Текст книги "Секториум (СИ)"

Автор книги: Ирина Ванка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 62 страниц)

– Да, – ухмыльнулся он, – а мозговой чип? А управляемый полет не хочешь?

– Да ладно. У них локальная разведка? Угадала?

Миша загадочно улыбнулся.

– Смотри дальше.

Изображение не менялось, только шевелилась трава, дергались стебельки на ветру. Птицы оставались неподвижными, уткнувшись в почву раскрытыми клювами, словно ждали команду на мозговой чип.

– Боже мой, – прошептала Алена, – флионы! Неужели это флионы?

Из птичьих голов вылезли два гуманоида в эластичных костюмах.

– Мишкин, это съемка или мультяха?

Мишина улыбка приобрела еще более загадочный вид.

– Размах крыльев восемьдесят метров, – сообщил он. – Весит такая штука с экипажем до трех тонн.

– Мишкин, это же легенда! Эти машины построить сложнее, чем галактический челнок! Ира, твой Птицелов похож на этих?..

– Не очень, – призналась я. – Можно сказать, совсем не похож.

– Посмотри на их мускулатуру, – продолжила восхищаться Алена. – Это же уму не постижимо! Даже на спине мышцы горбом. Вот это тренажер! Представляешь, на таком полететь! – она обернулась к Мише, но не нашла понимания.

– Так они тебе и дали полететь, – ответил он. – Размечталась! Это тебе не сиговы «кастрюли».

– Но ведь это бессмысленная игрушка, – сказала я. – На ней же не выйдешь за орбиту. Любая ракета летит быстрее и дальше.

– А если на твоей планете нет ни топлива, ни металла? – возразила Алена.

– Его можно привезти.

– Ирка права, – поддержал меня Миша. – Флион не есть оптимальный путь прогресса. Скорее наоборот.

– Дураки вы оба, – постановила Алена. – Цивилизация, которая смогла построить флион, может себе позволить не летать в космос. Космос прилетит к ней сам.

Глава 8. ДВА СТРИЖА И ОДИН УРОК ХАРТИАНСКОЙ ГРАМОТЫ

На птичий рынок я позвала с собой Мишу. С утра мы сходили на минский, после обеда побывали на московском, к ужину наступило отчаяние. Мы обшарили две столицы и забрались на голубятню, чтобы пообщаться с ее хозяином. Что нам только не предложили, от коровы до хомяка, даже ловчего сокола под заказ.

– Зачем вам стриж? – удивлялись продавцы. – Он в клетке жить не будет. Он не поет, ни бог весть, какой красотой обладает, и яйца в промышленных масштабах не несет.

– Надо, – отвечали мы.

– Вы-то деньги отдадите, а он смоется.

– Не ваше дело, – отвечали мы. – От нас не смоется.

– Дайте объявление, – советовали нам. – Может, где-нибудь в живом уголке… может, у кого под крышей…

– Надо ловить самим, – решил Миша. – Покупать мы его будем до второго потопа.

– Ну, ну! – смеялся над нами базар.

В тот день мы узнали о стрижах все: как выглядят, чем питаются, с какой скоростью летают. И, в конце концов, чуть не согласились на авантюру.

– Хотите ласточку? – предложил один торговец. – Вместе с гнездом. Оптом за полтинник. – Торговец стоял за рыбным прилавком и не производил впечатления знатока птиц. – Они у меня на балконе живут, честно слово.

– А когда? – спросили мы.

– Да хоть сейчас.

Мы подумали, подумали… Миша отвел меня в сторонку.

– Берем, – сказал он. – Это почти то же самое.

– Нет, не то.

– Подумай, их несколько штук в гнезде. Одна птица издохнет по дороге, а здесь хоть яйцо доедет. Мы его сварим вкрутую, чтобы не разбилось. Пусть флионеры высиживают. Так даже интереснее.

– Нет, не хочу начинать отношения с обмана.

– Какой обман? Откуда он узнает? Ты же сама трепалась в Хартии про стрижей?

– Ну, трепалась…

– Ты придумала, что они самые быстрые летуны?

– Но я же не думала, что мне придется ловить их.

– Так скажи, что ошиблась. Они же почти как ласточки. О чем речь? Берем мужика с аквариумом и дуем к нему домой.

