Текст книги "Героинщики (ЛП)"

Автор книги: Ирвин Уэлш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 46 страниц)

– Если бы я мог сам себя обслуживать, то никогда бы из дома не выходил, – говорит

Гогзги Рэйми.

– Ты так дома сидишь все время, Гордон. Ты – как старая бабка, которая дома разводит хомячков ...

Мы все тихонько посмеиваемся, когда он это говорит, потому Гогзги и на самом деле такой. В старину у меня бы уже голова за несколько недель кругом пошла!

– А ты, новичок, – обращается ко мне Сильвия, – ты милый.

Я догадываюсь, что она флиртует со мной только для того, чтобы позлить Форрестера, которого это очень бесит, но не могу отказать девушке. Мы немного треплемся ни о чем, а потом начинаем лизаться. Ее губы кажутся мне мертвыми, но от близости с ней мне как-то уютно, мне ни с одной девушкой не было так спокойно и тепло. Мой язык изучает каждый миллиметр ее рта, я прохожусь по ее зубам и деснах, но несмотря на эту интимность я чувствую себя несколько обособленным, меня это совсем не возбуждает. Однако с стороны это выглядит совсем по-другому, потому что мы вдруг слышим крик:

– Блядь, Сильвия, ты – обычная натуральная уебина!

Мы прерываемся и видим, что прямо над нами нависает разъяренный Форрестер; он никак не может вытянуть руку со своих редких волос.

– Нельзя так обращаться с леди, – прерываю его я.

Действительно, это прозвучало довольно странно – уебком можно назвать парня, но с девушкой это слово совсем не вяжется.

– А ты убирайся отсюда нахуй!

Блядь ...

Я пытаюсь встать на ноги, но я зажат между Мэтти и Сильвией, а если учесть то, что героин еще не выветрился из моего организма, то мне вообще было очень сложно двигаться. Я опираюсь одной рукой на колено Сильвии, обтянутое тоненькими черными леггинсами, и ногу Мэтти в грубых джинсах, но тот с проклятиями отшатывается от меня, что я к нему присоединяюсь, как к женщине.

– А что в тебе хорошего, Сильвия? Только героин. Больше ничего, вообще. Скажешь, нет?– Спрашивает Форрестер тихим брезгливым голосом.

– Что с тобой спорить, – отвечает она.

Я сжимаю ее колено и кричу на него:

– Успокойся, блядь, пидор!

– Так, хватит, – присоединяется ко мне Эли.

– Кто ты, на хуй, такой? – Форрестер не обращает на девушку никакого внимания, сосредоточившись на мне.

Я снова хватаю Сильвию за ногу.

– Брюс Вейн, блядь, – отвечаю я.

По комнате слышать смешки.

В отчаянии Форрестер толкает один из моих кроссовков, и я без малейшего спешки, как в замедленной съемке, встаю на ноги и оказываюсь нос к носу с моим визави.

– Леди, спокойно. Не надо усугублять, – встревает Рэйми. – Прошу вас.

– Ребята, из вас обоих бойцы никакие. К тому же, оба под герой, – кричит нам Гогзги, напоминая о реальной ситуации.

Мы с Форрестером добродетельно делаем вид, что нам стыдно, и здесь мы содрогаемся от мысли, осеняющей нас обоих одновременно. Теперь наши разъяренные взгляды направлены на Сильвию.

– Иди ты на хуй, сучка ебаная, – говорит он, вращается на каблуках и покидает квартиру, хлопнув напоследок дверью. Когда я снова падаю на диван, я слышу, как он топает по лестнице.

– Спасибо, – кричит она ему вдогонку. Затем возвращается к присутствующим, в ее глазах заметна мольба: – Что же мне, его разрешение на все нужно? Он мне не отец, а замуж я за него никогда в жизни не пойду!

– Я у отца никогда не спрашивал, с кем мне можно, а с кем – нет, – холодно замечаю я.

– Рада за тебя, – говорит в ответ Сильвия, а Эли уже не может сдерживать смех.

– И я тоже ... – бурчит Мэтти. – Только у матери.

