Текст книги "Хамза"

Автор книги: Камиль Яшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 43 страниц)

– Ты заболел, Эргаш? – спокойно спросил Садыкджан. – Или съел гнилую дыню?

– Застрели его, Кара! – заорал Эргаш. – Я не могу больше видеть этого палача женщин! Этого кровососа! Этого угнетателя мусульман!

– А это было бы даже интересно, – тихо сказал байвачча, – если бы ты, Эргаш, стал ханом Коканда... Теперь я понимаю, что такое революция. Это когда наёмный пёс начинает ходить на двух ногах, а палач становится ханом...

Эргаш потащил было из-под халата маузер, но в эту минуту во дворе раздался топот копыт, послышались крики людей...

С треском распахнулась дверь, и в комнату ворвались полковник Мехди Чанишев и несколько офицеров мухтариата.

– Где ваши люди, Эргаш? – рявкнул Чанишев. – Большевики заняли крепость, гарнизон перешёл на их сторону, а вы тут пьянствуете?! Правительство под угрозой падения, поэт Хамза растлевает души людей...

– Хамза?! – взвизгнув, вскочил на ноги Садыкджан. – Где он?!

– Читает стихи солдатам и мастеровым со стены ханского дворца!..

– Эргаш! – завопил байвачча. – Дай мне маузер!.. Дайте мне коня!.. Я убью этого негодяя, растоптавшего мою жизнь!..

На Урде один оратор сменял другого. Говорили то со стороны автономистов, то со стороны рабочих и гарнизона.

– Вы ссылаетесь на авторитет главы мусульман Туркестана Мияна Кудрата, который якобы одобряет ваше правительство! – кричал Арифджан Мирпулатов, обращаясь к Мустафе Чокаеву. – А знаете ли вы, что ваш великий хазрат уже продал вас, как говорится, вместе со всеми потрохами и всё ваше правительство Эргашу? Хазрату нужен военный диктатор, чтобы самому, находясь в тени, за чужой спиной продолжать обманывать и грабить мусульман!.. И Эргаш подходит для хазрата!.. Эргаш скоро арестует всех ваших министров и сам сядет в ваше кресло, господин Чокаев!.. Знаете ли вы об этом?.. Не знаете?.. Ну, а мы-то знаем!.. Вот вам и законное правительство, которое может исчезнуть по мановению пальца бандита и головореза!.. Вот вам и поддержка хазрата!.. Вот вам и священное исламское государство!.. И никто рукой не пошевелит, чтобы защитить вас, потому что вы не нужны народу!..

– Мы не забыли выборов в Учредительное собрание! – сразу же занял ораторское место Сафо Джурабаев, как только кончил говорить Мирпулатов, опережая замешкавшегося автономиста. – Вы считаете себя законным правительством?.. А кто убил муллу Аминджана Мадаминджанова – нашего "красного" муллу?.. Кто нанял дервишей на базаре?.. Не знаете?.. А мы знаем!.. Их нанял шейх Исмаил, правая рука святого хазрата!.. Вот оно какое, настоящее лицо нашего духовенства, не остановившегося даже перед убийством человека из своего лагеря, который, поняв, где правда, хотел бороться за права трудящихся мусульман!.. Мы все знаем, кто такой Эргаш!.. В мечети рядом с ним никто бы не расстелил раньше свой коврик!.. Но теперь он будет у нас главой государства вместо господина Чокаева!.. И если это произойдёт, Эргаш превратит наш Коканд в сплошную живодёрню!.. Так по какому же пути нам идти, мусульмане?.. За Эргашем и Мияном Кудратом навстречу обману, темноте, голоду, пыткам и бесправию?.. Или же за Советской властью?.. В каждой нации есть хорошие и плохие люди, бедные и богатые, есть голодные и сытые!.. Советская власть хочет защитить голодных и бедных в каждом народе, в каждой нации, независимо от её религии!

Вдруг вдалеке послышался топот множества лошадиных копыт, пыль поднялась над улицами, ведущими к центральной площади...

– К пулемётам! – скомандовал командир отряда красногвардейцев.

– Ложись! – крикнул рабочим Степан Соколов.

Толпы автономистов начали разбегаться... Солдаты гарнизона, словно давно ждали этой минуты, выкатили из ворот крепости артиллерийское орудие, начали устанавливать его. Рабочие, залёгшие под стенами крепости, бросились помогать.

