Текст книги "Героинщики (ЛП)"

Автор книги: Ирвин Уэлш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 46 страниц)

Теневая экономика

Рассел Мар в белом халате, с планшетом в руках прошел мимо Майкла Тейлора, одетого в свою обычную коричневую робу, и зашагал дальше, к крупнейшей заводской лаборатории по переработке. Эти двое сознательно игнорировали друг друга, так было всегда. Они решили, что лучше будет, если их сотрудники не узнают, что между ними что-то происходит.

Вводя код новой системы запирания дверей, Мар удовлетворенно отметил про себя, что сюда Тейлор точно не сможет попасть. Открыв двери и войдя в ослепительно белую комнату, он вспомнил тот день, когда поймал здесь своего компаньона на горячем – тот набирал ценное вещество в пластиковый пакет. Нет, Тейлор как работник вообще не должен здесь быть, но когда Рассел Мар начал прятать собственный пакет в карман, они вдруг замерли и посмотрели виновато друг на друга; так продолжалось несколько секунд. Затем оба мужчины осторожно оглянулись по сторонам, после чего снова встретились взглядами и немедленно заключили соглашение. Тейлор перехватил инициативу и заговорил первым.

– Надо поговорить, – предложил он. – Встретимся в «Диккенс» на Делрей-роуд после работы.

Сценарий, который они придумали там, был похож на фарс, будто сошел со сцены Вест-Энда. В пабе, нервно перекинув по пинте пива, они потом стали даже шутить по этому поводу. Сделка заключалась в следующем: Мар будет переправлять Тейлору пакеты с производства, а тот тайно вывозить их с завода в контейнерах из столовой.

Инструменты на пульта мерцали, двигаясь медленно под светом флуоресцентных ламп на потолка. Иногда в этой огромной комнате было белым-бело от синтетической пудры, которую производят в этой новейшей и самой прибыльной части завода.

Но Рассел больше уважал драгоценную белую пудру, которая текла ровным, обильным ручьем из трубки прямо в плексигласовые контейнеры, которые двигались по автоматическому молчаливому конвейеру. Он окинул взглядом большие резервуары с полотняными фильтрами, затем – цистерну с хлористым аммонием, где раствор охлаждался, затем – на еще один ряд фильтров и гигантский стогаллоновый стальной барабан.

К этому барабану каждый час поступали шестьдесят галлонов кипятка, в котором растворяли тридцать килограммов сырого опиума. Затем загрязнения всплывают на поверхность и удаляются. Далее раствор попадает в меньшую соседнюю цистерну, где добавляют гашеную известь – гидроксид кальция, в результате чего из нерастворимого морфина образуется водорастворимый морфинат кальция.

После того, как его высушивают, окрашивают и измельчают, конечный продукт проходит очистку и приобретает первозданный белый цвет. Далее его фасуют в пластиковые контейнеры. И здесь начинается работа Рассела; его задание – оценить качество каждой партии. Поэтому ему достаточно легко забраковать долю поставки, высыпать ее в пластиковый пакет и спрятать его в карман.

Рассел Мар с удовольствием похлопал себя по брюкам, где прятался тайный пакет. Он собирался уже уйти оттуда, чтобы встретиться в туалете с Тейлором и переложить всю ответственность на его плечи. Но почему-то задержался, набирая образцы и этикетки. Невероятно, на что люди готовы пойти, чтобы получить хоть каплю этого вещества. И потом, когда он уже подошел к двери, она вдруг распахнулась. Дональд Хатчинсон, глава службы безопасности, стоял перед ним, его сопровождали два охранника. Рассел заметил на длинном, суровом лице этого человека сочувствие, но потом заметил стальной блеск в его глазах.

– Дональд ... Как ты? .. Что случилось? .. – Рассел Мар чувствовал себя, как проигрыватель, который вдруг выключили среди песни.

– Доставай вещество – Дональд протянул Рассела руку.

– Что? О чем ты, Дональд?

– Мы можем обойтись с тобой жестче, если хочешь, Рассел. Но я бы этого тебе не советовал, – сказал Дональд Хатчинсон, указывая куда-то через плечо Рассела Мар – на маленькую черную камеру, закрепленную на стене. Ее объектив смотрел прямо на них, у него горела крошечная красная точка.

