Текст книги "Секториум (СИ)"

Автор книги: Ирина Ванка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 62 страниц)

Сначала мы поплакали, потом утешили друг друга, собрали вещички… но вахта не выпускала меня из школы с чужим ребенком. «Своего возьми, – было сказано мне, – а этого верни на место». То, что Джон – землянин, как и я, вахту не убедило. Клятвы, что я привезу его через день в целости и сохранности, ни на кого не подействовали. «Своего бери, – повторили мне, – а этого оставь. Он тебе не родственник».

– Как это не родственник, если я его родная тетка?! – рассердилась я.

Вахта молниеносно сопоставила генетику и уличила меня во лжи. Я же к тому времени порядком рассвирепела и стала объяснять, что в человеческой традиции генные коды родственников не обязательно имеют одинаковые участки.

– Перестань, – отговаривал меня Адам. – Со временем мы все уладим.

Я послала его к школьному начальству немедленно решать вопрос и заявила, что без Джона отсюда не уйду. В ответ все порты школы были автоматически заблокированы. Я продолжала атаковать вахту. Вахта, судя по всему, имела опыт обороны от агрессивных родительниц.

– Вы не смеете портить ребенку детство! – выступала я. – Он человек и должен отдыхать по-человечески.

– Ничего не знаю, – отпиралась вахта. – На этого ребенка есть заказ. Никто не имеет права уводить его из школы. Он обучается под патронажем внешней разведки. Он готовится к участию в секретном проекте. Ты не можешь даже общаться с ним, но поскольку он вышел сам…

– Что это еще за заказ на ребенка? Вам здесь что, «стол заказов»? Или это тюрьма, а не школа?

– Школа, – уверила меня вахта. – Одна из самых престижных и дорогих школ Блазы. Обучение этого ребенка спонсирует влиятельный господин, который и наложил запрет на вывоз его за пределы…

– Немедленно свяжите меня с этим господином, даже если это сам президент Галактики!

– Это непросто сделать, – объяснила вахта, – так как господин, очень уважаемый альф-сигириец, не находится сейчас на Блазе. Его местонахождение засекречено, и связь будет дорого стоить.

– Наплевать! Связывайте сейчас же, – бушевала я и молила бога, чтобы не появился Адам и не зарубил авантюру.

Адам появился как всегда вовремя и прыснул со смеху, когда понял, зачем я сижу у пульта коммутатора.

– Только акустические сигналы, – предупредила вахта. – Говори медленно в «переводчик».

– Какое счастье, что я не увижу этой мерзкой рожи, – ответила я.

Адам, задыхаясь от хохота, отполз за угол.

– Говори, – повторила вахта, – время уходит.

И я сказала все. Произнесла речь о том, что никакие засекреченные дяди-альфы не имеют права отнимать у человеческого детеныша детство. Что я на уши поставлю Галактику, но не позволю использовать Джона ни в каких проектах до тех пор, пока он не вырастет и не сможет принять решение сам. Я сказала, что усыновляю этого человечка официально и, если его не выпустят со мной на поселение, буду жить в школе ровно столько, сколько понадобится для того, чтобы привлечь внимание общественности к безобразию.

– Ты в детстве с куклами не наигралась? – услышала я в ответ и сбилась с мысли. Это было неожиданно. Тем более что фраза прозвучала по-русски, а голос показался знакомым. – Сколько тебе нужно детей, чтобы ты успокоилась? – спросил голос. Красная от смеха физиономия Адама показалась из-за угла и спряталась снова. – Сейчас же возвращайся домой, – сказал влиятельный дядя-альф, – и роди себе десять штук, только чтобы это были нормальные человеческие дети. Слышишь меня, Ирина? Я уже согласен на все, только пусть они будут людьми.

К своему стыду, я узнала голос шефа, но не смогла ответить. «Переводчик» упал и закатился под тумбу. Одной рукой мне надо было задвинуть на место отвисшую челюсть, в другой у меня была теплая ладошка Джона, который разделил со мной все этапы позора.