– Это – хорошие манеры, – пожимаю плечами я.

Рэйми смотрит на Эрика Тюлиса и прямолинейно предлагает ему:

– Слушай, а может, ты мне отсосешь?

На мгновение все растерянно замолкают, а потом мы все взрывается хохотом, чуть вниз не валимся. Начинается новый раунд пустых разговоров, но весь этот напряг меня совсем достал, я откидываюсь назад почти без сил. Слышу, как Гогзги спорит с одним или даже с двумя подонками в углу о людях, которых я не знаю, кто-то из них вспоминает Кайфолома, и они начинают обсуждать его.

Следующее, что я помню, это то, как я оказываюсь в холодном такси вместе с Мэтти, Гогзги, Лесли и Сильвией, мы едем домой, в Лейт.

– Ты слышал, что случилось с мамой Эли? – Спрашивает Лесли.

– Нет, нихуя такого не слышал ...

Рука Сильвии оказывается у меня на колене.

– У нее серьезное заболевание «р».

– Рак? – Не верю себе я.

– Ага ... – брезгливо говорит Лесли, будто одно только название может заразить тебя этой болезнью. – У нее рак груди. Ей сделали двойную мастоктомию, но все равно ничего не получилось. Это – конец.

– Двойная мастоктомия ... блядь, они ей обе сиськи отрезали? – спрашивает Мэтти, и я не удерживаюсь от того, чтобы заглянуть в глубокое декольте Лесли.

Лесли дрожит и кивает.

– Бедная, – говорит Мэтти. – Самое ужасное то, что это ей не помогло. Сука, как же это плохо, когда тебе отрезают обе сиськи, а потом говорят, что ты все равно умрешь? – Рассуждает он вслух с какой-то нездоровой веселостью, а потом вдохновенно добавляет: – Слушай, а у матери толстяка Кизбо, Мойры Юл, то же самое было, Рентс?

– Да, но она выздоровела, операцию сделали вовремя, – отвечаю я. А Сильвия шепчет мне на ухо, что у меня хорошие ягодицы.

– Да, только она совсем сошла с ума, взбесилась на ебаных попугаях, – смеется Мэтти.

Я резко смотрю на него, чтобы он закрыл рот, а потом глажу Сильвию по бедру. Мама Кизбо действительно стала странно себя вести: натаскала всех этих птиц домой, но нельзя говорить о домашних делах своего друга таким ужасным образом. Надо отдать ему должное, этот подонок не стал развивать эту тему.

– А кстати, где Эли? – Спрашиваю я, внезапно волнуясь из-за того, что ее нет с нами.

– Да, блядь, она же с Рэйми к Джонни поехала, – говорит Мэтти.

Гогзги высунулся в окно и выдал странный стон.– Пытался, блядь, рассказать мне о Дохлом ... – пробормотал он. – Знаю я этого ебаный Кайфолома ..

Я чувствую, как у меня в штанах встает.

– Ты в игре? – Шепчу я на ухо Сильвии, чувствуя слабый запах сигарет и дешевых духов.

– Если ты ведешь, – улыбается в ответ она.

Мы с Сильвией выгружаемся в самом конце Уока, потом идем к Дьюк-стрит, а затем – до Локенда, к ней. Она называет свой район Ресталрогом, но на самом деле это – лишь жалкий Локенд. А я ненавижу это место. По моему мнению, этот квартал великоват. Он кишит маньяками, которые так и норовят порвать тебе пасть. Я шел по улице и вздрагивал от каждой ночной тени, особенно учитывая то, что я собирался трахнуть одну из местных телочек, но когда рядом с нами останавливается такси и из него вываливается толпа бухих мужиков, которые вразвалочку направляются к нам, я странным образом избавляюсь всех страхов.

Их главарь холодно улыбается Сильвии, заинтересованно пробегая по взглядом по ее лицу, а потом обращается ко мне:

– Ты – дружок Бэгби? Братюня Билли Рентона?

Я впервые вижу этого подонка, но помню из рассказов Франко, что он за птица.

– Мистер Чарльз Моррисон.

– Что? – Он таращится на меня, раскрыв рот.

