Текст книги "Героинщики (ЛП)"

Автор книги: Ирвин Уэлш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц)

– Ужасно, это вещество ...

И забилась в еще более сильных конвульсиях, чем раньше. Уже потом смогла смыть это со своего лица. Когда она вернулась, ее волосы были мокрые, потому что она полностью помыла голову. Помню, как сильно хотел ее тогда, как хотел оттрахать ее по самые уши. Хотя просто увидел ее с мокрыми волосами. Пришлось снова дрочить.

Но так не могло продолжаться вечно.

Когда мы в конце концов занялись сексом, это был настоящий ужас, впрочем, это совсем другая история. Мы уже очень долго не виделись, только иногда встречаемся случайно на вечеринках, чтобы послушать музыку, иногда занимаемся ужасным сексом. На самом деле ужасным. Мы оба зарекаемся, что этого «никогда больше» не произойдет, но всегда кто-то из нас, обычно она делает первый шаг.

Стиви Хатчисон вместе со своей подружкой разговаривают с моими мамой и папой. Затем он подходит ко мне шаркающей походкой, тяжело перенося вес с одной ноги на другую, и кладет мне руку на плечо:

– Держишься, брат?

– Да, Хатч, это просто надо пережить. Сам как?

– Заебала жизнь, – отвечает он с пламенем в глазах. – Уволился из Ферранти. Подал резюме в Маркони, что в Эссексе. Здесь уже нечего делать. Хочу только съездить в Лондон, купить хорошего крэка. Мибб там играет в группе, знакомые есть.

Здесь он стреляет взглядом в свою телку, Сандру-Чипс, которая болтает с Кизбо. Шалава, не пара она Стиви, мне кажется, что это она разбила нашу старую музыкальную группу «Выбритая монахиня».

– Не хочу ее бросать, – говорит он с скомканной улыбкой и, клянусь, подмигивает. – Это такое классное время.

Я улыбаюсь в ответ. Такое время, ну-ну.

– Ты здесь, Стивен? – подходит к нам Сандра с телефоном в руках.

– Да, о музыке болтаем, ты нас знаешь, – Стиви снова мне подмигивает, возвращаясь к ней.– Давай выпьем.

Они идут в бар, он обнимает ее за плечи, как я могу видеть со своего места.

Сандра-Чипс получила такое прозвище, потому что всегда жерла чипсы, когда встречалась и, соответственно, трахалась раком с Мэтти в Гудз-Ярд. Это было много лет назад. Да, стремно было Мэтти спать с девушкой, которая таскает чипсы у тебя из-под руки, когда ты входишь в нее сзади. Более того, мы всегда стремали ее по этому поводу. Однажды я ехидно попросил у Сандры чипсов, которые у нее всегда с собой, она раскрыла пакет, я взял себе один. Мэтти вдруг завопил:

– Ебаный в рот, Рентон!

Оказывается, я просто не знал, что все они – Бэгби, Нелли, Сейбо, ко всему, Гэв и другие – заняли очередь, кто первый попросит у нее чипсов, а я сорвал им все планы. Помню,Сейбо сказал тогда, слизывая коричневый соус с губ, когда мы вышли на Уок:

– Лучшая очередь на моей памяти, так и знай, блядь!

Франко пришел с этой Джун Крисхолм, за которой он наблюдает, пока она болтает с Хейзел. Этот нищий дает мне пинка по ребрам, со всей силой костяшек своего здоровенного кулака. Завтра точно будет огромный синяк, но так он выражает привязанность.

– На, выпей, – он передает мне бокал с виски. – Трудно тебе здесь, со всеми?

– Ага, – соглашаюсь я, делая скромный глоток.

Мой старик определенно смотрит на меня, будто хочет сказать: «Не повезло тебе что обе девушки здесь». Неодобрение с некоторым налетом облечения сочетаются в моем взгляде, кажется, я начинаю зарабатывать репутацию ухажера и мошенника.

Франко смотрит на Фиону, затем поворачивается ко мне:

– Познакомь нас, подонок рыжий.

– Фиона, это – мой друг, Фрэнк Бэгби. Можно просто Франко.

Можно просто Попрошайка. Можно – Говнюк. Или Генералиссимо. Или психованный Хуй. А я его боксерская груша, которая брала на себя все его пинки в «Виктории» в Лейте. ДУФ-ДУФ-ДУФ ...

– Привет, Фрэнк, – она протягивает ему руку, но он почему-то целует ее в щеку, этот мудак умеет удивить (без всякого злого умысла) сюрпризом – так держать, попрошайничает.

– Марк много о тебе рассказывает, – продолжает она.

