Текст книги "Хамза"

Автор книги: Камиль Яшен

Ночь. Горы. Молния, сверкнув над ущельем Сандал, по которому бежит река Шахимардан, исполосовала своим фиолетово-голубым зигзагом чёрное небо и врезалась в склон горы Избосар. Посыпались камни. Мгновенный отблеск осветил вершины скал, обложенные тяжёлыми тучами.

Загрохотал гром. Первые капли дождя зашелестели по земле.

Хамза, сидевший на своём любимом месте – на берегу реки под скалой, отодвинулся назад, чтобы укрыться от дождя под нависающей над головой каменной громадой.

Укрыться самому и укрыть тамбур, который он взял с собой, выйдя сегодня в полночь из дома и отправившись в горы.

...После ухода Шадмана он сел писать Пулатову, но рука сама потянулась к записке Зульфизар. Он прочитал её несколько раз и задумался... Как могла Зульфизар взять эту бархатную паранджу у жены шейха? И зачем ей нужна была бархатная паранджа, когда у нее уже была одна паранджа, купленная у матери Алиджана? Рукию-биби, жену духовного лица, ещё понять можно. Для неё бархатная паранджа – это праздничный наряд. У неё, наверное, целый гардероб таких паранджей. Но Зульфизар, жена коммуниста... Может быть, она тоже собиралась завести себе такой гардероб?

Что же случилось с Зульфизар здесь, в Шахимардане?

Почему так быстро поддалась она чужому влиянию? Может быть, тот самый эпизод у мазара, в день её приезда, слишком сильно подействовал на неё? Или обстановка Шахимардана, святого места, отмеченного духом святого Али, как проповедуют шейхи?..

Да, цепка ещё втягивающая власть слепой веры без контроля разума, если даже такую сильную натуру, как Зульфизар, смогла она подчинить себе.

Выходит, что, пока он, Хамза, строил красную чайхану, готовил перевыборы местного Совета, организовывал артель, учил десятки людей грамоте, открывал им глаза на жизнь, освобождал их души от гнёта шейхов, в это время рядом с ним закрылась душа близкого человека?

Закрылась, захлопнулась, как створки раковины, как улитка, и уползла обратно – в темноту слабости, предрассудков и суеверий.

Почему так неожиданно уехала Зульфизар? Помнится, она говорила ему, чтобы он поберёг свою жизнь. И Шадман сказал сегодня об этом же. Значит, его жизни угрожают.

Кто?

Шейхи, Исмаил, курбаши и, может быть, даже этот человек, выдающий себя за мусульманина. Он, Хамза, мешает им в чём-то... В чём именно? Только ли в том, что он открыл здесь школу, помог создать новый сельсовет и артель?

Конечно, шейхи уже утратили частично свою власть над шахимарданцами и Шахимарданом. Но разве из-за этого стали бы они угрожать ему убийством? Ведь это же преступление, за которое придётся расплачиваться своей жизнью. Способны ли шейхи (и в первую очередь их глава – Исмаил) за часть отнятой у них власти пожертвовать своей жизнью? Безусловно, нет. Они не способны на это даже для того, чтобы удержать в своих руках оставшуюся власть над душами людей. Для сладкой и безбедной жизни им ещё хватит на их веку человеческой темноты. Даже потеряв мазар, они разбредутся по мечетям в других городах и, собирая дань с правоверных, будут жить себе припеваючи.

Значит, шейхи исключаются. Угроза исходит через них, но не от них самих. От кого же?

Иностранец и курбаши. Они приезжают к нему в дом Исмаила, он встречается с ними в горах. С какой целью? Оживить басмаческое движение? Вряд ли. Оно изжило себя.

Шадман сказал, что этот иностранец хорошо говорит по-узбекски и молится как настоящий мусульманин. Значит, крупная фигура. Стали бы засылать на территорию СССР такого человека только для помощи мелким бандитским вылазкам басмачей? Нет, не стали бы.

Значит, он появился здесь с серьёзными намерениями. С какими именно? Шадман сказал, что у него спина военного. Чем может заниматься военный в мирное время?

Значит, этот человек готовит здесь войну. Вот от него угроза исходить может, ибо его профессия – смерть.

Он пришёл из Индии, от англичан...