– Рад познакомиться. Слава спешит впереди тебя.

Моррисон потрясен. Он обижен, почти страдальческий вид, будто хотел остаться неузнанным. Подходит его крепкий кореш:

– Что такое с этим пиздюком?

Я и глазом не веду в сторону других, тем более не собираюсь говорить с ними. Значение имеет только Чарльз, я не свожу с него глаз ни на минуту. Его лицо белое как мел, но нельзя не оценить его невероятное достоинство и грубую красоту под оранжевым светом фонарей. Затем он морщит лоб, в его глазах появляется угроза, и я впервые начинаю волноваться. И здесь он объявляет:

– Хорошо говоришь!

Кажется, ему действительно все понравилось. Я стою с этими мальчиками-зайчиками минутку, а потом чувствую, как Сильвия тянет меня за рукав. Этот жест не проходит внимания Моррисона.

– Лучше иди, друг. Долг зовет, да? – Он сочувственно посмеивается. – Еще увидимся.

Нас отпускают, и мы направляемся к подъезду Сильвии и скрываемся в квартире. Я действительно произвел на нее впечатление: сначала – своим противостоянием Форрестеру (не то, чтобы это было очень опасно, но все же), затем – схваткой с Чаком Моррисоном (а это был довольно рискованное мероприятие).

– Ты совсем не боялся, – шепчет она в восторге.

– Нет, мне было страшно каждый раз, как я рот открывал, – признаю я, но такие признания приводят обычно к нужному результату.

Пожалуй, я сделал все правильно, потому что она, ни на секунду не задумавшись, ведет меня в спальню. Я за всю жизнь не видел такого количества одежды: она лежала на полу, висела на шкафах, торчала из чемоданов и вещевых мешков. Но с постели одежду безжалостно сбросили, на нем оказался я, мы снова начали целоваться, потом раздеваться. Сильвия сначала потянулась за желтой ночной рубашкой, сильно поношенной сверху, и сначала собиралась ее надеть, но потом мудро отвергла эту идею. Застенчивой эту девочку точно не назовешь; она берет в руку мой член и зачарованно смотрит на то, как он твердеет в ее руке. Отодвигает крайнюю плоть и рассматривает головку. Мои пальцы пробегают по волосам, которые окружают ее темную, влажную щелку, она выпускает мой пенис, садится на меня, и мое сердце пускается в пляс от ощущения целостности, что мой член оказался в конце концов дома.

Мы трахались просто клево. Она как бы и не была под кайфом, но я несколько застопорился, поэтому был не слишком причудливым, я лишь пытался сделать все как надо, и сам хотел сильно вспотеть, чтобы наркотики скорее оставили мой организм. И это было прекрасно, я совсем не чувствовал боли в спине. Пожалуй, все дело в наркоте, так как хотя мне и удавалось поддерживать стояк, но было не так, несмотря на то, что я дал «положительный результат», как это называет Кайфолом.

И леди тоже достигла «позитивного результата».

Но потом мне пришлось сделать то, до чему, как мне раньше казалось, я никогда не опущусь – симулировать оргазм. Я застонал и напряг все тело. Кто– кто, а она может не беспокоиться по поводу того, что к ней не попала моя сперма (пользоваться гандоном у нас не было времени). Вдруг я холодею, понимая, что Бэгби сейчас в баре с тем мудаком Пилтоном. Хотя я все еще под кайфом, он не найдет на мне следов от укола, «прокатит», как любил говорить один наш старый учитель естествознания, мистер Уиллоуби.

– Извини ... э-э-э ... – спрашиваю я. – Ты принимаешь таблетки или что-то такое?

– Да, но что-то ты немного поздно об этом спросил, парень.

– Извини, надо было раньше об этом позаботиться. Момент страсти, он такой.

Она с недоверием поднимает глаза вверх и зажигает сигарету, потом предлагает мне затянуться. Я отказываюсь, и она никак не может понять, что это со мной происходит. Огонек на конце сигареты освещает ее худое лицо с острыми чертами. Такой тип лица у меня всегда ассоциируется со старыми девами. Она выглядит точно, как они.