С визгом, размахивая плётками, вылетела на Урду сразу из нескольких улиц первая сотня басмачей, вторая, третья...

И тогда со стены крепости ударили пулемёты. Ухнула, присев, пушка.

Шрапнель и пулемётные очереди опрокинули лавину всадников. Они, словно наткнувшись на какую-то стену, закружились, завертелись на месте... Второй залп шрапнели погнал басмачей обратно. Хрипели и ржали раненые кони. Десятка полтора убитых всадников лежали в центре площади. Несколько басмачей, потерявших лошадей, ползли с перекошенными от страха лицами через трупы...

– Хамза! Хамза! Проснись! – тряс друга за плечо Степан Соколов. – На квартиру Бабушкина нападение!

– Что? Где? – вскочил Хамза, выхватывая из-под подушки наган.

– На Бабушкина напали!.. Бежим!..

Они выскочили, полуодетые, из дома и помчались по пустынной предутренней улице, не выпуская оружия из рук.

...Выстрел. Второй. И сразу несколько – один за другим.

Посыпались стекла. Ещё выстрел. Ещё.

Хамза и Соколов, пригнувшись, сидели за глинобитным забором. Им был виден дом Бабушкина. Около крыльца лежал убитый.

По окнам дома стреляли с противоположной стороны улицы.

– Пять винтарей! – на слух определил Степан, лихорадочно блестя глазами. – Значит, пять человек... Ну, мы их сейчас закопаем, сволочей! Прямо тут же и закопаем!..

Он выглянул из-за забора. Все нападавшие, по-видимому, расположились во дворе каменного амбара на углу. Один сидел на чердаке, стреляя по окнам Бабушкина чаще других.

Из окон Бабушкина изредка отвечали одиночными выстрелами. "Два пистоля! – радостно подумал Степан. – Кто же с ним ещё? Неужели жена стреляет? Молодец девка!"

Внезапно вся группа нападающих выскочила из-за амбара и, разомкнувшись веером, побежала через улицу.

"Офицеры! – узнал Степан свиту Чанишева. – Грамотно лезут!"

– Давай, давай, стреляй! – дёрнул он Хамзу за рукав.

Они успели выстрелить по три раза каждый. Двое нападающих споткнулись, и все тут же повернули обратно. Из окон Бабушкина хлестнуло несколько выстрелов вдогон. Один офицер упал, его подхватили и поволокли за амбар.

Соколов, увлекая за собой Хамзу, перебежал от забора за угол соседнего дома.

– Менять надо позицию! – запыхавшись, зашептал он. – Чтобы тот, который на чердаке, не заприметил нас, понял?

Хамза, тяжело дыша, кивнул.

Степан сунул руку в карман штанов, вытащил горсть патронов.

– На-ка вот, набей барабан!.. Сейчас я в обход амбара пойду... Как только услышишь, как я крикну: "Бей, шуру-муру!" – так сразу с этой стороны забегай во двор амбара и жарь в упор!.. Но только к стенам жмись, а то... не дай бог... Ну, жди!

Степан исчез за углом. Хамза напряжённо вглядывался в стены амбара. Мелькнуло на секунду: а если Степана убьют или меня?..

Вдруг с чердака амбара спрыгнул человек и стремительно побежал вдоль улицы. Из-за амбара выскочили все остальные нападавшие и бросились вслед за первым.

Минуты три было совсем тихо. Потом Хамза увидел – по стене дома Бабушкина, не сводя нагана с амбара, крадучись двигается Степан.

– Ефим! Это я, Соколов! – сдавленно крикнул Степан. – Живой? Кажись, ушли они все!

Скрипнула дверь. Показался Бабушкин. В руке наган. Склонился над лежавшим около крыльца человеком.

– Красноармейца убили, сволочи! – выпрямился Бабушкин. – Один он нас охранял, понимаешь, совсем один!.. Я даже фамилии не знаю... – Брови его сошлись. Глубокая вертикальная складка обозначилась над переносицей.

– Хамза! Ты где? Выходи! – крикнул Степан.

Хамза, не пряча нагана, вышел из-за угла.

– Ночью пришли, – устало сказал Бабушкин, – двери стали ломать... Хорошо, что два револьвера было, с одним не отбились бы... – Он вдруг удивлённо оглядел Хамзу и Соколова, словно увидел их в первый раз. – А вы-то как здесь оказались?