– Нет, – уперлась я. – Пусть ласточки живут на балконе, а мы продолжим поиск.

На обратной дороге Миша вспомнил подмосковный карьер, вблизи дачи своего школьного приятеля. Вспомнил пикник, устроенный на той даче в честь отъезда родителей. Вспомнил девочек из общаги медучилища, с которыми он обрел первый сексуальный опыт; вспомнил, как с теми девочками пил вино, свесив ноги с обрыва. Но стрижи или ласточки летали в тот день над их головами, Мише вспомнить не удалось.

– Надо взять у Вовчика лодку с мотором и пройти по течению, – предложил он. – Там сплошные карьеры. Что-нибудь найдем.

Вовчик лодку Мише не дал, но взамен предложил машину, а затем, не долго думая, решил ехать с нами. Он кинул в багажник веревку, лопату, поставил ящик с водкой.

– Искать, так искать, – сказал Вовчик, и развернул на капоте карту Московской области. – Смотри сюда на рельеф… Тут вдоль реки могут быть обрывы… и здесь может быть обрыв. Вот, к нему и поедем.

На рассвете мы двинулись в путь и к полудню влезли в такую непролазную грязь, что я успела пожалеть о лодке. В деревнях Володя останавливался возле каждого алкоголика. Нас охотно посылали на все четыре стороны. За бутылку водки, машину трактором выкорчевывали из луж, за две – несли на руках до ближайшей дороги. Только к сумеркам мы встретили дачника, который был трезв и указал куда-то вдаль, на овраги у леса, едва заметного за полями.

– На машине не пролезете, – предупредил он. – Туда грибники ходят. Через мост, полем до маленького лесочка. Там увидите песчаный карьер. Вдоль карьера идите вверх по реке. Там этих стрижей до черта.

На следующий день мы точно знали дорогу. Сверились с картой, оделись как в поход. Миша сделал себе удостоверение почетного члена ассоциации «Орнитологи против ядерной угрозы» и положил его в нагрудный карман, в который был намертво ввинчен комсомольский значок.

Против ядерной угрозы мы выступили на рассвете, и к полудню я лично наблюдала птиц, летающих под обрывом. Брать стрижа решили вместе с норой. Миша с Володей решили это сами. Мне осталось только наблюдать, как они обращаются с альпинистским снаряжением, привязывают себя веревками к деревьям и делят единственную лопату. В конце концов, Миша повис напротив гнезда на трехметровой высоте, Володя остался его страховать и снабжать советами:

– Держись же, мать твою! – кричал Володя на все окрестности. – Упрись в нее ногами, б…, и измерь глубину! Да, х… с ней, с лопатой! Кидай ее вниз!

Я не успела соскучиться по Юстину и предпочла спуститься к реке, но снизу ситуация звучала примерно так же:

– Ты, … тебя, можешь ящик распилить по-человечески?! – кричал Миша. – Да, положи ты эту веревку, к ё… матери. Отпили мне два сантиметра!..

В ящик был выдавлен кусок влажного песка и поднят наверх в рыболовной сетке. Следом был поднят Миша, вконец одуревший от Вовкиной бестолковости. Они закурили и задались резонным вопросом: а присутствует ли стриж в этой самой норе? Или же ему все-таки удалось смыться в процессе выемки?

– Вот, хрен его знает! – развел руками Миша. – Вроде бы он туда залетел, но там тихо.

Он отряхнул штаны от песка, бросил окурок и приложил к коробке датчик, фиксирующий тепловые волны. На его усталой физиономии ничего определенного не отразилось.

– Поехали, – сказал он. – За вторым я сегодня уже не полезу.

Гнездо мы укрепили под кухонным навесом, выходящим в зимний сад, не вынимая из ящика. Никогда не думала, что маленький стриж может причинить большие хлопоты. Миша вынул тряпку из отверстия, но оттуда никто не вылетел.

– Подох от инфаркта, – предположил Володя.

Миша просунул в дыру палец, но никого не нащупал.

– А ну-ка, попробуй, – предложил он мне. – Может, твоя рука пролезет.

– Он укусит, – испугалась я.

– Не укусит.

– Укусит.

– Он же не орел, а ты не отец Федор. Потерпишь.

Меня втащили на стремянку, но отверстие оказалось слишком узким.

