Текст книги "Героинщики (ЛП)"

Автор книги: Ирвин Уэлш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 46 страниц)

Где-то полчаса он служит нам плохим примером, достойным разве что осуждения, а потом приезжает полиция и забирает его в тюрьму.

Мы собираемся на внеочередную группу оценки прогресса, чтобы обсудить – как и следовало ожидать – «наши чувства» по поводу этого случая. Эмоции зашкаливают, Тед, который сильно сблизился со Скрилом, кричит на Лена, Тома и Амелию, дергая всех присутствующих, и называет их «ебаными стукачами». Молли визгливо повторяет, что Скрил «всех сдаст». Что ж, этот мудак предал меня лично уже тогда, когда вырвался отсюда и ширнулся у каких-то таинственных знакомых. Я бы точно убежал с ним, если бы он признался заранее. Но я – от природы похуист, поэтому сохраняю спокойствие и равнодушно говорю: «Его больше с нами нет. Не вижу никакого смысла что-то обсуждать сейчас или спорить. Нам остается только смириться с его поступком».

Толстуха – ее зовут Джина – очень посвежела во время детоксикации, но пиздит все время, уже сил нет терпеть – все ноет: «О, как мне плохо, я этого не переживу ... » Она всегда прячет ладони под свою толстую задницу, прижав локти к бокам. Второй новенький робко представляется – его зовут Лехлен, или просто Лехи. Раб системы, думаю я о нем, когда узнаю, что он находится под опекой государственных органов.

Молли с Тощей Амелией, кажется, стали лучшими подружками – мисс Блум теперь превратилась чуть ли не на клона своей подруги, настолько похожими стали их поведение и даже жесты. Вечером в комнате отдыха она начинает нести что-то о «разрушительных отношениях, которые вызывают несоответствующее поведение», и о том, что она бы «никогда не связалась с такими ребятами, как Брэндон или даже Саймон, снова ... Он изысканными словам ввел меня в заблуждение».

Как быстро все забывается! Да, я не скрываю презрительной улыбки, пялясь на эту дуру и зная, что если бы сейчас Кайфолом вошел в ее комнату, ее трусы мгновенно оказались бы где-то в районе колен.

– Хорошо, что ты научилась хотя бы чему-то, – отзывается Сикер и мрачно улыбается мне своей заговорщической улыбкой, пока Кизбо сосредоточено обгрызает сухую кожу вокруг своих окровавленных ногтей.

– Да, я получила неплохой урок! – напоминает она, презрительно смотрит на нас, но почему-то сразу успокаивается.

День сороковой 

Сегодня в нашем «гнезде» происходит обмен: ВЫХОДИТ: Сикер, ПРИБЫВАЕТ: старый лейтовский знакомый, вечный хиппи Деннис Росс и какой-то мудак из Сайтгилла, Алан Вентерз, чем-то похожий на грызуна. По кому я точно буду скучать, так это о Сикеру (и опять я оказываюсь единственным членом фан-клуба человека, которого выпустили из нашего дурдома) – преимущественно потому, что теперь мне будет труднее поднимать свою тушку каждое утро и заниматься физическими упражнениями.

День сорок первый 

Еще одно прекрасное утро, я встаю раньше, чтобы успеть позаниматься и с гирями, и со скакалкой. К моему удивлению, в дворике с появляется Одри. Она напоминает мне ту девушку Боуи своими серыми глазами. Скажи мне что-то, скажи хоть слово ... Но она присоединяется ко мне в привычной уже тишине, берется за гантели, немного прыгает через скакалку. А потом мы садимся на скамейку в саду и говорим. Одри не сказала этого прямо, но я понимаю, что отсутствие Сикера ее, мягко говоря, не огорчает. Конечно, я понимаю почему. Мы еще немного болтаем и идем на завтрак, остальные приветствуют нас на входе какофонией аплодисментов и криков.

Сегодня в меню: яичница и на удивление съедобные вегетарианские сосиски под тонной коричневого кетчупа. Обратная сторона монеты: этот Вентерз сидит отдельно от остальных, но все дрожит так, что всем становится жутко. Одри и Молли заметно испугались – кто знает, что он выкинет? С этим парнем точно не все в порядке. Впрочем, это не моя проблема.

В конце концов, я закончил с Джойсом и теперь перехожу к Карлу Роджерсу. Он оказывается интересней, чем мне раньше казалось, я хочу дочитать эту книгу до того, как выйду отсюда, Тому это будет приятно.