– К нам в окно кто-то постучал, – глотая слова, заговорил Соколов, – я выглянул, смотрю – старик какой-то в чалме стоит.

"Чего вам, дедушка?" – спрашиваю. А он говорит: "Там председателя вашего Бабкина убивают..." Какого ещё, думаю, Бабкина?.. А тут выстрелы с твоей стороны – тюк-тюк! Ну, я и понял, что на квартиру твою напали.

– А здесь ни одно окно не открылось, – горько усмехнулся Бабушкин, с тоской глядя на мёртвого красноармейца.

– Запуган народ...

– Старик-то не запуганный оказался.

– У нас не стреляли.

– Уезжать надо из этого района, на вокзале жить. И вы тоже... А то прикончат поодиночке.

Вдалеке послышалось цоканье копыт. Бабушкин, Хамза и Степан быстро вошли в дом.

Цоканье становилось всё сильнее и сильнее. Из-за угла медленно начала поворачивать пролётка. В ней кроме кучера сидели два франтовато одетых и, видимо, крепко подвыпивших господина.

Улица по-прежнему была пустынна.

Бабушкин вдруг резко распахнул дверь и кинулся наперерез пролётке:

– Стой!!

Кучер натянул вожжи.

– Выходите! – направил Бабушкин револьвер на пассажиров.

– Что такое? В чем дело? – забормотали пьяные седоки, вылезая на мостовую. – Грабёж, что ли?.. Так бы и сказали... Но предупреждаем: денег ни копейки, только на извозчика. Всё пропито.

– Встаньте к стене! Степан, приведи жену!

Соколов вошёл в дом и через минуту вывел молодую женщину с ребёнком на руках. У Хамзы перехватило дыхание. "Неужели эта девочка, – с ужасом подумал он, – всё время, пока отец и мать отстреливались, была в этом же доме?"

– Садитесь все, – сказал Бабушкин. Он обернулся к высаженным: – За вами вернутся...

– К железнодорожным мастерским, – сказал кучеру Степан Соколов.

Жена Бабушкина сидела напротив Хамзы. Одной рукой она прижимала к себе дочку, в другой – продолжала крепко сжимать наган.

Декретом Кокандского Совдепа город был объявлен на военном положении, а железная дорога – на осадном.

Коканд разделился на две части. Одну занимали рабочие отряды и войска, оставшиеся верными Советской власти, другую – банды Эргаша и офицерские группы мухтариата.

Граница проходила по реке.

Начиная с тринадцатого февраля, в город одна за другой начали прибывать воинские части из Андижана, Скобелева, Ташкента, подчиняющиеся Совету Народных Комиссаров Туркестана.

Семнадцатого февраля автономисты запросили переговоров, которые ничего не дали.

Восемнадцатого в Коканд прибыл военный комиссар Туркестанского края Перфильев.

Девятнадцатого он предложил автономистам сложить оружие.

Мухтариат отказался.

Двадцатого февраля Перфильев отдал приказ о наступлении на районы старого города, занятые басмачами и офицерскими группами.

Хамза и Степан Соколов, избранные к тому времени в Кокандский ревком, пошли в бой в составе первой коммунистической роты.

Садыкджан-байвачча стрелял два дня. На третью ночь он примчался в имение вместе с Кара-Капланом. У них было с собой шесть лошадей.

Всё было кончено. Басмачи и офицеры ещё удерживали последние кварталы старого города, но всё было кончено. Надо было уходить.

– Берём только камни и золото, – захлёбываясь от волнения, бормотал Садыкджан, – половина твоя... Но ты не должен оставлять меня одного, Кара, ты слышишь?

Он был грязен, оборван, лицо и руки закопчены порохом. Он весь дрожал от нетерпения, страха и ещё от чего-то, чему пока не знал названия.

Кара-Каплан, закрыв один глаз, смотрел на байваччу. В последние дни он порвал с Эргашем, окончательно свихнувшимся от своего несостоявшегося ханства. Теперь он снова состоял при Садыкджане, который посулил ему богатую награду.

– Я бы сожрал чего-нибудь, – сказал Кара-Каплан, открывая глаз, – да и выпил бы...

– Сейчас, сейчас, – суетился байвачча.

Он принёс несколько бутылок коньяка и блюдо варёного мяса.