Хамза встал, взволнованно прошёлся по комнате. Так ли всё это? Правильны ли его рассуждения? Можно ли делать из рассказа Шадмана-ходжи именно такие выводы, какие сделал он?

Всё это нужно ещё проверить, перепроверить, уточнить детали, добыть неопровержимые доказательства. Только из-за одного этого нельзя уезжать из Шахимардана.

Только ли из-за этого? Амантай, Алиджан, Камбарали – все они слишком ещё молоды и неопытны, чтобы без него доделать всё начатое. Если он уедет, шейхи поймут это как свою победу и с новой силой обрушатся на артель. И тогда под угрозой окажется сама идея коллективизации, линия партии, для проведения которой он приехал сюда.

Если он уедет, последний классовый бой против кулаков и баев, на который он вышел вместе с партией, будет лично для него проигран. Партия выиграет этот бой и пойдёт дальше, а он проиграет, если уедет. Проиграет и отступит.

Итак, есть два главных момента. Угроза идее и угроза жизни.

Идея и жизнь...

Но кто сказал, что он собирается отдавать свою жизнь какому-то жалкому шпиону? Тот скрывается на задворках, говорит не на своем языке, молится чужим богам.

А он в своей стране, рядом с ним друзья, он представляет здесь государственную власть, он – солдат партии, идущий в шеренге сотен тысяч уверенных в своей силе и в своей победе бойцов.

Нет, он не отступит. Его просто хотят запугать. Они решили действовать через Зульфизар, и Зульфизар дрогнула.

Если тот человек, пришедший из Индии, действительно крупная фигура, он не станет преждевременно подвергать риску своё главное дело. Так что есть ещё время выяснить до конца все его намерения, выявить все связи. А никакой угрозы жизни нету.

И всё-таки, всё-таки...

Человек из Индии – шпион, преступник. Он связан с курбаши, с басмачами, с бандитами.

Ах, Зульфизар, Зульфизар! Как не вовремя ты уехала! Если бы ты была здесь, сколько бы сил ты прибавила мне!

Долго ещё сидел Хамза, глядя на записку жены. Потом взял тамбур и вышел в ночь на берег реки.

Он поднялся в горы, нашёл своё любимое место под скалой и, сев на камень, стал слушать шум бегущей внизу реки.

Горный поток успокаивал его, приводил в порядок мысли.

И не такой уж опасной стала казаться вся ситуация. Действительно, кого ему бояться? Слугу английских капиталистов, наёмника, пришедшего сюда, чтобы получить большой куш от своих хозяев? У такого человека не должно быть в жизни большой идеи, потому что он живёт и действует только ради корысти.

Идея и жизнь.

А может быть, идея или жизнь?..

Сколько раз, наверное, люди на земле уже стояли перед этим выбором? Сколько сильных и слабых душ, оказавшихся на скрещении дорог судьбы, испытывала эта формула?

Если человек отказывается от идеи ради жизни, как ему жить дальше? Что может заменить идею? Богатство, власть, наслаждение? Всё это проходит, всё это исчезает в океане прошлого.

И только идеи, как вершины гор, остаются на горизонте памяти человечества. Только они зовут и манят к себе...

Может ли человек жить, если ему не удаётся воплотить своим бытием своё представление о жизни, свою идею жизни? Что происходит, если идея и жизнь расходятся? Как должен поступить человек в таком случае?

Он не заметил, как в его руках тихо зазвучал тамбур...

"Друг-тамбур, верный товарищ горьких минут, сколько печалей и бед пережили мы вместе с тобой, сколько тайн хранят твои струны... Пусть говорят сейчас они... Пусть тихо, без слов расскажут они всем вокруг о том, какие сомнения тревожат душу... Пусть услышат горы, деревья, ночь, земля, небо, река, какая боль живёт сегодня в сердце после ухода Зульфизар...

Великой была наша любовь в её начале. Горячо, порывисто и страстно искали мы друг друга. Высокая надежда вела нас к счастью. Ты утоляла тоску моей души, Зульфизар! Ты заколдовала мою жизнь своей красотой... Куда же ты ушла? Почему оставила одного? Где клятвы в любви и верности? Где уважение к супружеству? Слёзы на глазах, надежды разбиты, грёзы потухли... Где ты, Зульфизар, где ты, где ты?.. Ведь мы же созданы друг для друга!.. Возвращайся ко мне! Забудем обо всём! Будем снова вместе... И счастье взойдёт над твоей головой, как утреннее солнце..."