День сорок второй 

Целых полчаса льет, как из ведра, пока дождь не прячется снова в серебристом небе, покрытом пухлыми рваными облаками.

Одри стала моей новой компаньонкой в физических упражнениях вместо Сикера. По окончании мы всегда садимся в саду и говорим о музыке и жизни. Она рассказывает мне, что работала медсестрой у неизлечимых больных, но попала в серьезную депрессию и начала тырить морфий из государственных медикаментов.

Так мы с ней подружились, и мне пришлось исключить ее из списка «особенно желаемых». Нельзя дрочить на друзей, даже если у них есть сиськи и влагалища, – со мной такое не проходит.

От нас уходят Молли и Тед. Срок их пребывания здесь кончился. Тед подходит ко мне и говорит: «Сначала ты мне не нравился, потому что мне казалось, будто ты весь такой напыщенный и отвратительный, все время тусил отдельно от всех и не хотел общаться. А потом я понял, что тебе просто нужен покой, чтобы пережить эту историю по-своему».

Я на удивление искренне обнимаю его. Еще больше меня удивляет Молли, которая тоже раскрывает передо мной объятия, целует в щеку и говорит: «Мне будет не хватать наших споров, бля». Я чмокаю ее в ответ и желаю всего наилучшего. Тед и Молли – это те два человека, которые нравились мне меньше всех в нашей первой группе, но я буду скучать по ним, потому что новый состав мне точно не нравится. Слава Богу, я съебываю отсюда в четверг. Дождаться не могу.

Никак не могу решить, чем сейчас заняться – почитать Роджерса или написать еще немного о Оргрейве.

День сорок третий

Кизбо выпускается из наших наркоманских курсов избавления от зависимости с красным дипломом, но я что-то не вижу у него особой радости по этому поводу.

– Держи нос по ветру, друг, – поддерживаю я его, – тебе скоро исполнять соло на барабанах в нашей обновленной фортовской группе. Самые крутые лыжники.

– Самые крутые лыжники ... – мрачно отвечает он.

И что происходит с этим толстым джамбо? Какая у него расстроенная рожа! Он просто разбивает мне сердце! Прежде чем уйти, он обнимает меня, по всем признакам напоминая мне толстого, выбритого, вспотевшего медведя.

– Я буду скучать по тебе, – признается он так, будто мы никогда не увидимся!

Затем этот жирный мудак передает мне конверт. Когда я его открываю, то вижу в нем тот групповой снимок всей нашей компании в футболках «Волков».

День сорок четвёртый

Брайан Клоу сорок четыре дня провел в составе сборной Лидса. Сейчас я чувствую себя им, никак не меньше. Совсем скоро я оставлю этот клуб по интересам. Совсем скоро я вернусь к обычной жизни. Сразу вспоминаю высокопарного Джона Купера Кларка, точнее – его номер «Бизли-стрит», где прозвучали такие слова: «Жарко под воротничком -инспектор звонит ... » Да, сегодня мы ожидаем целых трех инспекторов – одного из Национальной службы охраны здоровья, второго – из отдела социальной работы и третьего – из соответствующего шотландского министерства. В «Дейли экспресс» наталкиваюсь на крохотную заметку о «побеге» Скрила – в ней говорится о «наркоманском пятизвездочном отеле». Завершается эта новость доброжелательным примечанием о том, что это гнездо надо закрыть. Лен рассказывает, что прямо за воротами каждый день тусит какой-то ебаный педофил с блокнотом и умоляет о каких-нибудь комментариях по этому поводу.

Удивляюсь, как ебаные мудилы (пресса) могут писать такое дерьмо, а эти слабоумные отбросы (общество) вдруг сплачиваются в совместных усилиях в борьбе с этой проблемой, пока оппортунистическая дрянь (политики) вдруг забывает об общем массовое движение. Так и живем в Британии. И поэтому сейчас нужно «полностью пересмотреть существующие условия».

Впрочем, если честно, мы все очень рады этой статье. Чувствуем, типа, знаменитостями, очень лестно отзываемся об этой странице желтой прессы. Как ветеран, большую часть групповой терапии говорю именно я, хотя и Одри добавляет пару слов, и Деннис Росс, старший, опытный и авторитетный член нашего маленького сообщества, тоже вносит свою лепту (в саду, полном евнухов, даже чувак с двухдюймовым членом начнет хвастаться). Но мы видим лицах наших наблюдателей, дела не так хороши. Что усугубляет обстановку.