– Только не пей много, Кара... Нам надо торопиться. Лучше возьмём с собой...

– До утра время есть, ночью никто не воюет...

Он налил коньяк в две большие пиалы и бросил в каждую анашу.

– Ну, хозяин, за наш любимый мухтариат, чтоб ему гореть и на том, и на этом свете... За великого хана Эргаша, повелителя ишаков и баранов... Да не пропасть нам в расцвете йигитских лет!

Тут же налили по второй пиале и сразу выпили. Садыкджан почувствовал себя бодрее.

– А почему у вас в доме никого нет, хозяин?

– Все разбежались...

– А Зульфизар?

– Исчезла куда-то недели две назад...

"Была ещё Шахзода, – подумал Садыкджан, – но её, наверное, тоже уже нет здесь. Видно, старшие жены сжалились и взяли с собой в городской дом... Их всех выгонят оттуда, когда большевики займут весь город. Куда денутся мои бабы?.. А-а, да чёрт с ними со всеми! О них ли сейчас думать, о длинноволосых?.."

– Наливай ещё, Кара, и начнём собираться. Шкатулки с камнями и золотом положим вот в этот мешок, в этот – оружие, а сюда – продукты и одежду...

Но Кара-Каплан и не думал наливать. Выпучив глаза, он тупо и невидяще смотрел на байваччу. Из открытого рта потекла слюна.

"Анаша, – понял Садыкджан, – слишком сильная доза... Но я ещё ничего, на меня ещё не подействовало".

Он налил себе и выпил один. Кара-Каплан повалился на ковёр и захрапел.

"Так даже лучше, – подумал байвачча, – пойду брать золото один. А то он ещё стукнул бы меня чем-нибудь сзади и всё золото, все камни взял себе... Зачем я ему?"

Он поднялся, взял мешок, лампу и пошёл через весь дом к тому месту, где тайная лестница вела в ту часть подвала, о которой никто не знал.

В боковой кладовке стоял у стены большой шкаф. Байвачча отодвинул его – за шкафом была дверь. Достал висевший на груди ключ, открыл дверь, медленно начал спускаться вниз, светя себе поднятой вверх лампой...

Ещё одна дверь – и вот она, вырытая в земле святая святых Садыкджана, его личный сейф, куда он за долгие годы снёс много золота и драгоценностей...

Байвачча оглянулся. Что-то мелькнуло? Или показалось?.. Кара-Каплан?.. Нет, его лошадиный храп доносился через все комнаты даже сюда, в подземелье.

Он поставил лампу на земляной пол, опустился на четвереньки и быстро, по-собачьи, начал рыть руками землю – мягкую, податливую, много раз перекопанную, доставая неглубоко положенные шкатулки, которые он сам неоднократно перепрятывал здесь же, зарывая в разных местах и на разной глубине.

Золотые монеты. Кольца. Серьги. Ожерелья. Нитки жемчуга. Изумруды...

И вдруг байвачча почувствовал, что за ним кто-то стоит...

Паралич ударил в затылок, ладони и колени приросли к земле.

Он не мог шевельнуться, сердце покрылось льдом. Страх пополз за уши, к горлу подступила рвота.

Байвачча оглянулся...

Старый город горел.

Огонь хищно пожирал дома. Пламя гудело, хрустело, плясало над крышами неистовым, дьявольским хороводом. Улицы мерцали черно-красным, нереальным потусторонним свечением. Было светло и жутко.

Где-то трещали выстрелы, рассыпались пулемётные очереди, пробегали люди, проносились растерзанные всадники...

Сажа падала с неба на белую землю.

Старый город горел огромным непотухающим последним пожаром на земле.

Сзади стояла Шахзода. Глаза её были похожи на две гнойные раны. В руках она держала топор.

Взмахнула.

– А-а-а-а-а!! – закричал байвачча нечеловеческим голосом.

Кара-Каплан бешено настёгивал мчащуюся галопом лошадь.

К седлу его был приторочен мешок с драгоценностями Садыкджана.

...Его будто подкинул с места душераздирающий, жуткий крик. Сна как не было. Но он не мог встать.

Какая-то седая, страшная, с чёрным лицом старуха втащила в комнату байваччу. Лицо Садыкджана было разрублено пополам.

Старуха бросила на труп байваччи мешок. Посыпалось на пол золото, ожерелья...