Глаза Бэгби сразу вспыхивают:

– И что говорит? – Он заглядывает мне в душу, если, конечно, от нее что-то осталось.

– Исключительно хорошие вещи, – спокойно отвечает Фиона.

Рожа Бэгби расслабляется, даже становится похожей на человеческую, благодаря чуть заметной улыбке. Господи, она даже этого мудака сумела очаровать! Он обнимает меня за плечи.

– Мы лучшие дружки, ага, Марк? Знаю его с ебаных младших классов. С пяти лет.

Я напряженно улыбаюсь, делаю большой глоток виски, которое обжигает мне горло.

– Да, один из лучших друзей, – я на мгновение и сам верю в то, что говорю.

Сегодня я имею право на вольности, поэтому от души бью его в грудь.

Бэгби даже не заметил; он в своей стихии, всегда прекрасно чувствует себя на похоронах, как и все психопаты. Мне кажется, что ему просто нравится приносить в чужие жизни смерть и отчаяние, но на похоронах такие мудаки уже и так видят результат; им нечего здесь делать, поэтому можно просто расслабиться и получать удовольствие. Он притягивает меня к себе, мое лицо оказывается прямо перед его психованный рожей, я чувствую его горячий, темный, дымный аромат.

– А мы никогда с тобой не тусили вдвоем, даже просто пива не выпили так, чтобы без всей этой обычной ебаной суеты.

Потому что с тобой каждые посиделки заканчиваются избиением первого попавшегося мудака.

– Я в основном в Абердине, Фрэнк.

– Но ведь не все время, блядь. Видимо из-за того, что мы всегда кого-то пиздим на таких посиделках.

Мы? Ебаный подонок.

– Нет ... Мы всегда так весело проводим время, мы с тобой вдвоем.

– Лучше, бля, и не представить, – объявляет он Фионе, затем обводит одной рукой весь зал, другой прижимая меня еще сильнее:

– Ни у кого здесь нет такого чувства юмора, как у нас, да, парень? Ничего, блядь, им не объяснишь, простите за мой французский, – извиняется он и пытается пролить свет на наш уникальный стиль общения.

Хейзел слышит весь этот разговор и подходит к нам.

– Я записала для тебя кассету, то живое выступление «Joy Division».

– «Still»?

– Да.

– Клево, спасибо. Слышал, что на том выступлении они удивительно хорошо выполнили

«Сестричку Рэй», – вежливо улыбаюсь я.

У меня был этот альбом с тех пор, как он появился в продаже, но я не хочу ее расстраивать. Мы всегда записывали кассеты друг для друга, хотя Кайфолом и говорил, что это – проявление неприкрытой агрессии и эгоизма, но для нас это был своеобразный способ поддержки. Я уже вижу внутренним зрением, как на панельке кассеты написано аккуратным почерком Хейзел: «Joy Division»: «Still».

Повисает неловкая пауза, я улыбаюсь и допиваю виски, Хейзел виновато опускает голову, часто мигая глазами, извиняется и уходит в буфет. Я перехватываю взгляд Фионы, и у нас начинается новая волна вежливого общения: к нам подходят мама и папа, Кизбо, Мойра и Джимми, потом кто-то из маминых родственников, которые приехали, чтобы успокаивать ее и поддерживать.

Я вижу, как Элисон направляется в буфет, и перехватываю ее:

– Эли ... Очень жаль твою маму. Насколько все плохо?

– Я уже привыкла, – она резко улыбается, как ножом по сердцу. – Не думаю, что ей много осталось. Но спасибо, что спросил.

Она возвращается в бар, где стоят остальные девушки, и собирается уйти. Но вдруг останавливается, задумывается на мгновение и говорит:

– Келли просила передать от нее привет и сочувствие, она извиняется, потому что не смогла прийти. У нее экзамены на следующей неделе.

– Понимаю, – отвечаю я и смотрю ей вслед, когда она идет к Мэтти и Геву.

Вижу, как Фиона разговаривает с Томми и Джеффом, потому успокаиваюсь и подсаживаюсь к матери. На ней старенькая шляпа, потому что она не успела покрасить седые корни волос. Она снимает ее, белокурые крашеные локоны падают ей на лоб, а по лицу начинают течь слезы, смывая ее макияж. Горе выходит изнутри, и она плачет вслух.

– Иногда я думаю, что это сам Господь меня наказывает, – говорит она.

– За что?

– Я пошла против своей судьбы и вышла замуж за твоего отца.

С ее сухих губ вырывается струйку дыма. Ее впалые щеки и дикий взгляд свидетельствуют об истинном психическое расстройство.