– Майки всегда ревновал, когда я даже просто разговаривала с кем-то. Он – как бешеная собака. Это невыносимо. Не то чтобы я его высоко ценила, мне нужно что-то значительно проще.

Форрестер, действительно, мудила, но никому не нравятся те, чей девиз «возбудим, но не дадим », а эта красотка, могу сказать с уверенностью, мастер этого дела. Кому же понравится слушать чей-то лепет о том, что «они еще никогда не трахались »... Поэтому я одеваюсь и выхожу в ночь, ссылаясь на то, что мне завтра рано идти на работу.

Когда я возвращаюсь домой, Кайфолома еще нет. Я снова раздеваюсь и рассматриваю свое тело в зеркало в полный рост. Перевязываю себе конечности и ищу, где у меня лучшие вены. Достойными внимания я признал вены на ногах, одну хорошенькую нашел на руке, в области локтя, и одну – на запястье. Их можно найти в одно мгновение. Опять бешусь от того, что меня оставили за бортом.

Доносится звук домофона, уже совсем поздно, около двух часов ночи, поэтому я открываю сразу, решив, что это – Кайфолом, который просто забыл ключи дома. Но это Кочерыжка с обедом на вынос. Он совсем никакой, рассказывает, что его уволили с работы, где он работал с тех пор, как закончил школу.

– Пива хочу до смерти, пойдем в «Гуччи» на последней танец, что скажешь?

Стыдно говорить, но я уже устал от «Гуччи». Плохой знак: «Гуч» и «Истер-род» – это единственные храмы духовного просвещения, которые остались в этом городе. Я отвечаю, что я под кайфом, кроме того, пока мы доберемся туда, клубы уже закроются.

Он видит жгуты у меня на столе, качает головой и тяжело вздыхает:

– Я многое пережил, парень, но однажды, на пляже Портобелле, я провел черту между собой и, типа, наркотиками.

– Я только курю, – сообщаю я. – Да не будет никакого привыкания. И это клево, друг, лучшие ощущения на земле. Ни о чем не беспокоишься, все настолько охуенно ...

– Я бы тоже не против попробовать.

С друзьями нельзя торговаться. Поэтому я беру героин и трубку с фольгой (а я уже достаточно хорошо натренировался с ними у Форрестера), и мы зажигаем. Иногда в легкие вместе с грязным дымом попадают крошечные частицы алюминия, а голова становится невероятно тяжелой, и мою душу охватывает эйфория, которая приходит, как солнечный свет. Кочерыжка своей кривой улыбкой и отупевшими глазами выглядит, совсем как мое отражение в зеркале, и в головах наших бьется одна только мысль: Пусть все идет на хуй. Садясь на диван, я говорю ему:

– Кочерыжка, это все – одно большое приключение, после которого я буду чист в Европе, а потом вернусь в универ.

– Приключение ... – вздыхает он, пытаясь преодолеть рвотные позывы, потом уступает им, и густая желтая рвота льется на пол и попадает прямиком в пакет с обедом.

Голландский вяз

Она опаздывала и знала, что так и ей не удасться произвести впечатление в первый день на новой работе. Зря она пошла вчера гулять, но после того, как она пришла к родителям в гости, Элисон хотела только одного – забыть весь этот ужас. Тот страшный момент, когда мама кашляла и липкая кровь оставалась на ее платке. То, как они замерли на месте, мама, папа и она, увидев темную красное пятно у матери на руке. Но самое ужасное в этом всем то, что у Сьюзан Лозински появилась маска вины на лице. Она просила прощения, порывисто сообщая своей старшей дочери и мужу страшную новость:

– Кажется, оно возвращается.

У Элисон оставался впереди целый свободный день после того, как утром она сходила в бассейн. Она заглянула и к родителям, жалея о том, что проводила с ними меньше времени, чем нужно, с тех пор, как переехала от них несколько лет назад. Ее младшеньких, Мхаири и Калума, не было дома, почему она была очень рада. Несмотря на напряженное бледное лицо, отец храбрился:

– Мы сделаем все анализы, и если это действительно он, только предположим, что это действительно оно, мы все равно прорвемся, Сьюзан. Мы переживем это все вместе!