– Надо действовать радикально, – решил Миша. – Никуда не расходиться. Ждать меня здесь. С этими словами он исчез в лифте, а мы с Володей стали караулить дыру.

Миша вернулся с миниатюрной камерой на гибком штативе и очковым мини-компьютером, в который было встроено по микро-монитору перед каждым глазом. Такую штуковину в Секториуме я видела впервые.

– Ну, что? – спросил он.

– Ничего, – ответили мы дуэтом.

– Я же помню, морда оттуда торчала!

Исполненный решимости Миша полез на стремянку, сунул камеру в гнездо и стал обшаривать его внутренности.

– Издох, что ли? – спросил Володя. – Что там?

– Так и скажи, если издох… – добавила я.

– Что-то я не воткнулся, – проворчал Миша, когда наше терпение достигло предела.

– Скажи хоть что-нибудь!

– Живой он, живой.

– А что не так?

– Да их тут до фига!

– Как это? – не понял мы.

– Две штуки, – пояснил Миша, – в одной упаковке.

– И яйца?

– Я что-то не вижу никаких яиц.

– Погляди под самочкой, – советовал Володя.

– Поди разберись, которая из них самочка. Оба черные, глазастые и жмутся друг к дружке. Так бутербродом и вези, – сказал Миша, вынул камеру и сел на ступеньку. – Да… Что делать-то? Они же расплодятся. Не здесь, так там. А вывозить популяцию мы не договаривались.

Вдруг над его макушкой просвистела черная пуля и взмыла под купол сада.

– Ё моё, – Володя схватился за сердце.

За ней следом вторая пуля вылетела из гнезда. Да так, что мы разглядеть ее не успели.

Вега зашел ко мне без звонка, чего прежде не случалось. Можно сказать, напал без объявления войны.

– Можно?.. – спросил он, стоя на пороге лифта, и, дойдя до порога комнаты, снова застыл. – Не помешаю?

На полу была разложена тяжелая коричневая ткань, из которой я шила хартианскую одежду. Шила вручную, не разгибаясь сутками. Это предмет сразу привлек внимание шефа.

– Штора? – спросил он.

– Была штора.

– Хорошо, что не красная и не синяя.

– Почему?

– Красный и синий читаются, как скрытая агрессия. Старайся не использовать их вне Земли.

– Почему вы не сказали об этом раньше? Я чуть не купила синий.

– Потому что… – он огляделся, – я не знал, что ты шьешь. Ты сама могла бы догадаться. Не новичок уже.

– Потому что это цвета крови? – догадалась я.

Вега обшарил взглядом высокий свод потолка зимнего сада.

– Они живы еще?

– Вроде бы. Нашли дырку в конструкции и живут там. В гнездо не залетают, но Миша сказал, что сможет их достать.

– Миша сказал… – вздохнул шеф. – Миша тебе не сказал, что путешествие в Галактике «автостопом» может растянуться на годы?

– Мы все давно рассчитали. В худшем случае, я застряну только на сходе с Кольца и не дольше, чем на два месяца.

– Нельзя подождать? – ворчал шеф.

– Не могу. Стрижи подохнут. Они не едят корм для попугаев, а Индер не разрешает разводить здесь мух. Да я и не вытерплю полгода.

Шеф опять вздохнул. Стрижи затаились, словно почувствовали присутствие чужака.

– Ты провоцируешь лишние проблемы.

– Все будет в порядке, если только мы не упустим Птицелова.

– Я даже не знаю, кто он.

– Доверьтесь моим хорошим предчувствиям. Или, если так беспокоитесь, отпустите со мной Мишу.

– Еще не хватало! – возмутился Вега. – Это вам не прогулка! – возмутился и покинул меня в глубоком смятении чувств.

За Мишу он беспокоился гораздо больше. Глупо было с моей стороны предлагать. Я вернулась к шитью в паршивом настроении, а стрижи опять принялись курсировать по саду.

Ночью раздался звонок с городской сети.

– Привет! – сказал Миша сквозь шум и треск. – Я с Луны звоню.

– Слышимость, как из преисподней, – ответила я.

– Честно, с Луны. Просто я в сеть воткнулся радиоадаптером, представляешь! В ваши доисторические провода!

– Перезвони, пожалуйста, с нормальной техники, потому что я почти ничего не слышу, и скажи, какие новости?