Рассел повернулся к ней лицом и тяжело вздохнул. Он чувствовал себя так, будто с него сорвали маску, даже не как вор – как банальный дурак. Ведь было так просто – установить этот прибор на заводе, он даже не заметил, как камера появилась в этом зале. Рассел стоял, бессильно раскрыв рот, и думал, что именно видят на его лице люди, которые наблюдают за ним по монитору. Стыд, страх, ненависть к самому себе, но заметное от всего этого (как ему казалось) – поражение. Он развернулся и достал из кармана брюк большой пакет с белой пудрой. Затем он передал его Дональду и покорно последовал за мужчинами в форме, догадываясь, что будет происходить дальше. Это – последний раз, когда он выходит из этой лаборатории.

Во время унизительного марша по коридору в сопровождении загадочного эскорта он снова увидел Майкла Тейлора, который как раз толкал перед собой тележку с металлическими контейнерами для столовой. На этот раз Тейлор посмотрел ему в глаза.

Его лицо умоляло о милосердии, но Рассел Мар был уверен, что тот просто смотрит перед собой в пустоту.

Ученный студент

Я начал избегать своих старых друзей, и они стали платить мне той же монетой, даже Бисти; они с Джоанной все еще встречались. Я сам был похож на Квазимодо, вонючего шаркающего горбуна, которого покинули все верные друзья, и мне это нравилось. Я прекратил звонить домой каждое воскресенье. Моя мать никак не могла найти себе покоя, все лила слезы; иногда тихонько всхлипывала, иногда – рыдала, на это невозможно было смотреть. Билли арестовали за обвинение в избиении какого-то парня в пивной. Когда моя мать рассказывала мне об этом, я представил его со следами от спермы, которая стекала с члена его больного младшего братика. Шок, унижение, обвинение, стыд.

– Но хоть с тобой все в порядке, сынок? – взволнованно спрашивала мама. – С тобой все хорошо?

– Да, конечно, – отвечал я, стараясь придать своему голосу нужный оттенок сосредоточенности и концентрации.

Но стены падали мне на голову, разрушая меня, ломая меня полностью. Кайфолом наседал на меня, уговаривал поехать с ним в Лондон, чтобы немного зависнуть там с моими «англоидскими» друзьями. И эта перспектива становилась для меня все более привлекательной с каждым днем. Но даже мое привыкания к наркоте, которое усиливалось каждую минуту, не тревожило меня так, чтобы начать искать средство избавиться от него. Я читал, читал ненасытно, отчаянно. Читал все, что под руку попадало, кроме того, что мне нужно было готовить к занятиям.

На лекциях я обычно сидел позади, дремал, а потом просил у какого-нибудь ботана отксерить конспект. На семинарских занятиях я часто принимал спид, чтобы немного прийти в себя, сводил каждое обсуждение к собственным впечатлениям, толкал длинные, непонятные наркоманские речи, которые я выуживал из потаенных закоулков своего мозга. В моей грудной клетке скапливалась мокрота, прямо как у малого Дэйви, постоянно выливалась через мои носовые пазухи. Дышалось мне совсем хуево. Я даже заметил, что у меня несколько изменился голос, я привык говорить в нос, в результате чего стал бубнить, и я ненавидел такую манеру говорить, но избежать этого пагубного процесса никак не мог. Один преподаватель как-то грустно посмотрел на меня и спросил:

– Ты уверен, что тебе нужно быть здесь?

– Не-а, – ответил я, – но мне некуда пойти.

И это была правда. По крайней мере, это была моя единственная причина посещать занятия, иначе меня бы давно уже выгнали. Однако я и так понимал, что мне никогда уже не добраться заветной отметки в семьдесят процентов успешности, необходимых для того, чтобы перейти на другой курс. Я больше не проверял свой студенческий почтовый ящик. Большинство однокурсников вообще считали, что я больше не учусь в универе, они всегда удивлялись, когда я вдруг присоединялся к ним на занятиях. Но они даже не подозревали, насколько были правы; они видели не меня, а мои призрачные остатки.

