Текст книги "Секториум (СИ)"

Автор книги: Ирина Ванка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 62 страниц)

Ирина Ванка
Секториум

Фантастический роман в 2-х частях

Часть 1

Глава 1. ВЕГА

Подарок вечной мерзлоты достался нам от деда Мадара. Путем нелепых случайностей, которые, как известно, являются закономерностями иного порядка. Мадар унаследовал предмет размером с волейбольный мяч. Что-то круглое и коричневое проступало из глыбы воска, но дед не знал, что это, и не решился взглянуть. Отец Мадара, умирая в московской коммуналке, запретил ему делать это, чтобы уберечь рассудок, не впасть в мракобесие, несовместимое с моральным кодексом строителя коммунизма. Мадар решил, что в воске метеорит, и потерял интерес.

Предки Мадара были индийскими вельможами и получили подарок от английского офицера с тем же мистическим предостережением: не вскрывать. Англичанин, в свою очередь, приобрел его в Голландии у русского купца, возившего пушнину в Европу. Купец выторговал это у сибирского поселенца. Диво невиданное в древние времена было выкопано из ледяной земли, хранилось на хуторе со времен потопа, передавалось по наследству и показывалось дорогим гостям, как диковина.

Русский купец лишь взглянул, тут же за кошельком полез. Заплатил, не поскупился, и велел завернуть надежно. Не приведи господь, люд честной по дороге насмерть распугается. В Санкт-Петербурге ему же пришла идея залить покупку воском. Англичанин на слово не поверил, воск расковырял, ужаснулся и решил оставить, как было. Остальные владельцы могли только догадываться о том, что скрывается под мутной оболочкой.

Родители Мадара стали ярыми коммунистами и, оказавшись в России, на родину уже не вернулись. Так и скончались от лютых ветров, бытовой и политической неразберихи. Так и замкнулся круг. Точнее, кругосветное путешествие сибирской находки. Ни в юности, ни в зрелые годы Мадар не прикоснулся к реликвии. Восковая глыба хранилась на антресолях вплоть до семидесятых. Мадар состарился, наследников не нажил. Старую коммуналку расселяли. Пришла пора ревизии домашнего скарба. Тут-то и встал вопрос в своем изначальном противоречии: с одной стороны, фамильной ценности надлежит быть в достойном месте, с другой стороны, предсмертный наказ отца лишал Мадара возможности узнать, которое из достойных мест предпочесть.

Дед Мадар положился на судьбу, и мытарства начались. Сначала он пошел по музеям, но музеи не прельстились невидимым экспонатом. Велели привести предмет в порядок и, если это действительно метеорит, приложить к нему справку соответствующей экспертизы. Мадар не осмелился нарушить волю родителя, как, собственно, и не был до конца уверен в том, что предмет действительно является метеоритом. Куда он только не обращался в надежде пристроить наследство: в университеты и обсерватории, в кунсткамеру и антикварные магазины. На проходной Мосфильма чудаковатый старец едва не угодил в милицию. Рано или поздно это должно было произойти, потому что отчаявшийся дед, утратив самообладание, был способен на крайность. Тут и произошла случайность, которая неминуемо ждет каждого человека, самозабвенно стремящегося к несуразной цели. Дед Мадар, зная русский язык как родной, не уловил разницы между словами «аномалия» и «анимация». Он увидел в газете статью о художниках-мультипликаторах и помчался в редакцию. Несчастный был уверен, что художник, рисующий «аномалии», именно тот тип, которому позарез нужен его подарок.

В редакции на Мадара посмотрели, как на блаженного, но выслушали, вошли в положение, дали телефон автора статьи. Автор, в свою очередь, почесал затылок, глядя на предмет, обернутый газетой. Прикинул его на вес, простучал пальцем и сообщил измученному старику, что вряд ли сможет помочь. Художник, со слов которого писалась статья, не имел ни телефона, ни определенного местожительства. Он снимал в Подмосковье дачу. Адреса той дачи журналист с похмелья не помнил, но в общих чертах объяснил, где сойти с электрички и по каким лесам-сугробам пробираться. Дед Мадар был не из тех, кто останавливается в полушаге от цели. Поблагодарив журналиста, он немедленно отправился в путь.

В полночь на даче Олега Васильева возник визитер. Под кухонным окном, утопая в снегу, стоял смуглый старец с седой шевелюрой, торчащей клочьями из-под вязаной шапки; барабанил в стекло не то пальцем, не то окоченевшим носом. Олег удивился, но дверь открыл. Он растопил печь, усадил полуживого деда возле раскрытой топки, достал бутылку самогона. Дед Мадар в ответ на все вопросы только трясся и стучал зубами. Но, опрокинув стопочку под соленый огурец, оттаял, разговорился, расчувствовался и даже расплакался.

– В чем проблема? – удивился Олег. – Оставляй. Посмотрим, что это. Разберемся, что с этим делать.

Мадар не поверил ушам. Он поставил сверток и начал спешно собираться в дорогу.

– И ты оставайся, дед… до утренней электрички.

Дед не злоупотребил гостеприимством. Проглотив на посошок еще стопку, он пулей вылетел в темноту. Олег Васильев опять удивился. В его избушке случалось всякое, но мистическая персона Мадара впечатляла своим полнейшим абсурдом, от экзотической внешности до маразма наследственных злоключений.

– Ну-кась, поглядим, – сказал себе Олег, запирая дверь на засов.

Подарок лежал на табурете, дожидаясь нового хозяина. Олег снял бечевку, развернул газету, погрузил восковую глыбу в таз, а таз придвинул к печи.

– Вот так, – сказал он, натолкал в топку дров и стал ждать.

Воск плавился туго. Олег выкурил сигарету, придвинул таз ближе к огню и вышел во двор. Мертвая тишина стояла над белой пустыней. Следы Мадара убегали, словно с пожарища, оставляя в сугробах глубокие ямы. Олег закрыл калитку. Он вернулся в дом, собрал эскизы, разбросанные по столу, унес на кухню грязную посуду и взял веник… Воск оседал. Предмет уж заметно возвышался округлым местом.

– Что же здесь за чудо такое? – не терпелось Олегу. Он сковырнул ножом мягкий пласт. Наружу показались пустые глазницы. – Бог ты мой! – воскликнул он. – Череп! – и стал подметать пол. – Череп можно продать художникам, – рассуждал Олег, – можно выменять на ящик пива у студентов. Тем более, потемневший от времени.

Покончив с полом, Олег взялся за посуду. Из лужи воска показалась ноздря.

– А вдруг это череп неандертальца? – сомневался хозяин. – Может, сперва показать его антропологам?

Помыв посуду, Олег опять закурил, придвинул к печи табурет, сел и застыл с папиросой во рту… Он не очнулся, пока окурок не упал в валенок и не обжег ему ногу. Среди лужи воска стоял череп андроида, у которого напрочь отсутствовало ротовое отверстие. Там, где у современников Олега Васильева тянулись две зубастые шеренги от уха до уха, первобытный абориген имел сросшуюся челюстную кость. Словно обладатель доисторической головы за всю жизнь не произнес ни слова, не выпил глотка воды, не съел кусочка печеного мамонта.

Утром череп стоял на столе у Веги. И по сей день он стоит на том же столе. Только в то утро Вега всерьез задумался: «Странная планета, – сказал он. – Чем больше ее узнаю, там больше загадок. Чем больше загадок, тем меньше хочется удивляться. Так не должно быть». Тогда же был основан Секториум, а красавчик-андроид обозначил в нем символическую точку отсчета; каждого нового сотрудника Вега лично знакомил с предметом:

– Обрати внимание, какой серьезный покойник, – говорил он, водя карандашом по челюсти. – Полежав в земле год, все покойники улыбаются. А этот старше питекантропа.

– Его можно понять, – отвечала я.

– Но как понять историков, антропологов, археологов? Никто из них не поинтересовался, что за «диво» в воске. Ведь Мадар рассказывал его историю каждому одинаково подробно. По статистике, хотя бы один из десяти должен был проявить любопытство. Мадара гнали как прокаженного. Почему?

– Не знаю.

Вегу ответ не устроил.

– Тебе не кажется странным, что тема контакта с внеземными цивилизациями всегда была уделом шизофреников? Серьезные ученые стыдятся говорить об этом, очевидные факты признают профанацией. Почему это массовое неверие с такой легкостью распространяется среди землян?

– Может быть, это государственная тайна?

– Ирина, я тебя умоляю! – воскликнул он. – Что за фантазии? Чем больше тайна, тем больше о ней говорят. Среди твоих знакомых много ли найдется людей, абсолютно уверенных, что вы одни во Вселенной?

– Может быть, это ментальная блокировка?

– Откуда?

– Из внешнего космоса. Чтобы раньше времени человечество не узнало…

Вега взглянул на меня поверх очков, как завуч на двоечницу. Словно первый раз видел человека в растерянности перед черепом неулыбчивого андроида. Человека, который не может объяснить коллегам-инопланетянам, почему им не нашлось места в менталитете землян.

– Может, это форма самозащиты цивилизации на уровне ментосферы?

– Оставим ментосферу. Будь добра, учись строить рассуждения на доступных тебе понятиях.

– Допустим, цивилизация начинает деградировать от присутствия потусторонней детерминанты.

– Потусторонней? – удивился он.

– То есть, процесс начинает давать сбой, если причина или конечная цель его вдруг обнаруживается вне его самого.

– Бесподобно. Кто тебя этому научил?

– Сама. Всю ночь думала. Не знаю, будет ли с меня толк на такой работе?

– Будет, – ответил Вега, – если возьмешь за правило спать по ночам.

В неразберихе первых дней знакомства я не старалась понять, кто он. Серьезный мужчина среднего роста, среднего возраста и комплекции, с чертами лица белогвардейского офицера, – этакая аристократическая порода. Вега не был аристократом, и не мог им быть. Вега был инопланетянином и, в отличие от прочих, этого не скрывал. Его родословная относилась к альфа-сигирийской расе, которая имеет мутацию, внешне похожую на землян. Его имя звучало одинаково на всех языках Галактики и в каждом языке что-нибудь означало. Имя, которое больше годилось для псевдонима, но Вега просил называть себя именно так. Псевдоним он прятал в паспорте, и сотрудники конторы не имели доступ к личным документам шефа. По той же причине его официальный возраст оставался загадкой, а истинный – и подавно. Я не знала о нем почти ничего. Он жил на Земле, учился, имел биографию, наверно, не отличался от современников. А может, отличался. Зная, что он пришелец, нетрудно было в этом убедиться; не зная, что он пришелец, нельзя было заподозрить. Возможно, мы с альфа-сигами имеем общие корни, но, скорее всего, это «казуистика», «наука о казуарах». Слишком мало фактов, слишком много сплетен.

Вроде бы Вега однажды был женат, что свидетельствует в пользу родства землян и альфов. Но детей в браке не было, что настораживает. Брак не продлился и полгода, – безусловно, это может служить оправданием, но в конторе болтают языками, что женщина сбежала от него сама, и это наводит на подозрение. В конторе болтают о том, что причиной побега стали рога, которые Вега наставил своей избраннице в медовый месяц. Этот факт обнадеживает, но личность обольстительницы неясна. Может, она тоже обладала странным именем и сомнительной биографией? Теперь не узнаешь. Только и среди нас, достоверных землян, пришельцев больше, чем кажется. Необязательно все они прибыли сюда с миссией. Большинство не догадывается о своей истинной родословной. Просто так сложилось. Такова история Земли – в генетической карте нормального человека может встретиться зона, характерная для альфа-сига, бэта-сига, «белого гуманоида», андрометийца или случайного «вояжера», который в местной группе галактик появился однажды и пропал навсегда. Генетическая особенность может не проявиться совсем, а может испортить жизнь. Она может быть полезной и вредной, интересной и бессмысленной. Ее носителей в Секториуме называют «информалы». По статистике, каждый сотый житель Земли является таковым, но Вега приглашал на работу не всех.

В первый день я не поняла, что именно его привлекло в моей персоне. Надо отдать должное моей выдержке, я не поняла этого и на следующий день. Даже через неделю было не вполне ясно, на каком основании я получаю зарплату и листаю журналы, сидя на офисном диване. Я была уверенна, что вскоре это позорно закончится, но Вега имел другое мнение.

Мой первый курс в Белгосуниверситете подходил к концу. Семинары по физиологии для студентов-философов были познавательным развлечением. В кабинете за шкафом стоял прибор, измеряющий активность головного мозга, темная будка с кушеткой. Почти больничная палата.

– Кто хочет быть подопытным? – спросил преподаватель.

Я среагировала раньше и легла на кушетку с проводами на голове. Однокурсники столпились над аппаратом. Пауза затянулась, задним чутьем я поняла: что-то не так… Преподаватель проверил аппарат, пощупал провода, голову пощупал и даже подушечку под головой. Техника была в порядке, подопытная студентка тоже подозрений не вызывала, но что-то произошло. Вероятно, теоретическое объяснение процесса противоречило лабораторному опыту.

– Можно, я покажу вас своим студентам? – спросил преподаватель. – Это такая редкая аномалия!..

– Можно, – отвечаю, – только объясните, в чем дело?

– У вас ненормально асимметрично работают полушария.

– В чем же это может проявиться на практике?

– Анекдоты до вас доходят на секунду раньше, чем надо, – пошутил он.

Все засмеялись, а до меня не дошло. Действительно, на анекдоты я реагирую первая, и успеваю подумать, прилично ли хохотать, если рассказчик еще не закончил? Сначала я ждала приглашения. Потом сдала зачет и забыла, но перед сессией мне передали просьбу зайти…

Аудитории опустели, солнце просвечивало насквозь университетские корпуса. За столом сидел незнакомый мужчина, держа в руке рулон бумаги, должно быть, с моими аномальными синусоидами, и ни души. В его внешности я признала как минимум доцента, даже заподозрила профессора, но пустота кабинета смущала и настораживала.

– Присядь, – сказал незнакомец.

Он помолчал, постучал по столу рулоном, поглядел на портрет Павлова, прибитый над дверью. По всему видать, искал деликатный подход. «Сейчас окажется, что он врач, – решила я. – Сейчас он скажет, что с моим диагнозом долго не живут, и попросит завещать мозг в пользу науки».

– У тебя есть родители? – спросил он, и у меня похолодело сердце.

– Есть. А что?

– Младшие братья и сестры…

– Есть.

– Они живут далеко?

– Далеко. Неужели так все плохо?

– Сейчас такое время, что всем плохо, – сказал «доктор». – Они, вероятно, простые служащие? Да и на стипендию теперь сложно прожить?

– Это ничего страшного, – говорю. – Временные трудности можно перетерпеть.

– Если привыкнуть терпеть временные трудности, – ответил «доктор», – они станут постоянными. Я хочу предложить тебе работу.

– Работу? – не поверила я. – Серьезно?

– Вполне.

– Какую работу?

– Переводчика.

– Но я не знаю иностранных языков!

Работодатель улыбнулся, видя отчаяние в моих глазах.

– Все мы учимся, – сказал он.

– Но моя специальность – история философии. Может быть, вам проще пригласить кого-то из иняза? А я бы с удовольствием поработала у вас, как историк.

– Не проще, – ответил незнакомец. – Человека с твоими способностями я ищу двадцать лет.

Свиток упал на стол и приоткрыл рисунок, некогда считанный с моей головы.

– Вы имеете в виду аномалию?

– Аномалию? – удивился он. – Хорошо, пусть будет так, – и замолчал. Казалось, он задумался о чем-то своем, не имеющем отношения к моей будущей карьере.

– А какие у вас зарплаты?

«Доктор» очнулся:

– Сколько ты планируешь получать, окончив университет?

– Двести, – заломила я и покраснела. – Если, конечно, мне удастся стать хорошим специалистом и найти приличное место. Когда-нибудь я рассчитываю получать не меньше двухсот рублей.

Он достал бумажник и выложил на стол две коричневые купюры.

– Чем быстрее ты забудешь об истории философии, – сказал он без ложной учтивости, – тем лучше будет для тебя, и для меня, и для истории, и для философии.

– Подождите! – испугалась я. – Может быть, мне стоит сначала попробовать? Я не уверена, что смогу. С какого языка надо переводить?

Поверх купюр легла визитная карточка с телефоном и единственным словом: «Вега».

– Позвони, – сказал он и закрыл за собой дверь.

Я осталась наедине с денежной сумой, которой отродясь в руках не держала. О чем я подумала в тот момент? Наверно представила, как буду переезжать из общаги на квартиру. Потом приглашу в ресторан подруг, и мы, наконец, наедимся досыта. Я подумала, что родители, естественно, не одобрят… и о всякой прочей чепухе, не имеющей отношения ни к философии, ни к предстоящей работе.

– Это фирма «Вега»? – передразнил меня волосатый тип, когда открылась дверь лифта.

Он встал среди прохода и издевательски улыбался, пока Вега не попросил его с дороги. Тип не представился, он прыгнул в лифт и исчез. Из офисного фойе выходил коридор с прозрачными стенами и двери без замков и ручек. На одной висели разноцветные бумажки с записками, на другой цветные фотографии, сделанные из космоса. Я узнала только кольца Сатурна и участок Земли, на котором проступали очертания Антарктиды. Фотография была размечена красным пунктиром. Это заинтриговало, я стала рассматривать все подряд. На фоне пустынного ландшафта, как мне показалось, лунного, сфотографировался человек в оранжевом скафандре с поднятой рукой.

– Идем, – позвал меня Вега.

Я обернулась, и человек с фотографии помахал мне. Картинка казалась обычной, но эффект повторился. Сколько я ни вертела головой, стоя перед ней, человек в скафандре повторял движение. Шеф не торопил, он наблюдал мое поведение, а я не решалась спросить… Следующая дверь меня напугала. Она выглядела, словно вдавленная в стену металлическая пробка, напоминала сейф и имела устрашающую надпись, сделанную губной помадой: «Мишкин! Еще раз унесешь ФД, – убью!» Подпись под этим зловещим посланием отсутствовала. Видимо, подразумевалась. Мне стало жутко. Я пошла за шефом по коридору и заметила в дальней комнате высокое существо, которое переставляло предметы на светящейся поверхности стола. Его лица не было видно под респиратором, но то, что это не человек, я заподозрила по ненормально длинным рукам.

– Нам сюда, – Вега пригласил меня в кабинет, но я продолжала рассматривать гуманоида сквозь прозрачную стену.

«Чушь, – думала я, усаживаясь в кресло. – Главное не унести ФД, и все будет в порядке». Ничего похожего на «ФД» в кабинете не было. Только мебель.

– Повернись к монитору, – сказал Вега.

Я повернулась. Нет, это был не монитор, а рама с трехмерным изображением внутри. Ящик с привидениями. На клавиатуре имелась приставка с дополнительным пультом, который я тоже видела впервые. Когда машина обратилась ко мне с просьбой положить ладонь на сенсорную панель, я растерялась.

– Она тебя дактелоскопирует, – объяснил Вега. – Будешь иметь доступ в сеть.

– Сделаем тест? – спросил компьютер и нарисовал объемный иероглиф.

– Вы мне скажете, с каким языком работать?

– Когда придет время.

– Не с китайским?

– Смотри в поле экрана, – сказал шеф.

Иероглиф превратился в чертика, который тряс шевелюрой, показывал язык и чем-то напоминал типа, который умчался лифте. Он так же бессовестно смотрел мне в глаза. Я отвернулась, чертик перебежал за взглядом в угол экрана. Я повернулась в другую сторону, – чертик ринулся в противоположный угол, и чуть не вылетел за контур рамки.

– Я думала, «Вега» – название фирмы, – оправдывалась я. – Вы бы сразу сказали… Дело в том, что у меня к иностранным языкам нет способностей. У меня даже с русским «не фонтан», врожденная безграмотность. Как вы хотите меня тестировать?

Шеф стоял, глядя в стену там, где должно бы находиться окно. Ни одного окна в офисе не было, ни в одном из доступных глазу помещений.

– Смотри в поле экрана, – повторил шеф, – там все подсказки.

Никаких подсказок там не было. Что делать? Зачем я здесь нахожусь? Как мне реагировать на объект в «поле»? Чертик захотел играть в салочки. Он попросту издевался надо мной, прятался в лабиринтах, окапывался, запирался, требовал, чтобы я поймала его, и гадко хохотал, видя мои бесплодные усилия. В конце концов, я поймала его рукой, но чертик сжался, выскользнул и оказался на крышке. «Ну, нет! – решила я. – Это против правил», и накрыла его карандашницей. Чертик снова запрыгнул в компьютер.

– Достаточно, – сказал Вега.

– Сейчас… Я знаю, как его достать.

– Его нельзя достать.

– Можно, можно… – уверяла я начальника и строила засаду из карандашниц и книжек.

– Это тест на контакт. От ловкости здесь ничего не зависит.

– Какой контакт? – удивилась я, и ловушка рухнула на панель. Поле экрана зарябило иероглифами.

– Тест на сближение с неизвестными биологическими объектом.

– Вот это… – удивилась я еще больше, – живой объект?

Вега улыбнулся.

– Ты предположила это… Ты полезла за ним руками в компьютер…

– Не надо было этого делать?

– Рискованное поведение не всегда рационально.

– Он сам выскочил из рамы… – возмутилась я. – Ему можно, а мне нет? Тогда объясните правила.

– В твоей работе правил быть не может, только интуиция.

– Наверно, я не тот специалист, которого вы искали? – догадалась я.

– Для этой работы мне нужен человек с определенным типом восприятия. Возможно, я ошибаюсь. Когда нет выбора, приходится рисковать. У тебя выбор был…

Когда я развернулась к экрану, чертик махал платком и утирал слезу, скорбя о моем проваленном тесте.

– Это рефлексивная голограмма, – объяснил Вега. – Аналог такого устройства появится на Земле к середине двадцать первого века.

Он подождал, пока я усвою информацию своим «асимметричным» сознанием. Эту асимметрию я впервые ощутила физически: вроде бы уже понимаю… но с другой стороны неуверенна, что понимаю правильно. Оба полушария вскипели одновременно и были отправлены остывать в холл напротив. Вега пошел в конец коридора к гуманоиду в респираторе и имел с ним продолжительный разговор. От Веги остались очки и трубка мобильного телефона. О таком чуде техники я уже слышала, теперь оно лежало передо мной, но я опасалась распускать руки. Я только приблизилась, чтобы рассмотреть. Кнопки забавно троились сквозь линзы. Вега пропал из вида, никто не наблюдал за новой сотрудницей. Я прикоснулась к стеклам очков, но это были не стекла. Это была резина, выплавленная линзой. Все в этом офисе было обманом. Даже очки не были очками, в них все плавало перед глазами. «Может, и реальность не является реальностью? – осенило меня. – Может, мне только кажется, что я живу?»

Холл, в котором меня оставили отдыхать, мастерски имитировал привычный мир: диван, столик, заваленный журналами; фикус в деревянной кадке и пустая бутылка, оставленной кем-то на книжной полке под ветками разросшегося плюща. Первый рабочий день тянулся в неопределенности. Неизвестность хуже головной боли усугубляла без того тревожное настроение. Поверх журналов лежал «Плейбой» с обнаженным бюстом на обложке. Этот факт настораживал, навевал неожиданно гадкие предчувствия, пока Вега не вернулся и не убрал «Плейбой» в дипломат.

– Это для Миши, – объяснил он. – Тебе больше понравится фото… – он стал рыться в куче, отбирая для меня журналы с художественной фотографией. – В Союзе такие издания редкость. Если захочешь выписать, скажи.

– Откуда вы знаете, что я люблю смотреть фотографии?

– Нетрудно догадаться. Люди твоего типа, как правило, пишут с ошибками и не осваивают языки, зато часами готовы рассматривать естественные объекты.

– Точно, – согласилась я.

– Заметь, что ландшафт в компьютерном изображении не был тобой воспринят.

– Разве там был ландшафт?

– Однако, – продолжил Вега, – его информационная нагрузка не уступает фотографии. Если бы ты ее видела, возможно, поняла бы сама, что задача решения не имеет. – Он оторвался от журналов и спустил на нос очки, чтобы видеть мою реакцию, которая сегодня подводила меня. – Ты неспособна к языкам, потому что получаешь информацию не из речи. Ты подсознательно, непроизвольно считываешь информационные пласты, недоступные нормальному человеку. Я хочу, чтобы ты научилась это делать осознанно и профессионально.

Шеф не счел нужным объяснится. Решил, что самостоятельное осмысление принесет больше пользы, потому что людям с моей аномалией ничего нельзя объяснить словами. Люди, подобные мне, не понимают слов, уши им служат для равновесия, а мозг предохраняет голову от сквозняка. «Вдруг он коллекционирует черепа?» – догадалась я, но убежать из офиса не рискнула, потому что не верила, что лифт это лифт. Я знала, что за мной никто не погонится, а значит, не спасет, если застряну в нем навсегда. С первого дня работы я поняла, что отпущена в свободное плавание без компаса и карты, но моя «акватория» скорее напоминала банку, чем океан, словно я не человек, а экзотическая рыба. «Интересно, – думала я, – аквариумные рыбки тоже изучают человечество? Ведь стеклянные стены одинаково прозрачны в обе стороны».

Длиннорукое существо в респираторе отвлекало внимание. Из холла его было лучше видно, но я не знала, прилично ли рассматривать гуманоидов? Имею ли я право к нему подойти? Может ли он говорить? Интуиция подсказывала, что надо познакомиться. Когда еще представится случай? Опыт предостерегал: нельзя два раза за день оконфузиться на новой работе. Мне нельзя подходить к этому существу так же, как совать руки в поле экрана. А почему нельзя совать руки в поле экрана, – сама догадайся. Вдруг, это еще один тест?

– Это Индер, лаборант-биотехник, – сообщил Вега. – С ним не только можно, с ним нужно познакомиться, потому что он лечит людей и с удовольствием разговаривает с ними. Еще вопросы есть?

– Нет.

– Ты уверенна, что нет вопросов?

– Я не уверенна, что они приличные.

– Здесь ты сможешь спросить что угодно у кого угодно, – пообещал Вега.

В тот день я узнала, что Индер зэт-сигириец, что вместо воздуха он дышит газовой смесью и никогда не снимает с носа «акваланг», потому что наш воздух ему не подходит. Я узнала, что Индер обладает свойством видеть предметы насквозь, что от него бесполезно прятать в карманах деньги, а в теле болячки. Он не пользуется рентгеном; он пользуется последними достижениями своей цивилизации в области медицины и не позволяет сотрудникам конторы болеть и умирать, как бы они к этому ни стремились. Индер разрешил мне заразиться любой болезнью, даже самой неизлечимой, но не сейчас… Он был очень занят и не мог уделить будущей пациентке должного внимания.

Вернувшись в холл, я предпочла сесть спиной к лаборатории, чтобы больше никого не рассматривать. «Ну и что? – подумала я. – Познакомила гуманоида со своими внутренностями, что дальше? Что мне еще сделать, чтобы получить здесь работу? Как преодолеть пропасть от «девочки с аномалией» к специалисту, которому доктор не предложит зайти попозже, если от очередного контакта я лишусь головы?»

– Когда преодолеваешь пропасть, не надо закрывать глаза, – сказал шеф.

– Пропасть так глубока, что дна не видно.

– Кто сказал, что ты видишь? Твое зрение также аномально, как восприятие речи. Десять минут ты смотришь в одну картинку. Что происходит?

– Неужели десять?

Вега взял у меня журнал с фотографией лодки, причалившей берегу гладкого водоема.

– Зрительный образ считывается в секунды. Что на фотографии есть такое, чего не видит нормальный человек?

– Ничего.

– В твой мозг поступает информация, которая не обрабатывается, потому что никто до сих пор не учил тебя это делать. Если бы ты не умела читать, ты с таким же интересом разглядывала бы буквы.

– А я и разглядывала… пока меня ни научили читать.

– Буквы, – уточнил шеф, – сложенные в слова. Хаотический набор букв вряд ли привлек бы твое внимание. Человечество получает удовольствие, слушая музыку. Хаотический набор тех же звуков может вызвать головную боль. Но то же самое человечество не всегда видит гармонию в лодке на берегу. А это азбука форм. Смотри, – он указал на острую оконечность киля. – «Лодка», «лист», «линия», «лис», «лезвие», «луч»… буква «л» содержит идею направленного, остроконечного, поступательного движения. А теперь посмотри сюда: «берег», «берлога», «череп», «беремя», «оберег»… Почувствуй идею объема и неизвестности. В этой картинке ты стоишь пред новым этапом, стараешься вникнуть в будущее, считываешь матричную информацию о нем, но расшифровать не можешь.

Пейзаж поплыл… лодка сорвалась с причала и поползла в кусты, унося за собой черную полосу на воде. Гладь озера покрылась пузырями. Я испугалась, что это последствия примерки очков.

– Голова закружилась? – заметил шеф. – Отдохни. Не все получится сразу…

– Кто-нибудь из ваших сотрудников это умеет?

– Каждый занят своей работой. Каждый обладает в своей области особыми возможностями. Абсолютных способностей не бывает, как и абсолютного таланта. И твоей работой кроме тебя никто заниматься не будет.

– Вы, наверно, собираете коллекцию особенных людей?

– Только тех, кто нужен для дела.

– Потому что их гениальные свойства все равно на пользу человечеству не идут? – обнаглела я. – Вы не боитесь, что прогресс на Земле совсем остановится?

В офисе наступила тишина, сквозь которую едва заметным пунктиром пробивалось что-то извне: то ли телефонный звонок, то ли вызов с компьютера.

– Гениальность это кара, а не дар божий, – ответил Вега. – Гении редко бывают признаны. Еще реже им удается внести вклад в прогресс. Чтобы преподнести себя обществу, нужен другой талант, из области шоу-бизнеса. Чутье на успех. А настоящая гениальность всегда ближе к диагнозу, чем к успеху. С гениями трудно иметь дело, и среди моих сотрудников их нет. Может быть, только Миша Галкин. Пожалуй, его действительно можно назвать гением, все остальные обычные люди. Каждый из них когда-то начинал. Все получится, только надо стараться.

Он ушел в кабинет, оставив меня наедине с лодкой, забитой клином в неведомую мне ипостась, на которой начертано неясное, но категорическое табу: «Не тронь ФД, если хочешь выжить!» Я отложила журнал. Вега общался по телефону. Бутылка за листьями плюща подмигивала мне легкомысленными бликами. День подходил к концу. Еще немного и я выйду отсюда, пойду по улице, стану пугаться предметов, напоминающих букву «л»… Навязчивые образы покинули меня, когда в фойе замигала кнопка лифта.

Дверь открылась. Из лифта вышла высокая дама, осмотрела окрестности, заприметила Вегу, и направилась к его кабинету. Улыбчивый тип, который утром бессовестно меня дразнил, следовал за дамой, как паж за королевой. Дама обладала фигурой топ-модели, осанкой балерины, уверенной походкой и надменным взглядом. Дама была одета в дорогой костюм и не злоупотребляла косметикой. Ее блеск и без того мог парализовать деятельность конторы с прозрачными стенами.

«Настал момент смыться», – решила я, схватила сумку и пошла отпрашиваться, но дама вперед меня проникла в кабинет. Боюсь, она даже меня не заметила. Дама была очень сердита.