Том, Амелия и Лен очень нервничают. Проект могут прикрыть. Я отказываюсь идти к «экстренное собрание дома», потому что мне не хочется жевать эти обычные сопли – я хочу посмотреть новости. В последнее время была проведена масштабная героиновая облава, и полиция вместе с политиками выстроились в очередь, чтобы отсосать друг у друга, крича в один голос: «Мы победили в войне с наркотиками»

Ага, как же. Конечно, вы выиграли. Тупые подонки.

День сорок пятый

И следующий участник программы «Реабилитация» – это ... не кто иной, как мой старый друг Майки Форрестер! Опять он будет извиваться и потеть в своей комнате со следующей недели, будет мешать всем на пути и бояться собственной тени.

Я замечаю в его глазах страх и печаль. «Лучшей кандидатуры и найти нельзя было», – думаю я.

Затем он замечает меня, и его глаза горят от счастья, он бежит ко мне и кричит: – Марк ... как ты?

Он весь дрожит, постоянно на стреме.

– Что здесь происходит? – спрашивает.

И я понимаю, что только несколько недель назад я выглядел так же, один в один.

Поэтому я приглашаю его в свою комнату, где он садится на мою кровать и дрожит, весь покрыт мурашками, как общипанный цыпленок, пока я рассказываю ему, что здесь и как. Оказывается, он, это тупое чмо, ворвался в аптеку в Либертоне.

Этот мудила начинает рассказывать мне все, что случилось, пока меня не было, и я даже стараюсь слушать его, но думаю исключительно о маме с папой, которые приедут завтра и заберут меня из этого кошмара. Потом к нам заходит Лен, и у Майки из груди вырывается тяжелый стон, после чего я отвешиваю ему пинка в рамках программы физической реабилитации, и мудака отводят в его комнату, где его ждут долгие, очень долгие дни детоксикации.

Но мысленно я уже был далеко отсюда, поэтому начал собирать манатки заранее. В последний день я кладу в свою сумку дневник и журнал. Они стали мне хорошими друзьями, но сомневаюсь, что я когда-нибудь еще вернусь к ним.

Можно понять собственную жизнь задним числом, но жить надо только настоящим.

Я прощаюсь с Одри, которой остался еще одна неделя, говорю ей, что ее стратегическое решение посылать всех на хуй и скрываться от наставников – самое правильное из всех, которые я видел. Мы целомудренно целуемся, обнимаемся и обмениваемся номерами, и вот я уже шагаю в кабинет, где меня должны «выписать».

Постскриптум: День сорок пятый (обед) 

Правду говорят: никогда, никогда не подслушивай, ведь можешь услышать что-то такое, чего не хочешь знать. Я собрал вещи и сел в холле, ожидая маму с папой, но вспомнил, что надо еще занести Карла Роджерса Тому. Двери его кабинета были открыты, и я услышал оттуда голос Амелии, она как раз говорила что-то о Кайфоломе. То есть она не упоминала его имени, но я сразу понял, о ком идет речь:

– ... постоянно манипулирует. Думаю, он бы создал себе собственную религию.

Я затаился под дверью, этот разговор притягивал меня, как огонь – бабочек.

Вдруг слышу, как ее тон меняется.– Но чего мы о Саймоне, сегодня от нас уезжает Марк.

Здесь я совсем замираю на месте.

– В перспективе я за него спокоен, – говорит своим пронзительным голосом Том. – Если он доживет лет так до двадцати шести – двадцати семи, это его тяготение к смерти исчезнет, он оставит свой экзистенциальный бред, с ним все будет в порядке. Если у него не будет передоза и он будет держаться как можно дальше от ВИЧ-инфицированных, просто перерастет эту привычку к героину. Он слишком образованный и глубокий человек; очень скоро ему надоест водиться с этими неудачниками.

Я не выдерживаю и захожу в комнату, дверь скрипят от каждого моего шага.

– Марк ...

Тощая (вот уж точное имя!) сразу стыдливо краснеет. Том старается сохранять спокойствие, но я вижу, как его зрачки расширяются. Оба искренне стесняются. О, я не просто поймал их с поличным, когда они обсуждали меня, я услышал из уст запрещенное слово «привычка» и это непрофессиональное и позорное «неудачник»! В любом случае, я наслаждаюсь моментом и протягиваю «Как стать человеком» Тому.

