Текст книги "Героинщики (ЛП)"
Автор книги: Ирвин Уэлш
Жанр:
Контркультура
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 46 страниц)
В 1827 году Томас Смит, выпускник прославленного медицинского факультета
Эдинбургского университета, вместе со своим братом Уильямом вступили во владение фармацевтическим делом. Они начали производить чистые химикаты и препараты на растительной основе. За десять лет они добудут алкалоиды, в частности – морфий, который они начнут изымать из опиума.
В 1815 году Джон Флетчер Макфарлан, эдинбургский хирург, унаследовал аптекарское дело и положил начало реальной торговли зельем опиума. Затем он стал изготавливать морфий, спрос на который значительно вырос с изобретением шприца для подкожных впрыскиваний. Это изобретение позволило впрыскивать препараты непосредственно в кровоток, чем чрезвычайно повысил их эффективность.
Дело Макфарлана процветало, он начал производить анестетики (эфир и хлороформ) и стерильные повязки. В 1840 году он открыл фабрику, и уже в начале XX века компания «Макфарлан-энд-Кампани» стала одним из ведущих поставщиков алкалоидов в стране.
Оба предприятия продолжали развиваться, поэтому возникла проблема поглощения; и в 1960 году произошло их слияние в единую компанию «Макфарлан Смит Лимитед ». В 1963-м ее начала управлять группа «Глаксо». Она и сейчас дает работу более чем двумстам работникам на своем заводе в районе Горжи Ветфилда.
Считалось, что героин, который хлынул рекой на улице Эдинбурга в начале 1980-х, экстрагировали из препаратов на основе опиатов, которые производили на заводе, хотя это и было противозаконно. Когда были приняты надлежащие меры безопасности, возросший местный спрос на героин устремился на дешевый пакистанский продукт, который к тому времени уже несся потоком на остальные регионы Соединенного
Королевства. Теоретики заговора указывали на то, что сразу после массовых бунтов 1981 волна импортного героина захлестнула всю территорию Великобритании.
Особое внимание СМИ тех времен уделили Брикстону и Токстету.
Беда не приходит одна...Нельзя было сказать, что Дженни не предупреждали; надо жить на Марсе чтобы не заметить, что тори сейчас применяют серьезные меры против махинаций с деньгами. И суд доказал это на ее примере. Объявив приговор о заключении ее сроком на шесть месяцев, судья пояснил, что его «толкнули к такому милосердию» ее трагические обстоятельства. Так, судья был не из тех, кто отпускает убийцу ее мужа с одним только штрафом.
Когда ее увозили, на лице у нее появлялась то паника, то ненависть! Она умоляла их, молила этих полицейских с каменными лицами, просила о помиловании. Тот филантроп-вегетарианец из государственной защиты, которого ей назначили, выглядел почти так же плачевно, как и сама Дженни, и думал во время суда исключительно о своей карьере в корпоративном праве. Рядом со мной сидела Мария, она сразу разразилась слезами, никак не могла поверить, что все это происходит на самом деле.
– Они не могут ... не могут ... – бессмысленно повторяла она.
Элейн, ее тетя, невестка Дженни – худая, бледная женщина, которая напоминает кухонный нож, – вытирает ей глаза платком. Слава Богу, Гранта, как и во время суда над Диксоном, в зал заседаний не привели, оставив в Ноттингеме с братом Дженнет, Мюрреем.
Никогда не думал, что это все обернется именно так. Я и сам весь дрожу, пока провожаю почти без сознания Марию и Элейн к «Таверне Декон Броди», что на Королевской мили. Этот ресторан – настоящая подобие зала заседаний, здесь тоже несколько дверей, полно преступников, хозяйничает бывший адвокат, да еще и сколько туристов случайно попали сюда, сами не понимая, как такое произошло.
На свой страх и риск я берусь выпить нам с Элейн и колу для Марии, которая, к моему удивлению, сбрасывает один из бокалов на пол.
– Что ты делаешь? Ее вообще не должно здесь быть, – говорю ей я, оглядываясь по сторонам, пока Элейн говорит ей что-то скучное со своим восточным мидландским акцентом. Мария сидит на стуле с высокой спинкой, она вся пылает от гнева.
– Я не вернусь в Ноттингем! Я остаюсь здесь!
– Мария ... лю-ю-юбо-овь ... – растягивает гласные в своем ужасном говоре Элейн.