У Элисон кружится голова, ей кажется, будто всему миру приходит конец.

Она остается еще ненадолго, отвечая в тон их подавленным голосам, которые чуть слышно будто с ней разговаривают из другой комнаты. Мать, которая сейчас выглядит такой слабой и больной, и отец, худой человек с усами, всегда такой щеголеватый; его обошел стороной кризис среднего возраста, кажется, что он заметно похудел исключительно из чувства солидарности с женой из-за этих ужасных новостей. Оно вернулось. Затем Элисон идет от них и возвращается в свою квартиру в Пилрозе. Она никак не может успокоиться, поэтому быстро убегает оттуда вечером. Встречается с двумя девушками, Лесли и Сильвией, которых не слишком хорошо знает. Они вместе посещают наркоманскую вечеринку в Мьюирхаусе, после которой она оказывается на Толкросс, у Джонни Свона на диване.

Джонни все время распускает руки, пытается соблазнить ее на эту ночь. Несмотря на то, что она одурманенная наркотиками и переживает душевное смятение, она приходит в себя и посылает его на хуй; она еще не настолько закумарена. Но потом он начинает так жалобно просить о сексе, что Элисон уже кажется, что она оскорбляет его до глубины души своим отказом.

Она уже готова уступить, лишь бы он закрыл рот, и вдруг понимает, насколько ужасным будет этот процесс на каждом этапе. В конце концов, он успокаивается и оставляет ее в комнате, а сам идет в спальню.

Она покидает этот притон на рассвете, возвращается к себе домой, принимает душ, а затем направляется к месту своей новой работы – в зал заседаний городского совета.

В течение продолжительной болезни матери Элисон научилась отвлекаться. Хорошим способом переключиться на другое стал кружок поэтов Эдинбурга. Особую привлекательность этом кружке добавляло полное отсутствие мужчин. Она посещала собрания вместе с подругой, Келли, пока ее последний бойфренд Дес не почувствовал угрозу и не заставил ее прекратить посещать эти мероприятия с подругой, сделав из нее посмешище. Сейчас ей очень не хватало Келли, такой счастливой и светлой души, чьего хрупкого экзоскелета не хватило для того, чтобы помешать Десу разрушить их дружбу. Она вообще всегда убегала от проблем, всегда следила за каждым неуместным словом, которое позволяла себе сказать. Впрочем, таким был ее выбор, и Элисон продолжала посещать кружок сама.

Компания тамошних девушек не производила на нее какого-то невероятного впечатления. Большинство из них имели вполне очевидную сексуальную ориентацию, и только несколько искренне ненавидели мужчин через собственный плохой опыт. Но Элисон видела, что не все они усвоили урок, а потому были обречены найти себе новую пару, очередного женоненавистника и пьяницу, который поднимет свои яйца с барного стула только для того, чтобы пойти с последней шлюхой. У каждой из тех девушек был свой собственный Дес; действительно, очень жаль, что Келли встретила его.

Однако некоторые группы Элисон вообще не нравились: те, которые искренне считали себя настоящими поэтессами.

Однако большинство женщин ей все же нравились. Это был своеобразный эксперимент в ее жизни. Она мало знала структуре стихов и хокку, а также после того, как провела ночь с девушкой по имени Нора, не смогла присоединиться к рядам лесбиянок. Когда Нора работала языком внизу ее живота, было довольно приятно, но потом Элисон могла думать только об одном: когда же будет член. Впрочем, было очевидно, что этого она не дождется, поэтому она возбудилась, все ее тело охватило напряжение, она понимала, что просто зря тратит свое время. По крайней мере, Нора не была эгоисткой, потому что сразу поняла, что происходит, подняла голову и спросила: «Это не для тебя, да?» Элисон должна была признать, что так и есть. Она неловко чувствовала себя из-за того, что не может сделать ничего приятного в ответ. От Норы пахло тяжелым ароматом мускуса, который напоминал девушке о менструации.