– Пусть забирает его куда хочет! – распорядился шеф и добавил на «сиги» пару слов, которые я затруднилась перевести.

С той минуты Джон Финч был признан моим старшим сыном, и оспорить этот факт я не позволила никому, также как сомневаться в правомерности моего поступка. Я моментально вжилась в роль мамаши, словно Джон был моим с рождения, и распорядилась приготовить мне документы, чтобы исключить недоразумения в будущем. Только Адам посоветовал мне прежде приготовить задницу для хорошей порки.

Шеф встретил меня у капсулы мрачнее тучи. Все, что он скажет, я знала заранее. Я могла составить тезисы его выступления по пунктам: начиная с моей природной безответственности, кончая неудобной ситуацией, в которую я постоянно ставлю контору. Однако меня ждал особенный нагоняй. Шеф поразмыслил на досуге и пришел к выводу, что я по большому счету здесь ни при чем. Что мой инстинкт материнства оказался стихийно разбужен, приведен в боеготовность, а затем оставлен не у дел. Поэтому мне нужно как можно скорее завести детей. Речь шефа на этот раз изобиловала не этическими, а медицинскими терминами.

– Индер устроит искусственную инкубацию, – обещал он. – Я пойду на любые уступки. Только чтобы это были нормальные дети от нормальных мужчин!

Речь не была дослушана мною до конца. Все заманчивые предложения были с ходу отвергнуты. Я вернулась в пустой модуль, забралась под одеяло и попыталась понять, что такое нормальные дети от нормальных мужчин? Откуда они могут взяться, и зачем они мне нужны в количества десять штук, когда мне двоих вполне достаточно? А в модуле еще валялись игрушки. Было тихо, одиноко и гадко оттого, что в Секториуме в тайне от меня планируются «секретные проекты» с участием Джона, а я не имею права знать, что за проекты и отчего они так секретны? Что в конторе, где работают земляне, есть информация, не предназначенная для землян совсем, и, что мой маленький, милый Джонни, оказывается, слишком аномален для того, чтобы считать себя человеком.

В конце концов, с моим решением смирились все. И Адам… в последнюю очередь, но я не в обиде. С появлением в моей жизни Имо Адам тоже смирился не сразу.

Блазу я стала посещать не просто часто, а при малейшей возможности. Как только позволит работа и транспорт, не дожидаясь прочих благоприятных условий. Все мои представления об этой планете, сформированные из записей и учебников, были перевернуты. Я представляла Блазу – главную планету Сигирийской конфедерации, интеллигентной, светлой и представительной, как гостиница «Интурист». Все это оправдалось отчасти. Блаза была темной планетой. Большая часть ее территории пребывала либо в сумерках, либо во мраке. Только полоса экватора освещалась по кругу поочередно то Красной, то Синей Звездой (Солнцем). Эти «лампы» колоссальной мощности вращались по орбите друг за дружкой, потому что удаленность планеты от естественных звезд Сириуса не позволяла считать ее пригодной для жизни вообще. Синее Солнце облучало Блазу спектром белой звезды. Красное – не знаю, какой спектр излучало, но для землян находиться в его лучах было небезопасно. Синее излучение в больших дозах было также противопоказано. В красных лучах хорошо себя чувствовали бэта-сиги, альфы спокойно переносили оба Солнца. Планетарное население составляло примерно десятую часть населения Земли и предпочитало жить на освещенных территориях. Чем ближе к экватору, – считали блазиане, – тем лучше жилье. Пришельцам же рекомендовали сумеречную зону, до которой не доставали ветки подземных коммуникаций. Там уважающие себя сиги не жили из-за климата. Кроме инопланетян, на наших широтах селились мутанты и отшельники. Нам, мутантам-отшельникам, было все равно, что под Солнцами гулять, что во мраке. Вся Блаза была одинаково для нас вредна.