– Говорю тебе, никуда не поеду! – Она хватает еще один пустой стакан, косточки ее пальцев белеют, когда она пытается сжать его в руке.
– Оставьте ее на пару дней у моей матери, – прошу я пораженную тетю Элейн и затем тихонько добавляю: – А потом я посажу ее на поезд. Она к тому времени уже немного успокоится.
В неживых круглых глазах невестки Дженни появился огонек:
– Если это удобно ...
Не то чтобы я собирался немедленно звонить маме по этому поводу. Вряд ли Мария станет для нее приятной гостьей. Но в любом случае время выбираться отсюда. Пока мы идем по улице Маунд к Принсез-стрит, Мария совсем расклеивается; сквозь слезы она проклинает Диксона, прохожие пялятся на нас. Мы провожаем тонкую, анемическую Элейн до автовокзала, она благодарно устраивается на мягком сиденье «Нэшнл-Экспресс». Мы стоим на платформе, пока автобус не тронется с места, а потом Мария скрещивает руки на груди, смотрит на меня и спрашивает:
– И что теперь?
Я не повезу ее к маме. Им и так неудобно из-за недавнего переезд. Мы прыгаем в такси и направляемся к ее старому родительскому дому, который сейчас, правда, остался без родителей. Конечно, я понимаю: чтобы заставить ее сейчас что-то сделать, надо предложить что-то диаметрально противоположное.
– Тебе надо в Ноттингем, Мария. Твою маму выпустят всего через несколько месяцев.
– Не поеду! Хочу увидеть маму! Не поеду никуда, пока не найду этого ебаного Диксона!
– Хорошо, тогда давай возьмем кое-какие вещи у тебя дома, а потом поедем к моей маме.
– Я останусь у себя дома! Я могу сама справиться!
– Не дури с Диксоном.
– Я убью его! Это из-за него такое случилось с нами! Это все он!
Таксист подозрительно смотрит на нас в зеркало, но я пристально смотрю на него в ответ, поэтому этот любознательный мудак быстро отводит жалкий взгляд на дорогу.
Такси мчит нас к «Кейблз Винд Хауз», я покорно плачу за проезд. Мария выходит из машины, громко хлопнув дверью, и быстро идет к подъезду. Мне приходится почти бежать, чтобы успеть за ней. На несколько ужасных секунд мне кажется, что она закрылась в квартире, но она ждет меня на лестнице с надутыми губами. Мы добираемся нашего этажа, и она открывает дверь.
– Оставь Диксона мне, – мягко прошу ее я, когда мы оказываемся в холодной квартире.
Она садится на диван и хватается за голову, я вижу, как она выпячивает нижнюю губу, будто собирается плакать. Ее тело дрожит, она больше не может сдерживать слезы. Я включаю свет и осторожно сажусь возле нее.
– Это вполне естественно – желать отомстить, я действительно тебя понимаю, – говорю я ровным, мягким голосом, – но Кок был и моим другом, и к Дженни я очень хорошо отношусь, поэтому я сам разберусь с Диксоном, не надо тебе сюда лезть! Она резко поворачивается ко мне, вся в соплях, и начинает трястись, как красавица из «Экзорциста», и кричать:
– Но я уже в это влезла! Мой отец мертв! Мама – в ебаной тюрьме! А он, сука, там, – она тычет пальцем в большое окно, – ходит по улицам, как свободный человек, пьет пиво пинтами, будто ничего не произошло!
Вдруг она подскакивает и бежит к двери. Я – за ней. Но она в умопомешательстве летит вниз по лестнице.
– Ты куда, Мария ?!
– ПОЙДУ И ПОГОВОРЮ, БЛЯДЬ, С НИМ!
Внизу она выбегает из вестибюля и бежит в переулок, в паб, я едва за ней успеваю.
– Ради Бога, Мария! – кричу я и хватаю ее за худенькое плечо.
Но она выкручивается из моих рук, настежь распахивает двери и вбегает в паб. Все поворачиваются в нашу сторону и пялятся. К моему огромному удивлению, Диксон продолжает безразлично заниматься своими делами за барной стойкой. Он спокойно ведет беседу с каким-то своим другом и разгадывает кроссворд. Он поднимает голову, только заметив необычную тишину в помещении. Но это молчание быстро прерывает крик:
– УБИЙЦА! – кричит Мария, указывая на него пальцем. – ТЫ УБИЛ МОЕГО ОТЦА, ПОДОНОК! ТЫ – УБИЛ ...
