Текст книги "Хамза"

Автор книги: Камиль Яшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 43 страниц)

4

Пятница. Мусульмане в этот день посылают аллаху свои просьбы с особым почтением. Считается, что пятничный намаз идёт к престолу всевышнего быстрее, чем молитвы всех остальных дней недели. В самом деле, если правоверный согрешил в понедельник, то это вовсе не означает, что он не согрешит во вторник, или в среду, или в четверг. Но кто же станет грешить в пятницу, если в этот день аллах подводит итоги греховодному поведению всех мусульман за неделю? Поэтому именно в пятницу особо истово молятся правоверные, надеясь предстать перед всевышним прямо с утра во всей чистоте своих помыслов и поступков и получить от него быстрое согласие на исполнение самых заветных чаяний.

Хамза и Алчинбек свой пятничный намаз совершали на скорую руку в медресе. Быстро покончив с обращениями к аллаху (друзья в тот день не ждали себе никакого снисхождения, так как всю неделю тайно читали новую партию газет и журналов), Хамза и Алчинбек вышли из школы и направились в чайхану Исфара, расположенную в самом центре Коканда.

По дороге, конечно, заглянули во двор бани, где поединки в кости не прекращались даже ночью. Здесь никому не могла прийти в голову мысль сделать перерыв на пятничный намаз...

Как всегда, немного постояли в стороне и посмотрели издали на толпу сумасшедших зрителей, давящих и жмущих друг друга, чтобы увидеть, кто из играющих сделает самую крупную ставку или сорвёт наибольшим количеством очков сразу весь кон.

Придя в чайхану, с достоинством лучших учеников медресе сели в углу на ковёр за низкий столик. Чайханщик с поклоном принёс большой фаянсовый чайник и две пиалы самым молодым, но едва ли не самым уважаемым в этот час посетителям его заведения.

– Не кажется ли вам, уважаемый Алчинбек, – произнёс Хамза, – что все эти люди, присутствующие во дворе бани в качестве зрителей, вызывают к себе чувство глубокой жалости? Я ещё могу понять игроков – каждый из них надеется внезапно разбогатеть. Но зрители, зрители!.. Какие страсти испытывают они?

Зависть к чужим деньгам? Острые ощущения – повезёт или не повезёт? Но ведь играют же не они...

– Наблюдение за игрой и поведением играющих, наверное, тоже доставляет немалое удовольствие, – улыбнулся Алчинбек.

– Я бы предпочёл быть среди игроков, а не зрителей, – сказал Хамза.

– Прекрасная фраза, – наклонил голову Алчинбек.

– Несчастье этих людей в том, – продолжал Хамза, – что им не дано осознавать своё положение. Может быть, они были бы другими, если бы кто-нибудь в своё время указал на унизительность их поведения, на низменную природу страстей, которые ими владеют.

– Вы правы, мой друг, – согласился Алчинбек, – они слепы духовно. И это состояние объясняется прежде всего их невежеством, необразованностью и тяжёлыми условиями жизни.

– Не знаю, как вы, но я иногда испытываю чисто физическую боль, наблюдая за людьми. Большинство людей, страдая и мучаясь весь свой земной век, даже не приближаются к пониманию истинных причин выпавших на их долю испытаний. Я бы считал свою жизнь удавшейся, если бы сумел помочь людям сделать хотя бы первый шаг по дороге избавления от слепоты и невежества.

– Ваша боль, Хамзахон, за людей – наша общая боль. Многие молодые, уже научившиеся отличать белое от чёрного, стремятся освободить народ от оков косности.

– Бесконечно правы те, кто пишет в газетах и журналах о том, что только просвещение и знания выведут нацию из болота невежества. Во все века великие умы всех народов оставляли мудрые изречения о пользе образованности и учёности.

– Всё этот так, и недостатка в мудрых изречениях у нас, конечно, нет. Но сколько усилий нужно для того, чтобы просветить нашу нацию? Сколько людей потребуется, чтобы народ действительно стал грамотным? Что, например, можем сделать лично мы с вами? Очень мало. Два ручейка, как бы они ни хотели этого, не изменят течения реки. Необходимо широкое движение мусульманской интеллигенции, которая понесёт в народ знания.

Нельзя забывать о религии. Ислам открывает душу мусульманина для познания мира, а слуги ислама ведут его за руку дальше, к вершинам познания.