Кто-то поднимался к нему по тропинке. Какая-то женщина.

Подошла, села рядом... "Это ты, Зульфизар? Как хорошо, что ты вернулась!.. Но как ты узнала, что я здесь? Как нашла дорогу ко мне? Ведь раньше ты никогда не приходила сюда?.. Здравствуй, Зульфизар! Я очень люблю тебя... Я уеду с тобой отсюда! Я послушаю тебя! Я всё брошу, потому что ты для меня дороже всего на свете! Нет для меня на всём белом свете ничего драгоценнее и радостнее, чем твоя любовь!.."

Косой зигзаг молнии яростно перечеркнул чёрное, траурное небо. Ослепительно яркий, фиолетово-белый зигзаг. Словно сверкнул гневом чей-то неземной, нечеловеческий взгляд.

Грянул гром. Посыпались камни. Первые капли дождя упали на землю.

"Иди сюда, Зульфизар. Спрячемся от дождя под скалой. Пусть сверкают молнии – горы защитят нас. Пусть гремит гром – я сыграю тебе на тамбуре мелодию "Исповедь души". Слышишь, как поют струны – это плачет моё сердце... Где ты, Зульфизар? Ведь ты же только сейчас сидела здесь... Ах, ты просто пересела на новое место".

Но это не Зульфизар! Кто это?.. Кто эта юная девушка с глазами, похожими на крылья птицы? Сломанные, перебитые крылья птицы, которыми никак не взмахнуть?

Зубейда... Это она... Тоже нашла дорогу сюда... Она любила эту мелодию, "Исповедь души", и часто просила играть её...

Первая любовь... Первое откровение сердца... Ей были написаны первые газели. Ей были отданы первые молодые чувства...

Где это всё теперь? Давно уже ничего нет... Далёкий жар души обратился в прах, в пепел. Всё сгорело в пламени огненных лет. Остались только вот эти слёзы о незабываемом, о невозвратном... Их тоже унесёт река времени, как уносит потоки дождя бушующий внизу горный поток...

"Подожди, тамбур. Тише, струны... Замолчите.

Зубейда, дорогая моя, милая моя, красавица моя!.. Вы не забыли меня, вы пришли ко мне... Спасибо вам, спасибо... Почти двадцать лет прошло с тех пор, как мы расстались с вами... И вот я снова один, нет рядом близкой души, нет рядом любимой...

Я припадаю глазами к вашим рукам, писавшим мне когда-то письма и стихи, я целую их... Я без конца повторяю сейчас эти стихи и письма. Они как бальзам, как исцеление моей больной души. Вместе с памятью о вас, вместе с вашим лицом они навсегда хранятся в амулете моего сердца...

Мне угрожают, Зубейда, на меня клевещут, меня хотят лишить жизни. Помогите мне, не дайте сбиться с моего пути, не разрешайте быть слабым! Пусть ваш амулет в моей груди придаст мне силы, пусть он ведёт меня только вперёд, пусть он будет светочем для меня во мраке этой ночи... Я хочу, чтобы он страдал, печалился и плакал вместе со мной, чтобы он утешал меня, чтобы он всегда приводил меня к вам, сокровищу моей памяти, если я почувствую себя одиноким...

Я устал, Зубейда. Я прошёл без вас уже столько дорог, столько испытал, что ноги мои сбились в кровь и душа моя кровоточит. На одной из этих дорог я встретил Зульфизар. Она была очень похожа на вас. И она стала для меня вами, вы воплотились в ней, вы ожили в ней после вашей смерти...

Но теперь и её отняли у меня, и я снова одинок, снова вокруг меня пусто, холодно, идёт дождь, гремит гром, жалят горы молнии...

Мой дом опять превратили в пепел, мой очаг сожгли, около него никого нет, что мне делать там одному?.. Вах!.. Уж лучше мне быть рядом с вами, чем одному... Вах!.. Ведите меня за собой, я пойду... Вах!.. Я ничего не вижу, ничего не понимаю... Зовите меня к себе, Зубейда!! Я откажусь от всего в этом бренном мире, от всех приобретений и услад и предстану перед вами... Я иду к вам, Зубейда, я лечу через долины и горы..."