Вдруг она начинает задыхаться, будто разочарование отняло у нее все силы; я хватаю ее в объятия и веду к двери, как вдруг слышу наглый, хотя и негромкий ответ Диксона:
– А суд считает иначе ...
Я вывожу ее из паба, и свежий воздух придает ей новые силы:
– ПУСТИ МЕНЯ! – ревет она, ее лицо перекошено от злости и горя.
Мне приходится действительно бороться с ней, ее хрупкое тело приобрело какую-то необычную силу благодаря истерике и гневу. Я сжимаю ее, как это всегда показывают в фильмах, и она, в конце концов, вся обмякает и начинает плакать и выть у меня в объятиях; я веду ее по улице, парковке и лестнице, думая, что вот так и появляется настоящее горе.
Когда я завожу ее в квартиру и сажаю на диван, Диксон кажется ей страшным сном, она – у меня в объятиях, я глажу ее по волосам, говорю ей, что все наладится. Обещаю, что останусь с ней столько, сколько она захочет, что мы разберемся с этим Диксоном вместе, только я и она ...
– Правда? – Она снова задыхается, теперь – от жажды мести. – Ты и я?
– Точно, принцесса, именно так. Этот пидор загнал Кока в могилу, а Дженни – в тюрьму, поэтому я возвращаю свое разъяренное, мстительное лицо к девушке и четко обещаю: – Он. Свое. Получит.
– Мы убьем на хуй этого подонка и убийцу!
– Мы с тобой. Поверь мне!
– Обещаешь? – просит она.
Я смотрю прямо в ее отчаянные глаза.
– Клянусь жизнью своей мамы и сестер.
Она медленно кивает головой. Я чувствую, как напрягается ее тело.
– Но ... Надо все хорошо спланировать. Если мы спалимся, отправимся к Дженни. Понимаешь?
Она вяло, огорченно кивает мне.
– Подумай об этом, – подчеркиваю я. – Если мы просто ворвемся туда и убьем его, нам придется остаток жизни провести в тюрьме. чтобы сделать это и наслаждаться фактом того, что этот подонок сидит в инвалидном кресле или вообще похоронен на каком помойке, мы должны быть свободными!
Ее дыхание замедляется. Я держу ее за руки.
– Мы все продумаем. Для этого наши сердца должны быть холодными как лед.
Холодными, как тот мудак. Иначе он победит. На его стороне полиция и суды. А это значит, что мы должны подождать, чтобы сыграть холодно и спокойно, убрав собственную слабину, прежде чем вступать в бой. Если мы где-то накосячим, дадим волю эмоциям, он снова победит. А мы не можем этого позволить. Понимаешь, что я имею в виду?
– Моя голова ... это просто кошмар ... не знаю, что делать ...
– Слушай меня. Мы получим его, – напоминаю ей я.
Она кивает и успокаивается, потирая рукой лоб.
Я и сам немного расслабляюсь, поднимаюсь и начинаю варить смесь.
– Что ты делаешь? – она удивленно таращится на меня.
– Извини, это твой дом, я должен сначала спросить разрешения. Я хочу ширнуться.
– Что? Как это? Героином?
– Да. Слушай, это должно остаться между нами. Я не горжусь этим, но я иногда ширяюсь. Не то чтобы я на это подсел, но иногда мне очень хочется. С тех пор, как твой отец ... – Я чувствую, как у меня голова идет кругом, когда я вижу ее красное, зареванное лицо. – Мне очень, очень плохо, чувствую себя совсем обессиленным.
Лицо Марии замирает, оно как бы из фарфора. Ее взгляд сосредоточен на пузырьках, которые пускает игла в ложке.
– Только это может унять моб боль, – объясняю я ей. – Я употребляю очень мало, просто чтобы не сойти с ума. В конце концов, у меня нет привыкания, просто сегодня был охуенно тяжелый день.
Я впитываю смесь иглой через вату, затем протыкаю шприцем себе кожу. Когда я втягиваю немного крови и она наполняет цилиндр, глаза Марии тускнеют, будто их залили чернила. Кровь медленно возвращается к венам, я больше не чувствую никакого давления, когда к венам попадает и смесь из шприца ...
БЛЯДЬ ... КАКАЯ БЛЯДСКАЯ КРАСОТА ... Я – БЕССМЕРТНЫЙ, НЕПОБЕДИМЫЙ ...