Нора ни на чем не настаивала, но в следующее воскресенье сообщила Элисон, что «нашла выход». Отказаться при этих условиях было как-то неудобно, и Нора принесла дилдо и страпон. Он был просто огромный, и когда она начала пристегивать его к себе, Элисон не удержалась и рассмеялась. Затем она уговорила себя попробовать дилдо в деле, поскольку, по словам Норы, так никогда не оценишь его эффекта. Они попытались, и Элисон смогла честно признать, что в ней нет ничего от древней Сафо.

Только Элисон попала в дубовые стены зала заседаний, подавленная жарой на улице, у нее на теле проступили мурашки от одного вида всех этих занятых, решительных людей, и вдруг она почувствовала отвратительный запах, который доносился от ее подмышки, несмотря на утренний душ и шариковый дезодорант. Бля. Наркотики и дешевый алкоголь. Вымываешь его вымываешь, а запах всегда возвращается.

Она спряталась в углу зала, заполненного только на две трети, и присела на скамью. Ее новый босс, Александр Мар, как раз направлялся к небольшому помосту и устраивался за кафедрой. Оценив его светло-серый костюм и модную стрижку, Элисон обнаружила, что новый босс произвел на нее настоящее впечатление. Он был слишком хорошо ухоженный, его выбритое лицо вообще напоминало ей о геях, но он вел себя с какой-то спортивной агрессией, что возвышало его до уровня гетеросексуала.

– Меня зовут Александр Мар, и я начинаю свою работу по охране зеленых насаждений, почему – сам не понимаю, – начинает он, вызывая неизбежный вежливый смех аудитории.

Он уже слишком давно научился использовать такое смешное совпадение собственной фамилии с родом его занятий как деловой прием. Когда аудитория затихает, он продолжает вполне серьезно и несколько холодно:

– Не хочу разыгрывать перед вами мелодраму, – тут он окидывает взглядом притихших слушателей, – но я пришел сюда, чтобы поставить вопрос об ужасной чуме, которая неизбежно нависла над нашим прекрасным городом.

Прекращается даже маленький шорох, он привлек к себе внимание всех и каждого, даже Элисон, которая до этого думала, не пересесть ей немного ближе от сквозняка.

Он достаточно грамотно излагал свою точку зрения, сосредоточив внимание присутствующих на слайдах информации. Вот он показывает какое-то огромное темное насекомое, вид спереди. Своими длинными лапками оно как бы вызывает на бой каждого в этой комнате.

– Это – Вязовый жук-короед, или Scolytus multistriatus. Это создание вызывает грибковое заболевание, смертельное для всех видов вязов. Пытаясь остановить распространение этой болезни, вяз покрывает собственную кору смолой, через которую в деревья не попадает вода и другие питательные вещества, в результате чего оно сохнет и умирает.

Он не шутит!

Прокручивается барабан проектора, и перед глазами аудитории возникает второй слайд. На нем изображено полностью пожелтевшее дерево.– Первые симптомы заболевания – это высыхание верхних ветвей деревьев и сбрасывание листьев летом, дерево в любой сезон выглядит, как осенью, – хмуро объясняет Александр. – Заболевание распространяется сверху вниз, часто охватывает даже корни, вызывает полную атрофию.

Элисон сидит на задней скамье зала заседаний. Положив ногу на ногу, она размышляет над кровожадными мыслями, которые всегда приходят во время тяжелого похмелья и помогают отвлечься.

Сверху вниз. К корням.

Затем внезапно, невольно вздрогнув, она начинает придумывать, что можно еще сделать для ее матери. Анализы. Еще химиотерапию. Сработает этот раз? Пожалуй, нет. Они заберут ее в хоспис или она умрет дома, а не в больнице?

Мама ...

У нее перехватывает дыхание. В панике она начинает задыхаться от этого устойчивого горячего воздуха в комнате. Слайды меняются один за другим, перед ее глазами возникают городские пейзажи Эдинбурга от знакомых садов Принс-стрит и ботанического сада к чужим, скрытых уголков города.