Иногда я заходил в студенческие бары, где смеялся над людьми и их ебаными планами, их музыкальными группами, поездками «Интеррейлом», занятиями спортом только потому, что знал, что никогда к ним не смогу больше присоединиться. Я начал ненавидеть музыку Боба Марли, которую я любил даже в те времена, когда панковал в Лондоне, но теперь мне противно было смотреть, как белые студенты, выходцы из среднего класса, бесстыдно наслаждаются ею. Однажды ночью я возвращался домой и увидел нескольких пьяных и буйных школьников, которые пели о том, как хорошо сидеть в правительственном жилом массиве в Тренчтауне. Они пели, блядь, о жизни в квартале Кингстаун, что на Ямайке. Я яростно уставился на них, и они виновато сомкнули рты, вдруг став серьезными. Плачевно. Я был плачевным. Люди избегали меня. Все заметили, что я превратился из души компании, толкового весельчака со скептическим взглядом в циника, холодного и саркастического. Чем больше я отдалялся от людей, тем сильнее я становился.

Это нельзя отрицать. Не оставалось ничего хорошего, нормального или правильного, над чем я бы не смеялся. Я критиковал абсолютно все, каждая унция желчи порождала мое чувство собственного поражения и неадекватности, которое росло с каждым днем, как на дрожжах.

На занятиях от меня воняло, как от пьяницы. Раньше я относился очень внимательно к личной гигиены, чистоты и порядка; теперь у меня адски чесалось везде: в паху, в жопе и на руках, покрытых струпьями. Я бы вот-вот должен загореться.

Однажды встретил Фиону в коридоре. Наши глаза встретились.

– Ты еще здесь, – с вызовом в голосе констатировала она.

Но я видел, что ей не безразлично, хотя, пожалуй, я только ошибался, пытался обмануть самого себя. Все, что я сумел выжать из себя, это:

– Привет, ага ... Увидимся.

Сказал и ушел, на хуй.

После этого инцидента я более или менее прекратил ходить в универ. Вообще, в мои планы входило только тусоваться в общежитии. Я находил временное убежище у Дона, а мои гениталии – у Донны, конечно, в ироническом смысле. Имеется в виду проститутка из того бара, где я бросил Фиону. Я стал частым их посетителем, чтобы подобраться к ней поближе. Она водила меня на «рабочую» квартиру с распечатанными «Подсолнухами» Ван Гога на стенах, здесь точно никто не жил, только принимали клиентов. Большую часть времени я проводил, вылизывая ее пилотку, непосредственно трахались мы значительно меньше. Я хотел достичь вершины успеха в этом виде удовольствий. Стыдно, но только от нее я узнал, что правильно называть это куннилингусом. Кайфолом никогда не допускал таких ошибок. Я практиковался, пока мое время не заканчивался, или пока я просто не истощался, или пока меня просто не выгоняли прочь. По-разному случалось.

Я все еще гулял по городу, как призрак. Все время. Потом вдруг исчез Дон. Никто в докерских пабах не видел его. Выдвигали различные безумные теории, в которых он просто свалил: в Копенгаген, Нью-Йорк, Лондон, Гамбург или даже Петербурга. У меня заканчивались деньги. Крайне вероятно, что Дон теперь лежит мертвый у себя дома на диване от передоза, но я не хотел рисковать и проверять это. Потом я встретил на улице Донну и маленькую девочку с синдромом Дауна, что бегала вокруг нее. Я перешел на другую сторону улицы и никогда больше к ней не приходил.

По всему Абердину меня вдруг начала преследовать тишина постапокалиптического безмолвия и покоя, где можно почувствовать, как небо опускается на тебя, как в игрушечном стеклянном шарике, в котором идет снег, когда его переворачиваешь. Мне больше нечего было делать, потому, потный, я с дрожью отправляюсь на автобусе назад, в Эдинбург. Со мной – сумка со старой одеждой, еще одна – с книгами.

И первой моей остановкой становится Толкросс и притон Джонни Свона. Я жду перед дверью минут десять, и тут дверь мне открывают Кочерыжка и Кайфолом, которым, на вид было так же хуево, как и мне, но они наверняка рады оказаться в этом доме мучительного облегчения. Мы буквально пускаем слюни, у нас с глаз течет, шею ломает, мы выглядим как настоящие чудовища, пока Лебедь варит для нас дурь. Он в хорошем настроении, поэтому решает поделиться с нами своими опасениями.

