Текст книги "Секториум (СИ)"

Автор книги: Ирина Ванка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 62 страниц)

– Нелогично, – согласился Миша, – тут неувязочка получается. Где-то он должен быть на виду. Нелогично, нелогично… – повторял он. – Ничего логичного в этой системе нет изначально.

– Миша, – настаивала я, – поверь, что я видела корабль целиком. Там и места нет для такого устройства. Разве что в багажнике. Думаешь, логично иметь кодировщик в багажнике?

– Может, пульт вскрывает управляющие голограммы?

– При мне Його ничего не вскрывал!

– Пока не будет ясной идеи с управлением, на борт никого не пущу, – пообещал шеф, чем очень меня успокоил.

– Будет, – ответил Миша, чем до крайности меня озадачил. – Скоро будет. Я чувствую, что решением где-то рядом.

Следующим человеком, которого шеф пожелал вывести из офиса, стала я. Мой бледный вид внушал опасения, поэтому шеф вошел в лифт вместе со мной.

– Вы можете просто их не пустить! В чем дело, Вега? Аборигены в космосе! Где ваша принципиальная позиция? Не давайте им доступ в порты, да и все. – Шеф отвел глаза. – Что изменилось? Что произошло?

– Ты знаешь, – ответил он. – Знаешь, как непросто мне далось такое решение. Ирина, верь мне, дело не в экспедиции. Он хочет покинуть Галактику. Я обязан дать ему возможность.

– Кто?

– Чем дальше он будет от Магистралей, тем лучше. Корабль – его шанс. Мне все равно, куда он уйдет. Речь не просто о безопасности Земли. Поверь, я знаю, что говорю.

– Сириус? – растерялась я.

– Поверь мне, природа информационных цивилизаций опасна и уязвима. Я не имел права держать здесь Адама, ты видишь, что вышло… Сейчас я обязан помочь Сириусу поступить так, как он считает нужным. Это существо знает, что надо делать. Я не имею права запретить. Не спрашивай ни о чем, просто поверь мне.

Лифт открылся в модуле. Едва мы успели выйти, кабина умчалась. Шеф попался. На сей раз, он обязан был объясниться. Он сам понимал, что именно теперь, в течение ближайших минут, я должна была узнать все, что сигирийцы скрывали от землян, но Миша как всегда все испортил. Он вывалился на нас, как лавина, возбужденный и решительный.

– Медальон!!! – закричал Миша. – Дай скорей медальон!!!

– Он пуст, – напомнил шеф, вынимая предмет из кармана.

Миша вырвал медальон из рук и прыгнул в кабину. Мы последовали за ним.

– Шеф! – продолжал кричать Миша. – Открытие на Нобелевскую, клянусь! Сто пятьдесят первая Нобелевская премия, – заверил он нас, вытирая испарину. – Открытие века!

– На Нобелевскую? – усомнился шеф.

– Может, не надо? – пробормотала я. – Может, сто пятьдесят с тебя хватит?

В фойе уже ждал митинг, который сформировался в колонну и двинулся за Мишей по коридору к лаборатории.

– Сканер! – распоряжался Миша на ходу. – Химический индикатор! Быстро! Бегом!

Гума метнулся по закоулкам. Индер отложил пасьянс. Колонна снова превратилась в толпу и облепила стол. Миша пропустил через медальон сканирующую плоскость. Толпа сгустилась, замерла. Изображение пошло на компьютерный анализ.

– Что я говорил! Есть! Вот он где, черт бы его подрал, адрес наших родственничков. Видите уплотнения кристаллической решетки?.. Как раз под кнопкой кода. – Он сунул муляж в медальон, и действительно на просветке показалось уплотнение. – Все элементарно: заходишь на борт, вставляешь пульт, одеваешь медальон на шею. Металл нагревается от тела, кодировщик пошел в работу. Ты поняла, почему он пульт в руке держал? – обернулся ко мне Миша. – Чтобы мозги нам пудрить. Вы дрейфовали у Хартии, а мне на датчики шли помехи. Все! Мы квиты!

Миша положил медальон на стол и победоносно покинул помещение. Его звездный час состоялся. Свершилось то, о чем он не мечтал за давностью лет. Свалился камень, который угнетал его. Миша шел по коридору и подпрыгивал от гордости, только у лифта он задумался и вернулся к нам.