И снова голубая молния осветила острые, неприступные пики гор, снова грянул гром, и ещё одна молния ударила где-то совсем рядом, и над его головой посыпались, покатились вниз камни, падая в реку, и переполненный горный поток бешено бился в скалистых берегах, рыча и негодуя...

"Я устал, Зубейда... Я не даю житья многим людям. Они ненавидят меня, не могут видеть меня, озлоблены против меня...

Исмаил, шейхи, Бузрук-ишан, Валихан, Назири, Шавкат... Они хотят убить меня, застрелить, повесить... Я надоел многим, даже Зульфизар, голова которой многие годы лежала на одной подушке рядом с моей, и та бросила меня... А я так любил её, я преклонялся перед ней, потому вы, Зубейда, были Зульфизар, а Зульфизар была вами... И голова моя лежала на подушке рядом с вашей головой...

Да, Зульфизар бросила меня, предала меня... Мои враги подчинили её себе, настроили её против меня... Вон те, пляшущие в свете молний над горами шайтаны и дьяволы, которых направлял сам сатана... Я слышу его голос... Он гремит вокруг меня обломками скал и камней, он хрипит внизу кипящими брызгами и волнами...

Эх, Зульфизар, Зульфизар!.. Зачем же ты рассыпала хрустальные бусы нашей жизни?.. Вот они катятся вокруг меня вниз, смываемые водой с лица земли... Столько лет я был абсолютно уверен в твоей верности и преданности, но оказалось, что я делал халву из воды, нож из палки, горы из дыма..."

...Гроза, отсверкав и отгрохотав, ушла на Памир. Дождь кончился. Забрезжил слабый рассвет. Горы выходили из траура ночи. Очертания их становились всё отчётливее и яснее.

Хамза спустился со скалы. Мокрая земля дымилась испарениями. Он шёл к своему дому как в тумане. Ноги были тяжёлыми после бессонной ночи, в глазах рябило. Пряные ароматы цветов и трав кружили голову.

Он открыл калитку и остановился поражённый. Около веранды стояла... Аксинья с маленьким Гиясом на руках.

Аксинья опустила сына на землю. Гияс медленно пошёл на слабых ещё ножках к отцу. Хамза наклонился, поднял сына на руки. "Сынок, цветочек мой, – шептал Хамза, вдыхая детские ароматы ребёнка, – родной ты мой человечек..."

Он тревожно посмотрел на Аксинью – она, загадочно улыбаясь, медленно шла вокруг дома. Остановилась, поджидая его...

Он двинулся за ней, держа на руках Гияса.

Аксинья возвращалась в горы. Она была уже далеко впереди и всё останавливалась, всё звала, всё манила за собой рукой.

Гияса на руках уже не было.

Хамза поднял голову. Светало всё сильнее. В горах, на скале, около которой он провёл ночь, стояла Зубейда. Аксинья поднималась к ней.

Они стояли рядом – молодые, весёлые, красивые. Улыбались...

Ветер ласкал длинные волосы Зубейды, они поднимались за её спиной как два больших чёрных крыла.

А золотая голова Аксиньи была украшена венком синих полевых цветов.

Сзади к ним подошёл Степан Соколов, обнял за плечи. И все трое засмеялись.

Над горами взошло солнце.

...Хамза очнулся, тряхнул головой.

Он сидел в своей одинокой комнате на холодной кровати. – Остаюсь, – громко сказал Хамза и ударил себя кулаком по колену. – Никуда не поеду!

На центральной площади Шахимардана собрался народ.

Ждали открытия памятника Ленину.

Справа от памятника, закутанного белым полотнищем, стояла деревянная трибуна, покрытая коврами. На перилах трибуны висел транспарант из красной материи, которую во время торжественных собраний постилали на стол президиума. На транспаранте большими белыми буквами было написано: "Да здравствует 8 марта – Международный женский день, свободу всем женщинам!"

Прямо перед трибуной горел большой костёр, в который всё время подкладывали ветки карагача.

Погода была хорошая, люди одеты празднично. На трибуну поднялись Амантай, Камбарали, Алиджан и Хамза.