Полюса Блазы были вовсе непригодны для жизни, не предназначены для пребывания живых существ. Там лежали вечные льды, из которых зловеще торчали вентиляционные башни заводов. Над полюсами не рекомендовалось летать пассажирскому транспорту даже на орбитальных высотах. Океан на планете отсутствовал. Имелось несколько грунтовых резервуаров воды, выходящих на поверхность глубокими озерами. Они-то и сделали Блазу обитаемой, но землянами пить эту воду нельзя было, так же как дышать не фильтрованным воздухом и загорать на экваторе. В сумеречной зоне блазианам не было до нас дела. Там шеф обложил запретами подопечных: не сидеть на воздухе без фильтра и зонта. Только в модуле можно было задать родной фон излучения, поставить любой фильтр на вентиляционный канал и чувствовать себя как дома.

Наше поселение сверху напоминало пляж: несколько пирамидальных зонтов-тентов, защищающих от космической радиации; под ними – выходные башни модулей с герметичными дверями. Рядом – посадочные порты для воздушного транспорта, подсвеченные кодировкой поселения, чтобы исключить незваных гостей. Подземный же транспорт был только локальным: в лифте я могла ездить не дальше чем в гости к Ольге Васильевне, но шеф был доволен: «нечего разъезжать в подземке по чужим планетам, – сказал он и отказался подключать нас к магистрали. – Неизвестно, на что нарветесь. Пользуйтесь воздушным такси».

Действительно, публика на Блазе была странная, непредсказуемая. Меня пугали маски, закрывающие лица гуманоидов, их сомнамбулическая походка, откровенность в общении… Потом мне объяснили, что откровенность здесь ни при чем, просто несчастные не знают, какие вопросы землянину задавать прилично, а какие – нет. Мне дали понять, что сомнамбулическая походка не от расстройства психики, а оттого, что в мозг вживлен микрочип, позволяющий быть режиме «on-line» и предупреждающий об открытых люках на дороге. Сначала я пыталась понять и осмыслить, потом привыкла. По сравнению с сигами, человечество ведет себя слишком однообразно. И это если сравнивать себя с культурным сектором экваториальной зоны. На Блазе были и злачные места, где приличному человеку совсем не следовало появляться. К примеру, сектор Шарум, – скопище самых непристойных заведений, расположенный под грунтом на широте абсолютного мрака.

Лого-школа, по счастью, находилась в районе экватора на одном меридиане с поселением, и мы тратили не более получаса на дорогу до дома, если так можно было назвать пространство, где мы, земляне, были предоставлены сами себе.

Наш модуль был сделан по стандарту: цилиндрический, трехуровневый, с башней лифта посередине и винтовой лестницей вокруг. Каждый уровень делился на сегменты прозрачными подвижными переборками. Внизу было принято жить, наверху хранить скарб. Совсем не то, что мой земной модуль. Оставаться одной здесь было скучно, но я нашла развлечение: выносила кресло наверх и устраивалась любоваться блазианским небом. Ничего подобного я не видела ни на Земле, ни в Хартии, ни на Флио. Блазианское небо шевелилось от обилия огоньков. Все летало, мигало, чертило полосы огоньками. Я научилась различать суда по цвету и траектории. Иногда по форме фюзеляжа, но в нашей зоне транспорт редко снижался. Наблюдение так увлекало, что однажды я заснула в кресле от недостатка кислорода, и не проснулась бы, если бы не бдительность Ольги Васильевны.

– Что ты творишь?! – ругалась она. – Тебе детей поднимать надо, а ты…

Она же накапала шефу, что я хожу по Блазе без дыхательного прибора и позволяю детям то, чего не позволяли в детстве самой Ольге Васильевне ее строгие родители, а именно: гулять босиком, не спать по ночам и пачкать краской входную башню.

– Если мальчишки не получат правильное воспитание, – сказала она шефу, – их нельзя будет вернуть на Землю. Они вырастут настоящими гуманоидами, если конечно вырастут у такой матери.

Ольга Васильевна была права. Мои «гуманоиды» росли, как попало. Если я чему-то действительно их учила, то только языкам. Космические языки: русский и английский, были обязательными для обоих.

– Зачем мучить детей? – удивлялся шеф. – Есть программы: вставляешь в ухо прибор и через неделю они говорят без акцента.

Но я-то знала, что искусственно выученные языки забываются быстро, притом, в самый неподходящий момент. Поэтому продолжала мучить обоих столько, сколько считала нужным. Так они росли и мучались, пока не выросли. Росли как братья, поскольку им некуда было деться друг от друга. Сначала Джон на правах старшего водил Имо за руку и учил жить. Потом они поменялись ролями. Имо стал опекать Джона, который всегда попадал в эпицентр конфликта. Имо никого не учил жить. Он дожидался ситуации, когда Джону грозила взбучка, приходил и садился неподалеку. Конфликт рассасывался сам собой.

Это поразительное свойство было замечено за Имо в раннем детстве. Он никогда не дрался просто потому, что не находилось желающих. Ни в Сигирии, ни на Земле. Даже взрослые пацаны его не трогали. Джон сказал, что в школе у Имо странная репутация: почему-то все боятся его рассердить, в том числе учителя. Очевидных причин для такого страха не было. Я не знаю второго такого миролюбивого человека, как мой младший сын. Но почему-то на Земле у Имо была точно такая же репутация. Обычно он молчал, но если раскрывал рот, замолкали все, включая шефа и Мишу. Даже если он нес полную ахинею, его не перебивали. Имо позволял себе все, что считал нужным, но ругали за это только меня. С ним предпочитали не конфликтовать. Притом, что Имо ко всем относился одинаково хорошо (то есть безразлично), мало кто из секториан мог похвастать особым расположением к себе этого ребенка. Из всех он особо выделал троих: меня, Володю и Мишу. Володю, потому что охотно проводил время в его гараже, учился водить транспорт, и вообще, Володя удивительно легко нашел к нему подход. Миша подхода так и не нашел, зато был предельно искренен в своем отношении к Имо, и никогда не был равнодушен к его проблемам. Этого оказалось достаточно, чтобы войти в число симпатичных ему людей. Ну а уж мне, как родителю, симпатия полагалась по факту родства. А может, не полагалась. Может, мне только казалось, что Имо выделяет меня на фоне прочих безразличных ему людей, потому что кроме меня никто не кидался на него с упреками и нравоучениями. А если бы даже кидались, результат был бы тот же самый: упреки Имо выслушивал с молчаливым безучастием, а нравоучениями пренебрегал. Он знал, «ма» выпустит пар и утихнет, потому как что же ей еще делать?

После начального цикла обучения мне позволили забирать Имо на Землю. Джона привозить было рискованно до тех пор, пока не обновятся архивы Лунной Базы. Шеф считал, что риск не оправдан, что у «белых» хорошая память, что вряд ли они позволят Джону спокойно гулять по Земле. Я не настаивала. Как ездила, так и продолжила ездить. Имо изучал рисование, логику, биотехнику и пилотирующие программы. Джон – пространственную геометрию, основы фазодинамики, физику и языки. Я изучала педагогику и применяла ее на практике:

– Почему Джону всегда достается больше всех? – спрашивала я у Имо.

– Потому что лезет… – отвечал тот.

– Почему Имо вечно ходит в татуировках? – спрашивала я Джона.

– Потому что не любит говорить, – объяснял Джон. – Ему проще написать: «Был в Шаруме», и избавить себя от вопроса.

– Кто это в Шаруме? – пугалась я. – Имо, кто тебе разрешил в Шарум? Что ты там делал?

– Был, – отвечал Имо, что, собственно, и было написано у него на плече.

Джон считался перспективным учеником, но ленивым. Имо – чрезвычайно ленивым, притом, что никаких особых способностей в нем не нашли. Шеф был счастлив уж тем, что его не выгнали из Лого-школы; а я смеялась, что просто не нашлось храбреца, который решился бы огорчить Имо известием об отчислении.

С каждым годом шеф все больше раздражался из-за его прогулов и каникул. Шеф мечтал подсунуть своего диспетчера на Кольцевую развязку, и обеспечить Секториуму доступ ко всем видам транспорта в обход Сигирии. Специализация Имо для этого годилась. Еще бы! Шеф сам ее выбирал. Только, чем дальше, тем меньше оптимизма ему внушал мой ребенок. Я тоже, по окончании семестра рисования, больше не слышала похвалы в его адрес. Наоборот, к выпускным тестам преподаватели договорились до того, что Имо примечателен уже тем, что абсолютно никакими способностями непримечателен. Кроме, разве что, здоровья и физического развития. За это меня хвалили безмерно, ставили в пример другим родителям, которые безответственно отнеслись к появлению на свет детей. Я не уточняла обстоятельств появления Имо, комплименты принимала, но с отсутствием у ребенка способностей не соглашалась. Я бы даже осмелилась утверждать, что у него есть талант, бесполезный с точки зрения блазианских педагогов, но бесспорный талант спортсмена, который прекрасно можно было применить на Земле.

Однажды Володя сдуру устроил Имо на картинг. Ребенок сходил на пару тренировок, и каникулы кончились. Пришло время возвращаться в школу, но тренер пригласил меня для беседы. «Диме надо заниматься автоспортом, – сказал он. – Преступно не развивать такой дар». Тем не менее, дарование отправилось «в Сигу», а на следующих каникулах мне позвонил тренер по теннису. Оказывается, Имо с Иваном, прогуливаясь мимо кортов, зашли попробовать.

– Он ведь не хочет заниматься теннисом, – ответила я. – Уговаривайте сами.

– Вы должны ему объяснить! – настаивал тренер. – Вы должны найти способ убедить его.

Не долго я ломала голову. В следующий раз, прогуливаясь мимо кортов, Имо заехал мячом в плафон на потолке зала, и выбил его вместе с решеткой. Зал закрылся, мне прислали счет.

Имо, как ни в чем не бывало, продолжил осваивать гоночные машины и уже готовился к соревнованиям, когда меня опять пригласили в секцию для беседы.

– Чтобы ноги его больше не было на автодроме, – заявил тренер. – Я готовлю спортсменов, а не самоубийц.

Тогда у нас состоялся первый разговор по существу, в котором меня очень поддержал Володя.

– Рванешь штангу весом килограмм пятьсот, – предупредил он Имо, – прощайся с Землей навсегда. Увижу тебя в боксерских перчатках – то же самое, собирай рюкзак! На борьбу – только попробуй…

Имо слушал, а я поддакивала. Володя выдавал раскладку всего, что флионеру в условиях Земли категорически делать не положено. В сухом остатке у нас оказались лишь шашки да шахматы, но Имо не любил напрягать мозги. На следующих каникулах я познакомилась с тренером по стрельбе из лука. Потом меня донимали метатели молота, но я рассказала вкратце, почему закрылся теннисный корт, и метатели молота успокоились. Я стала шарахаться от собственного дома, если видела на лавочке ожидающего человека. В каждом встречном прохожем мне мерещился тренер. Я заперла калитку на ключ, но очередной «ковбой» въехал в ворота на машине и предложил участвовать в пляжном шоу.

– Это к папаше… – догадалась и напустила на него Мишу.

Миша любил водить Имо с собой по пляжам и луна-паркам, позволял ему прыгать с тарзанки и выстреливать себя из рогатины. Он спорил на деньги, что ребенок заберется наверх по скользкому столбу, а сам стоял рядом и сообщал очарованным дамам, что это его сын. Имо вдохновенно старался. Ему было приятно, когда на него глазели. С возрастом ему стало приятно вдвойне. До заморозков он ходил по городу в майке, чтобы демонстрировать свою ненормальную флионерскую мускулатуру. И я точно знала, кто привил ему вкус к такому поведению. В дни совместных загулов Мишин кошелек стремительно пустел, потому что не было удовольствия, в котором они бы отказали друг другу. Обычно это безобразие прекращала я, потому что оно могло продолжаться до бесконечности.

Сам Миша с тарзанки не прыгал. Он считал, что это дурно влияет на мозг. Я сначала над ним смеялась, потом храбрилась, но, оценив высоту, решила, что молодость прошла, и нет жесткой необходимости подниматься в небо и лететь оттуда вверх тормашками. Имо, в отличие от меня никогда не думал. Думать ему было лень. Гораздо приятнее было карабкаться на вышку, но шоу-мен был послан Мишей с порога.

– Назови цену, – настаивал посетитель.

– Ты столько не зарабатываешь, – уперся «папаша», а потом назвал… Сумма оказалась достаточной для того, чтобы гость сел в машину и очистил мою усадьбу.

– Что это он? – удивился Миша. – Я ж не фуфло продаю, натуральную Макаку! Где он вторую такую найдет?

– Все! – заявила я в тот день. – Только попробуй увезти его гулять дальше забора!

– Все продумано, мать! – успокоил меня Миша. – Диспетчера из него все равно не выйдет. Отдадим в цирковое училище.

Причем здесь училище, я не понимала тогда и не поняла до сих пор, но догадалась, почему шеф возложил на Имо надежды, связанные с диспетчерской работой: хорошо отлаженный природой организм в сочетании с хладнокровием ценится там, где решают пространственны задачи, требующие хорошей реакции. Тонкие и умные машины легче понимают оператора с родственным биологическим свойством.

С Джоном ситуация сложилась иначе. Природа наделила его способностью видеть фазовый спектр, недоступный нормальному глазу, но за это лишила родителей, родины и прочих неотъемлемых составляющих нормальной жизни. Лого-школа взялась развивать способности Джона. То есть, фактически, готовила из него контактера с субгармоналами, вроде «лунного братства». В процессе обучения стало ясно, что способности подобного рода обладают вредным побочным эффектом. Ребенка невозможно было учить, потому что он слышал не то, что ему говорили, видел не то, что показывали, соответственно, думал не о том, о чем надо. Его восприятие и методы познания внешнего мира абсолютно не соответствовали человеческим, и, если бы не особый подход Лого-школы, он остался бы сумасшедшим неучем. Преподаватели нашли на Джона управу, додумались обучать его в состоянии гипнотического сна. Дело пошло. В результате Джон, который с детства страдал лунатизмом, нажил хроническую бессонницу. После напряженного семестра у него начинались нервные расстройства и полная социальная дезориентация, но в школе считали, что все идет хорошо.

За странности натуры Джона недолюбливали одноклассники, но учителя сохраняли спокойствие: «Такое существо, как Джон всегда будет отторгнуто коллективом, – утверждали они. – Это нормально. Он должен привыкать». Я не понимала причины отторжения. Как должен был вести себя Джон, чтобы заслужить репутацию нежелательного в компании человека? Впервые на мысль меня натолкнула Ольга Васильевна:

– Больше не проси меня посидеть с Джоном, – заявил она. – Я с ним одна больше не останусь. Он все время на меня смотрит. Так странно смотрит!

– Вы бы с ним поиграли, поговорили. Он любит поговорить…

– Нет, – отрезала Ольга Васильевна, – и не проси.

– Джонни, почему ты так смотрел на тетю Олю, что она напугалась? – спросила я у ребенка. – Почему ты не захотел пообщаться с ней?

– Я общался, – ответил Джон, – старался ее познать, она не давалась.

– Почему ты не попросил ее рассказать о Земле? Тебе же нравятся мои рассказы.

– Потому что мне нравятся твои рассказы, – напомнил мальчик.

– Но ведь тетя Оля рассказывает не хуже.

– Но ведь тетя Оля мне не нравится, так как ты.

Сначала я смеялась, представляя себе, как Джон «познавал» пожилую даму, подробности биографии которой в Секториуме утрачены за давностью лет. Потом стало не смешно. Жутко было представить, какими приемами контакта владеет этот мальчик, и какого рода информацию получает без ведома собеседника.

Документально мистер Джон Финч числился мутантом на базе альфа-сигирийской расы. «Джа» – звали его на Блазе, так как гласные в конце имени у альфов и бэтов – свидетельство уважения. Зэтов это правило не касалось. Только я давно заметила, как, общаясь между собой на «сиги», наши пришельцы почему-то называют Индера – «Ида», а Адама – «Ада». Мой Джа к концу учебы даже внешне стал похож на альфа. Что-то нечеловеческое появилось в глазах. С каждым годом мы все реже получали замечания о генетическом несоответствии в паспорте. К счастью, контактеры субгармонального уровня имели право на мутацию, и скрывать свое истинное происхождение тоже имели право. Но если к нам все-таки цеплялись, мы предъявляли Булочку, и все внимание переключалось на нее. История этого существа – разговор особый.

Сначала было горе. Сколько я ни пыталась поселить в модуле зверька, получалось одно расстройство. Я перетаскала туда всех бездомных и приблудных, щенков и котят, выпрашивала себе сосем маленьких, в надежде, что им легче будет привыкнуть, – на другой день их приходилось возвращать наверх. В модуле не прижилась даже морская свинка. Всякое зверье, попав туда, беспокоилось, отказывалось от пищи. В итоге все соседи были одарены живностью, а мне пришлось расстаться с идей от греха подальше.

Прошло время. В окрестностях сменилось несколько поколений моих пристроенных питомцев. Имо подрос, и, как выяснилось, унаследовал мою склонность тащить зверье в дом. С другом Иваном, лазая по свалке, они подобрали котенка, крошечного, тощего и чумазого. Сначала баловались с ним на улице, а потом принесли домой. Вернее, Имо принес. Не будучи обременен моим печальным опытом, он взял его прямо в модуль, как ни в чем не бывало, положил на тумбочку и лег спать.

На другой день я нашла в холодильнике банку сметаны и удивилась. Ребенок сам пошел в магазин и купил сметану. В этом поведении было что-то странное, но не настолько, чтобы выяснять причину среди ночи. К утру я забыла. Потом со стены пропала хлебница. Я опять пришла домой поздно, села пить чай и не увидела на стене привычной детали. Хлебница была декоративная, использовалась для праздничного стола, а в другие дни просто украшала интерьер. Я удивилась еще раз и пошла наводить ясность. Имо спал. Мое появление на пороге комнаты его разбудило. Выслушав вопрос, Имо указал на тумбочку и опять уснул.

Действительно, хлебница стояла на тумбе у кровати. На дно была постелена салфетка, на салфетке лежала Булочка. Сначала я не поняла, что это. Потом не поверила, что это живой зверек. Вынесла на свет что-то мягкое и теплое, а оно раскрыло глазки и зевнуло.

Существо имело хлебный окрас: белый живот и рыжую спинку. Оно жило в модуле вторые сутки, отсыпалось и отъедалось сметаной, а я не смогла поверить в такую ахинею, и пошла к Индеру за разъяснением.

– Что тебя удивило? – спросил Индер. – Среди них тоже встречаются информалы. Считай, что тебе повезло. Ты же хотела держать животное.

Так у нас завелась кошка, которая получил кличку «Булка», а любая емкость, в которой Булка спала или путешествовала, отныне иначе как «хлебницей» не называлась. И не было на свете более покладистого и терпеливого существа. Даже после того, как я помыла ее шампунем, Булочка не разочаровалась в человечестве. Она облизала себя до кончика хвоста, перебралась из хлебницы на подушку и уснула, прижавшись к моей щеке.

Каникулы кончились. Имо заявил права на свою кошку и увез ее на Блазу, где Булочка чувствовала себя также отменно как на родной помойке. Также хорошо она чувствовала себя в дороге и, наверно, как феномен, заслуживала изучения. Только мы по отношению к ней вели себя как нормальные люди: погрязли в собственных проблемах, не замечая ничего вокруг.