Текст книги "Тайна дразнит разум"
Автор книги: Глеб Алёхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 38 страниц)
А когда черный отряд разогнали, его командир сбежал с фронта, надел на себя бархатную толстовку с бантом и очень быстро прибрал к рукам артель иконописцев. Но спрос на иконы с каждым месяцем все падал и падал. Свободный художник присвоил артельные деньги и удрал в Питер.
Вот здесь-то, между Загородным проспектом и Обводным каналом, в знаменитых «Сименцах», пригрел Ерша бандитский притон Леньки Пантелеева. Опять замелькали карты, бутылки, выстрелы, бабы – и вчерашний командир черного отряда пошел в гору. Но он не признавал вторые роли. А Ленька в шайке как царь на троне.
«Да, такого атамана не перешибешь», – рассудил Анархист и после удачного ограбления подался в родные места.
Дядя Савелий – церковный староста – жил напротив старинного монастыря. Ерш пересек широкую улицу и ударом солдатского ботинка открыл знакомую калитку…
Кирпичный домик с двумя окнами смотрел на военный памятник с орлом. Со стороны Красных казарм доносилась бодрая песня красноармейцев. Ершу вспомнилась фронтовая жизнь, и, поднимая голову, он лихо сдвинул набок бескозырку.
Рослая, с румяным лицом и высокой грудью, тетя Вера вышла на крыльцо и метнула мимолетный взгляд на пустые руки племянника. Ерш не заезжал в деревню к родителям, иначе он, конечно, привез бы посылку с продуктами.
– Здорово, тетушка, жениться прибыл!
И племянник так стиснул тетку, что у нее и дух захватило.
– Уф, бесстыдник! – проворчала она, облизывая пухлые губы. – Отпусти! Савелий идет…
Она была на двадцать пять лет моложе Савелия. В этот приезд Ерш особенно почувствовал такую разницу в годах: дядя побелел, спина ссутулилась, ноги отяжелели, он стал шаркать сапогами, а тетка, наоборот, из худенькой да бледной превратилась в дебелую купчиху.
Родные сестры – мать Ерша и тетка Вера – дочки сельского купца. Старшая сестра любила землю, вышла за местного священника и всю свою энергию пустила на сад и огород, а младшая, жадная до денег, прикинулась «святой» и очаровала Савелия, который с крестным ходом пришел в Леохново.
В то время Савелий, почтовый чиновник, получил наследство, но перед свадьбой, чтобы угодить своей невесте, помыслами устремленной к богу, пожертвовал отцовский капитал на построение храма. Дурацкий поступок жениха сразу подрезал ее здоровье, но отступать было уже поздно. Так и жили с «раной в душе», пока не пришла свобода на торговлю.
Теперь она твердо решила разбогатеть. В Гостином дворе откроется магазин, на витрине которого будут выставлены молитвенники, иконы, купели, прочая церковная утварь, и потекут деньжата в ее карман.
Тетка Вера обрадовалась приезду племянника. Она отведет ему комнату, где он, сытый и обласканный, сможет писать иконы для продажи. А уж насчет женитьбы – разберемся не торопясь.
Завтракали на открытой террасе. Хозяйка, явно повеселевшая, угощала желанного гостя горячими сканцами[2]2
Местное название пряженых лепешек из черной муки с творогом.
[Закрыть] со сметаной. Ерш проголодался – ел за двоих. Лишь за чаем племянник разговорился. Он и впрямь настроился жениться и зарабатывать кистью…
– Буду писать плакаты, вывески, картины, а с иконами амба! – Ерш увидел в пузатом самоваре карикатуру на свою физиономию и весело съязвил: – Разве только Христа на кресте без трусиков!
Старик гневно нахмурился. Тетка Вера поперхнулась, но мигом овладела собой.
– Тебе, Гоша, повезло, – она ложкой сняла румяные пенки с молока и положила их в чашку племянника, – есть на примете краля, взглянешь на нее – и глаз не отведешь…
– Кто такая?
Тетка кивнула в сторону монастырской стены с угловой башенкой:
– Солистка хора. Вдовушка. Зеленоглазка…
– Кошачьи глаза по мне! А нравом как?
– Степенная, тихая…
– К черту! Я злых люблю: чтоб зубы, кулаки – все противилось!
Дядя Савелий вздохнул, перекрестился, вышел из-за стола, грузно протопал в свою комнату и демонстративно закрылся на крючок.
А тетка Вера скрутила пополам полотенце, ошпарила его конец кипятком, поднялась и неожиданно огрела им безбожника по уху. Тот вскочил:
– Ты что, курва?!
– Ничего, за дело, – отшила она, оставаясь в боевой позе. – Я тоже злая! Ты ведь любишь таких…
В ее прищурых масляных глазах светились и вызов и похоть. Ерш почувствовал достойного противника:
– Где схлестнемся?
Она оглянулась и, приглушив голос, пояснила:
– Пойдешь по адресу, снимешь комнату. А я уж, так и быть, навещу тебя разок-другой, рыжика соленого…
Ерш уточнил адрес мадам Шур, подошел к тетке попрощаться и внезапно с такой силой дернул ее за халат, что пуговицы полетели на пол.
Но тут же две увесистые оплеухи откинули его к калитке.
– Заходи, племянничек, не забывай тетю! – Голос ее звучал медоточиво-издевательски.