– Интересная книга. Тебе бы тоже не помешало почитать.

Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и иду в комнату отдыха, где устраиваю поверхностную сцену прощания со всеми этими мудаками, которых никогда больше не увижу. Из всех них для меня имеет значение только Одри, ей я говорю искреннее адью. Том остался в кабинете, видимо, ему слишком стыдно предстать сейчас на глаза недавнем своему пациенту.

Я выношу сумку на улицу, где жду мама и папа. Ванильно-молочные облака проплывают голубым небом, изредка закрывая собой яркое солнышко.

Сходи за моей спиной поскрипывают, и вот я вижу, как ко мне украдкой направляется Том, все так обеспокоен и расстроен. Видимо, хочет поцеловать и обнять меня на прощание: – Марк, слушай, извини меня ...

Он может взять все свои елейные заурядности и неискренние объятия и засунуть их в своей обманчивую вероломную задницу.

– Тебе никогда не понять моего гнева. Никогда, – отвечаю ему я, вспоминая почему-то Оргрейв и Бэгби. – Да, я нанес себе вред, едва не уничтожил себя, но я никогда не оскорблял тех, кто на это не заслуживал. И поэтому таких, как ты, мне никогда не понять – на вашей же стороне закон.

Я задыхаюсь от желчи, которая подходит к моему горлу, но продолжаю:

– Если бы я знал с самого начала, какая ты дрянь, то никогда бы не позволил тебе помогать мне разобраться со своей жизнью!

Здесь я слышу знакомый рокот мотора – и лица мамы и папы, такие радостные и сияющие, сводят на нет все мои слова. Всю ту боль, которую я им причинил, разрушают все мои пустые аргументы, все мое достоинство и уверенность в себе, уничтожают все мое мнимое благородство до конца. Но хуй с ними. Я отворачиваюсь от Тома и ебаного центра реабилитации и иду в сторону машины.

– Пусть тебе везет, Марк, – говорит Том. – Действительно, желаю тебе счастья.

Я злюсь на себя, но еще больше – на этого мудака. Ебаный лжец, коварный бюрократ.– Мы оба знаем, что ты сейчас пиздишь. Если бы ты хоть иногда думал о нас, все было бы иначе, – говорю я, пока отец выходит из машины. – А если хочешь сделать что-то полезное, лучше иди и присмотри за малым Вентерзом.

Я раздраженно выдыхаю, у меня больше нет сил говорить. Отец сердится, ему не нравится эта сцена, но он очень рад видеть меня, так же, как я рад видеть их, и вот наконец я забираюсь на заднее сиденье.

– Мальчик, мой мальчик ... – говорит мама, пересаживается на заднее сиденье, крепко обнимает меня и сразу закидывает кучей вопросов, пока папа общается с Томом и подписывает какие-то бумаги.

Интересно, блядь, что это за документы такие? Подписка об увольнении?

Отец вскоре присоединяется к нам.

– Что это было? Ты поссорился с господином Карзоном?

– Нет. Просто немного поспорили. Здесь иногда бывает довольно сложно.

– Интересно, он ответил мне то же самое, – улыбается папа, качая головой, когда у меня в груди вдруг что-то обрывается.

– Сынок, сыночек мой, – причитает мама, слезы струятся ее щеками, заливая широкую, счастливую улыбку; целая вечность проходит, но я терплю, потому что только сейчас понимаю, как долго ее не видел, – Ой, как ты хорошо выглядишь! Правда, Дэйви?

– Да, настоящий красавец, – соглашается мой старик, сжимая мое плечо, как фермер, который обнимает своего призового быка.

– Господи, спасибо, что весь этот кошмар закончился!

У меня аж сердце замирает, когда старенький мотор не хочет заводиться, но в конце концов папе удается вернуть его к жизни, и мы быстро уезжаем прочь от центра. Успеваю заметить, что кто-то из наших вышел на лестницу, но не хочу поворачиваться и разглядывать, кто именно. Мама гладит меня по колену, а сама поджигает сигарету – до сих пор не может избавиться от этой плохой привычки. Мы едем через мост в Эдинбург, когда по радио вдруг начинают Так соблазнительно беседуя о том, чтобы ехать по белоснежной линии трассы.