– Я тоже хочу, – слышу я Марию, ее голос дрожит от крайней необходимости.
– Ни в коем случае ... Это – не лучший героин, – говорю ей я, падая на диван и пуская слюни, как экзальтированная младенец, когда наркота укачивает меня, как добрая нянечка. Опять мне к горлу подступает тошнота ... я начинаю медленно дышать, это всегда помогает.
– Зачем ты это делаешь?
– Когда мне плохо ... иногда так случается ... и это всегда помогает ...
Как же мне плохо ...
– Но мне тоже плохо! Что насчет меня? – спрашивает она.
И мне вдруг приходит мысль, что я вижу в ней и Дженни, и Кока одновременно.
– Ты же говорил, что поможешь!
Я грустно смотрю на нее и беру ее руки в свои.
– Ты – молодая красивая девушка, я не хочу, чтобы ты принимала наркотики. – Господи, она – ангел небесный, который спустился в эту невероятно темную лачугу.
– Я имею в виду, что бы заботиться о тебе ... а не уничтожать тебя, – здесь я качаю головой и слышу, как в ней гуляет кровь. – Без вариантов.
– Хуже мне уже не будет! – кричит она, а потом понимает, в каком положении она оказалась. – Но ... но ... можно же только попробовать, как ты говорил. Просто чтобы чувствовать себя немного лучше ...
Я чувствую, как дыхание сжимает мне грудь с такой же силой, как давит содержимое шприца, когда ты тянешь хорошенький, тонкий поршень назад ...
– Хорошо, но только один раз ... потом ты меня отстанешь. Я не хочу этого делать. Но не могу тебе отказать, тебе надо расслабиться. А потом мы подумаем, как достать Диксона.
– Спасибо, Саймон ...
– Наверное, тебе кажется, будто наступил конец света, – киваю я, замешивая для нее наркотик. – Это поможет, крошка. Это заберет твою боль.
Ее лицо становится слабым и тронутым, когда я повязываю ей на тощую белую руку свой кожаный ремень и начинаю искать вену. А они у нее очень и очень неплохие. Я вижу ее страстное желание, острую потребность забвения, и единственное, чем я могу ей помочь, – это помочь даме расслабиться ...
Я слышу, как она стонет и ползет к дивану.
– Хорошо ... как хорошо ... клево ...
Затем я укладываю ее на диван, устраиваю ее голову на подлокотнике, чтобы подготовить ко всему.
– Ты теперь здесь хозяйка, ты должна быть сильной, ради Гранта. Мы будем поддерживать здесь все в порядке. Ради твоей матери и в память о твоем отца. А скоро мы сходим на свидание к ней, – обещаю ей я, вытирая вспотевший лоб. – Хорошо, дорогая?
– Ага ... – отвечает мне она, глядя на меня глазами, похожими на серебряные монеты.
– Уже лучше?
– Да ... очень хорошо ... не думала, что мне когда-нибудь снова будет так хорошо.
– Мы достанем Диксона, он будет весь твой. Ты и я, мы заставим его заплатить за все, – шепчу я, стоя на коленях у этого прекрасного великолепия.
Я глажу ее по голове, подсовываю под нее подушку.
– А сейчас просто расслабься. У тебя был трудный день. Хочешь, я прилягу рядом с тобой ... обниму?
Она медленно кивает, соглашаясь.
– Это так мило ... – она водит мне рукой по лицу, а я придвигаюсь ближе к ее большим пухлым губам.
– Да, я милый. Это потому, что ты такая милая. А теперь давай поцелуемся.
Она смотрит на меня с печальной улыбкой и целует меня в щеку.
– Hет-нет-нет, детка, не так. По-настоящему, как взрослая женщина.
И вот я чувствую ее губы на своих, ее язык в своем рту, и все это делает она сама. Я закрываю глаза, мельком упомянув о бедной Дженни, которая теперь набивает мягкие игрушки в Кортон-Вейл в течение следующих нескольких месяцев. Как сказал судья, это станет примером для тех людей, которые пытаются мошенническим способами эксплуатировать людей, которые действительно нуждаются в помощи. Мне показалось, будто он процитировал тогда выступление министра внутренних дел. Но это станет уроком для Дженни, она там вылижет больше чужих пилоток , чем почтальон – марок. Впрочем, сейчас я могу думать только об обучении ее дочери, потому что мне становится все лучше и лучше от этих долгих влажных поцелуев. Да, вот оно – я действительно не чувствую никакой боли. Потому что сейчас она – моя. Я отрываюсь от нее и смотрю в ее печальные, сексуальные, хмельные глаза:
– Я никогда тебя не брошу, я не такой, как они. Все будет хорошо.