– Товарищи! – подняв руку, громко крикнул Амантай. – Сегодня, в день праздника женщин, мы открываем в Шахимардане памятник Ленину!.. Этот памятник мы построили своими руками – вот этими руками!.. Для фундамента мы сами носили камни!.. Конечно, фигуру нашего вождя мы сами сделать не смогли бы, её нам сделали рабочие в городе на заводе!.. Но скульптуру Владимира Ильича нам никто не дарил – она отлита из металла на деньги дехкан нашей артели! Мы собирали деньги по всем дворам нашей артели, и не было такого члена нашей артели, который не сделал бы взноса на памятник! Даже самые последние бедняки внесли кто сколько мог, чтобы в нашем кишлаке стоял памятник вождю мирового пролетариата! Товарищи! Сегодня в жизни нашего кишлака великий день! Исторический день!..

Затрубили карнаи и сурнаи, забил бубен. Раздались аплодисменты и крики: "Ура-а! Ура-а!.."

– Товарищи! – кричал с трибуны Амантай. – Пословица говорит: где нет хороших стариков, там нет хорошей молодёжи! У нас есть хорошие старики! Поэтому, наверное, будет правильно, если памятник Ленину откроет наш самый старый колхозник, наш Мебува-ата!

Снова раздались аплодисменты.

Столетний Мебува стоял перед трибуной, степенно поглаживая бороду. Высокий, широкоплечий, немного сутулый, он казался неподвластным своему возрасту. Бронзовая голова его – лицо, затылок, шея, изрезанная глубокими светлыми морщинами, – была похожа на крону могучей чинары, которая целый век сражалась с ветрами, бурями и ураганами и всё-таки уцелела, выстояла и, несмотря ни на что, каждый день устремляет свои ветви к солнцу.

– Иди, – толкнула Мебуву в спину жена, – тебе велели открыть памятник.

– Ну что ж, – сказал Мебува, – и пойду. Кому же ещё, как не мне, открыть памятник Ленину. Мне всё-таки сто лет.

Он неторопливо двинулся вперёд. Проходя мимо толпы зрителей, увидел мальчика лет пяти, которого держала за руку женщина в парандже.

– А ну, внучек, пойдём со мной, – наклонился к нему старик. – Наш Ленин-ата делал революцию для таких, как ты.

Наступила тишина. Несколько мужчин, из-под халатов которых виднелись воротники стареньких, застиранных гимнастёрок, приложили ладони с плотно сжатыми пальцами к тюбетейкам.

Это были бывшие красноармейцы. Они отдавали честь Ленину.

Мебува взял в свою заскорузлую руку мягкую податливую ладошку мальчика, положил в неё нож, натянул шпагат, привязанный к полотнищу на памятнике, и сказал мальчику:

– Ну-ка, сынок, отрежь эту верёвку!

Мальчик перерезал шпагат, и полотнище упало вниз.

И в эту минуту к пламени костра метнулась женская фигура.

Это была Санобар.

Резким движением сорвала она с головы паранджу и чачван.

Бросила мгновенный взгляд на памятник, как бы ища у него поддержки. И швырнула паранджу в костёр.

– Молодец!! – крикнул с трибуны Хамза.

– Молодец!! – присоединились к нему Амантай, Алиджан и Камбарали.

К огню приближалась Мехри. За ней гуськом шли десятка полтора девушек.

Мехри остановилась около костра. Что-то злобное закричала из-под паранджи какая-то старуха.

– Смелее! – сложил ладони около рта Амантай. – Не бойся никого! Я с тобой!

Мехри освободилась от паранджи.

– Подруги! – обернулась она к остановившимся позади неё девушкам. – Мы договорились, не забывайте...

И, глубоко вздохнув, набрав в лёгкие воздуха, Мехри закричала, подражая Амантаю:

– Сколько лет можно задыхаться под этими тряпками! До каких пор мы будем скрывать свои лица! Хватит! Люди хотят знать и видеть, кто мы такие! – И она так яростно бросила в костёр, подняв тучу искр, свою паранджу, будто избавилась от злейшего врага. – Сгори ты, проклятая! – вошла в азарт Мехри. – Превратись в пепел!.. Чтобы больше никогда не надевать на себя этот мешок!

Что-то кричала в толпе злобная старуха, проклиная забывших бога бесстыдниц, Санобар и Мехри. Некоторые мужчины, ничего не знавшие о том, что в этот день женщины будут сжигать паранджи, и оскорблённые неслыханным поведением Мехри, вышли из толпы и двинулись к ней, возбужденно размахивая руками.