Старуха подняла лампу и вылила на Садыкджана весь керосин. Потом поднесла к нему огонь.

Байвачча вспыхнул.

Старуха подняла голову. Глаза её слезились гноем. Это была Шахзода.

Кара-Каплана подбросило второй раз. Он кинулся к телу Садыкджана, схватил мешок... Старуха вцепилась ему в рукав.

И тогда он ударил её кинжалом в грудь.

Шахзода упала на труп байваччи, и одежда её, коснувшись разлитой на полу лужи керосина, мгновенно загорелась.

Кара-Каплан не помнил, как его вынесло к лошадям. Судорожным движением он оборвал поводья крайней, упал в седло...

Метров через пятьсот оглянулся – дом Садыкджана горел.

Первые жадные языки пламени, спрыгнув с окроплённых керосином тел двух последних его обитателей, нетерпеливо бежали по окнам, стенам, крыше...

А вдалеке пылал Коканд. Пожар, уничтожая старый город, полыхал до неба.

Через два дня, 24 февраля 1918 года, Кокандский мухтариат – призрачное порождение жалкой ненависти к истории кучки людей, пытавшихся остановить её неостановимое движение, – окончательно и навсегда прекратил своё существование.

Весной восемнадцатого года в Туркестане началось формирование первых регулярных частей Красной Армии. Степана Соколова, проявившего в последние дни кокандских событий решительность, смелость и боевую смекалку, назначили командиром большого отряда красногвардейцев. Отряд уходил на Закаспийский фронт. Вместе с отрядом, увозя с собой начало своей первой комедии "Автономия или мухтариат", ехал на фронт политработником и Хамза Ниязи.

Глава десятая. ДЕРЖАТЬСЯ ДО ПОСЛЕДНЕГО

1

Что было?

Лихорадка боёв, дороги через пустыню, красные кубики теплушек, вереницы эшелонов, разрушенные станции, сожжённые кишлаки, палящее солнце, безводье и пески, пески, пески – зыбучие, обжигающие, бесконечные...

Водоворот гражданской войны бросает Хамзу из одного конца Туркестана в другой – от Бухары до Ташкента, от Чарджоу до Ферганы. Начавшаяся английская интервенция застаёт его в Байрам-Али. Очередная вспышка активности басмачей – и он уже в Маргилане. И везде – в теплушках, в седле, у костра в пустыне – он непрерывно пишет. Под грохот канонады, или прислушиваясь к отдаленным выстрелам, или в оглушительной ночной тишине Каракумов, глядя на близкие звёзды, он заполняет карандашом одну тетрадь за другой. Им овладела новая страсть – театр, живое горячее слово, прямо обращённое к человеку – зрителю и слушателю.

Но сцены пока нет, сцена – атаки и перестрелки, рампа – цепочка бойцов, рассыпанная в обороне, драматизм событий хлещет через край, и никакой фантазии не сравниться с тем, что происходит на самом деле в жизни, обнажённой великим конфликтом прошлого и будущего, распахнутой яростным сюжетом смертельной борьбы людей настежь. И он спешит запечатлеть эту жизнь – эту драматургию опоясанных пулемётными лентами характеров, эти непримиримые коллизии сражений, эту правду завязанных и развязанных клинками интриг. Подмостки будущих спектаклей трещат от гула оваций артиллерийских залпов, эхо взрывов сотрясает партер и ложи. Трагический занавес жизни над искорёженными декорациями бытия, над свежими могилами боевых товарищей, остающимися после боёв и сражений, не закрывается ни на минуту.

В походах, в перерывах между боями он заканчивает комедию "Мухтариат", пишет новые пьесы "Бай и батрак" и "Наказание клеветников". В недолгие недели пребывания в Фергане, когда вокруг бушевал огонь басмаческого движения, когда укрывшееся в горах реакционное духовенство объявило Советской власти газават – священную войну, Хамза случайно знакомится с несколькими профессиональными русскими актёрами, заброшенными сюда и застрявшими в Средней Азии по прихоти вольной музы гастролей ещё до революции.

Актёры пробавляются у любителей сценического искусства полулюбительскими спектаклями, взимая единственную форму вознаграждения – кормление на месте. Вокруг них группируется талантливая молодёжь из числа местной узбекской и татарской интеллигенции, в основном – учителя, среди которых популярность Хамзы, как поэта и организатора школы ускоренного обучения грамоте, очень велика.