– Тебе повезло! – прокричал Миша. – Диск будет через три недели, только спать придется в пакете. Знаешь, что это?

– Мне без разницы. Перезвони!

– Короче, в пристегнутом виде. Там гравитация слабая. Слышишь?

– Не слышу, но все равно, большое земное спасибо!

– Маленькое лунное пожалуйста, – ответил Миша и собрался положить трубку. – Эй, ты чего? Очко играет?

– Когда ты вернешься?

– Сейчас. Что мне тут делать? Я все узнал. Заказал для тебя пакет…

– Зайдешь? – помехи на линии усилились, у Миши явно были планы на остаток ночи. – На минутку. Посмотришь костюмчик.

– Ладно. Если только на минутку.

Едва открылся лифт, Миша от изумления сел на пол.

– Какой капуцинец! – воскликнул он. – Хоть в кино снимай!

Я расправила рукава, накинула капюшон и повернулась к зеркалу.

– Ты считаешь?..

– Улет! Хартия будет лежать в осадке, и клешнями дрыгать.

– Главное, чтобы они не отбросили клешни от испуга.

– Не понимаю этих уродов. По мне так ты и без одежды выглядишь неплохо.

– Я же не любовью заниматься туда еду.

– Ты вообще-то занималась когда-нибудь любовью?

– Опять?

– Нет, ради спортивного интереса… Я никому не скажу. У тебя когда-нибудь было?..

– Все! Минута истекла. Можешь проваливать.

– Скажи мне, как другу, по секрету.

– У тебя, кажется, сегодня свидание?

На свидание Миша безнадежно опаздывал еще с вечера. Мы просидели до утра на диване при свечах. На целомудренном удалении друг от друга, не помышляя о каких-либо иных контактах, кроме духовных. И в мыслях не имея ничего подобного. Впрочем, за Мишины мысли я отвечать не берусь.

– Думаешь, мне не страшно было в первый раз, когда шеф выставил меня на лунный грунт.

– Зачем?

– Аппарат американский они вдребезги размолотили, а транслятор лег, и ничего.

– И что же?

– Сначала думали, что картинки не будет. Потом воткнулись в систему, а он, зараза, не только транслирует, но еще и лег так, что к нему не подберешься. Надо поднимать блок, разворачивать, вскрывать корпус. Представляешь, какое кино увидят в НАСА? Я эту технику раньше видел только в шпионских боевиках. В Секториуме ни схем, ни описания, а отключить аппарат надо в течение часа. Иначе финиш! Он лег над кратером: семьдесят процентов обзора неба, тридцать километров до Базовых скважин. Представляешь, какие там фейерверки? Это же обратная сторона Луны.

– Молодцы американцы. Ну и что ты сделал?

– Да ничего. Навалил на нее булыжник двухметровый. Они хотели наблюдать грунт, вот пусть любуются.

– А Вега?

– Что Вега? Ему главное, чтобы задача была решена. Как решать – не его проблемы. С одной стороны, конечно, приятно, когда тебе доверяют, но я бы на его месте все-таки разузнал подробнее про этого любителя птиц.

– Хартия далеко, – успокаивала я Мишу, – а что ты будешь делать, если в следующий раз американцы закинут на Луну астронавта? На человека же не навалишь булыжник.

– Чего это американцы забыли на Луне? – удивился Миша.

– Не надо делать из меня дурочку. Если, допустим, полетят?

– Не полетят.

– А если?..

– Ты знаешь, как они летали? Ты знаешь, что такое Луна?

– Новые поколения иногда пренебрегают опытом предков.

Мишина улыбка сменилась гримасой дурных предчувствий.

– Что? – спросила я.

– Не пугай меня, красотка!

– Но все-таки? Если полетят?

– Спорим на ночь любви, что не полетят?

Разные интересные места можно наблюдать в космосе. Есть опасные, есть враждебные, непонятные и запретные тоже есть. Поэтому, как предписывает секторианский этикет, надо соблюдать добрососедские отношения и помогать друг другу. Особенно, когда нам самим это не накладно. Птицелов, хоть и не работал в нашей конторе, но ее этическую линию разделял. Он безо всяких просьб с моей стороны выхлопотал для Юстина посадочное место вблизи главного цирка с единственным условием: вертикальный заход на посадку с определенной высоты. Здесь наши транспортные мучения прекратились раз и навсегда. Мне даже предложили трап местные службы сервиса. Было трогательно. Тем более что я морально готовилась к новому торпедному десантированию.

Народ уже топтался у цирка. Только Птицелова не было ни внутри, ни снаружи. Представление должно было начаться с минуты на минуту. Он появился внезапно за моей спиной, словно вырос из сидения. Мне снова стало жутко от его присутствия. От взгляда, от его ненормально широких плеч, накачанных явно не тренажерами. Он сел рядом, словно мы не расставались на полгода, погрузил меня в аромат микстуры, накрыл широкой ладонью мое колено, которое теперь едва выделялось под складками «капуцинского» плаща. Клетка плавно переместилась под его песочную мантию. Он даже не заглянул внутрь. Только вынул одну сонную птичку и держал в ладони до наступления антракта. Куда делся второй стриж, я не поняла, только сложенная клетка снова оказалась у меня кармане.

– Что-то не так?

Мой молчаливый товарищ развернул стрижа на ладони. Птица лежала на спине, скрючив лапки, и озираясь по сторонам. Их обоюдное спокойствие удивило меня до крайности. Птицелов вытянул острое крылышко, ощупал косточки и перышки. Стриж вел себя как терпеливый пациент на медосмотре. Только глядел на нового хозяина влажным глазом, поочередно то одним, то другим. Птицелов ощупал пальцем птичий животик.

– Они плохо кушают, – с прискорбием сообщила я.

Птицелов промолчал, давая понять, что ничего удивительного в этом не находит.

– Но хорошо гадят, – добавила я. Похоже, и это заявление не взволновало моего товарища по Хартии. – И еще они могут удрать из самого глубокого кармана.

Птицелов и в этом факте сенсации не признал. А на мою попытку избавиться от клетки, ответил более чем странно:

– Привези еще.

Клетка вернулась ко мне. Антракт заканчивался.

– Стрижа? – спросила я.

– Нет, другого. Которого захочешь.

«Что-то не то происходит, – думала я во время следующего выступления. – Наша этическая линия предполагает взаимную выгоду от общения, но дело идет к тому, что я становлюсь поставщиком птиц на добровольных началах». Естественно, что Птицелов, с началом действия на арене, уже не реагировал на мои нервные подергивания.

– Хорошо бы и мне научиться понимать, о чем идет речь, – намекнула я. Мой собеседник не сводил глаз с коротышки, который червяком извивался на потеху публике. Во взгляде Птицелова проснулось что-то хищное, как у цапли перед броском на рыбу. Еще немного и он сам готов был нырнуть в это омерзительное действо. – Кажется, мне кто-то обещал, что научит… – напомнила я.

Птицелов снова опустил ладонь на мое колено, что означало: молчи, не напоминай о том, что хочу забыть. Однако взгляд его потерял остроту. Точнее сказать, ушел в себя, на поиски рудиментарной оконечности души, которая у землян называется совестью. Пробуждение функции этого «органа» я некоторое время наблюдала, но к началу следующего антракта Птицелов опять обо мне забыл.

– Может, это были пустые обещания?

Выморочные формы совести снова зашевелились в недрах души. Мой товарищ начал почесываться. Хотя, не исключено, что это стрижи кусали его за ребра. К следующему антракту буря опять улеглась.

– Так что, я могу надеяться?

– Ты мешаешь подумать, – ответил Птицелов, и я замолчала, дожидаясь новой паузы в представлении. Благо, они были частыми и продолжительными.

Впервые я чувствовала себя комфортно. Во всяком случае, ко мне пришло понимание того, кто я, где и зачем. От этой легкости ощущений стало весело на душе. Грустно стало Птицелову, но в следующем антракте он испарился. Аннигилировал, как картофельные очистки в супермусорнице двадцать первого века. Мне даже не пришлось нажимать на красную кнопку. Птицелов исчез, а тепло его ладони все еще обрабатывало колено флюидами гипнотического покоя.

Мое умиротворенное состояние улетучилось в тот же миг. Меня от ярости бросило в жар. Наверно так чувствуют себя бизнесмены, которых кинули на миллион. Только желтоглазый обманщик кинул в моем лице человечество, и я поклялась, что это ему с рук не сойдет. Пусть знает, с кем связался! Пока выступал последний циркач, я дала себе слово, что найду его живым или мертвым даже на краю Вселенной!

Еще одна пустая командировка шла к концу. Представление завершилось. Мною не было понято ничего. Публика подалась на выход. Из-за этой желтой свиньи мне еще неделю предстояло торчать в посадочном фойе космопорта, а потом висеть в невесомости, ожидая попутного челнока. Конечно, можно было уговорить Юстина, пустить меня в свой ангар, но Вега запретил мне там находиться, и вообще, не советовал устраивать себе лишние экскурсии по планете. Как в таких условиях выжить неделю – совершенно неясно. Только вдруг у выхода меня взяла за плечо большая теплая ладонь, и я успокоилась.

Птицелов вывел меня из толпы и увлек в темноту, к шеренге миниатюрных цирков, которые издалека производили впечатление неровностей на дороге. В Хартии не было дорог. Цирки, к которым мы направлялись, имели высоту в два ряда трибун. Там, стоя на арене, можно было дотянуться до потолка. Все они были темными и занятыми до нас. Птицелов заглядывал под каждый купол, пока не наткнулся на что-то непристойное:

– Срам, – сказал он. – Как только можно! Ужас, чем они занялись!

Мишино влияние натолкнуло меня на определенную мысль. На всякий случай, я запомнила плохое место. Чем больше мы удалялись от центральной площади, тем реже попадались купола, тем большее расстояние приходилось преодолевать, пока, наконец, для нас нашлось свободное помещение.

В том цирке нельзя было стоять. Сидя на единственном ярусе, нужно было пригибать голову, чтобы не подпереть купол, а на арене не хватило бы места, чтобы расстелить газету. Птицелов сел прямо на черный глянец покрытия. Проделал манипуляцию у себя за пазухой, словно переложил птицу из одного кармана в другой, а затем, подобрав ноги, пригласил меня сесть напротив.

– Положи ладони на пол, наклони голову, расслабь себя и не думай. Я объясню туры грамоты один раз, чтобы тебе запомнить.

Мне захотелось кое-что уточнить, но ничего не вышло. Он положил мне на плечо горячую ладонь и, вместе с телом, у меня оцепенел язык.

– Как ты понимаешь язык птицы?

– Не…

– Ты знаешь, как две расы устраивают контакт?

– У нас…

– Говори, – приказал Птицелов и потряс за плечо мое почти бесчувственное тело.

– На Земле говорят на разных языках, – объяснила я. – Учат чужие слова, строят из них фразы.

– Хорошо, – сказал он и оставил плечо в покое.

Глубокая заморозка стала растекаться: сначала одеревенели руки, потом я не смогла повернуть шею, потом стала туго соображать, где нахожусь.

– Разъясни, какие приемы для этого есть?

– Учат чужие слова, – разъяснила я, – узнают, как строится фраза. Учат годами, прежде чем могут свободно говорить.

– Так плохо.

– А как хорошо?

– Земляне рисуют картину из заученных слов, за словами видят предметы.

– Да. А как же?

– Ты видишь предмет, потом узнаешь слово?

– Конечно.

– Так не надо. Так трудно усвоить язык.

– А как надо?

– Надо слушать, но не видеть предмет. Так надо.

– Так я совсем ничего не пойму.

– Только сначала.

– А потом? Ведь образ предметов приклеиваются к словам непроизвольно.

– Нет, так неправильно. Ваши матрицы искусственны. Так неудобно.

– Почему?

– Можно видеть неверные образы за словами. Землянину, если точно не знать слово и образ, тогда невозможно точно понять другого землянина. Чтобы обойти искусственную связь, надо найти свой ключ в самой матрице.

– Как его найти?

– Сделать так: взять слова твоего языка, слушать, заставить себя не видеть образы, не знать понятия. Добиться у языка, чтобы он стал, как набор звуков без смысла.

– А затем?

– Потом взять слова незнакомого языка и тоже слушать. Слушать и наоборот, строить образы. Они будут нелепы, но ты должна их запомнить. Это твой ключ. Это второй тур грамоты.

– Что мне делать дальше?

– Сделать третий тур – узнать смысл ключа. Только ты сама это сможешь. Возьми опять свой знакомый язык, возьми образы чужого языка и расшифруй соответствие. Ничего учить нельзя, надо чувствовать. Ты будешь слышать чужой звук и будешь чувствовать его смысл. Ты будешь видеть чужой предмет и будешь понимать, что это…

– Как?

– Проведи здесь время, – сказал Птицелов и поднялся надо мной. – В кратерах сила. Она прибавит быстрый опыт. Там, где Земля – опыт прибавится тяжело.

Когда сознание вернулось, мне показалось, что пролетела вечность. Что стрелка часов, описав по окружности мироздание, вернулось в исходную точку на новом витке спирали. Над площадью уже не стрекотали вертушки. Или это был следующий день? В цирке не было ни души. Выскочив наружу, я огляделась. Птицелова и след простыл. Я пробежалась по пустырю до ближайшего скопления светящихся куполов. Луч прожектора шарил по ровным плитам и растворялся в небе. Все утихло, словно окаменело пространство. Полусферы мерцали приглушенным светом. Небо монотонно гудело и, казалось, ложилось тяжестью на каменный грунт. Я отправилась дальше к месту, которое Хартия выделила для посадки Юстина и притормозила возле купола, который особенно возмутил моего пропавшего товарища. Его вход закрывала темная штора.

«Интересно, – подумала я, – не занимается ли Птицелов «срамом» на стороне, пока я сплю в одиночестве?» Штора оказалась настоящим лабиринтом, пыльным и душным, но иного способа проникнуть в цирк не было. В складках ткани я обнаружила живое существо с фосфоресцирующей кожей. Высокое и худое. Оно стояло, приседая на длинных ногах, предупреждающе на меня смотрело, и жестом предлагало убраться отсюда. Спотыкаясь о складку ткани, я нечаянно схватила его за руку. Разрядом тока меня вышвырнуло на улицу вместе с дымящейся занавеской, и, едва встав на ноги, я пустилась бежать, куда глаза глядят.

По дороге от меня отвалился кусок тряпки, и бежать стало легче. За ним отвалился следующий обугленный кусок, бежать стало совсем легко. Что это было – я не успела сообразить. За что меня так, – это и подавно осталось по ту сторону дымовой завесы.

– Горишь! Горишь! – кричал кто-то сзади. Что-то мелкое и шустрое неслось за мной, рассекая сумерки белыми башмаками. – Горишь! – кричало оно, подпрыгивало и размахивало руками.

Я прибавила ходу, но существо не отстало. Его белые боты приблизились и наступили на подол. Мы упали на плиты, покатились в дыму и копоти, небо смешалось с горизонтом, легкие наполнились гарью. Пока я откашливалась, с меня был сорван еще один дымящийся лоскут. Белые ботинки прыгнули на него и стали топтаться в клубах дыма.

– Дура ты! Мать твою… Я ее обыскался, а она вона чем занята!

Огонь плясал под белыми ногами. С испуга, я забилась в плащ.

– Снимай же! – крикнул Юстин, и сдернул с меня последнюю деталь хартианского наряда.

Я выкатилась, угодив локтем в борозду между плитами, и, пока Юстин плясал на пепелище, старалась прийти в себя от боли.

– Бестолковка ты, ё зеленое… Кто ж так делает? Ты знаешь, как здесь трудно загасить огонь! Здесь те не Земля!

В пустынном пейзаже каменной планеты горело несколько костров, а я лежала на плите, держась за разбитый локоть.

– Ушиблась что ли? – Юстин потянул меня за руку, словно кинжал воткнул в самую сердцевину нерва. – О… Да ты что ли руку сломала? Этого мне не хватало! Что ж теперь делать-то?

– Найди Птицелова.

– Где ж я его найду?

– Найди!

– Аккуратней надо. Ты чо драпала-то? Кто тя пугнул?

Мы расположились у стены ближайшего цирка и стали соображать. Вернее, Юстин стал соображать, а у меня шумело в голове от «грамматических туров».

– Хошь, заброшу тебя в ангар? Но это, сразу говорю, место не для дамочки. Хошь, в порту отлежисси, полечисси, высписси. Здесь не заснешь, неа… Ни фига не заснешь. От этих цирков некой дрянью смердит, только человек-то ее не чует.

– Я выспалась, спасибо.

– Но где ж я возьму тебе Птицелова? Когда не надо, они здесь крутятся. Когда надо – хрен знает, где они есть? Можа, уехал?

– Куда уехал?