Она жалобно улыбается.
– Ты хочешь этого, Саймон?
– Ага, – отвечаю я; никогда за всю свою ебаную жизнь я не был откровенным, чем сейчас. – Так я коварен.
Как всегдаЯ проезжаю Истер-роуд у «заядлого» клуба, когда вижу Лиззи Макинтош, которая бежит к автобусу, пытаясь удержать в руках огромную папку, привычную для любой студентки художественного колледжа. Она чрезвычайно роскошно выглядит: сексуальные черные туфли, шерстяные чулки, короткая юбка в красно-черно-желтую клетку, хотя это могла быть и платье, которое прикрывают большая коричневая куртка, шарф и перчатки. Ее темные длинные волосы даже еще темнее, чем эта куртка.
– Подожди минутку, дружище, – говорю я водителю, который уже собирается ехать.
Я ставлю свою спортивную сумку на пороге, чтобы он не смог закрыть дверь, и опять любуюсь своей милой проблемой.
Это того стоит, потому что она даже еще красивее, когда подходит ближе; на лице едва заметная косметика – только немного подведенные глаза и подкрашенные губы.
– Спасибо ... Томми ... – задыхается она, протискиваясь мимо Томми Бесстрашного в автобус и платя за проезд. – Я так опаздываю ...
Она искренне улыбается мне. Ну я красава! Девушки любят парней с храбрыми сердцами.
– С тебя выпивка, – предлагаю я; тем временем двери закрываются, и водитель пялится на меня, прежде чем тронуться с места.
Холодно; еще октябрь, но сегодня утром земля уже скована морозом, все лужи замерзли. С футбольной точки зрения, гораздо хуже то, что дует сильный ветер.
Но Рентс все равно в Абердине на эти выходные, и мы собираемся просто хорошо затусить вечером, а потом немного поиграть в дерби на Истер-роуд. Поэтому я еду к своей сестре Поли, чтобы оставить у нее сумку и перехватить чего-нибудь.
Меня, конечно, пригласили на чай, но я не уверен насчет ее мужа, того тупомордого говнюка из Ковентри, который все время выглядит расстроенным. Мы все можем так себя вести, но нельзя позволять загнать себя в угол. Никогда не сдаваться!
Но Лиззи ... ух ...
Однако я умалчиваю, куда собирюсь, после чего иду к «Уолли», надеясь, что буду там первым. Но у меня нет ни единого шанса! В углу уже сидит компания во главе с Бэгби, который, кажется, искренне радуется моему появлению: – Томми! Мальчик мой, блядь, пришел, мудак ты ебаный!– Как вы, дружки? – Я киваю Рентону, на котором сегодня черно-красный жакет из джерси, как в «Дэннисе-мучителе», затем – Нелли, у которого на морде появилось новое тату – огромный якорь на всю щеку; вот уебок.
– Ах ты девочка моя, чистый соблазн! – огрызаюсь я, указывая на это уродливое изображение, а затем делаю вид, будто рад видеть Ларри, потому что этого мудака совсем не знаю, и здороваюсь с Дэйви Митчеллом, старым своим другом из футбольной команды, который сейчас работает вместе с Марком у Гиллзланда.
Мы чокаемся бокалами пива.
– Ты там играешь в своем Абердине, Марк?
– Не-а ... – отвечает тот.
Он такой отмороженный, что все время под гашишем. Сидит с такой тупой улыбкой на лице. А когда-то выбивал глупости из бастующих и спид обожал! Вот уже, типичный студентик.
– У меня там совсем нет свободного времени, – продолжает он и тянется за своим футляром для очков.
– У тебя же не было очков, эй? Дай посмотреть!
– Не дам, – отказывается он и прячет футляр в куртку.
Пожалуй, стесняется, бедная дрянь. Присоединился к клубу рыжих и очкастых, вместе с Кизбо!