– Пошли! – быстро сбежал с трибуны Хамза.

Амантай, Алиджан и Камбарали бросились за ним.

Но возмущённых уже заталкивал обратно в толпу активист Каримджан. С ним, недовольно оглядывая его обтянутые халатом бугристые плечи, никто, конечно, связываться не собирался.

– Красавицы! – шутливо отвесил напуганным проклятиями неуёмной старухи девушкам низкий поклон председатель артели Камбарали. – Что же вы стоите не шелохнувшись? Или не хотите сбросить с себя эти наряды ваших бабушек?.. А как же вы тогда будете работать у нас в артели? Как я узнаю, кто из вас что сделал? Как я буду выписывать вам трудодни, а? Ведь я могу всё перепутать.

Мебува, вернувшийся к своей старухе, неодобрительно поглядывал на нее. Ещё утром жена обещала ему, что не заставит его краснеть перед народом. И вот опять заупрямилась. Мебува, показывая свое недовольство, сделал нетерпеливое движение.

– Состарился, а не остепенился, – заворчала старуха. – Ну хорошо, я не буду ходить в чачване!.. Но зачем в костёр добро бросать? Сгодится дома на какие-нибудь заплаты... Ишь, насупился, прямо снег из бровей идёт.

Рядом с ней стоял йигит, очень похожий на Мебуву. Это был их сын. Старуха зашла ему за спину и стащила с себя паранджу.

– Иди, сынок, брось её в огонь. Пускай уж твой отец будет совсем доволен. А то ему было мало, что он открывал сегодня памятник.

Мебува усмехнулся и удовлетворенно забрал бороду в кулак.

Сын отправился в сторону костра, старуха стыдливо закрыла лицо руками, и тут к ней подбежала Санобар, обняла её и расцеловала.

– Вай, айи-джан! Как хорошо, что вы тоже открылись!

Эта поддержка старшего поколения прибавила решимости девушкам. Один за другим исчезали в огне их чачваны. Хамза, как только очередная паранджа летела в огонь, делал знак музыкантам, и карнаисты и сурнаисты оглушительным трубным гласом приветствовали конец каждой паранджи.

Скоро на площади не осталось ни одной женщины в парандже. Те, кто не хотели снимать чачваны, ушли. А мужчины, ревнители шариата, посрамлённые при всех, стояли молча, угрюмо уставившись в землю.

Карнаи и сурнаи не умолкали теперь уже ни на секунду.

Торжественные их звуки оглашали горы, оповещая весь кишлак, всю долину о том, что в Шахимардане началась новая жизнь – без паранджей.

Взволнованный Хамза вернулся на трибуну. Он был счастлив.

Он испытывал величайшее удовлетворение. Усилия его не пропали даром. На глазах, зримо, менялся социальный облик времени.

Никакая литература – ни стихи, ни пьесы, ни песни – никогда не давала ему таких высоких творческих ощущений, какие дал сегодняшний день. Потому что это было социальное творчество – прямое революционное творчество многих людей, народа. За один только этот день не жалко было отдать несколько лет жизни.

– Дорогие матери и сёстры! – сказал Хамза, радостно глядя на открытые лица женщин. – Я поздравляю вас с ещё одной победой! Вы покончили с прошлым, впереди у вас новая жизнь!.. Она принесёт вам много радостей!.. Идя по пути Ленина, вы обрели свободу. Слава Ленину!

Ему хлопали все.

Хамза прочитал свои стихи "Узбекским женщинам и девушкам". И снова ему аплодировала вся площадь.

Он подал сигнал, из красной чайханы к памятнику Ленину вышли пятьдесят учеников школы "Дехканин", недавно открытой Хамзой для самых маленьких жителей кишлака. В руках у каждого был красный флажок, на шее – красный галстук.

Дети выстроились перед трибуной и хором начали декламировать:

– Взошло солнце свободы! Не льются больше слёзы угнетённых! Наши отцы сожгли короны и троны, народ обрёл счастье!

Ленин наш отец – никого мы теперь не боимся!