– Шеф, – сказал он Веге, – только это дорога в один конец. Назад – не знаю. Надо будет на месте поковыряться в машине.

– Не вздумай ковыряться в этой машине, – ответил ему шеф.

– Вот-вот, – поддержал шефа Индер.

– Эта машина умнее тебя. Только попробуй сунуть в нее отвертку с крестовиной, – предупредил Вега.

Желающих возразить ему не нашлось.

Мой чемодан выглядел смешно и нелепо рядом с гигантскими рюкзаками детей. Я сложила пожитки, не будучи уверена до конца, лечу ли в космос? Остаюсь ли страдать на Земле? Меня никто не приглашал и не отговаривал, только велели замерить объем багажа. Моего багажа. Словно предрешенность висела в воздухе. Предрешенность во всем. События больше не зависели от моей воли, только от обстоятельств. В последние дни я не могла себя заставить выйти из дома. Не знала, день наверху или ночь? Полярные сумерки или хмурый вечер? Дождь лил стеной, и купол зимнего сада приобрел непроницаемый металлический оттенок, вполне соответствующий настроению.

Джон вошел в комнату и присел на диван. Стал анализировать мое настроение. Он хотел понять, о чем я вспоминаю, а я гадала, что за новость он принес, что не решается выложить ее без разведки?

– «Марсион» подходит к Магистрали, – сообщил он. – Отметился у последнего маяка. Скоро выйдет к краю Галактики. Вега сказал, нам лучше стартовать завтра.

– Почему завтра? Почему не прямо сейчас?

Джон смутился.

– Все теперь такие нервные, – сказал он. – Какая разница, сегодня или завтра, если мы решили.

– Имо решил. А Сириус и Вега его поддержали.

– Миша послал меня спросить, не хочешь ли ты добавить багажа. Он формирует новый контейнер, там есть место.

– Нет, не хочу.

– Тогда скажи ему, что ты не хочешь.

– Не скажу. Путь Имо положит туда краску. Пусть отец его увидит и ужаснется. Зачем столько контейнеров? Мы разве на всю жизнь туда собрались?

– Сириус взял один дипломат, – утешил меня Джон, – положил туда зубную щетку, бритву и сменное белье. Миша все равно его выругал.

– Странно, что не побил, – вздохнула я. – Вот в такой компании мы отправляемся на край Вселенной.

– Мы с Имо и Мишей будем ждать вас на Андромеде. Подготовим порт, подумаем, как грузить «Марсион». Вега сказал, дай бог, все обойдется.

– Не помню, чтобы прежде он поминал имя господа всуе. Джон, останься хотя бы ты. Вот уж кому совершенно не за чем рисковать…

– Как же вы без меня разберетесь? Как же вы увидите, что делать внутри корабля? Вы ведь не дали нам закончить…

– Не дали вам отравиться поганкой?

Джон надулся.

– Надеешься найти слэпы внутри корабля?

– Они везде остаются.

– От флионеров-то?

Джон еще раз кивнул, он перенял от Имо жесты, которые позволяют обходиться без слов, в том числе не самые приличные.

– Если в модуле остались, значит должны быть в корабле, – ответил он виновато, потому что не знал, обрадуюсь ли я известию, что слэп Птицелова все еще сидит под кустом в саду. – Я пойду, ладно? Надо помочь.

В офисе творилась вокзальная суматоха. Миша разбирал компьютер шефа, вынимал из него ценные детали и складывал в багаж. Свой компьютер он погрузил в контейнер целиком. Запчасти от прочей техники были разложены по полу повсеместно.

– Ты бывал в Андромеде? – спросила я.

– Что я там забыл? – проворчал Миша.

– Кто-нибудь из наших бывал?

– Что там делать? Там грузовые порты. Пустынная зона.

– Там не случится перегрузка порта от твоих чемоданов?

– Мамаша! – пригрозил он. – Будешь много знать, состаришься возле кастрюль.

– Хотелось бы посмотреть, как вы попадете на борт. Ты забыл, что трап закодирован на меня?

– На генный участок, – уточнил Миша, – который у вас с Макакой одинаковый. Так что расслабься и не зли меня перед важной работой. – Он понес в багаж настольную лампу шефа, работающую на автономной батарее. – Ты точно ничего не забыла? – спросил он из коридора, а когда вернулся, конкретизировал, – фотографию любовника, например? Ту, в шляпе с сигарой?