На его счастье, Бэгби в это время обсуждает с Нелли и Ларри татухи, поэтому поддерживает наш разговор, и я решаю дать очкастому чудовищу отдохнуть. Пока что. Марк – хороший парень, но для такого рыжего мудака он слишком высокомерный и несколько тщеславен.
Бэгби теперь обращается к нему:
– Как там твоя птичка с гордживским акцентом? Фиона, кажется? – Он возвращается к нам и показывает на Рентса пальцем. – В тихом омуте черти водятся, блядь, это о тебе сказано! Не стесняйся, парень, говори!
– Все прекрасно, друг, она – особенная, – нежно улыбается Марк. – Она поехала в Ньюкасл увидеться с сестрой. У нее день рождения ... то есть в ее сестры, понятно?
– Если ее гребаная сестра хоть немного похожа на нее, приводи сучку ко мне, – смеется Франко.
– Договорились, – Рентс отвечает ему этой своей легкой, пустой усмешкой, но я понимаю, что он даже не собирается этого делать.
Затем Марк смотрит на Дэйви:
– Как там вы у Гиллзланда?
– Ладно, все в порядке. Лес часто спрашивает о тебе. И малый Бобби тоже, и все остальные .. А вот Ральфи как был мудилой, так им и остался, – смеется Митч.
– Тот человек ... – мурлычет Рентон. – Этот чмырь – сама сущность мудачества.
– Да, – соглашается Бэгби, и вдруг его лицо становится мрачным; я вижу, что он что-то задумал. – Но таких мудаков немало.
– У тебя что-то случилось? – спрашивает Ларри Франко.
– Я однажды поссорился с этим мудилой еще в Лейте. Он заебывал меня вместе с Филиппом Хоганом. Ебаный борец за свободу. Такое не забывается.
Голос Франко становится таким низким, что можно разобрать каждый звук, чего не скажешь о моментах, когда он говорит обычным, нормальным голосом.– Слышал что-то о той паскуде с Пилтона, брате той шлюхи, – рассказывает он. – Возможно, вы думаете, что после того, как я разобрался с двумя его братьями, он сомкнул пасть?
– Ага, – киваю я, вспоминая беднягу, который истекал кровью в такси. Это было уже слишком.
– Да вот, этот ебаный старший брат всем рассказывает, что он сделает то, сделает это ... Кажется, собирает банду там, в Пилтоне, – признается Франко.
– Ну и что? – подаю голос я, Нелли кивает, тоже соглашается со мной.
Наша уверенность вселяет в Бэгби радость.
– И действительно, если бы каждый раз, когда мне угрожают расправой, я действительно умирал, мне бы и девяноста девяти жизней не хватило!
Я уже собираюсь сменить тему, но тот пидорский Ларри встревает в разговор:
– Но он – каратист. Школы Джорджа Керра. Черный пояс, все такое, – говорит он.
– Да на хуй его, – кричит Бэгби – несколько вкусных ударов по ребрам, и ни одно каратэ не поможет. Ну разве что у него ребра стальные. Стальные они у него?
– Не-е-е ... – бормочет тот. – Я просто говорю ...
– Вот не надо, блядь, «просто говорить», – перебивает его Бэгби.
Мне не нравится, куда это все катится. Хотели немного выпить и начать большую игру. Атмосфера вечера кричит, что время играть в дерби; это как полнолуние для оборотней, все такое.
– Кажется, ты прав, Франко, – говорю я, подмигиваю ему и получаю мрачную улыбку в ответ. – Это только слова. Эти говнюки еще нескоро захотят к нам соваться.
– Да, его брат на подушку для иголок похож, – смеется Нелли.
Я смотрю на Бэгби и вижу, что у него снова каменное лицо. Знаю я этот взгляд.
– Так вот, только они не поняли. Я все еще слышу говно, которое льется изо рта их старшего брата. Он словно забыл о той нашу разборке, надо только, блядь, убить, на хуй, кого-то, чтобы тебя начали воспринимать серьезно. – Он осматривает всех присутствующих и объявляет: – Мы сами пойдем туда и отпиздим того гонкунг-фу мудилу!
Мне становится трудно глотать, будто что-то застряло у меня в горле:
– Когда?
– На болтовню нет времени, – выпячивает губу Франко. – Давайте нанесем небольшой визит. Поговорим, блядь, немного с этим уебком.
Я смотрю на ребят. Они все в игре, даже Марк, который только что приехал на выходные, улыбается и говорит:
– Почему бы и нет?