– Мне почем знать? Я что ли с ними корешаюсь? Я ж, блин, работаю здесь.

– Посидим еще, вдруг вернется.

– Ой, – умилился Юстил и расплылся неполнозубой улыбкой. – Ты чо? Где тя только Вега откопал такую, куклу бестолковую? Или они те чо, крышу сдвинули? Это они мастера!

– Мне нужен магнитофон. – Юстин улыбнулся еще шире. – Что-нибудь, чтобы записать голос. Я бы поработала здесь дней пять, а потом ты заберешь меня на своем дерьмолете.

– Где ж я те его?..

– Подумай. Это же элементарная штука. Черный ящик у тебя в самолете есть?

Юстин смял папиросу и вставил в рот, прижав ее к десне разболтанным протезом.

– Неа…

– А в ангаре?

– Надо пошуршать. – Он прикурил и положил под голову скомканные останки плаща. – Можа и есть.

Я устроилась рядом. Пока мы разговаривали, не так сильно болел локоть. Как только умолкали, боль становилась невыносимой.

– Дай, затянусь.

Юстин недобро покосился, словно я посягнула на святое.

– Те не схренеет?

– Хочу отключиться и очнуться на Лунной Базе.

После затяжки я решила, что лучше вообще не курить, чем курить «Беломор».

– Давай, я в следующий раз «Мальборо» привезу?

– «Мальборо» для дамочек, – заявил Юстин.

– Ну, «Кэмел». Все не такая гадость.

– Ну, ты, блин, даешь! Нахрена ж это курить, если оно не вонючее? Так я что ли и воздухом подышать могу.

Юстин высосал папиросу, сплюнул на камень и разлегся.

– Как называется эта планета?

– Х… ее знает. Никак не называется. Номер имеет, да и все. Дык, Земля ж тоже, нахрен, никак не называется. Она ваще, двойной планетой записана.

– Ты можешь иногда не материться?

– Могу, – признался Юстин. – Но недолго. У меня тады шкура чешется.

– Лучше чешись.

– Ну, ты, я гляжу, отошла?

– Лети в ангар, найди магнитофон. Если встретишь Птицелова, скажи, что я его жду.

– Скажи… – засмеялся Юстин и закашлялся от смеха. – Я-то скажу, только они не поймут них…фига по-нашему. Я-то скажу, мне-то чо, жалко что ли?

Когда на этой планете кончаются одни сутки и начинаются следующие, знал только Юстин, и только потому, что имел местный хронометр. Мои часы не соответствовали здешнему распорядку. Когда мы, забывшись в товарищеской беседе, перевалили в новый день, я не почувствовала, просто захотела спать, но проходя мимо срамного места, поежилась. Я решила на всякий случай накинуть плащ, который волочился за мной по плитам. В шторе цирка осталась черная дыра, видимо, от моего пролета. Лохмотья шевелились на сквозняке, на моей заднице зияла такая же… «дверь в непознанное». Зато рука онемела по самую ключицу, и я забыла о ней надолго.

В маленьком цирке по-прежнему не было ни души. Только арена казалась бездонным колодцем в пропасть. Я легла и постаралась вспомнить урок Птицелова. Воспоминания были недосягаемы, с нечеткими линиями, невнятными формами. Я не могла представить его лица. Перед глазами кружили лучи прожекторов, фонари светились в летнем парке, погружались в застывшее море камня. Я старалась вспомнить лица землян, но они проваливались следом, пространство теряло свойство неподвижности и стягивалось воронкой. То ли надвигался сон, то ли пробуждение оттого, что, до сей поры, казалось жизнью. В голове не держалось ничего, только бродячие образы выплывали из черного колодца, заплетались узором, уносились прочь.

– Ира!!! – я вскочила с арены, не соображая, что происходит. – Ира!!! – кричало что-то внутри меня истошно, словно било током. – Уснула что ли? – в цирке по-прежнему не было ни души. От испуга я залегла у бортика. – И…ра… – надрывался голос внутри меня, слишком громкий для галлюцинации. – Проснись! – от страха я вконец перестала соображать и начала метаться, как обезьяна по клетке, в надежде убежать от кошмара, неожиданно проникшего в мое сознание. – Проснись, проснись! – кричал голос и гнался за мной. – Сюда говори! Сюда, ё моё! Я тя не слышу!