– Эдинбург – город деревьев и лесов: от величия природных лесных массивов Корсторфин-Хилл и Камма к разнообразию прекрасных видов растений наших парков и улиц, – доказывает Александр с приятной высокопарностью. – Деревья и лесные массивы имеют значимую ценность в пределах биоразнообразия, поэтому наша задача пользоваться современными возможностями для их воспроизведения и распространения природоохранного образования. Наша цель – сохранение многовекового пейзаж и большого количества видов, которые соответствуют нашим физическим, экологических, социальным и духовным потребностям. В Эдинбурге находится более двадцати пяти тысяч вязов; все они – неотъемлемая часть картины нашего города.

Когда Александр смотрит в лицо каждого слушателя, Элисон представляет своего нового босса маленьким мальчиком, который нерешительно смотрит в лесную чащу. Однако это ни в коем случае не лишает его величия, потому что он продолжает:

– Мы не можем ошибиться, потому что живем рядом с этим ужасом с тех пор, как его впервые обнаружили в 1976 году. Мы уже потеряли семь с половиной процентов от общего количества вязов. Сейчас мы должны сосредоточить свои усилия на оздоровлении зеленых насаждений, при условии, что мы признаем, что вязы Эдинбурга находятся под угрозой.

Именно в таком положении была ее мама. Помешана. Поражена ужасной болезнью. И она обвиняет в этом себя. Она чувствует себя так, будто это она бросает нас, что это она ошиблась.

На следующем слайде – изображение группы рабочих в спецодежде с пилами в руках, которые вырубают лес. Александр показался Элисон столь печальным, будто он провожает в последний путь дорогого друга. На другом снимке можно увидеть несколько спиленных деревьев в огне, густой черный дым тянется к голубовато-белому небу. Элисон вспоминает последние похороны, на котором она была.

Провожали Гэри Маквей из школы, он погиб на Ньюгейвенской дороге, за рулем украденной машины, совсем пьяный. Он был молодой, популярный, красивый парень, но у него в жизни случился такой неприятный поворот. Сейчас она представила себе его разбитое тело, которое сожгли в пыль в крематории, куда поместили его гроб. Мэтти, который работал тогда совсем недолго в Сифилдскому крематории, жизнерадостно рассказывал ей, что в крематории тело сжигается не полностью, служители должны проводить останки через специальный прибор, чтобы разрушить все упрямые большие кости: таз и череп.

Мама ... дорогая мамочка ...

Александр взглядом мессии обводит это множество советников, спикеров, рабочих и журналистов, потом поднимает голову и обращается к заинтересованным гражданам, которые сидят в галерее для публики.

– Усиление контроля за заболеванием голландских вязов с помощью проведения политики их оздоровления, распиливания и сжигания – это жизненно важный этап для содержания этой болезни на контролируемом уровне, что позволит нам постепенно заменить вязы другими видами.

Элисон думала о маме, как и могла бы играть с внуками, которых однажды подарили бы ей дети, когда Александр показывает слайды, на которых сажают новые деревья. Вдруг ей становится интересно, есть ли у него дети? Почему у нее такое впечатление, что есть, она вспоминает, что он говорил что-то такое. После собеседования, когда ей назначили встречу, во время которой они пили кофе и общались на разные темы.

– Политика безжалостной вырубки больных деревьев и озеленение территории новыми – это лишь один из способов сохранить пейзаж нашего города, – усмехнулся он, завершая презентацию на позитивной ноте и искренне благодаря аудиторию. Казалось, все прошло хорошо и ему удалось повлиять на «сердца и разум» этих людей, как он рассказывал ей накануне. Рекреационный комитет уже принял решение о новой политике, и сейчас оставалось только последнее выступление перед полным составом совета в следующее воскресенье, когда будут привлечены дополнительные правительственные ресурсы.

Когда он сходит с платформы, Элисон видит улыбку Александра: короткая и деловая, теплая и сострадательная, иногда добавляется немного застенчивости и легкомыслия, что воспринимается на «ура» благодаря его удачной презентации новой политики, которую вот-вот начнут воплощать в жизнь.