А на трибуну вбежал Алиджан. Подняв руку, прося тишины, он громко начал читать стихи:

 
Сердца людей, измученных в борьбе,
Призвавший Ленин!
И нищих, и рабов в одно сплотивший – Ленин!
К последним схваткам нас зовущий правдой слов,
Тиранов и владык в бою разбивший – Ленин!
Пусть люди станут боевой горячею стеной,
Вздымая красный стяг – сказал народам Ленин!
Простой и ясный друг ведёт к свободе нас,
К победоносному труду, к богатству жизни – Ленин!
 

На площади перед трибуной раздались громкие аплодисменты.

– Эти стихи написал наш Хамза! – крикнул Алиджан.

Слушатели захлопали ещё громче.

А на одной из боковых улочек, круто поднимающейся вверх, невидимые с площади, стояли шейхи.

Шейхи не смотрели друг на друга. Молча, растерянно и злобно наблюдали они за торжествами на площади. Как необычно и шумно ведут себя некогда тихие, послушные и покорные им во всём шахимарданцы!

Было ясно – времена покорности и послушания прошли.

Хозяевами в кишлаке становились вон те люди, собравшиеся внизу на площади вокруг костра, в котором догорали последние остатки паранджей.

В одной из пристроек к мазару, в низком и длинном сводчатом помещении, сидели на небольшом возвышении шейх Исмаил и паломник из Гилгита. Между ними стоял низкий стол. На столе горела свеча.

Хромой дервиш только что вернулся с горной пасеки.

– Я имел встречи со всеми курбаши, – сказал он. – Нужно срочно менять план начала восстания.

– Почему? – удивился Исмаил.

– Пришла весна, – сказал Агзамхан, – но басмачи сейчас к активным действиям не готовы. Боюсь, что они не будут готовы даже к лету.

– Вы не преувеличиваете ваши опасения?

– Я бы хотел их преуменьшить, но надо смотреть правде в лицо. Надо быть реалистами. Басмачи из-за длительного бездействия потеряли боеспособность. Кроме того, их просто очень мало, вопреки сделанным в прошлом году заверениям господина Назири о том, что в течение зимы численность банд будет в десять раз увеличена... Спрашивается: куда же ушли английские фунты, которыми мы как из лейки поливали все эти годы ваше подполье? Могу ответить на этот вопрос: они потрачены руководителями подполья на личные нужды... Нет, вы бы только посмотрели на эти пещеры, в которых живут курбаши! Они увешаны коврами, басмачи едят на золоте, пьют из серебра, в их лагерях полно баб... Что они смогут сделать, когда спустятся в Ферганскую долину? Их перестреляют, как куропаток, войска ОГПУ, не говоря уже о регулярных частях Красной Армии, которые просто раздавят их.

– Что вы предлагаете?

– Нужен эмоциональный взрыв. Нужно широкое народное возмущение.

– А именно?

– Придётся ещё раз разрушить гробницу. Или сжечь.

– Вы с ума сошли! Это же святыня!

– Гробницей придётся пожертвовать. Вы, кажется, специалист по таким операциям?

– Как вас понимать?

– Ладно, не обижайтесь, шейх. Это была шутка... Когда приезжает Миян Кудрат?

– Я жду его со дня на день.

– У меня к вам один личный вопрос... В случае необходимости вы готовы бросить всё и уйти в горы?

– А моя семья? А жёны, дети?

– Понятно... Тогда я перехожу к самой главной части нашего разговора. В эти дни, в горах, я пересмотрел своё отношение к убийству Хамзы. Он должен быть уничтожен. Этого требуют наши оперативные интересы. Хамза – сильный лидер. Пока он здесь, мы лишены возможности поднимать восстание. Хамза может сорвать начало, то есть предотвратить религиозную вспышку... Его убьёт Шадман. Вам необходимо внушить ему, что Хамза лишил чести его дочь Санобар. После этого Шадмана тоже следует убрать. А в кишлаке с помощью шейхов распространить слух, что Шадман убил Хамзу как оскорбленный отец. Этой версии должны придерживаться все, когда начнётся следствие.

В таком случае вы сможете остаться здесь со своей семьёй, жёнами и детьми. И упорно проводить одну и ту же линию – Хамза убит не на религиозной почве, а из чувства личной мести... Вас судить не будут. Вы слишком крупная фигура. А чтобы Советской власти было кого посадить на скамью подсудимых, принесёте в жертву аллаху двух-трёх шейхов. Обещайте им приобщение к лику святых. Пускай пострадают за исламскую веру... А когда всё уляжется, начнёте восстанавливать свою власть над Шахимарданом.