Они не замечают ничего, просто болтают о том, какой сегодня прекрасный день, пока я умираю от жажды, снова и снова. Все мое тело, вся моя душа, чисты, как манна небесная, вены пустовали целых шесть недель, бьются в унисон с барабанами, требуя принять в себя первый пакетик героина. Одна только мысль о нем вызывает у меня холодный пот, заставляет пылать мои поры. Дождаться не могу. Но я решаю для себя, что попробую пожить новой жизнью, ради них. Мой старик что-то очень спешит, и наши шины визжат на каждом повороте дороги.

Июнь 1969, Блэкпул. Месяц все еще напоминает огромную головку сыра, которую скоро завернут в бумагу, наградят следами Янковский астронавтов и прежде чем засунуть в холодильник. Гуляем по Золотой миле. Учащенное, возбужденное дыхание дедушки Рентона становится аккомпанементом для нашей с ним прогулки. Помню, как мы с ним рассматривали его медали. И тогда жестоко заметил: «Они хотят, чтобы эти медали на нашей груди закрыли все шрамы, которые сами оставили нам на память». А я думал тогда все время: нет, дедушка, это немцы оставили тебе шрамы.

А британцы дали тебе эти медали!

И только сейчас я понял, что бедный старик имел в виду тогда.

Мы едем по городу в лейтовский порт. Рабочий день подходит к концу: торговцы на Уок опускают железные решетки на окна. Когда мы добираемся до родного дома, мое настроение сразу улучшается. Но вдруг открывается дверь, и ко мне бежит вся честная компания: Хейзел, Томми, Лиззи, Второй Призер (весь такой подтянутый, привел с собой новую блондиночку), Билли, Шэрон, Гэв Темперли, миссис Макголдрик, наша соседка, корефаны Билли – Ленни и Гранте. Такие улыбающиеся, все они, за исключением Второго Призера, который ограничивается апельсиновым соком, держат в руках бокалы с шампанским. На кухне, над столом, заваленным пирогами, бутербродами и маленькими хот-догами, которые обычно подают на свадьбах или похоронах, развернут огромный плакат, а на нем зелеными цветом на белом фоне написано:

ТАК ДЕРЖАТЬ, МАРК, ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ!

 Жаль, что они не устроили мне такого праздника, когда я окончил школу, думаю я, в то время как отец передает мне бокал.

– Держи, сынок, но полегче, не забывайся.

Полегче.

Я заглядываю в бокал, наполненный пузырчатой, оранжевой жидкостью, в которой отражаются огоньки из камина, и глотаю шампанское; оно проходит по моей глотке и желудку, разливается по печени, почкам и кровеносной системе, и мой мозг начинает работать быстрее. Пузырьки ударяют мне в голову, когда Хейзел нежно берет меня за руку и улыбается:

– О, это у тебя мышцы появились?

– Типа того, – киваю я и делаю еще один глоток этого резкого напитка, купаясь в теплом чувстве всеобщей любви.

Я хочу еще поговорить с Хейзел, но подходит Томми и обнимает меня.

– Забудь все то дерьмо, Марк, – жалобно просит он меня.

– Так и будет, Тэм, – я уже выучил свой урок, – говорю я, не чувствуя раскаяния за свои слова, потому что в действительности я не вру – я действительно выучил свой урок, но только не тот, о котором они все думают. – Как там Кочерыжка?

– Лучше не спрашивай. Херово, как и всегда. Все время жалуется на реабилитацию и все остальное.

– Ага, – киваю я якобы печально, хотя внутри искренне радуюсь, продолжай в том же духе, Мерфи! – А Мэтти?

– Не лучше Кочерыжки, только он сейчас сидит в «Уэстер-Хейлсе».

Я вижу, к чему ведет Томми, – я бы мог оказаться там вместе с нашим бедовым господином Коннелли. Хейзел общается с Вторым Призером и его телкой, поэтому я решаю не тратить времени, хватаю сумку и шагаю в свою старую спальню, где сразу прячу свой дневник в глубине шкафа с книгами и всяким старым хламом.

Когда я возвращаюсь в гостиную, то вижу, как мама ругается там с Билли, она размахивает какой-то открыткой перед его мордой.

– Ни в коем случае не подпишу! – качает он головой. – Для Карренов ничего не подпишу. Ты что, забыла уже, что они устроили на похоронах малого Дэйви?– Но они были нашими соседями, сынок ... – Здесь она умоляюще смотрит на меня: – А ты подпишешь эту открытку для старого Олли? Хотим пожелать ему скорейшего выздоровления.

– Не знал, что он ... Что с ним случилось?