– Вы говорите об усилиях... Так давайте же сделаем хотя бы одно такое усилие! Давайте соберём детей из неимущих семей и начнём обучать их. Конечно, два ручейка не могут изменить течение реки. Но два ручейка, слившись воедино, могут дать начало новой реке.

– А деньги? – спросил Алчинбек и потрогал кончики своих длинных усов. – У вас есть деньги, чтобы нанять помещение, купить необходимые книги, бумагу?

– А наши щедрые баи? В журналах и газетах пишут, что каждый бай даст деньги на открытие одной школы...

– Ну хорошо, наши щедрые баи дадут нам деньги один раз. Предположим, что дадут и второй раз. А что потом?

– Потом? – переспросил Хамза. – Что-нибудь будет и потом. Важно начать хорошее дело, а дальше народ сам примет участие в нём и поможет.

– От слова "халва" во рту сладко не станет, – усмехнулся Алчинбек. – Советы могут давать все, но редко случается, чтобы вместе с советами давали деньги. И, скажу вам откровенно, мой друг, я слабо верю в то, что баи дадут деньги. Вот, например, мой родственник, Садыкджан-байвачча. Разве он заинтересован в том, чтобы народ на его хлопкоочистительном заводе стал более грамотным?..

Хамза рассмеялся.

– Вам лучше знать своего дядю!

– Я слишком хорошо его знаю, – вздохнул Алчинбек, – и почти никогда не ошибаюсь в его намерениях и поступках.

Хамза разлил по пиалам остатки чая.

– Мы осуждаем людей во дворе бани Ялангач, – сказал он, – которые только наблюдают за игрой, не принимая в ней участия. Но не уподобляемся ли мы сами этим людям? В нашей интеллигенции усиливается движение за просвещение нации, издаются газеты и журналы, пишутся статьи... А что делаем в это время мы? Только читаем и обсуждаем эти статьи. Чем же мы тогда отличаемся от зевак и ротозеев около бани?

– Но издание газет и журналов – это не игра в кости.

– Тем более! Я не хочу больше быть зрителем в театре, который называется жизнью. Я хочу действовать и быть полезным людям!

– Дорогой Хамзахон, я прекрасно понимаю ваши чувства. Конечно, у народа меньше возможностей осознать свое положение, чем у интеллигенции. Но не думайте, что он совершенно безразличен к событиям, которые происходят вокруг. Лучшие люди из народа давно думают об избавлении от тирании богачей и ищут пути для этого избавления...

– Одни пируют и купаются в роскоши, другие изматывают себя непосильным трудом ради куска хлеба, – будто не слушая Алчинбека, размышлял вслух Хамза. – Взять наш город. В центре высится дворец Худоярхана – резьба, лазурь, купола, порталы, веранды, тронный зал... А в двух шагах по улицам бродят беспризорные дети, больные, нищие, умалишённые, калеки... Кто объяснит эти противоречия, кто научит – что нужно делать, чтобы их не было?

– Интеллигенция, – твердо сказал Алчинбек, – просвещённые, образованные круги общества. И мы с вами, дорогой друг, имеем честь принадлежать к этим кругам. Но достаточно ли велики уже наши собственные знания, чтобы учить других, чтобы объяснить людям законы жизни? Думаю, что нет. Нам самим предстоит ещё постигнуть смысл многих противоречий, прежде чем научиться объяснять их другим. Это долгий и трудный путь, и, надеюсь, мы не остановимся на полдороге.

– Я хотел бы идти по этой дороге всю жизнь, – тихо сказал Хамза, – не уставая и не делая остановок.

– Да поможет нам Аллах! – молитвенно сложил вместе ладони Алчинбек. – Да сбудется воля всевышнего, да пошлёт он нам силы исполнить своё предназначение! Аминь!

– Аминь, – тихо повторил Хамза.

Он был во всём согласен с Алчинбеком, но что-то неясное тревожило душу, беспокоило сердце.

– Если тяжело организовать школу, – начал он, – если нет денег на помещение и книги, то, может быть, нам следует устно обратиться к народу, призывая его получать знания и просвещаться?

– Когда и где вы хотите обратиться к народу? – нахмурился Алчинбек.

– Во время народных гуляний, например, – объяснил Хамза, – или во время пятничного намаза, как сегодня. И даже во дворе бани... Если муэдзины и муллы могут свободно разговаривать с народом, то почему не можем делать этого мы, образованная мусульманская молодёжь?

Алчинбек улыбнулся.

– Ваше предложение заслуживает внимания, – сказал он, – но давайте обсудим его в следующий раз. Сейчас нам пора уже идти в медресе.

– Хорошо, – согласился Хамза, – отложим пока разговор, но ненадолго. Хотелось бы вернуться к нему как можно скорее. Я уже говорил – мне надоело быть только свидетелем этого невеселого и печального зрелища, каким является жизнь нашего народа. Я хочу принять конкретное участие в судьбе народа. Вы обещаете помочь мне?

– Обещаю, – кивнул Алчинбек.

5

Пришёл день рамазан-хаит. В течение целого месяца постятся мусульмане. Этот месяц поста называется рамазан. А потом наступает праздник хаит, приходит торжественный и весёлый день рамазан-хаит, которым заканчивается пост.

Накануне Хамза с Алчинбеком были в бане. Долго мылись, плескались, тёрли друг другу спину. Потом подстригли усы и бороды. Договорились встретиться утром, чтобы вместе прочитать праздничную молитву хаит-намаз.

В день праздника Хамза вышел из дома рано. Он был одет во все новое, специально сшитое матерью Джахон-буви для хаита.

В руках нёс джайнамаз – праздничный шёлковый молитвенный коврик.

Улицы города оглашал гортанный рёв карнаев и сурнаев – длинных духовых инструментов. Казалось, что от рёва этих почти пятиметровых медных труб, задиристо задранных вверх около каждого двора, могут обрушиться небеса. На всех перекрёстках оглушительно рокотали барабаны. Везде было полно ярко одетых людей, все вышли на хаит – бедняки, баи, дети, подростки, девушки, женщины, то есть, как говорится, и стар и млад.

Коканд отмечал окончание месяца поста широко, шумно, красочно. Народ, уставший от суровых религиозных ограничений, надоевших прежде всего своим однообразием, веселился от души.

Все сияли радостью освобождения от жёстких запретов шариата.

Особенно выделялись девушки и молодые женщины. И хотя лица их были закрыты паранджами, всё равно от них веяло праздником, потому что сегодня это были праздничные паранджи – бархатные, шелковые, пурпурные. Эх, если бы упала ослепительно красная чадра-чучван вон с той высокой и стройной молодицы, походка которой просто может свести с ума!.. Сколько счастья подарила бы она миру, сколько смелых душ окрылила, с какой быстротой и восторгом забурлила бы кровь в жилах не одного юного йигита!

Алчинбек ждал Хамзу около соборной мечети. Они поздоровались, поздравили друг друга с праздником, пожелали быстрейшего исполнения всех желаний, ещё раз поклялись друг другу в нерушимой и вечной преданности. После этого вошли в мечеть, расстелили праздничные коврики и, опустившись на колени, встали на хаит-намаз.

– – Надеюсь, что сегодня вы не будете обращаться к народу с призывом просвещаться и получать знания? – улыбнувшись, спросил Алчинбек шёпотом.

– Нет, сегодня не буду. Сегодня я должен увидеть...

– Её?

– Да, её.

– Где же и когда?

– Она придёт к нам домой поздравлять с праздником мою мать.

– Тогда вам нужно торопиться, мой друг. Не будем задерживаться с молитвой.

Окончив хаит-намаз, Хамза и Алчинбек пошли на базар покупать праздничные подарки домашним. Чего здесь только не было!

Фисташки из Карши, халва из Самарканда, виноград из Вадила, груши из Андижана, узорчатые косынки и шали из Бухары, посуда и кувшины из Хорезма, ковры из Ургенча... А местные кокандские пекари и кондитеры завалили свои лавки всевозможными лепёшками, пирожками, леденцами, конфетами и прочими сладостями.

...Тихо скрипнув калиткой, Хамза входит во двор своего дома.

Отец ещё не вернулся из мечети, мама хлопочет около очага.

Хамза отдаёт ей подарки, поздравляет с праздником.

– И тебя поздравляю, сыночек мой! – целует сына в лоб Джахон-буви.

Хамза молча, одними глазами, спрашивает мать: не приходила?

И Джахон-буви тоже молча, одними глазами, отвечает: нет, ещё не приходила.

Хамза садится у входа на веранду, прижимается затылком к деревянным перилам и закрывает глаза. Тёплая волна воспоминаний приближается к нему издалека – приближается, приближается...

Это началось год назад, когда он, забежав однажды среди недели из медресе домой, увидел у себя во дворе Зубейду, дочь известного в Коканде бая Ахмад-ахуна, проживавшего со своей большой семьёй и несколькими жёнами в квартале Тарок-чилик.

Девушка разговаривала с матерью Хамзы, табиб-айи, объясняя, что отец послал её за лекарством, необходимым его старшей жене Рисолат, матери Зубейды.

Для удобства разговора Зубейда откинула чадру, и Хамза впервые увидел её лицо...

Его поразила гордая красота девушки. Какой-то странной и почти неженской значительностью были отмечены её густые брови. Они были похожи на чуть приподнятые, но так и оставшиеся нераскрытыми крылья птицы. Печаль бровей отпугивала бы от себя, но внимательный взгляд доверчивых глаз как бы уменьшал глубину душевной тайны, обнадёживал в том, что крылья ещё будут расправлены, что птица ещё вспорхнёт, вопреки тяжести своей тайны, и полетит, сокращая дорогу к своей разгадке.

И тем не менее душевная тайна, далеко спрятанная боль души была, и это укололо Хамзу в самое сердце. Он невольно сделал шаг к девушке, чтобы сказать, что поможет ей справиться с её болью, но тут же остановился.

Смутившись, Зубейда наполовину закрыла лицо чадрой и, будто ища защиты у матери Хамзы, отступила за спину табиб-айи. И это стыдливое движение, наполненное естественной женской непосредственностью, настолько растрогало Хамзу, что он сразу проникся к девушке чувством огромной и почти братской доброты.

– Сынок, ты разве не узнаешь Зубейду, с которой вы вместе ходили к атин-айи? – спросила Джахон-буви.

Хамза покраснел. Кровь прихлынула к его лицу и залила щёки румянцем. Ну, конечно, это же была та самая маленькая девчонка-соседка, на которую он бросал иногда робкие взгляды, когда сидел во время частных уроков грамоты, ещё до поступления в медресе, в комнате атин-айи, знаменитой учёной женщины, разрешившей ему, единственному мальчику, приходить к ней на уроки после их встречи в доме старшей жены Садыкджана-байваччи.

– Здравствуйте, – краснея ещё больше, почтительно поклонился Хамза.

– Здравствуйте, – тихо ответила девушка.

Смущение Хамзы передалось ей, но в нём совсем не было опасливой настороженности и пугливости. В её смущении была всё та же красота гордости, всё те же тайна и боль души... и ещё робкая и в то же время щедрая чистота девичества.

Она не стала закрывать лицо, она прямо взглянула Хамзе в глаза и улыбнулась...

Вздрогнули длинные чёрные ресницы. Потоки яркого тёплого света распахнули широкую необъятную даль, за горизонтом которой лежало что-то единственно нужное и необходимое.

С того дня лицо Зубейды неотступно стояло перед Хамзой.

Оно незакатно светило ему. Когда оно исчезало, всё меркло вокруг – цветы, трава, деревья. Песня первого чувства звенела над головой, как голос жаворонка в небе. Большие белые облака, наполненные розовым солнечным светом, плыли над весенней землёй в океане неба словно льдины, наконец-то вырвавшиеся из долгого плена зимы.

...Скрипнула калитка. Хамза открыл глаза. В розовой бархатной парандже во двор входила Зубейда. Навстречу ей уже семенила Джахон-буви.

Зубейда протянула старушке праздничный подарок.

– Поздравляю вас, табиб-айи!

– И вас поздравляю, доченька!.. Вай, да быть мне вашей жертвой, Зубейдахон! Проходите, прошу вас, садитесь на курпачу...

Усадив гостью на ковёр, Джахон-буви начала хлопотать вокруг девушки: положила на дастархан чузму – тонкие лепёшки, поджаренные на масле, насыпала на блюдо бугир-саки – шарики из сдобного теста, вынутые из кипящего масла, принесла чайник.

Зубейда, сняв паранджу, сидела к дастархану боком, опершись о ковёр одной рукой и слегка изогнув талию. Атласное платье туго обтягивало её молодую фигуру. Нитки жемчуга повторяли очертания груди. Сверкали в ушах золотые серьги.

Фиолетовая косынка, кокетливо повязанная на голове тюрбаном, была окаймлена серебряными монистами и подвесками. Сладко замирала душа у Джахон-буви, когда смотрела она на дочь Ахмад-ахуна. Всё отдала бы, ничего не пожалела, если бы пришла эта девушка к ней в дом невесткой.

Хамза, обогнув веранду, приблизился к дастархану, учтиво поклонился, сел на ковёр.

– Поздравляю вас с праздником, мой школьный друг, – сказал он, расправляя полы халата. – Рамазан-хаит в этом году, кажется, удался на славу. Много цветов и музыки, везде всё очень красиво. Но с вашей красотой не может сравниться даже день хаит...

Зубейда опустила глаза.

– Пойду приготовлю маставу, – заторопилась на кухню Джахон-буви.

Зубейда проводила её взглядом и повернулась к Хамзе.

Несколько минут они молча смотрели друг на друга. И не было в мире слов красноречивее этих взглядов.

...С того самого дня, когда дочь старшей жены Ахмад-ахуна впервые пришла в дом Хакима-табиба за лекарством, между Хамзой и Зубейдой началась тайная переписка. Хамза первым послал ей стихотворение, в котором описал их встречу. Она ответила длинным письмом, в котором разбирала ходившие по городу в списках газели Хамзы, называя их достойными пера самого Навои, жаловалась на печальную участь женщины в Коканде.

Хамза был удивлён зрелости её мыслей и точности наблюдений.

Он отправил ей вторую газель, в которой спрашивал: какая тайна скрыта в душе девушки, на лице которой столько тоски и грусти?

Зубейда не ответила. Хамза послал третью, четвертую, пятую газель. Ответов не было. Тогда он написал ей большое письмо без стихов, в котором признавался в любви и говорил о том, что не представляет без неё свою дальнейшую жизнь.

На следующий день Зубейда пришла в дом табиба – якобы за лекарством. Но лекарство было предлогом. Когда они остались вдвоём в цветнике, Зубейда сказала Хамзе, что давно уже любит его...

Это была отчаянная смелость – прийти в дом к юноше и самой объявить ему о своей любви. Это было неслыханное нарушение шариата – за него духовники могли приговорить женщину к самосожжению.

Тайна души рвалась наружу. Тоска сердца, созревшего для полёта, таяла и исчезала. Птица сердца расправляла сложенные до поры крылья.

Потом было ещё несколько писем и много-много стихов.

Хамза посылал Зубейде газели через день. Зубейда приходила в дом Хакима-табиба, и они хотя и ненадолго, но всё-таки оставались вдвоём – сидели друг против друга, читали стихи, разговаривали.

...Из кухни вышла Джахон-буви, неся на подносе три большие чашки с маставой. Хамза и Зубейда опустили глаза.

– Вы просили у меня книгу Сзади? – не глядя на девушку, спросил Хамза. – Сейчас принесу.

Он поднялся и ушёл в дом. Зубейда тоже встала и приняла из рук табиб-айи поднос с маставой.

– Вай, да быть мне вашей жертвой, Зубейдахон, – запричитала Джахон-буви, – почему же вы стоите? В этом доме ваши руки не должны прикасаться к посуде. Для чего же тогда здесь я?.. Садитесь, доченька, попробуйте маставу, очень вкусно.

– Мне надо уже уходить, дорогая тётушка, дома много дел... Вы же сами знаете – праздник хаит, все время гости...

– Нет, нет, садитесь, прошу вас. Нельзя отказываться от готовой еды, я обижусь.

– Лучше я приду в следующий раз, в обычный день, и буду сидеть с вами, пока вам не надоест...

– Вай, не надо так говорить, доченька. Вы никогда не сможете надоесть мне. Когда вы приходите, солнце встаёт над моим домом, все расцветает вокруг...

Вернулся Хамза с книгой.

– Вы покидаете нас? – удивился он. – А как же мастава? Мама специально готовила для вас...

Зубейда опустилась на ковёр.

– Вот книга, которую вы просили.

– Спасибо. Я долго не буду задерживать, быстро прочту и принесу обратно.

– Можете держать, сколько вам захочется, – улыбнулся Хамза. – Стихи великого Сзади заслуживают того, чтобы читать их неторопливо. В них заключён главный смысл поэзии – нектар души и мёд сердца.

– Вай, я совсем забыла спросить у вас, Зубейдахон, – вмешалась в разговор табиб-айи. – Как здоровье вашей матушки, уважаемой Рисолатхон? Она очень добрая и энергичная женщина, да будет ей благо и счастье во всём.

– Благодарю вас, мама чувствует себя немного лучше. Ваш муж дал ей очень хорошее лекарство, привезённое из Индии. Я забыла, как оно называется...

– "Хап-дори", – подсказал Хамза.