– Я вас понял. Мысль об убийстве из-за Санобар очень удачна и реальна. Хамза в последнее время стал заниматься с ней музыкой, они часто остаются наедине. Гиясходже удалось разжечь у жены Хамзы чувство ревности до такой степени, что она уехала из Шахимардана. Ваш замысел хотя и наполовину, но всё-таки удался.

– Уехала? Это замечательно! Хамза, оставшись без женщины, начал заглядываться на молодых девушек. Тем более они теперь ходят без паранджей... Версия оскорбленного отца становится предельно убедительной.

– Когда вы хотите, чтобы я начал готовить Шадмана?

– Сегодня. Немедленно. Мы не можем терять ни одного дня, ни одного часа. Я буду присутствовать при этом. Посылайте за ним. И пускай поторопится!

Шадман-ходжа робко вошёл в гробницу. Прямо за могильной плитой, грозный, как сам аллах, стоял в длинном златотканом халате и в огромной, как всегда, белой чалме на голове шейх Исмаил. За ним шеренгой расположились все остальные шейхи.

– На колени, поганый! На колени! – загремел Исмаил. – Сейчас будешь проклят на веки вечные!

– Шейх мой! – смиренно опустился на колени Шадман-ходжа. – В чём моя вина?!

Боевое настроение Шадмана-ходжи, возникшее тогда, когда он узнал, что шейх дважды получил с него долг, давно прошло.

– Что ты делал в доме невера Хамзы?

"Как он узнал? – в ужасе подумал Шадман. – Неужели он действительно всевидящий и всеслышащий?"

– Я пил у него чай.

– О чём вы говорили?

– О моей дочери Санобар...

– А знаешь ли ты, презренный, что безбожник Хамза опозорил твою дочь? Что полагается за это по корану?!

Шадман растерянно моргал, не зная, что ответить. В голове у него не укладывалось сказанное шейхом.

– Всевышний избрал тебя саблей мести. Ты должен отомстить за дочь!

– Я, грешный, стал для всевышнего саблей?! – разинул рот от удивления Шадман-ходжа, – Я недостоин этого!

Шейх обернулся назад:

– Оставьте нас!

Все вышли.

Исмаил смотрел на Шадмана печально и ласково.

– Сбившийся с пути истины, раб божий! Ты сам знаешь, по какой дороге надо идти. Проси убежища у святого Али, умоляй его!

Шейх, взяв Шадмана за руку, поднял его и подвёл к могильному камню. Почувствовав покорность, сказал властно:

– Клади поклоны! От всей души! Умоляй святого Али помочь выйти на правильный путь!

Шадман-ходжа покорно приник глазами к подолу чапана шейха, поцеловал его руку.

– О святой Али-Шахимардан, духовный глава всех сирот и бедняков, – смиренно начал Шадман-ходжа, когда шаги шейха, оставившего его одного, затихли. – Об одном тебя умоляю. Прости прегрешения моей дочери Санобар, ещё не ведающей многого. Подари ей долгую жизнь и счастье праведное. За все ее грехи накажи лучше меня. Если придётся принести себя в жертву, я буду рад сделать это. Святой Али, и ты ведь был отцом, ты можешь понять боль души моей...

В могиле послышались тяжкие вздохи. Шадман-ходжа в ужасе отпрянул назад.

– О святой Али! О святой Али! – бормотал он.

– Долг и честь для мусульманина защищать исламскую веру... Тот, кто забывает об этом, проклинается на веки вечные! – раздался голос из могилы. – Шадман сын Гуляма, спроси у своей души, истинный ли мусульманин ты?!

– Всю жизнь, как истинный праведник, я молился богу, выполняя все предписания религии, – прошептал Шадман-ходжа.

– Шадман сын Гуляма! – снова донеслось из могилы. – Знай и ведай, что ты стал тем самым праведным мусульманином, которому доверено исполнить волю всевышнего. Ты теперь меч избранных во вселенной!

Голос был слишком знакомый, слишком человеческий. Шадман-ходжа с подозрением взглянул на могильный камень.