Когда она в конце концов попадает в его поле зрения, он общается с каким-то мужчиной почти преклонного возраста. Его лицо невероятно красное, будто его заранее покрасили, и этот неожиданный впечатляющий эффект только усиливается благодаря его серебристыми волосами и яркой желтой рубашке.

– Элисон, – улыбается Александр, когда она подходит к ним, – это – член местного совета, мистер Маркленд, председатель рекреационного комитета, – говорит он. Затем возвращается к человеку-фонарю: – Стюарт, это – Элисон, наш новый работник административной поддержки. Ее прислали из КБС.

– Как там сейчас королевский бас? – спрашивает мистер Маркленд.

– Все хорошо, – улыбается Элисон, которой сразу начинает нравиться этот человек, потому что он принял популярное разговорное название Королевского Бассейна Содружества, что звучало гораздо приятнее, чем слишком сухое название колледжа, употребленное Александром. – Я только начала работать на Александра, меня закрепили здесь на стажировку на год.

– Пойдем, пообедаешь вместе с нами, – предложил Александр. – Потом я повезу тебя в город, покажу очаги заболевания голландских вязов.

Они поехали через парк по Королевской миле к винному бару. Это был последний день фестиваля, потому узенькая улочка была забита посетителями, которые смотрели спектакль на мостовой. Пока они добрались бара, у Элисон уже были полны руки флаеров восьми различных спектаклей. Александр тоже взял несколько, но Стюарт Маркленд отгонял от себя всех молодых студентов с убийственным равнодушием человека, который все это уже видел. Однако он мгновенно оживился, когда они зашли в сам бар, буквально потирая руки от восторга, увидев свой столик в углу.

Уделяя гораздо больше внимания вину, чем еде, потому что ее желудок, казалось, уменьшился до совсем крошечных размеров, Элисон все же заставила себя съесть хоть что-то, вспомнив, что у нее и крошки во рту не было за последние два дня. Стюарт Маркленд наслаждался и тем, и другим. Он по-волчьи улыбался им, запихивая в рот котлету по-киевски, а затем вытирался салфеткой.

Александр заказал себе бокал красного вина и перешел к серьезным темам.

– Мне не нравится, когда в деловой переписке используют аббревиатуру «ГЗВ». Я уже говорил об этом Виллу Локхарту. Если все привыкнут к ней и начнут употреблять везде, это будет оказывать самое гнусное впечатление. Нас заставляют отходить от собственных целей, Стюарт, – обращается к нему, пытаясь привлечь его особое внимание к своей точке зрения.

– Да, – ворчит Маркленд с набитым ртом.

– «Голландский вяз» звучит сильнее, – машет вилкой в воздухе Александр. – Пресса будет иметь большое значение в этой кампании, поэтому надо убеждать, что мы все поем одну и ту же песню, как можно скорее. Элисон, ты можешь отследить переписку подразделения и по делу голландских вязов вообще, возможно, привлечешь к этому внимание дипломатов.

– Поняла, – отвечает Элисон.

О чем это он, бля?

Маркленд обдумывает это, нахмурив густые брови. Несколько секунд ей кажется, что он просто смакует вино, но потом он спрашивает:

– Так когда эта политика свержения и рассадника вступает в силу?

– Моя команда уже работает. В темном Вест-Грентоне, у газового завода. Приступили вчера, – заканчивает Александр, почти задыхаясь от собственной хвастливой самоуверенности. Он знал, что нарушил правила, отослав их туда до того, как политику приняли, но ему очень хотелось казаться динамичным.

Он пристально смотрел в покрасневшие от выпивки глаза Маркленда, ожидая хоть на какую-то реакцию, поэтому почувствовал заметное облегчение, когда лицо того расплылось в улыбке:

– А ты время не теряешь. И я это серьезно, – говорит советник и – на радость Элисон и к нескрываемому замешательству Александра – машет рукой в сторону бара и заказывает вторую бутылку вина.

Когда ее приносят, Александр накрывает ладонью свой бокал и говорит официанту:

– Я за рулем.

Маркленд напоминает Элисон Чеширского кота из одной книги, которую она читала в детстве, когда он повернулся к ней со словами: