всё-таки продолжал плыть.

Проплыл под мостом венок Аксиньи. И новенькая щегольская фуражка Степана Соколова с блестящим лакированным козырьком, в котором отражался солнечный луч.

– Кончено, ваше благородие, утопли все, – перекрестился казачий унтер, – тут не выплывешь, потому как горная вода, коченеет всё...

– Ну, слава богу, – устало вздохнул капитан Китаев. – Собакам собачья смерть... Инструмент и фуражку достать как вещественное доказательство.

– Аллах велик! – сказал подъехавший к мосту старший туземный полицейский – миршаб. – Да сбудется воля его всегда, везде и во всём...

Вечером того же дня в Коканде шейх Исмаил сказал Мияну Кудрату:

– Мой хазрат, аллах покарал нечестивца. Сегодня в ущелье Ширин-сай полиция рассеяла и загнала в реку сборище мастеровых и фабричных. Говорят, что Хамза утонул...

– Кто-нибудь видел это? Нашли тело? – нахмурился Миян Кудрат. – От кого сведения?

– От русской полиции, хазрат.

– Тогда пусть об этом узнают все правоверные. Вели объявить в мечетях... О-омин!

– О-омин! – повторил набожно Исмаил.

Ночью к дому Медынского подъехали капитан Китаев и ротмистр Пересветов. Полицмейстер сразу же принял их.

– Первоначально намеченный план был сразу нарушен, – без предисловий начал Китаев, – фабричные, увидев нас, со страху полезли в реку. Многие утонули...

– А Хамза? Соколов? – отрывисто спросил полицмейстер, нервно вскинув правую бровь.

– Соколова я, по-видимому, ранил саблей, – вступил в разговор Пересветов, – так что он пошёл на дно первым... А Хамза, как мы успели заметить, плавать не умел. Его тащила за собой в реку какая-то блондинка...

– Они тоже утонули, – хмыкнул Китаев.

– Господа! – удивлённо поднял вверх брови Медынский. – А кто же вам разрешил вынимать сабли из ножен? Разве мастеровые чем-нибудь угрожали вашему отряду?.. Мне социалисты нужны не мёртвые, а живые! Чтобы суд можно было над ними устроить! И показать, чёрт возьми, местному населению вообще всю пагубность социалистической пропаганды! Особенно на примере Хамзы.

– Теперь уже трудно что-либо изменить, ваше превосходительство, – развёл руками Китаев. – Хамза утонул – это несомненно.

– А не всплывёт он всё-таки через месяц-другой, – прищурился Медынский, – набравшись сил на дне речном? Теперь уже в образе наизлейшего нашего врага и главного туземного агитатора всего Туркестана? Запас ненависти к нам после купания в Ширин-сае будет у него очень велик.

– Никак нет, ваше превосходительство, исключено.

Медынский прошёлся по кабинету.

– Да-а, поторопились вы, господа. Грубая работа... А вам известно, что мёртвые иногда бывают опаснее живых? Из мёртвых могут сделать легенду – с живыми это бывает реже.

– Разрешите высказать некоторые соображения, ваше превосходительство? – шагнул вперёд Пересветов.

– Прошу.

– Я думаю, ваше превосходительство, что они всё-таки живы... Живы-с! И местному населению это известно. Мёртвых, как вы совершенно справедливо изволили заметить, ещё до вечера на крик, на лозунги бы подняли...

– Этого не может быть! – метнул на ротмистра косой взгляд капитан. – Я своими глазами видел, как скрылись под водой головы Хамзы и Соколова.

– Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, – продолжал Пересветов. – У Ширин-сая река делает вокруг скалы такой крутой изгиб, что если Хамза и Соколов вылезли на берег возле большого камнепада, то их нельзя было увидеть ни с места маёвки, ни от моста.

Полицмейстер внимательно разглядывал ротмистра.

– У вас всё, господа? – спросил наконец Медынский. – Хорошо, можете идти.

Пересветов пошёл к двери. Китаев оставался стоять на месте.

– У вас ещё что-нибудь ко мне, капитан? – спросил полковник.

– Сугубо личное.

Медынский кивнул:

– Слушаю вас.

– Прошу предоставить мне длительный отпуск, господин полковник, для поездки в Россию. Напряжение по службе расстроило здоровье, нервы сдают... Хотелось бы отдохнуть, подлечиться...

– Отпуск? – усмехнулся полицмейстер. – Отпуск предоставляется в виде поощрения, а вы за сегодняшнее дело заслуживаете не поощрение, а наказание. Ведь мы же с вами намечали определённые планы. Зачем же было затевать всю игру? Гримироваться, изымать рукопись пьесы?.. Кстати сказать, мне её перевели, и я прочитал рукопись. Должен сказать, что у этого Хамзы явный талант драматурга. Конечно, не Шекспир, но очень едко написано.

– Сегодня в Ширин-сае я понял, – вздохнул Китаев, – что не смогу вести игру. И вообще нам с ними не справиться, господин полковник. Их очень много.

– Ну, с таким настроением и подавно нельзя ехать в Россию... И потом, было бы просто неправильно отпускать вас сейчас из Коканда. Вы изучили местные условия, знаете язык, у вас хорошая агентура...

– Агентуру я мог бы передать ротмистру Пересветову.

– Нет, капитан, я не могу предоставить вам отпуск. Интересы службы требуют вашего присутствия в Туркестане. Будем продолжать игру с теми, кто не утонул сегодня в Ширин-сае.