– Конечно, ты не мог знать ... У него случился серьезный сердечный приступ, – мрачно рассказывает мама. – Он сказал, что получил ужасное письмо от совета. Так разозлился, что бросил его сразу в камин. А потом пошел туда, начал кричать в совете о цветных, ты же знаешь, их часто видят с ... с ...

– бомжами, – подсказывает Билли.

– ... и он устроил настоящий скандал, когда в совете сказали, что об этом письме и слыхом не слыхивали. Но он все свирепствовал и злился, потом даже хотел ударить одного из их клерков, поэтому они вызвали полицию. Впрочем, он успокоился и вышел оттуда, но его прихватило прямо на Ватерлоо-плейс, откуда его привезли уже в больницу.

Я чувствую, как холодок пробегает по моему позвоночнику, и краснею. Мама сует мне в руки открытку и ручку. А Билли пристально смотрит на меня

– Ты же не станешь этого подписывать? Ты всегда ненавидел этого подонка!

– Надо жить дальше. А это – только открытка, такого я никому не пожелаю.

Затем я смотрю на открытку, на которой изображен больной мальчик в постели, который держит термометр под мышкой, и читаю напечатанный на ней текст: СОЖАЛЕЕМ, ЧТО ТЫ ЗАБОЛЕЛ. Затем я открываю открытку, и вижу там другого парня, всего такого горячего, в руках у него бокал шампанского. Он подмигивает сексуальной медсестричке, какая поправляет волосы. Здесь написано уже другое: ЖЕЛАЕМ ТЕБЕ СКОРЕЕ ВЕРНУТЬСЯ К НАМ!

Я прижимаю открытку к буфету и выцарапываю на ней: Выздоравливай скорее, Олли. Марк.

– Это мой мальчик, – снисходительно улыбается мама, а потом шепчет мне на ухо: – Это – настоящий ты, сынок. Сейчас я вижу опять всю твою доброту, которую затмили собой когда-то наркотики.

И она целует настоящего меня в щеку. Я подмигиваю ей и поворачиваюсь к Билли:

– Помнишь тот год, когда «Волки» побили «Хартс» на финале чемпионата? Сколько игроков назовешь из их состава?

– Бля ... – удивленно поднимает брови он. – Я даже «Хартс» по имени не знаю. Ну что, давай попробуем ... Дерек Даген, это точно, Фрэнк Манро ... Или Билли Гиббитт? Кэтти Гиббит ... Кстати, о Каррене, был такой шотландец Каррен, он еще дважды забил ... Хью Каррен! Кто еще ... – Билли поворачивается к отцу, который болтает с Томми и Лиззи, и кричит ему: – Пап! Помнишь состав «Волков», которые «Хартс» побили в финале ...

– Да, были такие, – отвечает отец, вытирая нос бумажной салфеткой. – Ой, а помните, как вы все оделись на то Рождество в футболки «Волков»?

– Конечно. Наша команда, «Фортовские бродяги». Ты нас тогда сфоткал. Только я этого снимка чего никогда не видел, – пронзительно смотрю я на Билли. – Жаль, да? Но ничего страшного, мне все равно попалась на глаза копия. Слева направо, верхний ряд: я, Кизбо, Франко и Дик Лоу. по центру сидят перед нами Гэв, англичанин Джордж, Джонни Крукс, Гэри Маквей. Помнишь бедного Хезба? Шоколадка Дьюк и Мэтти еще были одеты в форму вратарей.

Билли несколько расстроен, а отец радостно говорит:

– Рад, что то дерьмо, которое ты употреблял, не уничтожило твою память!

Конечно, не уничтожило. Сейчас я четко помню только две вещи: один адрес на Альберт-стрит и семь цифр телефонного номера, который оставил мне Сикер.

Я шагаю к Хейзел и обнимаю ее за стройную талию. Она улыбается мне, такая безупречная в этой желтом платье и гольфах, я чувствую ее приятный аромат. Она напоминает мне американскую провинциалку из фильмов пятидесятых годов. В штанах у меня начинает что-то происходить. Я думаю о том, как замечательно было бы забрать ее в нашу квартиру на Монти-стрит и потрахаться, как никогда. Но не хуже было бы встретиться и ширнуться вместе с Джонни, Кочерыжкой, Мэтти, Кизбо и всей компанией. Всегда остается и третий вариант: пойти к моему новому товарищу, личному тренеру Сикеру.