– Да, да, совершенно правильно. Папа сказал, что после того как дядя табиб начал лечить маму, она стала поправляться.

– Ваш отец, Зубейдахон, – почтительно наклонила голову Джахон-буви, – человек, просветлённый самим богом. Его любовь к беднякам известна всем. Разве он похож на остальных наших корыстных и жадных баев?.. Вот и Хамза не один раз говорил мне, что из всех баев Коканда уважаемый Ахмад-ахун самый отзывчивый и щедрый... Вы, наверное, знаете, доченька, что мой сын собирается скоро открыть на площади Хаджибек школу для детей неимущих родителей? Он считает, что ваш отец одним из первых поможет этой школе.

Хамза молча и недовольно посмотрел на мать. Он ещё ничего не говорил Зубейде о новой школе. Тем более о том, что надеется получить от её отца помощь для этого дела.

Ничего не ответила и Зубейда. Уж кто-кто, а она-то знала Ахмад-ахуна, который всегда говорил, что богатый вынужден быть скупым, иначе его богатство растащат нищие и бездельники.

Но вслух девушка сказала другое:

– Если Хамзахон сам придёт к отцу и попросит у него денег на школу, то, может быть, папа и расщедрится.

– Да, да, конечно, – согласилась Джахон-буви, – к такому уважаемому человеку, как почтенный Ахмад-ахун, нужно обращаться самому. Ты же собирался сделать это, сынок, не правда ли?

Хамза, нахмурившись, молчал.

Чувствуя, что в простоте душевной напрасно затеяла разговор о школе, Джахон-буви собрала пустые пиалы, пошла на кухню заваривать чай.

– Между прочим, – улыбаясь, начала Зубейда, – несколько моих подруг, с которыми я училась в школе, прочитали последнюю тетрадь ваших стихов...

– Вот как? – оживился Хамза. – Где же им удалось её достать?

– Её переписывает весь город. Разве вы не знали об этом?

– Да, мне рассказывали... Ну и как, вашим подругам понравилось?

– Они пришли в полный восторг! Переписали всё от первой до последней строчки... Мы долго вспоминали то время, когда вы приходили в дом атин-айи и сидели вместе с нами в одной комнате. Теперь вы стали известным поэтом. Впереди у вас интересная жизнь – стихи, книги, журналы... А никому из нас учиться дальше, конечно, не пришлось. Мой отец долго просил у аллаха, чтобы тот простил ему грех моей грамотности...

– Зубейдахон, а какие газели понравились вашим подругам больше всего?

– Ну вот, например, эта: "На стебельки двух красных цветов не может сесть один соловей. Душа, отданная одному, не может полюбить другого".

– Эта газель написана от лица девушки...

– И очень правдиво написана, – исподлобья бросила на Хамзу многозначительный взгляд Зубейда, – да не сглазить мне, мой дорогой школьный друг, ваше волшебное перо и ваш алмазный талант.

Хамза, чувствуя, как запрыгало в груди сердце, придвинулся ближе к девушке.

– В книге, которую я вам принёс, – взволнованно сказал он, – и которую вы держите в руках, лежит моя самая последняя газель. Я написал её сегодня ночью, накануне праздника... Написал для вас. Дорогая, прошу вас, прочитайте эти стихи сейчас, здесь...

– Нет, я прочту их дома, одна...

– Но почему?

– Я и так слишком засиделась...

– Я провожу вас!

Зубейда встала с ковра, прижала книгу к груди.

– Помните, вы когда-то написали такие строки: "На небе звёзды не взойдут, пока не сядет солнце..."?

– Рахмат, Зубейдахон, спасибо, что вы помните столько моих стихов.

– Я знаю наизусть почти все ваши стихи.

– Рахмат. Но почему вы не захотели прочитать новую газель?

– Я только что ответила вашими словами – пока не случится одно, не может произойти и другое. Звезды зависят от солнца.

– Вы говорите загадками...

– Отгадайте их, если любите.

– Вы сомневаетесь в моих чувствах?

– Я ухожу... До свиданья.

И она ушла.

Оставшись один, Хамза долго смотрел на калитку, за которой исчезла девушка. Да, на небе не взойдут звезды, пока не сядет солнце. Но среди людей многое разорвано и разомкнуто, многое противоречит друг другу. Здесь солнце может уйти за край горизонта, а звёзды так и не взойдут. И это будет уже совершенно новая газель: ночью не вижу звёзд – зачем жить, если утром не вернётся солнце?..