– Не волнуйся за меня.

– Я боюсь за аэродинамику. Слишком широкие поля у шляпы, думаешь, не перетянут руль высоты?

– Думаю, в вакууме нормально будет.

– Грамотная стала, – удивился Миша. – А фотку возьми. Повесишь у изголовья. Все не одна будешь спать.

– Ты еще в космосе мне сцену ревности не устроил?

– Очень надо! Я же не гуманоид, чтобы завлечь такую извращенку, как ты. Мне же…

Он умолк, потому что в кабинет вошел Имо.

– Тебе слабо соперничать с гуманоидами? – продолжила я, пользуясь преимуществом на своем поле.

Миша только пыхтел, вытаскивал ящик из-под стола, намекал, что занят серьезным делом. Я пошла к Ксюше и увидела ее, грустно сидящую перед пустым столом. Казалось, я не видела ее год, несмотря на то, что она каждый день исправно появлялась на работе.

– Как дела? – спросила я.

– Какие дела? Разве не видите, Борисыч базу раскурочил? Как теперь работать? Зачем теперь работать?

– Наверно, база понадобится ему в экспедиции, – предположила я, хоть и не понимала, зачем она понадобится.

– Сириус сказал, что техника только создаст помехи. Что это даже очень опасно. Скажите ему сами, что это опасно.

Я пошла говорить, но встретила шефа с коробкой, которую он тоже нес Мише.

– Химический индикатор, – объявил шеф, – возьми. И фильтры к нему тоже возьми. Обязательно возьми, лишним не будет.

Миша послушно упаковывал все.

– Главное, чтобы борт взлетел, – забеспокоился Сириус, который до сего момента курил трубку, наблюдая из коридора Мишину возню.

– Коптилку здесь оставишь, – предупредил Миша. – В космосе не курят. Или придется брать вентилятор.

– Конечно, – согласилась я, – если Сириус возьмет трубку, перегрузки не избежать.

– Все равно я не позволю использовать приборы, Михаил Борисович.

– Что? – не понял Миша.

– Я не разрешу задействовать на корабле прибор, который может дать помехи на двигатель.

– Шеф, ты слышал, что он сказал?

Шеф нес новую коробку с фильтрами для индикатора.

– Ты, пожалуй, батюшка, своей паствой командуй, – огрызнулся Миша. – А техникой позволь распоряжаться мне.

– На борту вы будете распоряжаться техникой, когда я сочту нужным, – заявил Сир. – Командир на корабле должен быть один на все время полета. Если мы с вами хотим сохранить достойные отношения, давайте договоримся…

– Кто это назначил тебя командиром? – Миша принял стойку бойцового петуха. – Что-то я упустил, когда это у нас были назначения? Шеф, ну-ка, поди сюда!

Сириус не собирался драться с Мишей ни в стойке, ни в партере. Он лишь надменно поднял подбородок, не вынимая трубки изо рта.

– Эй, экипаж! Все сюда! Я что-то не понял, кто у нас командир?

– Наверно, надо сначала успокоиться, – предложила я, – потом обсудить кандидатуры.

Имо с Джоном пришли на шум, а шеф пересчитал фильтры и полез за следующей коробкой.

– Никаких кандидатур! – разозлился Миша. – Только один серьезный, умный, ответственный, взрослый и психически здоровый человек, чье решение станет окончательным. Иначе вы все останетесь дома. Шеф, скажи им.

Шеф пересчитал фильтры в следующей коробке, причем, сделал это не торопясь.

– Шеф!

– Имо, – сказал шеф.

– Не понял?

– На время экспедиции, – пояснил шеф, – последнее слово будет за Имо. – Он отложил коробку и грозно поглядел сначала на Мишу, потом на остальной экипаж. – И если кто попробует не подчиниться, лучше не возвращайтесь!

От возмущения у Миши перехватило дыхание.

– Эта бестолковая Макака? – воскликнул он. – Которая едва школу окончила? – он уперся указательным пальцем в бицепс Имо, который располагался как раз на уровне его бороды.

– Да, именно эта Макака, – подтвердил шеф.

Взгляд Имо был полон снисхождения. Его мускулистые руки были скрещены на груди, на шее висел медальон – ни дать, ни взять, Птицелов-младший. За время дебатов он не произнес ни слова.

– Шеф! – взмолился Миша.

– Хватит! – прикрикнул на него шеф. – Имо будет командиром, и я не намерен это обсуждать!

Сириус усмехнулся. Миша, красный от возмущения, пошагал к себе в модуль.

В следующий раз я увидела его в день отъезда, когда принесла детям Булку в «хлебнице» и застала в лаборатории минуту молчания, которую изредка нарушали Ксюшины всхлипы:

– Борисыч, миленький, как я без тебя? – вздыхала она. – Борисыч, миленький, возвращайся скорее…

Он целовал ее заплаканное личико и не общался ни с кем. Ни с кем не здоровался, ни с кем не прощался. Он был задумчив и недоступен ни для кого, кроме любимой доченьки. А я ждала, назовет она его хоть раз в жизни папой? Хоть на прощание? Так и не назвала, паршивка!

– Две тысячи лет мы жили в мире и войнах. Две тысячи лет скитались в поисках счастья; рушили храмы, чтобы строить дома, рушили дома, чтобы строить храмы. Две тысячи лет мы ждали Царства Божьего на Земле, не зная наверняка, что есть Царство Божье?

Ксюша возилась с радарной планшеткой на коленях, изучала небо. Посторонние предметы среди облаков портили ей настроение.

– Ирина Александровна, – шепнула она, – кажется, вертолет.

Еще бы! Прибор фиксировал частоту вращения лопастей. А мы с таким трудом нашли зал и собрали аудиторию. Конечно, не стадион, скромный кинотеатр на окраине города, но даже здесь зияли пустые места.

– Может, случайный?

– Заблудший, – поправила я.

– Что делать-то? Сказать ему?

– …Что вы ждете от Царства Божьего? Мира и справедливости? Справедливости к себе и мира для всех, но не наоборот, ибо мир не есть справедливость, как не всякая справедливость принесет душе мир. На земле и на небе один Бог. Кто сказал, что в Царстве Небесном иные законы?

– Надо ему сказать, – настаивала Ксюша. – Они как будто ищут место посадки.

– Рано.

– Как бы не вышло поздно.

– Послушай его в последний раз.

– Что нам воздастся по вере нашей? – обратился Сириус к аудитории. – Что нам воздастся по нашему разумению? Изучая логику бытия, мы приходим к парадоксу, рассуждая о назначении бытия, приходим к отчаянью. Лишь только вера в Царство Божье дает нам силу, только вера направляет слепого за поводырем во спасение. Сегодня я призываю вас прозреть, чтобы взглянуть на мир глазами творца. Задуматься, что вам воздастся по вере вашей?

– Ну, все! Если вы сейчас же ему не скажете, будет поздно. Почему вы не хотите? Давайте, я скажу?

Ксюша вынула из сумки микрофон, который я заранее лишила батареи.

– Сириус, надо уходить, – сказала она.

– …И стоит ли вера того, чтобы рай стал повторением земного ада? – продолжил Сир. – Если каждый из вас строит Царство Божье по своему подобию…

– Сириус! – едва не кричала Ксюша. Она схватила мой микрофон, из которого я тоже вынула батарею. – Здание окружают, надо уходить сейчас же!

– Когда я вернусь, Земля будет мертва. Исчезнут города и храмы, дороги растворятся в пустыне. Здесь останется только небо, гладкое и смиренное небо грешников и праведников; тех, кто верил и заблуждался. Лишь тем, кто при жизни очистится от иллюзий, я покажу иной мир. Я вернусь на Землю за теми, кто, познав Бога, не уничтожил его в себе, а превознес. И каждому воздастся по достоинству его…

Дверь хлопнула. На пороге возникло двое гражданских лиц в строгих костюмах. Зал ахнул. У дверей образовалась толпа. Один из товарищей вышел на сцену и велел приготовить документы. Я моргнуть не успела, как Сириус исчез. Нет, не моргнуть, в этот раз я поочередно закрывала то правый, то левый глаз, чтобы ни на секунду не выпускать его из вида, и не вздрогнула на шум, когда за Сириусом пришли. Я надеялась, что сегодня выведу трюкача на чистую воду, потому что другого случая не будет. То, что произошло, заставило меня сомневаться в реальности происходящего.

Прихожан выпускали по паспортам до поздней ночи. Мы с Ксюшей оказались последними.

– Вы опять? – спросил мой старый знакомый в штатском. – Покрываете преступника?

– Разве я покрываю? Обыщите. Обыщите мою машину.

Товарищ не взял у меня паспорт, потому что знал его наизусть.

– Все же я советую вам обыскать машину, – настаивала я, несмотря на то, что Ксюша дергала меня за рукав. – Мне, знаете ли, надоели шмоны в доме после каждого собрания. Я требую.

Мой знакомый выдержал паузу и отошел поговорить с коллегой. Они вдвоем проводили нас на стоянку и велели открыть багажник. Там лежала борода с рыжими бакенбардами, которые завязывались на макушке ленточкой из капроновых чулок. Товарищи рассмотрели предмет под фонарем и конфисковали ключи от машины. Коллега сел за руль, мой знакомый – рядом.

– Садитесь, – сказал он нам, застывшим в недоумении, – поедем.

Мы с Ксюшей устроились сзади. А что, собственно, было делать? Машина тронулась, командир сообщил по рации, что направляется ко мне, и уточнил адрес, который и так всем известен. В городе не осталось ни одного милиционера, который не косился бы на мой дом, проходя мимо.

– Не переговаривайтесь, – сказано было нам, когда Ксюша пыталась сказать мне что-то на ухо. – Сидите спокойно.

– С удовольствием, – ответила я.

Не каждый день меня подвозил домой сотрудник госбезопасности.

– До сих пор нигде не работаете? – спросил мой знакомый.

– Не имею нужды. Меня вполне обеспечивает сожитель.

– Выходит, проституцией занимаетесь?

– Попрошу вас при мне таких слов не употреблять, или я подам в суд за оскорбление.

– А ваша юная подруга?

– При ней тоже будьте добры, не выражаться. Если вы не разделяете нашей веры, это еще не дает вам права нас унижать.

– Я студентка, – ответила Ксюша, не ожидая вопроса.

– Учебное заведение? – спросил мой старый знакомый.

– Техникум легкой промышленности, – сказала она. – Факультет закройки мужских трусов. Дать телефон деканата?

Впервые в моем доме не было шмона. То, что там устроил от бессонницы взвод добрых молодцев, шмоном не называлось. Они перебрали дом по досочке, по кирпичику, перевернули его, разложили слоями по участку, а я им активно помогала.

Сначала они поставили оцепление, прошерстили территорию с хозпостройками, и нашли в курятнике недокуренный косяк с подозрительной травкой. Потом они влезли на крышу сарая, и нашли там кошку с котятами. Мигалка освещала улицу, вокруг дома бродили прожектора, было так светло, что соседи спешно закрывали ставни. Ребята обшарили гараж и вывалили на пол ящик с инструментами; они отодвинули от стен мебель, выпотрошили шкафы и полезли с фонарем в камин. Ксюша наблюдала это, несмотря на то, что я прогоняла ее домой. К калитке подъехала машина с большим начальством.

К утру были обысканы все мышиные норы. По саду курсировала овчарка, принюхиваясь к куче компоста. Младшие по званию разгребали компост и ворочали вилами стружку на чердаке. Их усилия не пропадали даром: нашлась записная книжка, потерянная много лет назад, но сведений о Сириусе в ней не было, и быть не могло. Нашелся молоток, который дети унесли на чердак и там похоронили, а я грешила на соседа. Нашлись садовые ножницы, насос от велосипеда и масса полезной ерунды. За все находки я сердечно благодарила. В конце концов, нашелся даже подвальный камень, маскирующий лифтовую площадку. По счастью, на него уже не осталось сил.

– Что это? – спросил меня самый главный начальник.

– Похоже, мельничные жернова.

– Откуда?

– Не знаю. Когда я купила дом, оно уже здесь лежало. Будете изымать?

– Крупный для мельницы, – заподозрил он.

– Прикажете подогнать кран? Я не буду против, если вы увезете его отсюда. Он мешает мне вырыть нормальный погреб.

Начальник постучал по камню ботинком. Интуиция подсказывала ему: здесь что-то не так. Он осветил объект, пощупал, поцарапал ногтем, а потом попросил салфетку и чистыми руками изъял компьютер с Мишиной порнографией, где преобладали голые женские попы в милицейских фуражках.

– Вы лично знакомы с гражданином Басировым, – упрекнули меня на прощанье. – И поддерживаете с ним контакт.

– Да, я не отказываю в помощи людям, которые обращаются ко мне, – согласилась я. – Если вы когда-нибудь обратитесь, не откажу и вам. Но, не думаю, что гражданин Басиров станет скрываться там, где его ищут так часто и с таким усердием.

– Он мошенник, преступник. И вы занимаетесь укрывательством…

– Ищите лучше, – предложила я. – Ищите чаще. Оставьте здесь засаду.

На меня махнули рукой, армада отчалила. Соседи удивились, увидев меня на свободе. Ксюша, совершенно подавленная зрелищем, укатила на такси, а я спустилась в модуль, где в сумерках сада на краю бассейна меня дожидался грустный отец Сириус.

– Пришел посмотреть мне в глаза? – спросила я.

– Хотел подстричься, – сказал он и протянул мне ножницы, длинные и острые, как два кинжала. – Не хотел отправляться в космос волосатым.

На голове Сириуса всегда был сантиметровый «еж», который он сам подстригал, как английскую лужайку. В Секториуме не было человека, способного прилично постричь. От моих ножниц шарахались все кроме Имо, которому терять было нечего.

– Ты решил убедиться, что я не ударю тебя сзади острым предметом? Убедиться раньше, чем мы окажемся в одной капсуле?

– Жизнь меня убедила, – признался Сир, – что предают всегда самые близкие. Те, к кому не боишься повернуться спиной.

– Неужели ты считал меня близким человеком?

– Не считал, но ближе у меня никого нет.

– Тогда почему ты не доверяешь мне?

– Иисус доверял Иуде… – грустно произнес Сириус.

– Я хочу, чтобы ты остался на Земле. Если тюремная решетка единственное, что может тебя удержать…

– Не может.

– Сир, у твоих поклонников хватит денег заплатить долги и нанять адвоката. Ничего не случится, если мы обкатаем корабль без тебя.

– Случится, – возразил Сириус. – Уже случилось. Земля мне стала могилой. Если я не найду фронов, моя жизнь кончена. Я исчерпал ее, я хочу свободы и должен ее получить.

– Свободу, которую тебе наобещал мой ребенок?

– Имо не ребенок. Он потомок одной из величайших цивилизаций, перед которой я преклоняюсь и которой готов себя посвятить. Их потомки знают больше нас и не дают пустых обещаний.

– Кто вместо тебя останется спасать человечество?

– Мои тюремные проповеди никого не спасут.

– А скитания по космосу за призраками? Космос – та же тюрьма, только камера комфортнее. Там ровно столько же свободы, сколько на нарах. Какая тебе разница, смотреть в пустоту сквозь решетку или обзорный экран?

– Сквозь решетку я все уже видел, – заметил Сириус. – Я видел, что зло всегда мудрее добра, потому что в нем больше здравого смысла. Я хотел понять смысл твоего поступка и понял, что твое понимание жизни перевернуто, как сама жизнь. Мне редко удавалось тебя понять.

– Мне тебя еще реже.

– Понимание – продукт самообмана, – продолжил Сириус. – В нашем перевернутом мире все не так: благие намерения ведут в ад, дурные – к покаянию и прощению. Не тот рай я хочу для людей. Я не святой и не чародей, незачем притворяться. Я точно знаю, что человека можно спасти лишь после жизни, но ее нужно прожить, как бы ни было больно. Прожить, а не перетерпеть. Как ты представляешь себя в раю?

– Никак не представляю, – призналась я. – Представляю себя на кладбище. В крайнем случае, в крематории. Только почему-то хочется умереть на Земле.

– В преисподней, где твари друг другу подобные грызутся за место в стае, потому что нет больше стимула для смирения и послушания. Потому что рай – это тупик. Существо, загнанное в тупик, не будет жить достойно. Я хочу перевернуть этот мир, привести его в первозданный порядок. Не мешай мне сделать это, и ты не пожалеешь.

Прощаться с нами пришла только Ксюша. Шеф дал указания и удалился, чтобы не видеть наших озадаченных лиц: двенадцать суток пути в одной капсуле было многовато, даже для Андромеды, но погода в Галактике портилась, словно чуяла неладное, магнитные бури пересекли Магистраль. Сиги не дали согласия на заход корабля в зону навигации, а дикими портами Андромеды с детства пугали подрастающее поколение блазиан. Напускали тумана, чтобы галактика с полным правом могла называться туманностью.

Ксения вошла в лабораторию, сделала вид, что не заметила Сириуса, стала нервно рыться в ящике стола. Так нелепо и демонстративно, что у меня не осталось сомнений: весь спектакль только ради него. Я удивилась, когда она предложила мне выйти в фойе пошептаться, но вспомнила, что мои попытки засадить Сира в тюрьму, еще не получили суровой оценки.

Ксюша не решалась начать разговор. Она вела себя также, как Миша, перед тем как сделать даме неприличное предложение…

– Можно мне узнать кое-что интимное? – спросила она, не зная, куда глаза спрятать.

– У меня?

– Почему вы не вышли замуж за Борисыча?

– Замуж? – не поверила я. Передо мной пронеслась вся жизнь в самых непристойных картинах. – Замуж за Борисыча?

– Он ведь предлагал. Я точно знаю, что предлагал.

– Честно сказать?

– Конечно.

– Никому не расскажешь?

– Могила! – поклялась Ксюша.

– Не успела. Он встретил твою маму накануне того, как я решилась на этот шаг.

Моя собеседница растерялась. Такой душевной простоты она не чаяла от меня дождаться. Я не давала повода для таких чаяний.

– Вы шутите?

– Ты обещала ему не говорить. Я до сих пор счастлива, что вовремя об этом узнала. Представляешь, в каком положении оказался бы Борисыч?

– Вы серьезно?

– Как на исповеди.

– Представляете, что вы чуть не натворили? Я же могла не родиться!

– Я бы на твоем месте так не драматизировала. Просто, ты была бы моей дочкой.

– Ну, да… – согласилась Ксюха. – Теоретически не исключено.

– Даже практически не исключено, – подтвердила я, чтобы ее успокоить.

– Тогда можно, я перееду к вам в модуль?

– Ах, вот оно что! – Ксюша смутилась еще больше. – Можно, только при условии, что будешь каждый день гулять наверху.

– Конечно, – обрадовалась она. – Верхний дом мне тоже понадобится. Можно, я перенесу туда акустику от Борисыча?

– Можно, только не врубай на полную мощность, там ветхая крыша. И будь осторожнее с соседями.

– Расслабьтесь, Ирина Александровна! Мне они на шею не сядут.

– Погоди-ка, – вспомнила я, – ты ведь квартиру купила?

– Ну и что с того, что купила, если в ней живет мой бывший любовник с моей же подругой? Куда мне деться? Мамаша нового мужика привела. Что мне, слушать его храп за стеной?

– Погоди-ка еще раз. Что там за бывшие подруги с любовниками?

– Нет, подруга как раз не бывшая, – поправила Ксюша. – С подругой мы и сейчас подруги. А любовника я ей сама сплавила, потому что козел. Теперь понятно?

– Не очень…

– Ну, он бывший мой препод, мужичонка преклонного возраста. Ему скоро сорок, он вот-вот импотентом станет, а все за студентками скачет. Такой дурак!

– То есть…

– Я же не виновата, что влюбилась. А Борисыч рявкнул – он в штаны и наклал. Ну, и что мне после этого? Отстирывать его штаны? Мне же надо было время, чтобы разлюбить. А теперь у меня другой парень. Сказать, какой? Мастер спорта по боксу. Тяжеловес, между прочим, ростом как Имо.

– Подожди, дай мне с физиком разобраться.

– С ним покончено, – заявила Ксюша. – Штаны постираны, шнурки поглажены. Знаете, что он заявил на прощанье: «Бросишь, – говорит, – выпью отравы». Вы поняли, да? Думаете, он заработал себе на отраву? Жил за мой счет, еще травиться за мой счет вздумал. Ну, я и сплавила его подруге, а та забеременела. Теперь они оба на седьмом небе. Без ума друг от друга.

– Теперь они размножаются за твой счет?

– Нет, вы, Ирина Александровна, совсем отпоролись от пейзажа. На какой вы планете живете?

– Я все равно не поняла, что они делают в твоей квартире?

– Господи, да пляшут от счастья! Не на улице же им плясать? Я не враг живой природе, пускай размножаются. Ой, – спохватилась она, – вы только Борисычу не говорите. Я обещала, что до его возвращения замуж не выйду.

Последнюю фразу она произнесла в момент, когда Сириус появился в фойе.

– Идем, – сказал он. – Пора.

Ксюша обняла меня на прощанье.

– Мне будет вас так не хватать, – сказала она, но на Сириуса даже не взглянула.

В капсуле Сир не произнес ни слова, бросил меня наедине не с самыми лучшими мыслями. Он думал, что в долгой дороге молчание меня утомит, тогда я легче мобилизуюсь на поиск внеземного рая. Я же думала о детях, потому что, как в том анекдоте, всегда о них думаю. О своих, и о тех, которые могли быть моими, но в последний момент мне удалось переложить эту долю на другую женщину, которая даже не была мне подругой. Я не знала, что скажу Борисычу. Как дам понять, что по возвращении ему надо вплотную занять моральным обликом этого маленького существа, которое уверено, что оно взрослое. Я решила, что пришла пора нам обоим открыть учебник педагогики, потому что прошлый педагогический опыт не подсказывал конкретных решений. Мой личный опыт представлялся теперь на удивление скудным, а мои собственные дети – непривычно идеальными. Хотя, не исключено, что я знала их меньше, чем отец Сириус. Относительно моих детей он оказывался прав чаще, чем я.

Имо действительно никогда не был ребенком. Может, потому что я никогда не видела его беспомощным. Когда я познакомилась с ним, он уже был способен залезть без страховки под купол зимнего сада. Как ни странно признаться, я боялась его не меньше, чем остальные. В три года я боялась его так же, как боюсь сейчас, никогда не шла на конфликт с ним, даже когда чувствовала за собой сто процентов правоты. Ужасно признаться, но я воспитывала своего ребенка ровно до той черты, до которой он мне позволял, и всегда ретировалась, если натыкалась на противодействие, потому что помощи просить было не у кого. И жаловаться было некому. Его отец был слишком далек. Да и слушался ли Имо отца, – кто знает?

После его официального совершеннолетия я сняла с себя ответственность. Теперь, если меня просили разобраться с Имо, я отсылала непосредственно к источнику недоразумения на том основании, что ребенок вырос. Только никто не знал, что таким же взрослым Имо был и в пять, и в семь лет… в двенадцать я перестала задавать вопрос, куда он идет на ночь глядя. Прогулки молодых людей по своим делам редко радуют родителей, к тому же Имо не врал. Ему незачем было обманывать, потому что он ничего не боялся. Угрозы и слезы были ему одинаково безразличны.

– Иду катать Кирилла на мопеде, – ответил он однажды, – потому что проспорил…

Имо было двенадцать лет, Кириллу – восемь. Кирилл был младшим братом Ивана, на улице стояла темень и гололед. Мопед Панчук-старший спрятал от своих сыновей на чердак гаража.

– Не тот ли это мопед, – спросила я, – у которого Ванин папа не мог починить тормоз?

– Он самый, – подтвердил Имо.

– Сынок! – взмолилась я. – Может быть, лучше отложить катание до весны? Может, сначала все-таки починить?

– Нет, – ответил Имо. – Пойду.

И пошел. Стоять у него на пути было глупо. Любой предмет, стоящий на пути, Имо брал и отставлял в сторону. Одушевленным был сей предмет или нет – ему было также безразлично. В тот день я решила, хватит! И научилась врать себе сама. Теперь, когда мой сын уходил из дома в ночь, я убеждала себя, что он у Ивана, сидит в комнате и при свете настольной лампы читает классику.

Принципиально иначе мои отношения сложились с Джоном. «Если бы не Джон, – думала я когда-то, – мне с Имо было бы во сто крат тяжелее». Но, когда поняла, что за миссию готовит для него шеф, все вывернулось наизнанку, как в учении Сириуса. Теперь, если бы не Имо, мне бы было во сто крат тяжелее идти на контакт с моим старшим сыном, при котором секториане боятся своих тайных мыслей. Мне надо было научиться у Имо мудрости принять этого человека таким, каков он есть, однажды и на всю жизнь. Вручить ему себя целиком, не проводя границы дозволенного, и жить с этим. Живем же мы как-то с собственной памятью.