– Не то чтобы я был против такого темного, как этот, но многие и не принимают такой наркоты. Это пакистанский. Разведенная, не отборная хуйня, но другой нет. Проклятые моралисты добрались и нашего края. Если бы немцы сейчас решили нас захватить, у них не было бы ни единого шанса. Понимаешь?

– Ага, – отвечаю я, но чувствую себя таким же чужим для здешних ребят, которым я был для правильных студентов в Абердине.

Мудила. Ебаный нацистской мудила. Но мне похуй. Дай мне героина.

– Ты варишь, или как?

Он будто меня не слышит.

– Я бы их всех отсюда выслал на хуй, только телочки пусть остаются, особенно – азиаточки, которые стали придерживаться нашего образа жизни ... Горячие шлюхи, – улыбается он, демонстрируя гнилые зубы.

Кайфолом с отвращением смотрит в сторону.

– К счастью, большинство из них не живут в Шотландии, слишком холодно для их темной кожи.

Заткнись и вари, вари, вари ...

– Не думаю, что в этом дело, – говорит Кочерыжка. – Больше похоже на то, что для них здесь нет работы, типа? Компьютеры не считаются, это все хуйня, я в них не верю.

Но сейчас, слава яйцам, Лебедь наконец сосредоточился на варке. Высыпал героин в ложку, залил его водой и чиркнул зажигалкой.

– Работа здесь ни при чем. Всем известно, что ниггеры едут сюда, только чтобы бежать из родной страны. Это как их месть за долгие годы рабства, господство Британской империи, все такое. Постколониальные сутки, какое-то такое дерьмо, слышал особый научный термин. Скажи им, Рентс, – просит он, набирая смесь моим шприцем, о, спасибо тебе, Свон, благодарю Бога, вам, на хуй, спасибо, я сейчас готов за Народный фронт проголосовать, если ты только меня попросишь. – Это все психология, у нас в голове.

– Согласен, – поддерживаю я.

Это, на самом деле, скорее физиология, как я помню со слов моего хитрющего друга Дэнни Макгрейна, когда я щупал ему руку в поисках пульса, опасаясь, что мы потеряли этого подонка, который чуть не умер после бутылки виски. Но я прокалываю кожу, игла проникает в мою руку, понеслась ...

– Опять я первый, – вздыхаю я и радостно улыбаюсь другим. – Быстрее вас, говнюков ...

Бежать в забвение, где меня никто не найдет ...

Затем я снова оказываюсь с Кайфоломом и Кочерыжкой, которые сидят на полу, в то время как я устроился на диване. Они еще варят, хотя я до сих пор дрожу от последнего укола. Ребята не успели ширнуться, пока я был в отключке.

– Надо тебе вернуться в универ, – холодно советует мне Кайфолом, пока варит смесь; его вены заносчиво выпячиваются навстречу игле, как армия, с триумфом поднимается на холм. – Ты один из всех нас мог получить образование.

– Ты тоже мог. Слышал, в младших классах ты хорошо учился.

– Это было в младших классах, – возражает он.

– Видел я, как твои успехи в учебе пошли псу под хвост из-за гормонов с того дня, когда Элейн Эрскин пришла в школу в той красной мини-юбке.

– Меньше разговоров, больше дела, дружище, – стонет Кочерыжка от нетерпения, не в силах ждать своей очереди, и пытается отвлечься, включив шотландские новости.

Новости читает Мэри Маркес, и я мгновенно вспоминаю уродливый член Дэйви в руке и его порывистое дыхания и поток слюны.

– Ага, – вспоминает Кайфолом, его большие карие глаза вспыхивают возбуждением, – когда она пошла домой переодеться, я уже шагал за ней. Сказал Манро на географии, мне совсем хуево, вот-вот начну блевать. Проследил за Элейн, расправил плечи, сделал ей несколько комплиментов по поводу того, как она модно одевается. Такие красотки должны носить исключительно мини-юбки ...

– Давай уже, Сай ... Уколи меня – просит Кочерыжка.

– А ее богоподобные сиськи, от которых у меня все сжималось ... Тупая сучка, как можно ее не хотеть. Я постоянно пытался отводить ее подальше от старших, крутых говнюков, которые страстно желали добраться до ее влагалища ...