– Ты действительно веришь, что Господь наказывает тебя за то, что ты, католичка, вышла замуж за иноверца?

– Да, да, верю! – категорически кричит она с фанатичным видом.

Она всегда жаловалась на то, что мы никогда не ходили на службы в церковь Девы Марии, Звезды Ведущей. Она разве что малого Дэйви туда пару раз водила, когда он был маленький и за ним было легче ухаживать.

– А что с папой? – Я посмотрел на своего старика, он сидел с Энди и своей уидживской семьей, бабушкой Рентон и своими братьями Чарли и Дагом; у меня закончился виски, и я поставил пустой бокал на стол. – Он – протестант, а малый Дэйви был его сыном. Поэтому нельзя сказать, что Господь несправедлив, он ненавидит вас обоих одинаково.

– Не говори так, Марк, нельзя ...

– А может – только предположим, – он вообще ни об одном из вас не заботится. Не думала об этом?

– Нет – кричит она, и я задумываюсь над тем, как хорошо быть Богом можно ненавидеть христиан, мусульман, иудеев и всех, кого сам захочешь. Даже – особенно – этих сторонников кастовых систем, ебаных буддистов.

Но мою эмоциональную вспышку заметили, я нечаянно привлек внимание нашей христианской общины.

– Ну-ка, Марк, остынь, – говорит Кенни, сразу подбегает папа со своими братьями и Билли.

Даг не такой фанатичный, но Чарли – обычный слепой сторонник своей веры, это он затащил Билли в свое сообщество, и отец знает это. Он смотрит на меня, как на Аида из царства теней. Уверен, Билли рассказал ему о моей «ручной работе» с Дэйви. Они обступили меня, как хищные животные. Я ищу глазами Франко, но он у бара, с Джун. Затем рядом со мной вдруг появляется Фиона, просит прощения за меня, с легкостью завораживая и их:

– Он просто расстроен. Милый мой...

Ебать мою волосатую жопу. Меня огорчает это дерьмо. Эти ебаный ирландские протестанты и их папы; босяки и неудачники, воспитанные остатками двух простейших и самых несчастных белых племен европейского христианского мира. Эти ехидные ярые паразиты знают интуитивно, что они – на самом дне мусорного бака, который найдет свой покой где-то в замерзших скалах Северного моря. Все, что они могут, – это думать, кого бы сделать козлом отпущения, кого бы обвинить в потому, что они оказались в таком плачевном положении. И болезнь моего брата оказалась для них настоящей возможностью, посланной Богом (христианским, как обычно). Однако они не хотели понимать, что малый Дэйви был намного лучше этих сектантов, больных спастическим параличом, потому что какую бы ангельскую одежду они не носили, какие баллады о верности или неповиновении они не пели на один мотив, все они – грязные нищие в лохмотьях, слабоумные от рождения.

Мама позволила нам с Билли помочь ей приготовить шоколадный пирог, на кухне, на втором этаже нашего дома в Форте. Мы так весело смеялись!

Вдруг закричал маленький Дэйви; агрессивно, требовательно, жестко. Мы с Билли смотрели на нее, в наших глазах читалось «брось его», но затем она, а за ней и мы безнадежно вспомнили, в каком мире живем. Мы медленно задышали в унисон, когда она побежала вниз по лестнице. И сразу засунули пальцы в шоколадную смесь, чтобы хоть как-то утешиться.

Я не расстроен смертью малого Дэйви. Когда я думаю о нем, у меня перед глазами возникает какая-то гротескная, уродливая картина. Вся соль в том, что внешне он был похож на меня: светлые рыжие волосы, белоснежная кожа, огромные голубые глаза. Мне всегда казалось, что люди говорят так, только чтобы подразнить меня, но это была правда. Бедный Билли всегда стеснялся того, что выглядел как приземистый темноволосый крестьянин со сросшимися бровями, только что приехавший с мидлотианских рудников, где работают все мои родственники мужского пола по материнской линии.

Ребенком я часто просил, чтобы отец повез нас с малым Дэйви и Билли к открытому бассейну в Порте. Мне там не нравилось только то, что там было очень холодно, и то, что Билли там совсем терял голову, превращался в подлинного психа, но мне все равно было там лучше, чем в лейтовских банях.

Мама кричит на Маргарет «Бендикс» Каррен, нашу озлобленную прежнюю соседку, которая считает, что мы воспользовались малым Дэйви, чтобы получить квартиру от жилищной ассоциации, а сами потом отдали его в центр ухода за инвалидами.

– А я говорю, перед тобой там сотни людей были в очереди на квартиру, Кэти ...

– Мы никогда не отдавали его в центр! Он умер в госпитале, в обычной больнице!