И у Хамзы возникает счастливая мысль – создать передвижную агитационную труппу для обслуживания частей Туркестанского фронта. (Впоследствии эта труппа своим революционным репертуаром привлечёт к себе внимание одного из работников политотдела Туркестанской армии Дмитрия Фурманова – будущего автора "Чапаева". Он вызовет её в Ташкент, зачислит в штат политотдела, и она получит официальное название – "Первая политическая передвижная труппа Туркестанского края".)

Хамза быстро пишет текст агитационного спектакля "Трагедия Ферганы", посвящённого борьбе с басмачами в Ферганской долине. Считанные дни уходят на репетиции, и вот спектакль готов.

Он имел небывалый успех – сценическое действие сливалось с бушующими вокруг событиями, нередко зрители, бойцы и командиры узнавали среди действующих лиц тех, с кем они всего несколько часов назад сражались неподалёку от города.

Спектакль шёл по нескольку раз в день. И чуть ли не на каждом представлении в первом ряду сидел один из главных персонажей пьесы – лихой командир Красной Армии, друг, товарищ, боевой соратник Степан Соколов, выведенный в пьесе, конечно, под другой фамилией, но тем не менее имеющий со своим реальным прототипом почти фотографическое сходство.

Так начинался узбекский национальный театр. "Трагедия Ферганы" была его "Чайкой". Репертуар складывался под грохот выстрелов. Герои выходили на сцену и входили в зрительный зал одновременно.

Здесь же, в Фергане, у Хамзы произошла ещё одна встреча.

Однажды его пригласили на концерт народной узбекской песни, музыки и танца. Сначала пел Кары Якубов, а потом на сцену под звуки бубна выбежала... Зульфизар.

И у Хамзы мгновенно созрело решение ввести в "Трагедию Ферганы" и песни Якубова, и танцы Зульфизар. Народная, национальная выразительность спектакля от этого должна была сильно выиграть.

Он подошёл к Зульфизар после концерта, они вспомнили Коканд, знакомых, близких... Хамза предложил танцовщице вступить в свою труппу. Зульфизар согласилась.

Эта встреча многое определила в дальнейшей судьбе Хамзы.

Шёл 1919 год. Агитационный поезд «Красный Восток» медленно двигался по пустыне. Три театральных труппы находились в эшелоне – узбекская, татарская и русская. Все артисты, числившиеся в списках личного состава политотдела Туркестанской армии, были одеты в военную форму. Шефство политотдела имело много преимуществ. И самое главное состояло в том, что артисты получали от него финансовую поддержку. И поэтому все спектакли показывались бесплатно. А это увеличивало число зрителей во много раз.

У каждой труппы свой вагон. Ещё один вагон – походная типография. Ещё один – киноустановка. А большую часть теплушек занимал кавалерийский эскадрон – охрана поезда. Командиром эскадрона и начальником всего эшелона по ходатайству Хамзы был назначен решением Реввоенсовета Туркестанской армии Степан Петрович Соколов. Хамза руководил театральной частью, кино и типографией.

Поезд двигался еле-еле, в гору. Степан и Хамза сидели на открытой платформе, которая во время спектаклей служила сценой. Соколов курил, Хамза молча смотрел на пустыню, иногда записывал что-то в лежавшую перед ним тетрадь.

А на соседней платформе среди декораций Зульфизар учила узбекским танцам актрису русской труппы Машу Кузнецову.

Аккомпанировал на гармошке молодой боец. Он тоже разучивал незнакомую мелодию. Пальцы не слушались его. И зрители, кавалеристы эскадрона, занимавшие крышу следующей теплушки, посмеивались над аккомпаниатором.

– Красивая женщина, – глядя на Зульфизар, сказал Соколов.

– Что, что? – не понял Хамза.

– Красивая, говорю, бабёнка, Зульфизар-то наша.

– Да, да, красивая, – рассеянно согласился Хамза.

– И Маруся тоже ничего...

– Что?

– Да ты оглох никак, парень? Или ослеп? Красоту вокруг себя не замечаешь.

Хамза засмеялся и поправил наброшенную на плечи шинель.

– Смотри, Степа, хлопок цветёт, отары овец бродят, кони пасутся, на бахчах дыни лежат, арбузы, а в садах виноград висит, яблоки, гранаты... А как цветники хорошо пахнут!