– Саймон, друг, будь котиком, я сейчас подохну прямо здесь, – задыхается Кочерыжка.

– ... в течение всей недели, мой член просто взрывался, как последний фейерверк на ебаный Новый год.

– САЙ! ДАВАЙ!

– Терпение, Дэнни-бой, это только небольшая тучка, дальше будет солнце, – улыбается Кайфолом, всасывая шприцем немного героина и передавая ложку благодарному Кочерыжке. – Да, все, что я хочу сказать, так это то, что у каждого свой путь, Рентс, я бы тоже мог выбрать что-то другое.

Он начинает говорить тише, его зубы сжимают галстук, которым он перевязал себе бицепс, от чего его огромные, красивые вены набухают еще больше, как прекрасен выбор!

– Не обязательно тебе быть таким, как я ... – повторяет он, прокалывает кожу, втыкает иглу, втягивает немного крови обратно в цилиндр, и вводит всю дозу, нажимая на поршень до конца.

Холодное, но солнечное утро, земля замерзла под снегом, а все дома покрыла тонкая филигрань льда, хотя радостные солнечные лучи и проглядывают сквозь башни облаков. После тяжелого, недолгого сна я встаю и одеваюсь, переступаю через Кочерыжку, шагаю по узкому коридору и возвращаюсь к Гиллзланду в мастерскую, полую и металлическую, как путая бракованная баночка от крема для бритья. Они работают в соседнем помещении, и Гиллзланд уже полностью завершил оформление и необходимые столярные дела здесь, потому Центральная Шотландия совсем скоро пополнится новым панельным домом, проклятым ящиком под дерьмо. Лесс не оставил своих соревнований на самую длинную какаху, но я сейчас вообще не могу ничего из себя выжать.

– Что с тобой, Марк? – озабоченно спрашивает Лес. – На какой, к черту, диете ты сидел в своем Абердине?

На героиновой. Скоро она станет выбором года для всех наших толстеньких провинциальных домохозяек.

Но сама работа меня вполне устраивала. Пока другие ребята жаловались по поводу того, что ничего не умеют, только механически забивать гвозди пневмо-пистолетами в корпуса и накладывать на них алюминиевые скобы, меня все устраивало. Я мог просто стоять здесь, обколотый и жалкий, и делать десять панелей в час, не перекидываясь ни словом с этими мудаками.

Гости дома

Ни копейки в кармане, друг, а на носу уже Рождество и Новый год. Жалкая сцена. Никогда не забывай, все под Богом ходим. Бэгби забегает в квартиру, и готов об заклад побиться – никогда еще не видел этого пиздюка в таком гнусном настроении, да?

– Кочерыжка, – обращается он, оттесняя меня в гостиную и оглядываясь по сторонам в поисках Рентона и Кайфолома. – А где эти два мудака?

– Не знаю, друг, все кошаки просто приходят и уходят, понимаешь? – объясняю я.

При этом я несколько очкую, стараюсь хоть немного прибраться, потому что засрано у нас здесь, как в настоящем притоне. Поэтому мне хочется просто слиться с внешним миром, чтобы он меня, типа, не видел.

Однако Попрошайка все равно сейчас мало похож на счастливого бойскаута, и винить в этом можно только Ча Моррисона с Локенда. Его будут судить в следующем месяце за нападение на Ларри Вайли, чему радовались все, кроме, конечно, самого Франко, друг, так. Побить двух огромнейших быков, несмотря на возможное заключение или, по крайней мере, слухи – это чистая победа в раунде, ничего не скажешь. Для всех, кроме Фрэнсиса Джеймса Бэгби, которому пришлось взять на себя ответственность за то, что Ларри получил перо под ребра. Фрэнни Джиму тоже недавно досталось, поэтому когда он принес нам новости, мы все расстроились, несмотря на Рождество. И теперь

Бэгби хотел ворваться в один дом, о котором я ему когда-то рассказывал.

Опять, опять мой длинный язык! Дело в том, что теперь он просится в тот дом, о котором я рассказывал ему сто лет назад, считая это конфиденциальной, внутренней информацией, которую я узнал во время доставки буфета по тому адресу в прошлом году. Считал, что он никому ни гу-гу. Но Попрошайка – настоящая скотина, никогда ничего не забывает ..