– А ты с нами не идешь, – возражает Франко.
Марк смотрит на него так, будто его наебали:
– Это еще почему?
– У тебя ебаный колледж. Не надо тебе лезть к этой хуете. Это – не твое дело. Он, посидишь здесь с другом, – с этими словами Фрэнк указывает на Митча.
Рентс качает головой:– Ты – мой друг, Франко. Поэтому это мое дело, – продолжает он, но вдруг отвлекается, потому что вслед за Бэгби открывается дверь паба.
Каждый раз, когда кто-то заходит в бар, Рентс пристально разглядывает нового посетителя.
Бэгби притягивает Марка к себе, кладет руки ему на плечи. Он смотрит прямо в его опустошенные глаза.
– Вот что. Сейчас твое дело – учиться хорошо и выбраться из этой дыры. Ты, видимо, совсем травы обкурился, мудак, блядь. Только на это и способен!
Я смотрю на Митча. Он – один из моих лучших друзей, но я так давно его не видел. Поэтому я говорю ему и Марку:
– Вы двое – ждите нас здесь. Мы скоро вернемся.
Митч кивает, а Марк сначала оглядывается по сторонам, будто собирается протестовать, но потом пожимает плечами. Когда мы задерживаемся, чтобы допить пиво, он выглядит и успокоенным, и несчастным одновременно из-за того, что его оставляют в баре.
Рентс – не агрессивный парень, но и у него случаются особые моменты.
Он забил до полусмерти Эка Уилсона еще в школе, а другому парню разбил о голову бутылку после первого курса. Эти его поступки казались действительно из ряда вон выходящие, так как обычно он так себя не ведет. Говорит, что становится агрессивным только тогда, когда действительно напуган. Митч пригодился бы в драке, но он – с Толкросс, поэтому это не его бой.
Нелли и Франко – настоящие маньяки, и еще этот Ларри-мудак, вообще машина для убийства. Мы выходим из бара и садимся в фургон Нелли, мы с Ларри на заднее сиденье. Пока мы выезжаем в Пилтон, Бэгби с места у водителя дает нам установки, он полностью увлечен.
– Вы остаетесь в фургоне, но пока я вас не позову! Как заору во всю глотку, только тогда появляйтесь!
– Ты уверен? – спрашиваю я, потому что эта ситуация – не из рядовых, и я точно не чувствую себя Томми Бесстрашным именно сейчас; иногда такое со мной случается, и меня охватывает страх.
– Делай, как я говорю, – ревет Франко, – я позову, когда будет нужна ваша помощь!
Я замолкаю, он уже решил что-то для себя. Всю дорогу я таращусь на затылок Франко и думаю о том, сколько раз нужно его ударить, чтобы свалить. Каким должно быть волшебное комбо, которое снесет его с ног; короткий прямой удар по корпусу, еще один, прямой правой, хук левой, правый апперкот, прямой левой, хук правой, хук левой. И еще этот ебаный Ларри ... ага, один хороший хук правой легко сокрушит его слабую челюсть...
Ниже по улице, в глубине района, мы видим, как малые ребята играют в футбол на голой земле. Нелли опускает окно:
– Ребята, подскажите, где живут Френчарды?
Малые смотрят друг на друга, потом один из них указывает в сторону старых коричневых домов в конце улицы, которые уже начали восстанавливать и кое-где подкрашивать белым.
– Там, на холме, квартира двенадцать.
Я знаю Холм; небольшая возвышенность с церковью на вершине и парой магазинов внизу. Мы останавливаемся у указанного дома перед какой-то почти полной вагонеткой. Франко выходит из машины, тычет пальцем в сторону квартиры на первом этаже дело
– Там они и живут, – с сосредоточенным видом говорит он.
Затем он шагает на другую сторону улицы, подходит к вагонетки, рыщет там немного. Широко открывает глаза, когда видит какую-то рейку, она свисает пря мо из старой покоробленной кованой ограды, которая вообще выглядела так, будто прямо в нее въехала какая-то машина и разнесла до основания. Он берет ее двумя руками, крутит ею вокруг себя, как битой. Затем следует к дому, оставив свою дубинку там, где нашел, – за воротами. Ага, теперь и я вижу их квартиру на первом этаже, вижу даже, как они смотрят телевизор в гостиной, и я поверить не могу, что это все происходит на самом деле, когда Франко подбирает с земли кирпич и с ебаным хохотом швыряет его прямо в окно! Ужасный рохот, слышны крики. Я смотрю на Нелли, мы уже готовы схватить этого напыщенного подонка и быстро убраться отсюда.