– Где арбузы? Где виноград? – завертел Соколов головой. – Какие ещё дыни?

– Да вот же они, вокруг нас... И синие реки текут, и голубые арыки...

– Где реки?! – вскочил Степан, испуганно озираясь. – Нет никаких рек, и арбузов нету... Одна пустыня жёлтого цвета.

– Будут, Степа, обязательно будут... За что же мы тогда бьёмся с басмачами и баями?

Соколов сел, погрозил Хамзе пальцем.

– Пьесу, что ли, новую сочиняешь?

– Нет, просто мечтаю.

– О чём?

– О будущем...

Степан подкрутил усы, подтянул голенища хромовых сапог.

– Ты лучше вон туда погляди. Красивые женщины Зульфизар с Марусей, а?

– Я вижу... Когда-нибудь все женщины будут такие же красивые... И вообще все люди на земле, наверное, в будущем будут очень красивыми... Ты знаешь, Степан, мне иногда хочется написать что-нибудь такое, где сразу будет всё: и как мы жили раньше, как боролись против царя, как воевали с баями, и как ехали через пустыню вот на этом поезде, выпускали газеты, листовки, показывали кино и спектакли... Чтобы люди из будущего узнали нас, чтобы мы не пропали для них, чтобы они увидели нас, наше время и вот этот наш поезд...

На соседней платформе звуки узбекского танца сменились плясовой мелодией – теперь уже Маруся Кузнецова учила Зульфизар "барыне".

– "Ба-арыня, барыня, сударыня-барыня!" – захлопали в такт музыке сидевшие на крыше теплушки кавалеристы.

Зульфизар, как опытная танцовщица, сразу усвоила рисунок пляски и уже притопывала каблучками, полоскала поднятой над головой косынкой.

– Такое на ходу не напишешь, – убеждённо сказал Соколов. – Для этого тебе требуется условия создать подходящие. И создадим, дай срок.

– А Маяковский? – спросил Хамза. – Разве он ждал особых условий?.. Писать надо сегодня, сейчас, здесь!

– Ну так и пиши, о чём разговор? Бери карандаш и пиши... – Степан встал, потянулся, тряхнул плечами. – Пойти, что ли, поплясать? А то ноги что-то затекли. Больно уж хорошо Маруся "барыню" показывает.

Он ушёл на соседнюю платформу. Хамза достал карандаш, положил на ящик с патронами тетрадку, расправил её... Написал несколько слов, остановился. Карандаш, словно упрямая лошадь, не двигался дальше, не хотел писать. Слова сталкивались, топорщились, рассыпались.

Он посмотрел направо, задумался... Жёлтые барханы однообразно тянулись до самого горизонта. Платформу качало из стороны в сторону... Вдруг вспомнился почему-то Умар-палван, погибший в последние дни кокандских событий. Накануне мухтариата он как раз вернулся из мардикерства на родину, но дни его были сочтены. Эх, судьба!.. Бандиты Эргаша надругались над сильным телом Умара – выкололи глаза, отрубили руки и ноги...

Говорили, что сам Эргаш пытал Умара-палвана... Страшную клятву дал Хамза над изуродованным телом друга юности – отомстить!.. Но Эргаш ушёл тогда из города, и Кара-Каплан ушёл. Ничего, ещё встретимся...

Поезд неожиданно замедлил ход.

– Банда на горизонте! – закричали от паровоза. – Полотно впереди разобрали!

Хамза вскочил, сунул в сапог карандаш и тетрадь. Затянул ремнём шинель. Схватил лежавшую рядом винтовку, щёлкнул затвором, досылая патрон в патронник. Закрыл затвор. Спрыгнул на землю.

Степан Соколов уже бежал к эскадронным теплушкам.

– Выводить лошадей! – кричал он зычным голосом. – На конь!..

Много раз приходилось агитпоезду отбивать нападения басмачей. Но однажды...

Давали спектакль в десяти километрах от железнодорожной станции. Ночью из полуэскадрона, остававшегося охранять типографию и киноустановку, прискакал израненный всадник.

Бандиты захватили эшелон, все бойцы, сражавшиеся у вагонов до последнего патрона, погибли в неравном бою – басмачей было во много раз больше. Под угрозой расстрела на месте главарь шайки заставил паровозную бригаду развести пары. Эшелон угнали.