– Но теперь его нет, вы должны отдать назад дом! – отвечает она и смотрит на моего друга Норри, который работает в жилищной ассоциации. – А что он здесь делает? Это еще и по знакомству вы получили?

– Пошла вон отсюда! – кричит мама, а мой старик вместе с Олли Карреном, этим костлявым расистом, который выглядит как работник похоронного бюро, уже тут как тут, присоединяются к ссоре, и я решаю скрыться в баре, где Кочерыжка берет мне пинту пива. Я всегда старался избегать чужих конфликтов; мне больше нравится начинать собственные. Я смотрю, как Кочерыжка зовет бармена, и вдруг меня сзади занимают чьи-то руки. Сначала я думаю, что это Фиона, но потом вижу, что она болтает с какими-то моими родственниками, и начинаю гадать, что же за обстоятельства заставили Хейзел проявить свои чувства. Оборачиваюсь, и оказывается, что это – Никола Генлон.

– Просто захотелось тебя обнять, – говорит она, целуя меня в щеку.

Я спрашиваю себя, почему малый мудак Дэйви не дал дуба в прошлом году? Тогда не было всех этих проблем с телками, которые сейчас чуть в очередь не выстраиваются.

– Спасибо, Никки, мне очень приятно, что ты здесь.

Возвращается Кочерыжка с моим пивом; он всегда собачкой ходил за Никки, но она предпочитала кошку и собачку, которые жили у нее дома, в Сифилди.

– Будем, друг.

– Крепкое пивко, Марк, осторожно.

Я подмигиваю ему, и тут кто-то щиплет меня за зад, я уже не знаю, что и думать.

Но это всего-навсего Кайфолом слоняется рядом.

– Малая Никки слишком горячая для тебя, – шепчет он, когда я смотрю на Билли и Шэрон, которые пытаются успокоить наших родителей и Карренов.

Кайфолом продолжает наседать:

– Я оттрахал ее только для того, чтобы Кочерыжка обломился.

Последний как раз следует за девушкой с несчастным видом. Я игнорирую Кайфолома и ищу глазами Фиону. Она такая красивая, я хочу остаться с ней наедине. Но этот мудак и не думает с меня слезать, поэтому я говорю ему:

– Кажется, мне слишком плохо, чтобы слушать о твоих планах.

– Плохо из-за смерти брата-инвалида – это только часть твоей истории сегодня. Решающий момент заключается в том, что у тебя есть девушка.

– О чем ты?

– Ты уже, так сказать, занят. Телки видят тебя с Фионой, кстати, она – горячая штучка, хотя обычно тебе нравятся совсем худенькие, – говорит он, наблюдая, как она успокаивает моих родителей, когда Каррены в конце концов ушли. – Они видят, что ты можешь быть милым и вежливым, а потому липнут к тебе, сравнивая со своими нерадивыми кавалерами.

Поверить не могу, но кажется, этот мудила сделал мне комплимент.

– Это потому, что они видят во мне хорошего бойфренда?

– Точно тебе говорю, но они просто еще не знают, что у вас сейчас синдром молодоженов. Ты скоро сам превратишься в того же небрежного кавалера. Да это случается с нами всеми. Поэтому куй железо, пока горячо; когда у тебя появляется новая телочка, от которой ты без ума, самое время трахать все, что попадается на твоем пути.

Что-то обрывается у меня в груди, мой голос срывается:

– Но я не хочу, мне нужна только Фиона.

– Да, – самодовольно усмехается он, отправляя себе в рот маленький хот-дог, который давно уже валялся на его бумажной тарелке. – Это такой парадокс. Ты можешь только бороться с собой, применяя силу воли и доверия к своему стоячему хую, так было во все времена. Лучше позволь ему трахнуть все свои заботы, юный Скайуокер. Блядь, – вдруг осознает он, – ты мне еще и приплатишь за такой совет, другому парню я бы этого за так не рассказал. Слава Богу, ты такой заебанный, что утром ничего не вспомнишь.

Я понимаю, что этот парень на целые века старше нас. Мы – просто тупые маленькие мальчишки.

– Блядь, откуда ты все это знаешь?

– Меня жизнь хорошо научила. Опыт, наблюдение. Я вижу и слышу, даю волю всему своему диапазону эмоций, – объявляет он, ставит бокал на стойку бара и гордо уходит от меня.

Видимо, для него сегодня особый день, день его триумфа, но здесь мои размышления прерывает Норри Мойез, который подходит ко мне и заводит разговор о Каррен. Кажется, он ненавидит этих крыс так же, как и я, потому что они заебывают его в жилищной ассоциации относительно своего места в очереди. Мы быстренько придумываем план мести и радостно хохочем от добрых предчувствий.

Потом я нахожу Билли, он слоняется по залу с каким-то гнусным блеском в глазах. Он разговаривает уидживскими родственниками провожает Маргарет и Олли Карренов. Норри замечает это и тихонько исчезает.

– Как ты, брат? – спрашиваю.

От Билли воняет виски.

– А ты что, нового бойфренда себе нашел уже?

Во мне взрывается ярость, но я держу себя в руках. Я поднимаю глаза вверх:

– Держи себя в рамках приличий. Поддержи семью.

Мы оба замечаем, что к нам приближаются Фиона и худющий Джефф.

Если он утомил ее ...

– Ах ты бухая дрянь ... – вырывается у меня. Но я сдерживаюсь. – Ты – просто фантастичен! – говорю я ему.

– Что ты сказал? А? – закричал он.

Все пялятся на нас и подтягиваются ближе.

– Ничего такого, говорю, ты просто чудо, – равнодушно объясняю я.

– Марк ... – умоляет Фиона, хватая меня за руку.

Шэрон спрашивает Билли:

– Что не так, Билли, почему ты кричишь на Марка? Это же похороны Дэйви, Билли!

– Я и сам не понимаю, почему он из себя выходит, – протестую я с широко открытыми глазами, сама невинность.

Подходит Бэгби; его стеклянные глаза свидетельствуют о том, что он уже изрядно выпил, но ведет он (временно) трезво и умеренно. Упрек в его мрачном взгляде заставляет Билли заткнуться. Чарли и Даг забирают куда-то моего старшего брата, последний осуждающе смотрит на меня, грустно качая головой. Мне хочется рассмеяться, когда я вижу его тупую рожу. Вместо этого я подмигиваю Франко (люблю я этого подонка? Конечно, да!), беру пиво, спрыгиваю со стула и ручкой звонко стучу по бокалу:

– Пожалуйста, все, послушайте меня!

На меня смотрят со всех сторон, повисает тишина все, сцена моя

– Мы с малым Дэйви ... – говорю я и смотрю на изумленных родителей и старшего брата, – несмотря на его серьезную болезнь, имели особые отношения.

Я улыбнулся разъяренному Билли и продолжил:

– Мама с папой обеспечили ему нормальную жизнь, какую только могли; они всегда любили его, заботились о нем и, несмотря ни на что, желали лучшему для него. Он всегда приносил смех и радость в нашу жизнь. Такая страшная потеря! – добавляю я и прерываюсь, чтобы лучше рассмотреть стыд на высокомерном покрасневшем лице Билли. Вдруг мне хочется спать. Прямо здесь. Поэтому я глубоко вздыхаю, поднимаю бокал и объявляю:

– Выпьем за малого Дэйви!

Все присутствующие едва сдерживают слезы и выпивают, хором повторяя:

– За малого Дэйви!

Я счастливо падаю со стула в руки Фионе, и, ебать меня во все дыры, у меня на глазах проступают слезы, когда я вижу гордость и любовь в печальном взгляде мамы и папы.

Заметки об эпидемии №2

В правление лейбористов во главе с Джеймсом Калагани (1976-1979 гг.) инфляция и безработица выросли до рекордного послевоенного уровня.

Консервативная партия выдала агитационный плакат в духе времени, на котором изображены едва живые граждане, которые ожидают в бесконечной очереди, и слоган: «РАБОЧИЙ КЛАСС НЕ РАБОТАЕТ!».

После избрания Маргарет Тэтчер на пост премьер-министра весной 1979 гадауровень безработицы колебался между 1,2 млн и 3,6 млн, и в течение трех лет оставался на отметке около трех миллионов до 1986 года.

В тот же период уровень застойной безработицы превысил отметку в один миллион.

По оценкам специалистов, конкурс на одну вакансию составлял тридцать пять человек.

Тогда же произошла замена полной занятости работой на неполный рабочий день и курсами в колледжах (часто вечерними) для якобы «переподготовки» кадров, чтобы они соответствовали требованиям нового экономического порядка.

В те времена правительственная статистика стала более политизированной, чем когда-либо; возникло двадцать девять различных способов подсчета количества безработных, и узнать реальную цифру стало невозможным. Сотни тысяч людей не попадали в реестр безработных, потому что процедуру получения пособия по безработице в значительной мере усложнили, а статистики учитывали только тех, кто уже стоит на учете. Несмотря на все политические противоречия этого периода, один фактор имел значение всегда: сотни тысяч молодых представителей рабочего класса Великобритании имели мизерные деньги в карманах и множество свободного времени.