– Только не тот дом, Франко! Полиция точно проверит все списки кто был там в течение прошлого года, и угадай, кого они там найдут? Одного бедного мальчика, который работал ранее в службе доставки и которого выбросили на улицу!

– Блядь, – Бэгби осуждающе качает головой, – это же ебаная лотианская и пограничная полиция. Эти тупые говнюки вообще бесполезны, они не способны на что-то больше, чем штрафы выписывать за неправильную парковку. Я и так сейчас промок под ебаным мостом, блядь, на улице же холодно! Он подбегает к окну, раздвигает занавески и выглядывает на улицу.

– Тот парень – адвокат, Франко, и не какой-то, а королевский!

У каждого случалось так, что его вообще не слушали. Именно так вел себя сейчас Франко. Новости, которые он не хотел слышать, всегда проходили мимо его ушей и растворялись где-то в воздухе.

– Есть выпить что-нибудь в этой лачуге?

– Э-э-э, ага, есть ... – это мой ответ он уже выслушал с удовольствием.

Он пошел на кухню, сам достал из холодильника бутылку «Перроне», которую купил себе Кайфолом. Открыл ее и начал жадно лакать так, что пиво полилось ему на морду. Затем отставил от себя бутылку, чтобы рассмотреть надпись на этикетке.

– Что, блядь, итальянское? Пиво? Проклятые итальянцы делают вино. Кайфолом, как и все нормальные люди, должен об этом знать. Ох отдубашу я его, когда встречу! Ебаное итальянское пиво!

– Но Конрад Дональдсон – королевский адвокат, – повторяю я, замечая, что Франко снова присосался к импортному напитку.

– Да, но мне на это похуй, потому что он – защитник, – отвечает Франко, тряся бутылкой в мою сторону, и снова берется изучать этикетку на ней. – А защитники работают всегда на мудаков типа Моррисона, полиция таких терпеть не может. Они выбьют из него всю дурь.

– Но, Франко ...

– Нет никакой опасности, на хуй! Лекси случайно нам рассказывал, что этот королевский подонок ... Кстати, что это, к черту, значит – королевский адвокат? .. Спит с королевой? – Фрэнк начинает в такт своим словам стучать меня по руке, как бы я хотел, чтобы он прекратил эту хуйню; даже если он находится в состоянии аффекта, это все равно грубое обращение, знаете, он как бы говорит таким образом все время: «я – огромный, крепкий мужчина, а ты – малый, сопливый пацан », типа.

Но Бэгби никак не мог угомониться:

– Так вот, этот королевский трахарь защищал его однажды, и он отправился отдыхать в Америку на полгода. Я был в том доме, там никого нет, мы пойдем туда ночью. И конец этой ебаный истории. – Он снова выглядывает в окно. – Ты что, даже не догадываешься, куда могли деться эти двое, Рентс и Кайфолом? Они точно должны были сказать, куда собираются. Ебаное итальянское пиво ... Ладно, не буду тебе ничего делать, даже ребра не будет считать.

Он опустошает бутылку и открывает другую.

– Хорошо, думаю, они проверяют ловушки, у нас мыши завелись, ага.

Франко поднимает густые брови и оглядывается по сторонам, стоя на кухне:

– А мне казалось, что эта лачуга – совсем негодное место для любой твари, которая хоть немного себя уважает!

Я ничего ему на это не отвечаю, потому что мы с Рентсом и Кайфоломом сильно расходимся во мнениях по этому поводу. Я не хочу убивать мышей. Должен быть какой-то более гуманный способ избавиться от них, не причиняя им вреда, что-то типа того. Я предлагал завести кота, чтобы тот просто напугал их. Убил бы одну-двух, но остальные поняли наши «сообщения» и скрылись бы жить куда-нибудь в другое место. Но Рентон начал ныть что-то о своей аллергии.

Мы с Франко решили выйти на улицу и подождать их там, прошлись немного по Уок. Встретили там Призер и Томми; Второй Призер был весь избит, с засохшей грязью на брюках. Но нам так и не удалось выследить Рентона или Кайфолома.

