Текст книги "Глубина"
Автор книги: Ильгиз (Илья) Кашафутдинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 39 страниц)
Если учесть, что в женихи своей Дамке Кузьмич наметил сенбернара, принадлежащего заезжему профессору, ситуация станет вполне ясной.
Действие развивается по трем направлениям: беседуют, обмениваясь мнениями о быстротекущей жизни, столичный профессор и Кузьмич; бушуют, не найдя контакта, сенбернар Цезарь и вислоухая Дамка; воюет с Кузьмичом Христофоровна, его знакомая с юных лет, безуспешно добивавшаяся когда-то благосклонности Кузьмича.
Автор любовно внимателен к деталям, подробностям. Вот Кузьмич – перед походом – извлекает из сундука выходной пиджак и чистит медали. Вот изрядно удивленный визитом Кузьмича профессор, желая быть гостеприимным, неумело щелкает пальцем по горлу, и начинается разговор о жизни вперемешку с коньяком. Вот…
«– Ты по-собачьи дьявольски красив… – продекламировал вдруг профессор, довольно сноровисто нарезая лук и обкладывая глянцевитыми кружочками шпроты, выложенные в тарелку. – Чертовски недурно сказано, главное – точно…
– Есенин… – авторитетно проговорил Кузьмич. – Этот умел.
Профессор бросил на него слегка удивленный, но одобрительный взгляд, по-свойски широко показал на стул.
Кузьмич сел и при всем старании радости все же скрыть не мог. Надо же было профессору вспомнить стихотворение, которое Кузьмич, пока в долгие зимние дни отлеживал бока, выучил наизусть.
– Да, братья каши меньшие, – в раздумье сказал Кузьмич».
Такие вот беседы. Все время нащупывают дорожку друг к другу собеседники, опасаясь случайно сказать что-то не то, невпопад, и здесь настороженная почтительность Кузьмича удачно соперничает с профессорским чувством такта. Курьезов хоть отбавляй – не в них дело. Встретились два давно уже немолодых человека, и они одаривают друг друга откровенностью, с какой говорят о своей жизни, и нет ничего особенно смешного в жарком сочувствии Кузьмича. Профессор просто-напросто одинок, ни поболтать, ни ту же рюмку выпить – не с кем…
Казалось бы, все кончается чистым конфузом – Дамка и сенбернар от свадьбы решительно отказались, перебив попутно немало цветочных горшков, Христофоровна быстренько изгоняет визитеров, а рассказ движется к финалу резко по восходящей, следуя за настроением Захара Кузьмича. Он-то нисколько не обескуражен происшедшим, планирует новый поход к сенбернару и его хозяину, решает подарить Христофоровне отрез на платье, привезенный когда-то с войны, да так и не пущенный в дело покойницей женой. «Кепка его была сбита на затылок, взгляд, устремленный вдаль, мягок и ясен.
Давно ли те дали были белым-белы, и казалось, что до августа, до этой отогревающей душу теплыни не дотянуть. Эх, хорошо все-таки ходить по земле в августе месяце!..»
Простая история озаряется высокой патетикой человеческого существования на земле.
Кузьмичом владеет довольно-таки рискованная идея – рожденных впоследствии Дамкой породистых щенят продавать по дешевке, чтобы во дворах звучали, как было принято исстари, голоса четвероногих хозяев. Его устремленность прекрасно понята профессором. Проблемы жизни как таковой – в любом аспекте – неизбежно касаются человека.
Профессор знает, как затруднено даже обычное общение между людьми разного уровня образования и жизненного опыта, и сознательно избегает в беседе с Кузьмичом непреодолимо высоких барьеров. Кузьмич куда более прямолинеен и нередко ставит себя, сам того не зная, в очень трудное положение. Но он – подлинный герой рассказа, потому что бросается на восстановление потерянных человеческих связей, стремится установить новые. Он по-своему воюет за полнокровную, целостную жизнь, в которой достигнуто согласие всех составных.
В рассказе «Каюр Таньги» писатель говорит о бесконечных загадках окружающего нас мира, о том, что вместе с ними может уйти что то очень важное, насущно необходимое для людей. «Антон, сельский фотограф» – зарисовка неторопливо текущего быта, беглый портрет человека, способного видеть красоту рядом с собой. Рассказ «Генеральская баня» воспроизводит своеобразный ритуал: еженедельно баню торжественно посещает высокий военачальник в отставке. Поведана еще одна житейская история, оборвавшаяся резко и неумолимо: умер боевой когда-то генерал, и на месте человека – холодная, зияющая пустота… Все это очень напоминает вариации на постоянно волнующую писателя тему. Снова и снова предстает перед читателем всегда удивляющее нас чудо жизни.
Чудо прекрасной и гармоничной жизни, которое никогда не возникает само по себе, всегда нуждается в сбережении и защите.
Пожалуй, «Высокая кровь» – самая известная повесть Ильи Кашафутдинова.
В литературе, где признаны классикой «Холстомер» и «Каштанка», появление каждого нового произведения о животных сопряжено с известным риском. Нетрудно предугадать, что литературное житье-бытье лошади или собаки интересно только в связи с человеческим житьем-бытьем. Смысловые параллели и прямые аллегории просто неизбежны. Это очень напоминает игру с четкими правилами и заранее известным результатом.
Можно, правда, посмотреть на ситуацию и так: читатель уже подготовлен к восприятию «анималистских» вещей, сам прием его вряд ли заинтересует, а вот сказанное по существу – вполне возможно.
Назидательный смысл повести «Высокая кровь» очевиден. Люди оказались гораздо хуже животного, погибшего по их вине призового жеребца – красавца Фаворита действительно жаль, за людей в самом деле стыдно… И здесь внешний сюжет с вытекающей из него моралью скажет далеко не все.
«То неслышно, как тень, то глыбисто, бухая копытами, неслась по кругу лошадь, так что конюх едва поспевал глазами за ее белым мельканием. Живо, трепетно дрожала между ним и лошадью натянутая корда.
И вот старик до сладкой и отрадной ясности осознал иную между ними связь – ту, что отогревает и возвышает душу».
Знакомый мотив, не правда ли?
Повесть написана спокойно, ясно и строго. Ничто не мешает присмотреться к тому, что свершается в ее восьмидесятистраничных пределах.
Повествовательный прием обнажен. Животное стойко переносит свалившиеся на него мучения, возвышаясь в наших глазах. Неуклонно опускаются люди, теряя человеческое лицо…
А может, и нет никакой обнаженности приема? И есть логически выверенное сцепление обстоятельств, проявляющих достоинство каждого из персонажей?
Из института на конезавод Фаворита везут двое: шофер Леха Шавров и научный сотрудник Грахов. Оба – вполне нормальные люди, работники не из худших. Оба ехать не хотят – каждый по своей причине.
«Нельзя его трясти. Конь призовой», – лениво предупреждает Грахов своего соседа по кабине… «Лошадь, значит, жалко, – окончательно расстроился Леха. – Вот меня бы кто пожалел!..» Нет, вовсе не злодеи сопровождают Фаворита, просто люди, мало предназначенные для этой конкретной работы.
Одно цепляется за другое. Заболел жокей Толкунов, и Фаворит остался без хозяина, тонкого профессионала в своем деле. На телеграмму с конезавода, требующую вернуть жеребца, в институте отреагировали формально, «вообще» постаравшись побыстрее покончить со всей этой историей. Опять-таки – непрофессионально. Спецтранспорта в гараже не оказалось – зато подвернулся Леха Шавров со своим самосвалом. Цепочка весьма приблизительных решений, которые в каком-то другом случае, возможно, и не привели бы к тяжелым результатам. Но в каком-то другом, не таком уникальном, требующем особо выверенного делового подхода.
Так что до возникновения разного рода высоких проблем возникла в повести проблема пресловутого «авось». От нее – и все остальное.
Это – в известном смысле объективные причины случившегося. Сугубо субъективных тоже не станем сбрасывать со счетов. Обстоятельства обстоятельствами, но есть еще человеческий разум, человеческая воля, человеческая душа, наконец.
Способен ведь старый конюх на трепетное отношение к Фавориту! А как любовно и бережно обращается с жеребцом Макарыч, «последний коневод» в округе, случайно встреченный экипажем шавровского самосвала. Это он называет высокой кровь Фаворита. «Высокая, значит, по капельке, как нектар, отобранная. Чистая как слеза. По ней и лошадь судят». Это бывший конник укрывает жеребца своей попоной… Видится старикам редкое, уникальное явление природы, живое совершенство, требующее особого к себе отношения. Именно того, на которое оказались неспособны ни шофер самосвала, ни научный сотрудник института.
Если человек подходит ко всему окружающему с усредненной, не требующей особых раздумий меркой, иногда это может обернуться большой бедой.
С Лехой Шавровым все более-менее ясно. Ему абсолютно все равно – везти скотину на бойню или доставить к месту назначения уникального жеребца. А вот как быть с Василием Граховым, по всем данным, человеком интеллигентного труда?
И в других своих произведениях писатель утверждал, что духовные, внутренние качества человека не зависят впрямую от его образованности и умения вести себя в обществе. Этот тезис подтверждается в повести жестко и убедительно.
Научный сотрудник Грахов оказывается неспособным устоять перед мощным житейским напором наглого шофера. В такой ситуации всякие интеллигентные фразы теряют реальное содержание – научным сотрудником овладевает чисто шавровское отношение к вещам.
Бросить хамоватое словцо по адресу дочери старого конюха, коснуться больного места – для Лехи совершенно обычное дело. На его хамство с болью реагируют и старик, и Фаворит – в этой параллели нет ничего искусственного, потому что, подчеркивается в повести, все подлинно живое связано между собой, едино, и, покушаясь на его частицу, неизбежно задеваешь целое.
Четвероногий герой повести воспринимает действительность празднично и ярко, ощущая свою глубинную принадлежность к бесконечно обновляющейся жизни.
«Фаворит успокоился и ехал навстречу вольному простору, теплому ветру. И снова мерещились ему, хмелили голову запахи трав, согретых солнцем.
Казалось, долго так будет катить машина и до конца дороги будет Фаворита обмывать упругий и светлый воздух. И будет он стоять, чутко напрягаясь ногами, стоять и обмирать сердцем от манящих далей раскованной земли, совсем не томясь тряской ездой, – когда ему еще выпадет ехать вот так, на виду у всего белого света? Фаворит уже позабыл недавние боли…»
Вот, для сравнения:
«Сели, поехали. Самосвал запрыгал по ухабам, сразу поднялась пыль – высоко, густо. Повалила по ветру, обогнала машину, и Леха поднажал – и так нечем дышать. До Починок, где жил кореш, еще с прошлой зимы задолжавший пятерку, порожняком полчаса езды. Учитывая груз, Леха накинул десять минут, потом ему показалось: много, хватит пяти. Как бы не закрыли – сев не кончился! – магазин».
Шофер мучается с похмелья. Грахов торопится домой. До красот ли тут? Это поэзия жизни сталкивается с ее откровенной прозой, сталкивается на протяжении всей «анималистской» повести.
Следя за беседами и поступками людей, едущих в кабине самосвала, не раз вспомнишь формулу «без злобы, но и без сочувствия». Шумный, разоблачительный пафос был бы малоуместен в повести, где все складывается так естественно и логично.
Выпестовавший Фаворита жокей Толкунов, старый конюх, «последний коневод» Макарыч – по всем признакам обычные, простые люди. Как и шофер Леха Шавров. Само понятие «простой человек» оказывается в повести предельно расплывчатым и смутным. Принадлежность к этой человеческой категории вовсе не гарантирует даже элементарных добродетелей. Леха умело пользуется самим своим положением, тем, что именно он – за рулем, он – полный хозяин положения. Демагогия, к которой он прибегает, элементарна, зато действует без промаха. Повторит шофер, что к людям нужно относиться лучше, чем к лошадям, – и Грахов не найдет, что ему ответить. Намекнет, что научный сотрудник не хочет вступать с ним в контакт по причине своей интеллигентности, – и тот бросится искать общий язык. Он ведь еще и психолог, Леха Шавров, и, быстро сообразив, что Грахову важнее всего пораньше вернуться домой, шофер, уже не стесняясь, мордует элитного жеребца…
Грахов уступает Лехе понемногу, как говорится, медленно, но верно. Сначала дает деньги на водку – чтоб не выглядеть скупердяем. Потом, давясь, эту водку пьет – чтоб оказать уважение спутнику. Потом, не умея пить, напивается в каком-то незнакомом доме – чтоб не обидеть хозяев, знакомых Лехи. Люди, подобные Грахову, на диво чувствительны к чужому мнению о себе, для них, на поверку, казаться важнее, чем быть, и эта нравственная бесхребетность неизбежно ведет к тяжелым компромиссам с собственной совестью.
Если, конечно, само слово «совесть» можно произнести здесь в полный голос.
Грахов не злой и не добрый, он, в сущности, никакой. Со своей диссертацией на необременительную тему, со своей тягой к душевному комфорту, с мыслями и чувствами вполне заурядного свойства. «Где красота, там не жизнь, а сплошная канитель. Пользы никакой. Говоришь вот: лошадка красивая и талант от природы, а какая нам польза?» Это рассуждает, как можно догадаться по тону, бравый шофер Леха. Рассуждения такие Грахову претят. Но сам он, к примеру, никак не может выбрать подругу жизни – одна его приятельница красива, но малопрактична, грядущее с ней представляется весьма неясным, другая же практична, но не удовлетворяет высоким эстетическим требованиям, – обсуждая свои личные проблемы с Лехой, Грахов проявляет унылый, под стать Лехиному, практицизм. Эта «запрограммированность» Грахова на облегченные варианты своего существования и делает его глиной, из которой можно лепить что угодно.
Куда проще варить уху из рыбы, добытой по-браконьерски предприимчивым Лехой, чем попытаться отвести Лехину руку от неблаговидного дела, от покушения на живое. В таких случаях исчезают свидетели, появляются соучастники – ситуация в современной литературе не новая, и развитие ее предугадать нетрудно, однако есть истины, всегда сохраняющие свою актуальность.
Вольная, нескованная и прекрасная природа – как жалок рядом с ней Василий Грахов, неспособный даже в чувстве явить силу и возвышенность натуры, мощь внутреннего импульса – все то, чем щедро наделен Фаворит, сумевший в минуты короткой встречи с вороной быть и чутким, и бережным, и деликатным, и благородным, естественным в самом высоком значении этого слова.
Элитный жеребец отделен от людей рядом с ним еще и потому, что все свалившиеся на него невзгоды переносит с поразительным достоинством. Над ним издеваются, его прекрасную стать ломают в самосвальном кузове – он не позволяет себе опуститься до злобы и ненависти. Попадая в различные передряги во время поездки, может впадать в агрессивную истерику Леха, проливать слезы Грахов – Фаворит сохраняет все то же достоинство.
Он выше людей рядом с ним, потому что выше причиняемых ему обид. Он спасает тонущего Грахова, пробуждая в нем сильное и искреннее чувство благодарности. Даже непробиваемого Леху начинает покорять редкое благородство необычного спутника и пассажира.
В повести есть момент, когда душу Грахова посещает подлинное просветление – он ссорится с Лехой, уводит за собой измученную лошадь. «Впервые за день он радостно и ошеломленно огляделся вокруг. От солнца струился, заливая поля, не жаркий, но сильный еще свет. Изнемогали под сонным теплом далекие одинокие деревья, малые холмы. Коротко набегая, слабый ветер вычесывал из ржи парные злаки.
…Фаворит давно почувствовал, как смягчилось сердце человека, и в нем тоже рассосалось жесткое напряжение…
…Так они и шли – человек и лошадь – по тихому полю. Поровну падал на них свет солнца, одинаково мягко, ласково обдувал ветер…»
Вот он – момент истины: тому, кто отказывается от суеты и мелочных практических расчетов, поступает, повинуясь единственно голосу совести, незамутненному голосу природы, открываются во всей своей ошеломляющей красоте краски и звуки бесконечного мира.
Увы, порыв Грахова был недолговечен, и трагическая развязка стала неизбежной. Опрокинутый самосвал придавил Фаворита, и он встретил смерть с таким же благородным достоинством, как и жил. Уступить злу достаточно один раз, дальше все пойдет само собой…
Читатель «Черной тропы» без труда обнаружит сходство этой повести с повестью «Высокая кровь» И в том, и в другом случае причудливое бытие животного мира, свободной, не скованной условностями природы помогает проследить за движением человеческого бытия. Но выводы, к которым подвигает нас повествование, совпадают только до вполне определенного предела.
В самой бригаде шабашников, строящих колхозный клуб, есть что-то вольное и дикое. Этих людей соединяет – и то ненадолго – одна необходимость. Ни устанавливать, ни тем более углублять отношения ни у кого особого желания нет. Всем управляет и заправляет бригадир, от него зависят заработки каждого – единственная цель «шабашки», отсюда и система беспрекословного подчинения.
Художник Аркаша Стрижнев, тренер по плаванию Чалымов, ученый Нужненко, крестьянин Тырин, сотрудник фармакологической лаборатории Миша Еранцев – все это люди очень разных жизненных ролей и запросов, как бы нивелированные временной общей ролью. О бригадире Грише Шематухине, недавно в очередной раз выпущенном из тюрьмы, можно заметить, что это довольно беспардонная, хваткая и злобная личность.
Неожиданная, из ученых, «шабашка» вызывает сенсацию в среде местных жителей. «Вдруг среди этого радостного изумления, как снег на голову, слух о красном волке. Взбудораживший поголовно всех…»
Красный волк, Матерый, – одно из главных действующих лиц повести.
Пути людей и животных пересекаются самым затейливым образом. По чистой случайности Матерый уносит, забирает у Шематухина сумку со всем немалым заработком бригады, и это происшествие добавляет новые спирали к броскому и динамичному сюжету. В общем, из двух хищников один оказался проворнее…
Стихийность бригады шабашников, где так эфемерны связи и каждый сам по себе, заставляет если и не впрямую думать о лесной стае, то вспоминать ее наверняка. Поведение Матерого волей-неволей приходится сравнивать с поведением разбитного Гриши Шематухина. Такие параллели проведены опытной писательской рукой, они – в самом замысле повести.
Сравнения, о которых только что шла речь, редко оказываются в пользу человека.
«Он с нахалинкой, прямо посмотрел на Чалымов а, отчего тот сразу нахмурился. Вот так-то соображать надо! Будешь знать, что с Шематухиным заигрывать невыгодно, лучше стоять навытяжку…
– Эй, наука! – крикнул Шематухин. – Кончай халтурить! Штрафану, мать-перемать…»
Таков этот персонаж.
«Решительность Матерого обеспокоила молодого вожака, стоявшего на тропе. Из глаз его брызнул свирепый огонь, и Матерый пристально, но без вызова смотрел на вожака.
Так они стояли друг против друга, два волка: молодой, сильный, великолепного дымчатого окраса, подчинявший себе стаю, готовую в слепой звериной страсти учинить мгновенную расправу над любым врагом вожака, и старый, отверженный, но еще не побежденный, не отказавшийся от борьбы за продолжение своего рода».
Таков другой персонаж – даже стиль повествования о нем взмывает вверх, отталкиваясь от того, по-бытовому грубоватого, что так характерен для жизнеописания Гриши Шематухина. Матерый, которого преследует вся округа, который проявляет чудеса мужества и находчивости, стремясь спасти волчицу и своих потомков, выглядит куда более привлекательно рядом с Гришей, не озабоченным ничем, кроме собственных корыстных интересов.
К счастью, повесть, выстроив систему прямых и ясных назиданий, ею не ограничилась.
В повести «Высокая кровь» светлая поэтичность настроения и слога делала особенно горьким зрелище непрерывного человеческого падения. В «Черной тропе» много крутых конфликтов и неразрешенных драм, но эта повесть – о трудном движении человеческой души к свету и возрождению.
Именно такую способность обнаруживает в конце концов зачерствевшая душа Гриши Шематухина.
Эволюция его гораздо менее неожиданна, чем кажется на первый взгляд. После исчезновения коллективных денег он едва ли не впервые в жизни должен всерьез решать свою дальнейшую судьбу. Бегство стало бы полным концом всего, практичный Гриша прекрасно это понимает. Поиски сумки с деньгами, ведущиеся Гришей, интересны в первую очередь тем, что в ходе этой неистовой беготни и лазанья по лесу Шематухин словно бы забывает о деньгах как таковых, ему важнее, что о нем скажут и подумают. И на самоубийство он решается в результате резкой переоценки своих взаимоотношений с другими людьми, и, спасенный художником Аркадием Стрижневым, осознавший, как на самом деле «страшно хочется» жить, он, как великое откровение, произносит: «Все заново начну. Все-таки жить, братан, надо дружно. Иначе што получится, если на земле люди друг дружку перебьют? Волки и те без нас в смертной тоске рыскать будут, с нами они от скуки не умирают…»
Резкий поворот сюжета заставляет подумать: а там ли искал читатель поучительные параллели между человеческим и животным миром? Не была ли история с Гришей Шематухиным своего рода ложным следом?
В повести, особенно ближе к финалу, царят кутерьма и ажиотаж, вызванные массовой облавой на волков, охотой на Матерого и его стаю. Во всем этом шуме и гаме не сразу проступает смысл притяжения и отталкивания двух персонажей – Миши Еранцева и его друга – начальника Игоря Арцименева. Смысл, очень важный для всей нравственной конструкции «Черной тропы».
Игорь – видная фигура в своем НИИ, ученый, обаятельный и элегантный человек. Без пяти минут доктор наук. И холодный, расчетливый эгоист, движущийся к поставленной цели кратчайшим путем.
Как раз в его хватке обнаруживается что-то от лесного хищника. Параллели, только в другой плоскости, продолжаются, и не так трудно сравнить метания Матерого, обложенного со всех сторон, с метаниями Игоря, накануне защиты попавшего в неприятную дорожную историю за рулем своего автомобиля. Есть разумность жизни, стремящейся к самозащите, и действия волка с этой точки зрения вполне разумны и выверены. Арцименев тоже руководствуется соображениями разума, не желая ставить на карту всю свою карьеру, – вот он и предлагает Мише Еранцеву взять на себя вину за автомобильное происшествие, тем более что Миша на самом деле многим обязан своему старинному приятелю… Но если Матерый борется за жизнь, ее бесконечное продолжение, Игорь разрушает все живое, к чему прикасается, – дружбу, красоту чувства, покой близкого человека. Цинизм Игоря практически стоит жизни его старому и больному отцу – и словно во искупление своей вины перед людьми Арцименев-старший бросается на спасение Миши Еранцева, да и своего сына, чтобы уберечь его от дальнейшего разрушения собственной личности.
«Матерого, напряженного до звона в голове, отделяли какие-то пятьдесят шагов от тропы. Когда он почувствовал запах людей, менять направление было уже поздно и ни к чему – он заметил, что какую-то часть леса люди забыли офлажить. Он разогнался, за ним по пятам, ничего не соображая, а только слепо доверяя Матерому, неслись переярки и волченята».
Спасительный, могущественный инстинкт, извечная борьба за существование, торжество силы и воли… Закрывая последнюю страницу повести, думаешь все же о мятущейся душе Гриши Шематухина, о поступке старого Арцименева, о совестливом Мише Еранцеве, не желающем множить человеческие беды. Естественное в природе прекрасно всегда, в человеке же оно прекрасно только в соединении со светлым разумом и совестливой душой. Так и достигается необходимая гармония: человеку – человеческое. Проблема эта – из вечных, отдадим должное настойчивости, с которой углубляется в нее прозаик Илья Кашафутдинов.
А. РУДЕНКО-ДЕСНЯК.