– ТУК-ТУК! ЕСТЬ, БЛЯДЬ, КТО ДОМА? – кричит Франко с улицы.
На первый взгляд казалось, что весь мир исчез, остались только эти рваные шторы, на улице вдруг стало тихо и безлюдно. Большинство из соседних домов и так развалились, кто-то навсегда покинул их, а кто-то только собирался восстановить здесь себе новый дом.
Но только не дом Френчардов. Сначала на пороге появляется тот огромный сукин сын, потом его жена выдвигается в окно, пальцем указывает на Франко и кричит:
– ЭТО ОН! ТЫ! ТЫ! ТЫ ЧУТЬ НЕ УБИЛ МОЕГО МАЛЬЧИКА!
– Я только его проучил немного, – насмешливо смеется Франко. – Хотел бы убить, то убил бы тотчас!
Крепыш краснеет от ярости и бежит к воротам, прямо на Франко. Тот выжидает, делает маленький шаг назад, подбирает свою рейку и хуярит ей прямо отбросу в челюсть, одним быстрым и легким движением. Тот падает на землю, как груда кирпичей, от этого зрелища пробирает до костей, но Фрэнк на этом не останавливается – он двумя руками захватывает рейку с другого, более удобного конца и бьет ею бедняге по яйцам. Затем уже кулаком пару раз дает парню по морде и приговаривает: – ДЕРЖИСЬ, НА ХУЙ, ПОДАЛЬШЕ ОТ ЛЕЙТА!
Парень лежит совершенно неподвижно, по асфальту под ним уже растекается лужа крови. Ой, блядь, мне самому плохо. Почему-то я вылезаю из фургона и шагаю к Франко, который яростно смотрит на меня, но я все равно останавливаюсь рядом с ними и смотрю на этого парня. Выглядит он совсем плохо. Фрэнк раскроил ему всю голову. Его зубы разбросаны по асфальту, как домино, которое смахнули со столика в баре. Ой, Господи, блядь, Иисус ...
Его жена зовет двух своих сыновей : – ДА СХВАТИТЕ ЖЕ ЕГО!
Рядом с ней стоит и девушка, она обкусывает ногти, а старая прыгает на месте, как торговка рыбой, которая нашла кучу дерьма у себя на пороге.
– НУ-КА, БЛЯДЬ! ХВАТАЙТЕ ЕГО!
– ДАВАЙТЕ, ИДИТЕ СЮДА! – ревет Бэгби, вызывая на бой двух братьев, пока их отец тяжело вздыхает у его ног.
Но братья только стоят и глазеют на него, они в глубоком шоке.
И не только они.
– Господи, Боже мой ... – говорит Ларри, который высунулся в окно фургона; его глаза горят в темноте, будто в машине сидит не человек, а бешеная собака. Их мать кричит, аж надрывается:
– Хватайте его, тупые подонки!
А Бэгби еще и смеется, заливаясь дьявольским хохотом:
– Ничего они не сделают, – тут он смотрит вниз на мускулистого мужчину, – и он ничего не сделает!
Затем он переводит взгляд на девушку и кричит ей:
– Если у тебя мальчик, рожай лучше, но если девушка – она точно не моя!
Он бросает рейку на землю, разворачивается, кивая нам головой, и залезает в фургона, на переднее сиденье. Я иду за ним. Нелли давит на газ, и мы оставляем поле боя. Мать еще кричит на сыновей, когда они с помощью девушки пытаются поднять отца с асфальта.
Франко поворачивается к нам с Ларри:
– Вот что случается, когда совсем в голове ничего нет.
Когда мы делаем круг почета у заброшенных домов и старых магазинов, он высовывается из окна и кричит:
– ВОТ ВАМ, ПИЛТОНСКИЕ ОТБРОСЫ, СИДИТЕ ЗДЕСЬ И НЕ СУЙТЕ НОСОВ, КУДА НЕ НАДО, БЛЯДЬ!
Мы несколько беспокоимся за полицию; вряд ли эти говнюки сами туда позвонят, но копов мог вызвать какой-нибудь их старый сосед. Хотя у меня серьезные сомнения по поводу того, что менты отвлекутся от своего обеденного перерыва в участке Драйло.