– Наверное, еще ищут ловушки, – настаиваю я.

– Да, сейчас, – поднимает брови Томми. – Это так сейчас хуйня, которой они занимаются, называется?

Бэгби сразу обо всем догадывается, его начинает трясти.

– Так они снова с Мэтти и тем ебаным наркоманом Своном зависают! Это же еще один Мудак с моего списка желаний на Рождество!

– Не знал, что у тебя есть такой список, Франко – не удерживаюсь я, смотрю на Второго Призера, который ворчит себе что-то под нос, веки так и норовят закрыться, как окошки в магазинах; весь день не работают, да?

Но Франко не успокаивается; этот кошак смотрит на нас диким-диким, хитрым-хитрым взглядом и цокает языком.

– У каждого, даже в отбросов, есть такой список. – Он качает головой. – Рождественский список, и этот мудила в нем точно есть!

Когда этот пиздюк в таком настроении, лучше с ним ... как это называется ... сог ...согла ... шаться, причем – молча. Поэтому мы идем в бильярдный клуб, оставляя Второго Призер наедине с его мыслями.

– Нашелся самый ответственный мудак, блядь, – комментирует Франко.

Перейдя Дьюк-стрит, мы садимся в клубном баре, где Бэгби перебрасывается парой слов с двумя бритоголовыми мудаками в золотых цепях и тяжелых кольцах. У бильярдного стола я вижу Кизбо, который разыгрывает партию с рыжим малым, который немного похож на девушку, хотя и вовсе не хорошенькую. Потом вижу Рентона. Кайфолом и Мэтти сидят прямо за нами, в углу, смотрят, как те играют. Мэтти встает и говорит, что ему пора домой, к Ширли. Я успеваю заметить, как остервенело таращится на него Бэгби, что хочет дырку просверлить в этом парне, типа того.

– Ну что, нашли наших красавиц? – спрашиваю я Кайфолома и Рентса.

– Да, блядь, нашли ... – отвечает Кайфолом, поглядывая украдкой на своего друга, и объясняет: – Этот парень нам все разъяснил. Как по-человечески сделать. Теперь ловушки закрываются так, чтобы придавить мышам только хвосты, они ничего не чувствуют.

– Ну хорошо, друг, а я и представить себе не мог, как вы расставляете ловушки на наших братьев меньших, пушистых друзей, таких же теплокровных, как и мы.

– Хватит пиздеть о мышеловке! – врывается к беседе Франко с бутылкой «Бекс» в руке и начинает рассказывать, что у него случилось.

И, кажется, их не надо было долго уговаривать. Эти ребята представляют себе совсем другое Беленькое Рождество.

– Звучит разумно, – говорит Рентс.

Хотя я не знаю, он искренне соглашается, или это просто его тактический отвлекающий маневр, чтобы переключить внимание Генералиссимо на что-то другое. Рентс – один из редких кошаков, к которым Франко иногда прислушивается, потому что умеет правильно играть с ним.

Бровь Кайфолома ползет вверх, как у Коннери, когда он входит в казино.

– Это может стать интересным приключением. Там, видимо, полно драгоценностей.

– Да, пожалуй, только они – не для тебя, мудак, – отвечает Бэгби.

Кайфолом закатывает рукав джинсовки, обнажив следы от уколов, а потом жалобно смотрит на нас, расстроенный из-за отсутствия наркоты. Бэгби смотрит на него, потом на меня с Рентоном, его взгляд будто говорит: «ах вы отбросы»:

– Это серьезно, на хуй. Ни один из вас не будет обколотым. Нам надо как можно больше людей, потому что мы собираемся хорошо очистить этот дом вместе с магазином, надо вынести оттуда как можно больше. Это вам не ваши ебаные наркоманские игрища, бля. Впрыскивают это дерьмо себе в вены ... Слава Богу, хоть тот мудак Мэтти ушел.

– Я действительно хочу пойти, – говорит Рентс.

И я понимаю, что он говорит правду. Обычно, это Марк – голос здравого смысла в нашей компании, но сейчас он, кажется, хотел почувствовать вкус злодеяний.

Приехал на днях с сумкой, набитой книгами. Надо отдать ему должное, он хотя бы читает их, прежде чем «загнать» какому-то барыге. Все равно любит учиться, даже под героином. А сейчас, думаю, ему просто хочется ворваться в чужой дом.

– Да, еще раз говорю, это все – не шутки, – отмечает Франко.

Рентс кивает в ответ.

– Томми может сесть за руль, – продолжает рассказывать свой план Бэгби, – я могу везти или Кайфолом. Я попросил у Дэнни Росса фургон, еще один есть у моего брата Джо, и еще один мы возьмем у вашего знакомого мудака с Мадерия-стрит, позвонишь ему, ага? Вы с Кизбо еще играли с ним в одной ебаный группе, Рентс!

Кизбо вдруг отрывается от бильярда, «мяч» вне игры. Кажется, он поставил того малого женоподобного в затруднительное положение, как лучшие профессиональные игроки.

– ГГ, – улыбается Рентон. – Гемиш Гроктер: Гетеросексуальный гомосек.

– Да, я о нем говорю, – подтверждает Франко.

– Вот только никакой он, на хуй, а не гетеросексуал, – насмешливо улыбается Кайфолом, пока Кизбо технично закатывает в лузу красный, потом черный, вновь красный и розовый шар; хорошо играет этот толстяк. – Классический сценарий прикрытия.

Телки, с которыми он зависал, – профессиональные нетронутые или ебаные чудовища, никому не нужны. Ибо парень не представлял для них никакой угрозы. Они с Элисон ходили на чтение вместе, потом ездили во Францию. Целую неделю он ее даже пальцем, блядь, не касался! Она сама мне рассказала ... после нежного допроса, конечно.

Рентс улыбается и возвращается к Франко:

– А ты сказал им, зачем тебе фургоны? ГГ, Джо, Деннису?

– Да на хуй. То, чего они не знают, хуй кто потом из них сможет выбить. И каждый из этих подонков тогда будет держать рот на замке, ага, понятно? – Он окидывает нас взглядом, одного за другим.

Какой же тупой этот кошак, почти ползала этого клуба может его услышать, но никто не обращает на это внимания. Трудно не рассмеяться, друг, ой как трудно.

– Хорошо, без базара, – бесстрастно соглашается Рентс.

– Я и не сомневался, – выговаривает ему Франко; но я теперь точно понимаю, что все дело в героине; кошак просто не понимает, во что влезает. – Ты чистый?

– Как стекло, – улыбается Рентс, но он подозрительно чуть шевелит, и Кайфолом какой бы хмельной, они оба часто моргают и иногда едва заметно вздрагивают. Что-то мне не верится ...

Слышал, что под героином бывает очень плохо, но мне кажется, это замечательно. Легко критиковать кого-то со стороны, но в жизни надо все попробовать, да? Еще неизвестно, как пошли бы наши дела, если бы Джим Моррисон не познакомил нас с кислотой. Если бы он не прорубил нам окно в другой мир, нам было бы сейчас значительно сложнее. Да, это опасно, и я не хочу повторять свой печальный опыт. Но это было не так плохо. Безумие Бэгби, мошенничество Кайфолома, жалобы Томми, тупые шутки Кизбо и, прежде всего, злость моей старушки, которая выбросила меня на улицу, чтобы я искал себе работу и зарабатывал на жизнь, а не на героин. Но теперь меня это не касается.

Мы выходим из бара; Томми не слишком доволен, но он тоже идет с нами. Мы садимся в разные фургоны и направляемся к промышленной площадки в Ньюгейвен на рандеву. Затем мы подъезжаем к шикарному дому, оставляем фургоны в переулке, чуть подальше от него, и лезем через заднюю стену, легко удается нам всем, кроме толстяка Кизбо, который висит на ней мешком.

– Давай, толстый, бля, – подбадривает его Рентс, дыханием согревая себе ладони, хотя сегодня не так уж и холодно. Мы с Томми подталкиваем Кизбо под его жирный, тяжелый зад, и в конце концов он залезает на стену и падает на землю с другой ее стороны. Даже не знаю, как такие жирдяи носят на себе такую тяжесть каждого дня, дружище. Мы тихонько крадемся через сад к двери, которые открываются с первого же толчка плечом Бэгби. Мы готовы услышать вой сигнализации, но она не срабатывает! Клево! Мы внутри!