Долго и мрачно думал Степан Петрович Соколов о том, что делать дальше. Хамза предлагал вернуться на станцию, но Соколов принял другое решение.

Возвращаться было нельзя – басмачи могли снова нагрянуть. И Соколов решил обойти станцию через пустыню. Проводником вызвался быть молодой местный парень-туркмен Бешим. Все три спектакля – узбекский, русский и татарский – он неподвижно просидел около самой сцены, заворожённо глядя на артистов.

К верблюдам, купленным на станции, чтобы привезти декорации и артистов, пришлось докупить в посёлке, где давали спектакли, ещё десяток. Степан Петрович собрал рано утром все три труппы, построил рядом полуэскадрон.

– Товарищи, нам предстоит совершить тяжёлый переход через пески и пустыню. Возможна встреча с врагом. Не исключается, что многих будет мучить жажда... Но мы обязаны преодолеть этот путь... Другого выхода нет. Нам нужно сохранить первые театральные труппы нового Туркестана.

По утренней прохладе удалось преодолеть довольно значительное расстояние. Но по мере того как солнце нагревало пески, дорога становилась всё тяжелее. Вокруг, куда ни глянь, были одни барханы. Медленно переползал караван с одного гребня на другой...

...Почерневшие лица, пересохшие губы. Прошло несколько дней. Обессилели кони. Только надменные верблюды, ни на что не обращая внимания, спокойно шагали по пустыне.

Тучный певец Кары Якубов страдал от жары больше всех.

Сухощавый Хамза ехал рядом с ним.

– До колодца уже недалеко, – сказал он.

Якубов, тяжело дыша, молчал.

– Вода в колодце бывает сладкой, – вдруг произнёс кто-то сзади. – Воды, воды... Дайте, дайте...

Хамза оглянулся. Зульфизар, сидевшая на верблюде, делала какие-то странные движения, будто пила воду горстями, будто умывалась водой.

– Возьми, – сказал Хамза и протянул ей несколько маленьких плоских камней.

– Что это? – прошептала Зульфизар.

– Положи под язык.

– Зачем?

– Утоляет жажду.

– Вода! Вода!! – раздалось впереди.

Это кричал с вершины бархана Бешим. Он махал руками.

Хамза, подъехав к нему, увидел внизу колодец.

Кары Якубов неожиданно легко спрыгнул с верблюда и побежал к колодцу.

Степан Соколов, выехав перед колонной, поднял руку. Конь Соколова вздрагивал от нетерпения.

– Назад! – скомандовал Соколов. – Приказываю всем назад!

Кары Якубов упал на горячий песок и неподвижно замер.

Только пальцами рук он все ещё продолжал бежать вперёд – пальцы скребли песок.

– Первому взводу встать в боевое охранение!

Лошади, учуяв запах воды, рвались вперёд.

Холодная прозрачная вода полилась в желоб. Бойцы задвигались, заволновались, окружили желоб. Все облизывали пересохшие губы... Зульфизар, опустившись на колени, прислонилась щекой к холодному жёлобу. Кары Якубов бросился было к воде, но тут же раздался окрик Соколова:

– Стой!

Хамза оттащил Якубова в сторону.

– Сначала пьют лошади, по два ведра, – приказал Соколов.

Первые две лошади пили, не отрываясь от воды... Бойцы смотрели на них с завистью. Соколов, взглянув на Зульфизар, погрузил флягу в воду, протянул стоявшему рядом Хамзе:

– Передай!

Хамза взял флягу. Зульфизар потянулась к ней, но рука Хамзы застыла в воздухе... Лошадь, которая пила первой, медленно опустилась на песок. Вторая, подняв голову от желоба, словно прислушиваясь к чему-то, захрипела, рухнула, задёргала ногами в агонии, сверкая на солнце подковами. Круп её сотрясался.

Хамза отшвырнул флягу. Зульфизар заплакала, и слёзы покатились по её лицу крупными градинами.

Бешим стоял около колодца, будучи не в силах поднять голову. Холодная, прозрачная вода, наполнявшая желоб, сверкала на солнце... Словно очнувшись, Степан Соколов ударом сапога опрокинул ведро. Бешим, вздрогнув, пугливо оглядел бойцов, молча смотревших на него. И тут же попятился назад. Соколов с искажённым судорогой бешенства лицом шёл на него... Схватил за ворот халата, швырнул на песок. Выхватил из кобуры пистолет: