Текст книги "Секториум (СИ)"

Автор книги: Ирина Ванка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 62 страниц)

– Видел бы тебя Сириус.

– Он видел, – ответил за Имо Джон.

– И что сказал?

– Видела бы тебя мама, – процитировал он. – Знаешь, чего он не видел? – Джон подошел к Имо и задрал рукав его футболки. На бицепсе моего младшего сыночка красовалась свежая татуировка: обезглавленная птица с обручами, оплетающими ноги.

У меня потемнело в глазах.

– Ну-ка, где у нас были остатки мыла?..

– Подожди, ты не видела, что написано у него на животе, – сказал Джон, но показать не смог, Имо решительно заправил футболку в штаны.

– Имо, – испугалась я, – как бы мне прочесть, что там написано?

Имо встал на роликах, застегнул на животе жилет и оказался больше прежнего недоступен.

– Ты не читаешь на «сиги», – напомнил он, и стал собирать рюкзак.

– Дай-ка я догадаюсь. Там написано: «Я бестолковый фрон, будьте ко мне снисходительны». Так или нет?

Он собрал остатки багажа, взвалил рюкзак на спину и пошел к лифту.

– Джон! То, что написано у него на животе, прилично?

Джон вздохнул.

– Хоть передай смысл.

– Лучше не надо, – сказал Джон и поволок свой рюкзак следом за Имо. – Я не могу сказать, не проси…

В лаборатории, перед тем как проститься, он неожиданно отвел меня в сторону и озадачил еще больше:

– Извини, если виновен перед тобой, – сказал Джон.

– Виноват, – поправила я по привычке. – Господи, Джон, в чем ты можешь быть виноват?

– Ну, если был…

– Что ты придумал?

– Если буду виноват, тогда прости.

– Когда будешь виноват, тогда и попросишь прощения, – сказала я, но Джон еще не закончил каяться. Он только задумался над фразой по-русски. Он всегда задумывался, прежде чем сказать что-то важное, но Имо не дал ему раскрыть рта.

– Иди, – сказал он, и повел Джона в капсулу. – Припадок совести, – объяснил он мне, и тайна уехала от меня на Блазу.

День я мучилась в догадках, а вечером решила поступить, как Имо: наплевать на все и расслабиться, пришла к Мише в офис, села рядом и стала ждать, когда он обратит на меня внимание. Миша работал в одиночестве и на посещение не реагировал. Пришлось поставить на стол бутылку вина и намекнуть, что в сумке закуска.

– Дети свалили? – догадался он. – Оттягиваемся?

– Приглашаю тебя сделать это в «пещере» Адама, старой компанией, – сказала я. – Алена сейчас подъедет. Без Геры. Чуешь момент? Советую воспользоваться.

– Беспупович пригласил? – невозмутимо спросил Миша.

– Я тебя приглашаю к Беспуповичу.

– Вот еще! А вдруг вы захотите заняться любовью?

– Тогда мы попросим тебя уйти.

– Я бы взглянул на этот цирк.

– Замочная скважина в твоем распоряжении. Или шкаф. Хочешь, я постелю тебе в шкафу подушку? Или тебе непременно надо свечку держать?

– Не свечку, – поправил Миша, – канделябр таких свечей, от которых у Беспуповича разовьется комплекс неполноценности!

– Похоже, вечеринка отменяется, – сообразила я, но Миша уже разглядел бутылку и прицелился к закуске.

– Прости! – воскликнул он и положил мне голову на плечо. – Я болван! Как я мог! Как я посмел упомянуть канделябр? Ведь эти двое влюбленных наедине наслаждаются высокой поэзией!

– Заткнись по-хорошему, – попросила, но Мишу несло.

Из него извергалось накопленное годами, обложенное запретами, утоптанное обидами. Ему физически надо было высказаться, прежде чем залить в себя первый бокал. К тому же он привык в моем обществе бесцеремонно выражаться на любые темы, даже те, от которых я краснела по молодости лет. Мишу несло, и я была бессильно заткнуть фонтан. Я всегда была бессильна против его хамства, но приехала Алена и заткнула его с порога.

– Адам приглашал? – повторила она тот же вопрос. – Хотя, впрочем, раз я уже здесь, то какая разница?

В хижину Адама мы проникли из лифта. Уже в подвале был слышен неистовый грохот, свидетельствующий о том, что хозяин не ждет гостей. Он сидел посреди комнаты в рваной майке, барабанил по ударной установке и не обращал внимания ни на пришельцев, ни на аплодисменты. В ушах у него стоял грохот, а глаза закрывали ужасно длинные волосы, которые ниспадали на барабаны, сотрясаясь в такт. Адам не заметил нас, пока Миша не выставил бутылку на главный барабан.

– Совсем одичал мужик, – сказал Миша. – Я ему женщин привел, а он грохочет на всю деревню.

Адам откинул «гриву», приподнял бутыль и исполнил заключительный удар.

– Так, – произнес он, озирая развалины своего земного быта. – Где мой штопор?

Как будто мы четыреста лет должны были стеречь его штопор.

Глава 8. РЕДУКТИВНАЯ ПАМЯТЬ

Клятва, данная мною Адаму, все рано не прожила бы до конца романа. И зачем? Не понимаю, почему человечество не должно знать, что происходит в шарумских театрах? Кроме того, я сомневаюсь, что человечество дочитает это произведение до восьмой главы, поэтому моя совесть спокойна, и я собираюсь описать зрелище, которое видела своими глазами. Оно похоже на интерактивный спектакль: одинокий джентльмен подводит итог жизни и предается воспоминаниям, в том числе сексуального характера, которые помогают ему проникнуть в суть самого себя. Адам погрузил зрителей в гипноз, выбрал среди них героев, соответствующих сюжету, и использовал в качестве партнеров. Зрители играли роли, составляли массовку, сами влияли на развитие событий. То есть сдавали в аренду на время спектакля не только тела, но и личные переживания. В шарумских театрах, как в бане, не считается зазорным оголять ни тела, ни души. Иногда доходило до откровенности, от которой хотелось прыгнуть с балкона. Иногда смотрелось эстетично. Не скажу, что в человеческом искусстве подобное невозможно, но жанр наверняка попал бы под запрет. А может, нет. Не стесняются же люди ходить в кунсткамеру. Театр Галея – та же кунсткамера подсознания, а ментальный фон в этом заведении аналогичный Земле по своей насыщенности и активности. Именно он действует на публику как наркотик. Актеры же, способные управлять аудиторией под гипнозом, становятся популярными фигурами в театральной среде, что влечет за собой немалые гонорары и особое положение в обществе, которое в свою очередь тоже затягивает. Чем мощнее воздействие актера на публику, тем мощнее отдача, тем в большую зависимость попадает он сам. В зависимость, как выразился бы Вега, от постоянного эмоционального «кровопускания», которое мы, к сожалению, не смогли обеспечить Адаму на Земле.

После экспедиции Адам покинул нас. И был скандал… почти библейская фраза. И были попытки вернуть все в старое русло, и отчаяние было, и недоумение, и осознание факта. Шеф старался больше всех, только на этот раз он определенно лукавил. Не стал бы он посылать Джона учиться фазодинамике, если бы заранее не предвидел такой исход.

Против отъезда Адама выступили все, кроме меня. Индер уверял, что не все потеряно. Ему было жаль расстаться с пациентом. Ему, как уважающему себя доктору, было интересно довести беднягу до летального результата. Все остальные были уверенны, что без Адама с предстоящей работой не справиться. А я желала вернуть его в Шарум, пока не поздно, пока он снова не пропал из вида на много лет. В итоге я же оказалась виноватой. Ни за что. Просто с некоторых пор в Секториуме пошла мода, считать меня причиной эмоционального перегрева, которому постоянно подвергался Адам. Никто кроме меня не видел Адама после спектакля, никто не знал, что на Земле для него не найдется работы, после которой можно умереть от усталости.

У меня была другая версия. И первый побег Адама, и этот я объясняла только дискомфортом ментальной оболочки тиагона в тяжелой матричной среде. Дискомфортом, которого ему потом ностальгически не хватало, пока он не создал свой сумасшедший театр. Наверняка шеф разделял мою точку зрения, но не хотел признаться. Наверняка ее разделял и Индер, потому что знал, кто такой Адам. Не мог не знать. Теперь они обвиняли меня в общем хоре, потому что любое неприятное событие должно иметь автора, тогда как авторство приятных событий может взять на себя коллектив.

Контора осталась без оператора ФД, Миша – без повода для пошлостей в мой адрес, все прочие – без общества Адама Славабогувича, без которого и так обходились. Только теперь, по прошествии времени, можно было точно сказать, что из всех нас, благополучных секториан, плохо кончил только Адам. С другой стороны, именно Адам мог кончить гораздо хуже.

– Нет, – возразил мне Миша, – плохо кончить нельзя. Можно либо кончить, либо не кончить вообще, что на старости лет гораздо хуже. Скажем так, из всех сотрудников по собственному желанию удалось уволиться ему одному. Да еще Юстину.

– Юстина уволили, – напомнила я.

– Правильно, – согласился Миша, подумав, – вот уж кто действительно плохо кончил.

На самом деле ни Адам, ни Юстин не остались в накладе. Адам вернулся в Шарум, а Юстина шеф привез из Хартии, как только понял: связываться с тамошней публикой у него нет ни храбрости, ни нужды. «Хватит с меня гибридов», – сказал он с намеком на Имо, который не оправдал ни одну из возложенных на него надежд. Шеф привез Юстина, но достойного места на Земле ему не нашел.

Сначала Юстин обитал в Володином гараже, потом в офисной гостинице, потом упал духом. Володя уже не составлял компанию для пьянки, а в офисе Юстину не наливали. Он только слонялся по кабинетам, матерился и мешал работать, пока шеф не поместил его в свободный модуль, где старик совсем заскучал:

– Хоть бы в тюрягу посадил, – ругался он. – Там хоть знаешь, за че сел. Из тюряги хоть выйти можно.

– Придумай сам, как и где жить, – предложил ему шеф. – Выпустить тебя наверх без присмотра я не могу, болтуна и алкоголика. Не имею права.

Юстин решил, и шеф позвал меня для беседы.

– Он хочет поселиться у тебя, – сообщил шеф. – Согласен спать в саду, в гамаке. Потерпишь его немного?

– Что ж делать? – ответила я. – Потерплю.

Я освободила чулан, где когда-то прекрасно квартировал Сириус, разместила там шкаф и кровать. Юстин стал жить в моем модуле и, в общем-то, не мешал, даже работал в саду, пока сад ему не наскучил. Заодно ему наскучил модуль вместе с его обитателями и посетителями. Однажды мы поцапались:

– Ты нарочно меня в чулан заселила, – упрекал Юстин. – Вот ты как меня уважаешь!

– Твой чулан больше моего рабочего кабинета!

– Там ни одного хреновенького оконца!

– А где ты видел окна в моей комнате? Ты в модуле видел хоть одно окно?

– Все равно у тебя по-людски, а у меня – сучья конура!

– Потому что я делаю уборку и не складываю бутылки под кровать! Может, тебе Гуму нанять горничной? Восемь квадратных метров пропылесосить не можешь!

– Ты нарочно поселила меня в чулан! Хотела меня унизить! Указать, где мое место!

– Ладно, давай меняться. Живи в моей комнате, – согласилась я, привела в порядок чулан и поселилась там, но когда Юстин, приняв на грудь, свалился ко мне в постель, решила – хватит, и переехала в комнату к детям, а оттуда в верхний дом, куда Юстин, по счастью, доступа не имел.

Сначала он злорадствовал и размещался по территории модуля, потом опять на меня обиделся. Он обнаглел до того, что стал угрожать голодовкой, если я раз в день не буду спускаться вниз, чтобы приготовить ему горячее. Я терпела это ради одного удовольствия, посмотреть, что с ним сделает Миша, когда вернется с «Марсиона». Возвращение затягивалось. От этого ожидание становилось еще волнительнее.

В первый же день Миша вышвырнул Юстина прочь вместе с пожитками и организовал генеральную уборку.

– Куда я его дену? – растерялся шеф.

– Куда хочешь! – ответил Миша. – Можешь отправить на Блазу родственникам в качестве сувенира.

– Только на Блазе его не хватало!

– Зато Ирке он нужен позарез! Как она раньше без него обходилась?

Вопрос местожительства Юстина Миша решил сам. Сначала он выяснил, где у нас самая дальняя лифтовая отводка на территории России, потом произвел разведку с орбиты на предмет заброшенного села, максимально удаленного от очагов цивилизации. Затем он пошел в местный сельсовет и купил за бесценок относительно крепкий дом. Туда и был десантирован Юстин на пожизненное поселение.

Деревню окружали леса с дичью, ягодами и грибами, болота с клюкой, озера с рыбой. К дому прилагался участок в четыре гектара. Ближайший лифт находился в гараже, в окрестностях райцентра, куда мы перегнали старый Аленин джип, и стали возить Юстину спички, соль и крупу. Остальное, по мнению Миши, он должен был добыть и вырастить сам. Только голодной весной Юстин съел картошку, предназначенную для посадки. А вслед за ней сварил кашу из семян фасоли и огурцов. Мише он объяснил, что земля в здешних краях неплодородная, никак не годится для выращивания сельскохозяйственных культур. Понятное дело, мужики в разговоре между собой выражались так, что держись за забор. Я же, для экономии многоточий, позволю себе передать суть:

– Если дело в земле, – сказал Миша, – я пригоню тебе с фермы трактор коровьих фекалий.

– Вот как ты меня уважаешь, – ответил Юстин. – Фекалий!.. Мало того, что я без провианта, теперь и по уши в фекалиях буду?

Что делать? Мы стали возить Юстину еду, потому что так было спокойнее. Сам же Юстин не доставлял себе труд даже чистить картошку. Он ел ее с мундиром и пуговицами; дробил протезом не сваренные макароны и матерился. Когда мы приезжали, он материл нас. Когда не приезжали – материл пустую дорогу. Когда дождь размывал дорогу – материл дождь, когда выглядывало солнце, Юстин материл солнце.

Шло время, дороги размывало все больше. Однажды джип увяз в грязи всеми колесами. Миша психанул и решил гуманитарную помощь прекратить, посмотреть, что будет. Он перешел на орбитальное наблюдение: «За грибами побёг… – радостно докладывал Миша. – Глянь-ка, теперь косу точит. Никак, сена решил накосить для соседского мерина. Ага… выменял где-то яиц на старые сапоги». Юстин слишком бодро перемещался в окрестностях, чтобы в ближайшее время доставить нам похоронные хлопоты. Мы расслабились, но однажды шеф намекнул, что неплохо бы съездить, что некрасиво как-то получается. Мы опять нагрузили джип продуктами, прибыли на место и застали разительные перемены.

Во-первых, у Юстина наладилась личная жизнь. Точнее, возобновилась, так как в нашем обществе он не решался надуть «Мариванну». Во-вторых, угодья вокруг дома оказались засеяны; и, в-третьих, в гостиной Юстина появился изощренный самогонный аппарат немалой мощности. Все прочие помещения превратились в склад запчастей к нему и в хранилище пустой тары. На окнах появились железные решетки, на двери замок, величиной с тракторное колесо, и окошко с расписанием приема заказов и выдачи продукта, потому что все окрестные дома заселили алкоголики, – сизые носы проклюнулись по весне невесть откуда. Наверно жители окрестных городов избавились от семейных обуз, вывезли их в лоно природы, где они стали постоянными клиентами Юстина. Кто мог, платил наличкой и натурой, кто не мог – отрабатывал барщину. Юстин поил всех, поил часто и дешево. Теперь у него было все: грибы приходили из леса уже маринованными, рыба выпрыгивала из озера и вялилась сама, в чулане висел настоящий окорок. Юстину поправили забор и построили баньку. Он принимал и угощал нас, как родных, собирался попарить с березовым веником, но мы оказались не готовы к такому повороту событий. Тем более, что на стенке предбанника Миша нашел странный чертеж, сделанный мелом на обломке школьной доски. Меня он уверял, что это схема работы двигателя сигирийских «тарелок». Впрочем, может быть, Мише померещилось спьяну. В тот раз он оценил не только образ жизни бывшего коллеги, но и качество напитка, благодаря которому эта жизнь невероятно преобразилась. Миша оценил его так высоко, что мне пришлось волочь на себе до машины девяносто килограмм его полуживого веса.

Про чертеж мы забыли, не стали волновать шефа. Просто Юстин был человеком незаурядным, до конца не понятым. Даже до середины не понятым, в том числе самим собой. Может быть, ему, как Адаму, было тесно жить на Земле. Только в отличие от Адама, некуда было деться.

Ксюша вежливо дождалась, когда я закончу предаваться воспоминаниям, поливая клумбы, и замечу ее. Подошла, огляделась, словно опасалась слежки.

– Ирина Александровна, вы знаете, сколько на Земле таких же Секториумов, как наш? – спросила она.

– Думаю, мы единственные, – растерялась я. – Хотя, если честно, никогда об этом не думала.

– Не будете смеяться, если я вам кое-что покажу?

Она была напугана. Не представляю, какое зрелище могло напугать такого храброго человечка, как наша Ксю. Я пригласила ее в комнату.

– Можно, покажу на вашем экране? Только обещайте, что не расскажете Борисычу.

Она вошла в сеть, развернула сектор, где хранила личные файлы, мигнул глазок почтового ящика и на экран пошел текст:

«Куда ты пропала, радость?»

– Видите?

«Поговори со мной. Ты обиделась? Не хочешь общаться?» – обычный сетевой треп.

– Что тебя напугало?

– Он покойник. Я общаюсь с мертвым человеком. Как это может быть? Наверно Судный День настал, если мертвецы возвращаются?

– С чего ты взяла, что он умер?

– Да потому что я знаю его. Вернее, знала. Он учился со мной в одном классе и умер три года назад.

– Почему ты уверенна, что это он?

– Уверена, – сказала Ксюша. – Проверила потому что. Потому что он знает кое-что, что кроме него никто знать не может. Мы дружили.

– Он мог рассказать об этом другому однокласснику, оставить дневник…

– Не мог! Не мог! Не мог! Помогите узнать, вдруг он жив? Вдруг мы хоронили клона, а он попал в другой Секториум, как Борисыч. Ведь бывает же?

– Вряд ли, – ответила я. – Чтобы знать точно, надо говорить с шефом. Только я не слышала, чтобы другие миссии привлекали к работе землян.

– Вы поговорите с ним? – спросила она с надеждой.

– Мне придется показать ему вашу переписку.

– А если он жив, ему это не навредит?

– Ты не пробовала спросить своего друга напрямую, жив он или нет?

Ксюша испугалась еще больше.

– Первый раз общаюсь с покойником. Откуда я знаю, о чем их можно спрашивать, о чем нельзя? Я вообще не знаю, как с ними обращаться.

Все мы однажды что-то делаем в первый раз. И шеф никогда прежде не получал от коллег задания, проверить личность собеседника с того света. В отличие от меня, он поверил не глядя.

– Да, фоновые раскопки иногда дают странный эффект, – согласился он. – Она испугалась? Не стоит. Да… – он просмотрел на компьютере технические характеристики текста, – покойник. Если говорить точно, слэпатический субстрат. Видишь, импульс идет не с сетевой, а архивной антенны. Джон уехал, сейчас их налетит целый рой.

– Потому что уехал Джон?

Шеф странно поглядел на меня.

– Он видит их, а они это чуют и прячутся. Таких, как Джон, хорошо иметь рядом, когда работаешь с фазами. Глупо не использовать его возможности…

– В качестве пугала.

– Именно в этом качестве, – согласился шеф. – Если твой сын не хочет учиться, никаких других задач он решать не сможет. Где Ксения? Веди ее сюда.

Бледная Ксюша опустилась на табуретку в углу.

– Не надо углубляться в контакт, – предостерег ее шеф. – Никому от этого легче не будет, ни ему, ни тебе. Молодым умер?

– Да, – ответила я за Ксению. – Пятнадцатилетним мальчиком.

Шеф пошел отпирать дверь ФД.

– Сейчас посмотрим, что за мальчик, – сказал он, поднял на транспортер переносной агрегат и прикатил его в кабинет.

Под чехлом я узнала очертания устройства, с помощью которого Миша много лет назад украсил мне стену зеленой кляксой, и отошла за экран.

– Взгляни, что делается. Их тут… Хоть на карантин закрывайся, – шеф подал мне очки.

Действительно странное зрелище. Много раз я смотрела в фазы, но в глазах еще не рябило. В кабинете шефа наблюдалась небывалая активность: и размытые антропоморфные очертания, и комки «светлячков», скачущие по столам, видно было даже лицо без тела и головы, но я не узнала никого из ныне покойных.

– Покойники должны покоиться, – сделал вывод шеф, и я с ним немедленно согласилась. – От них живому человеку только вред! – я согласилась и с этим. – Особенно теперь, когда мы работаем в зоне риска. Как бы опять не навлечь беду. Давно в наших модулях не взрывалась техника.

– Давайте вызовем Джона, – предложила я.

– Ты знаешь, где Джон? – спросил шеф. – Он где угодно, только не в школе.

– Надо в Шаруме поискать.

– Их обоих на Блазе не видели со дня возвращения. Оба торчат вне связи, в трансгалактической зоне. Спрашивается, что им там делать вдвоем?

– Я вам не мешаю? – напомнила о себе бледная Ксюша, и шеф поправил очки.

– Отчего умер твой мальчик?

– Болел, – прошептала она, словно боялась спугнуть.

– Как болел?

– Он родился больным. Болел-болел и умер.

– Удивительная безответственность, – продолжал ворчать шеф. – Они ведут себя так, словно имеют право принимать решение. Это на чужой-то планете.

– Она им роднее Земли. К тому же Имо будет работать в этой зоне… трансгалактической.

– Я запретил Джону покидать Блазу. Или теперь Имо распоряжается вместо меня? Так! – шеф поймал «мальчика» в фокус и активировал поле. – Взгляни, какой стойкий субстрат. Такие остаются от молодых и здоровых после катастроф. Болел, говоришь? Невыработанные формы могут быть гиперактивны. – Шеф хотел предложить Ксюше очки, но вовремя одумался. – Идите-ка на воздух, – сказал он, – прогуляйтесь, пока я обработаю модуль. Ирина, побудь с ней. Скажи всем, что в подземке два часа карантина, и пригласи сюда Мишу.

На скамейке в парке Ксюша начала приходить в себя, но все еще смотрела на мир глазами инопланетянки. Что-то у всех секториан в глазах появляется ненормальное, что-то делающее их похожими друг на друга. Сегодня я заметила это у Ксю.

– У нас, оказывается, весело жить, – поделилась она. – Сигам наверно в гробу не снилось… Я-то думала, космос!.. Что может быть интересного в чужом космосе?

Постигнув суть земного бытия, Ксюша прогулялась в ларек и почувствовала свое превосходство над продавщицей. Она сама выбрала скамейку в тени, согнала с нее подростков и дала понять окружающим, что все они дремучие аборигены. Потом стала поить меня соком и излагать свое видение происходящего, не стесняясь прохожих, как это делал ее отец. Впрочем, он до сих пор не избавился от юношеских привычек.

– Сказать вам, почему слэпы лезут к нам в подземелья? Потому что им скучно. Сигирийская техника для них доступнее человеческой, потому что грамотно сделана. У нас индуктивный способ архивации, а у сигов редуктивный. Понимаете? Наша информация записывается и считывается, а сиги ее программируют, а потом воссоздают логические куски. Там не надо складывать буквы в слова, можно сразу активировать фразы.

– У них иероглифическое письмо. И ментальность «иероглифическая», – сказала я, и Ксюша поняла, что допустила бестактность. Аборигены оказывается такие дремучие, что не усекают разницу между технической и гуманитарной проблемой.

– Вот смотрите, – стала объяснять она, – можно кодировать информацию чередованием символов, тогда каждый символ будет занимать какой-то объем в пространстве носителя; а можно один и тот же объем загрузить безмерным количеством символов. Одна малюсенькая сигирийская коробочка в эфире заменяет диск размером… – Ксюша оглядела парк, но не нашла в нем достаточно места для диска, – …размером с половину Галактики. Какое раздолье привидениям! Эфир – их родная среда. Вы поняли, почему Борисыч не поверил в перегрузку архива? Я бы сама не поверила.

– А что в той коробочке? – спросила я.

– Ничего особенного, – ответила Ксюша, ковыряя этикетку на пакете сока, – редуктив… Они это называют «бело-позитронным веществом».

– Почему «бело…»? Это связанно с алгонием?

– Не знаю. Но, если вам надо, могу спросить. Там позитроны на отрицательных ядрах. Нет… Белые они потому, что дают белые сдвижки в спектре, даже в невидимых зонах. Например, у нас в офисе редуктив со сдвижкой в гамма-излучении. Это самые тонкие носители, но с ними нельзя работать удаленно. Есть редуктивы с красным смещением, на такие можно писать информацию с расстояния.

– Почему ты называешь память редуктивной?

– Все технари так говорят. Вам правда интересно? – удивилась она и стала объяснять, размахивая пустым пакетом. – Одни и те же микрочастицы могут выдавать разную информацию в зависимости от положения относительно друг друга. Представляете, как ведут себя частицы, как они взаимодействуют? Там миллиарды вариантов в доле секунды. У сигов архив не пишется, а моделируется в микропроцессах воздействием эфира. Слэпы тоже живут в эфире, вот и лезут, куда не надо. Не знаю, может, на Земле такой способ записи никогда не изобретут. – Ксюша выдержала грустную паузу. – Разве что Судный День настанет, мертвецы воскреснут и уберутся от нас подальше… Вы думаете, настанет?

– Не знаю.

– Если бы я была призраком, я бы нашла способ выдать на экран текст. Дико будет, если человечество начнет применять редуктивы. Это же связь с потусторонним миром.

– Вот это да! – удивилась я. – А сиги что же, по-твоему, не умирают?

– Еще как умирают, – заверила меня Ксюша. – Если умер сиг, значит, все! Считайте, стопроцентный покойник. А у нас?

– А что у нас?

– Все Страшного суда ждут, вот что! Нервничают и не понимают, что техника-то нечеловеческая.

– Бело-позитронное вещество, говоришь?..

– Надо сказать Боричычу. Не слэп ли нашу технику попутал тогда, после экспедиции, помните?

– Срок годности закончился у сигирийского вещества, – предположила я.

– Что вы, оно как галактики, появляется само собой. Это ведь живая природа.

– А стереть информацию с такого носителя, тоже можно?

– Элементарной. Позитронной бомбардировкой, – сказала Ксю, и немного погодя добавила, – только частица должна быть особенной. Догадываетесь, какой? С отрицательным зарядом времени. Тогда энергия переходит на частицу и гаснет. Разве Борисыч вам не объяснял? Господи, о чем же вы разговаривали столько лет?

Минуту молчания Ксения посвятила раздумьям о Борисыче, а я – обработке информации.

– Ну и сколько же у него детей? – вдруг спросила она. – Если это не коммерческая тайна.

– Похоже, двое.

– Что ж он так… Я думала, сменными бригадами вкалывать будем.

– Устала?

– Ну, вы спросили! Конечно, устала. Можно подумать, на сигов работать – большой курорт. Хорошо хоть платят по-божески.

– А моральное удовлетворение?

– Все равно, по сравнению с ним, я чувствую себя дурой, – призналась Ксюша. – А моя сестра? Она будет у нас работать?

– Нет. Разве что, твой племянник, когда вырастет.

– Почему Борисыч нас не знакомит?

– Разве ты просила его об этом?

– Ну, не знаю… Сестра все-таки. Можно подумать, у меня навалом сестер.

– Скажи об этом отцу.

– Вот еще…

– Что опять между вами не так?

– Он мой начальник! Начальник и все. Я не обязана с ним обсуждать личные темы. Ненавижу, – вдруг сказала она и надулась. Сейчас бы самое время хлопнуть дверью, ан, нет дверей! – Ненавижу, – повторила она и даже не попыталась уйти. – Всю жизнь вокруг мамаши одни уроды пляшут. Если бы он был, их бы не было.

– Но ведь мама сама не хотела…

– Если бы он любил, он бы не ушел.

– Иногда уходят, потому что любят.

– Вот, ерунду сейчас сказали, Ирина Александровна! Сами же чувствуете, что сказали глупость! Когда любят – не уходят. Это я точно знаю.

– Ничего не поделаешь, Ксюша. Тебе придется простить их обоих. Ради себя самой. Ради того, чтобы отношения родителей не портили тебе жизнь.

– Уже испортили, – призналась Ксюша и посмотрела на меня внимательно, желая понять, на чьей стороне я воюю.

Ей снова не удалось это сделать, потому что я сама не знала, на чьей.

– Как представлю, что мне всю жизнь с ним работать… – сказала она, но фразу не закончила. Наверно представила, что когда-нибудь ей все-таки придется работать одной.

После карантина шеф пригласил меня в офис и предупредил, чтобы торопилась. Я грешным делом решила, что дети катаются по Кольцу, вместо того, чтобы проходить аттестацию, но настроение шефа изменилось.

– Знаешь, что придумал Сириус? – спросил он.

– Боюсь предположить.

– Повторить твое путешествие на Флио, – шеф сел в кресло, надел очки и занялся делами, дав мне возможность осмыслить сообщение.

– Каким образом он собирается это осуществить, не объяснил?

– Отчего же? Объяснил. Он считает, что ему поможет Имо.

– Каким же образом Имо поможет?

– Это я собирался спросить у тебя.

– Понятия не имею. А вы?

– И я не имею. Тем не менее, хотел бы знать, о чем они договорились.

– Вы уверенны, что они о чем-то договорились?

– Сириус считает, что у Имо сохранилась связь с Флио.

– Интересно, с чего он взял?

– Об этом я тоже хотел спросить у тебя. Ты с обоими в контакте, вот и выясни. Тем более, это в твоих интересах. Объясни им, что такие дела неплохо бы обсуждать со мной, хотя бы потому, что я пока еще занимаюсь вопросами транспорта. Может, у них есть транспорт, который не привязан к Галактическим коммуникациям? Ты не знаешь?

– Не знаю. А вы?

– И я не знаю. Однако хочу выяснить.

Никто никогда в жизни с Имо словом не обмолвился о том, что за игрушку он получил от отца в наследство. Эта штука висела на стене возле его кровати. На Земле и в школе. Он всюду возил ее с собой, как и фотографию отца, изъятую из семейного архива. Миша сфотографировал Птицелова без дальнего умысла, чтобы уточнить фазу, потому что некоторые фазы берутся на фотопленку. Я не скрывала от Имо, кто он. Боялась, что помнит сам, хоть и не говорит. Боялась, что он помнит и о назначении медальона.

– Человек в три года не может разбираться в таких вещах, – утешал меня шеф.

– Не знаю, – переживала я. – Он ведь не совсем человек.

Своего отца Имо помнил прекрасно, и с детства абсолютно точно понимал, что планета, на которой он появился на свет, недосягаема для землян и сигирийцев. Мне казалось, что его выбор в пользу Лого-школы был мотивирован желанием приблизиться к Флио хоть как-нибудь. Не знаю, как с Сириусом, со мной он эту тему не обсуждал никогда. Он вел себя так, словно был абсолютно уверен, что однажды туда вернется. Именно эту вероятность мы с шефом сократили до минимума сразу, как только получили доступ к пульту управления кораблем Птицелова. Шеф просто извлек его из медальона, спрятал и о дальнейшем местонахождении предмета не сообщил никому.

– Если со мной случится несчастье, – предупредил он, – ты должна первой прочесть завещание и выполнить все, о чем попрошу.

Секториум вмиг разнюхал, что часть завещания Веги посвящена мне и стал ломать голову, почему? Только у Миши созрела идея сразу. Идея оказалась на редкость пошлой, чего и следовало ожидать от Миши; но обсудить ее с коллегами он не успел. Шеф пригласил его для беседы и укоротил язык, а заодно обязал вернуть паяльник, который Миша унес из офиса для личных нужд и присвоил.

Бессонные ночи шеф просиживал с паяльником в личном модуле, мастерил муляж. Он вспомнил свое инженерное образование и родственников Птицелова до седьмого колена. Он проклял тот день и час, когда связался с нашей планетой, и обжог палец, но никого кроме меня к готовому изделию не подпустил.