Мадам Шур преклонялась перед Солеваровой. Ум и воля выделяли Веру Павловну из уймы обывателей. Церковный староста всю жизнь собирал марки, но, слепец, и мысли не допускал, что самый драгоценный экземпляр – это его жена…
– Ваша тетушка, Георгий Осипович, открывает магазин. Я ее компаньон. У нас с нею невелики сбережения, но при ее твердой руке…
Ерш осторожно потрогал припухшую скулу. В эту минуту его интересовал другой человек, и он спросил:
– Знаете уполномоченного губчека? Что за мужик?
– Я лучше знаю младшего Рогова: он брал у меня уроки на гитаре. Но и о старшем имею представление: Лео любит музыку, лошадей и страсть как ненавидит церковь. Хочет отобрать у нас чудотворную икону и передать ее в музей. Как это вам нравится?
– Молодчага! – восторженно отозвался матрос.
Теперь он знал, как написать уполномоченному губчека, и не сомневался, что тот найдет ему работу по сердцу. А мадам Шур поспешила вернуться к прежней теме разговора:
– Георгий Осипович, нам потребуется агент по скупке церковных вещей. – Она привычно тряхнула серьгами. – Вы как, любезный?
– Придет тетка, тогда и карты на стол! А пока – ручку и чистый лист…
Когда хозяйка выполнила его просьбу, он указал на дверь:
– Давай отсюда!
– Господи! – всплеснула руками хозяйка. – Георгий Осипович, милый, хороший, ну зачем же так грубо?!
– Закрой дверь! – скомандовал он и сел писать рапорт на имя уполномоченного губчека.
Через два дня Ерш зашел в аптеку и позвонил по телефону Рогову. Тот подтвердил, что записку Анархиста получил, но без биржи труда не обойтись: «Займи очередь!»
Ерш молча повесил трубку. Он подумал: «Пока стою в очереди, чекисты справку наведут».
– Полундра, так не пойдет! Уж лучше к тетке пришвартоваться…
А тетка с характером: пообещала, а сама и носу не кажет. План действия созрел молниеносно. Мадам Шур как-то проболталась, что после всенощной помогает Савелию Иннокентиевичу подсчитывать денежный сбор. Значит, в это время тетя Вера сидит дома одна, без мужа.
Так оно и вышло. Из церкви тетка пришла без мужа. Она разделась, открыла окно в сад и опустилась на колени. В углу серебрилась икона. Тетка в одной нижней рубахе склонила голову. Она шепотом, страстно о чем-то просила Старорусскую богоматерь. Видимо, поясняла, что ей сорок пять, а старику семьдесят, что вышла замуж не по любви, что на ее месте другая давно бы согрешила…
Со стороны монастыря доносился стук деревянной колотушки. Ночной воздух насытился запахами липы и тополя. Ерш снял ботинки, срезал финкой длинную ветку смородины и блаженно стиснул зубы: «Пора, отмолилась…»
Осмотревшись по сторонам, он ухватился за подоконник и бесшумно влез в окно. Солеварова и вскрикнуть не успела, как племянник веткой сбил единственный огонек возле иконы…
Домой Ерш возвращался усталый, поцарапанный, но счастливый. Теперь он ближайший помощник хозяйки магазина. Теперь тетка Вера выполнит любую просьбу племянника. Она, оказывается, давно уже умоляла богородицу подослать к ней полюбовника.
Утром мадам Шур пригласила жильца к самовару и важно сообщила:
– Савелий Иннокентиевич просил вас зайти к нему по срочному делу…
«Не пронюхал ли, черт старый?»
Ерш зашел в городскую баню, дважды попарился, затем побрился, забрел в гостиницу – часика два погонял костяные шарики и наконец вспомнил о срочном деле.
Дома дядю Савелия он не застал. Тетка Вера, блаженно щуря глаза, протянула ему полные руки…
– Люба мой, прости меня, дуреху, – она целовала на его лице царапины.
«В самом деле, дура. Встретила бы оплеухой – навек бы морским узлом привязала».
Обласканный и зацелованный, Ерш выпил крыночку молока, прихватил пирожок с капустой и спросил о срочном деле. Тетка заволновалась:
– Не вздумал ли старый свести тебя с солисткой хора?
– К черту тихонь! – намекнул он притихшей тетке и решительно направился к калитке, полоща клешем на ветру.
За монастырской каменной оградой возвышались четыре белых храма. Вечерняя служба шла в большом соборе. На церковной паперти, где толпились нищие, матрос снял бескозырку и заработал широченными плечами.
Верующие оглядывались, ворчали, но пропускали его. Он пробивался к клиросу, к знаменитой древней иконе греческого происхождения. В храме он чувствовал себя, как на палубе крейсера. Его отец, сельский поп, заставлял сына с малых лет ходить в церковь. Но Гоша и в храме не расставался с мелом и углем: рисовал на полу и стенах рогатых чертей с хвостами. Батя драл его за уши, хлестал крапивой, и все тщетно. Попович признавал лишь одну «икону» – картину Айвазовского «Девятый вал». И когда отец отправил его в духовное училище, он сбежал на Черное море. А там жизнь, как известная одесская лестница, повела его по ступенькам: портовый грузчик, юнга, матрос, член партии анархистов, лихой участник боев и набегов. Однако и в те времена Ерш Анархист не расставался с карандашом и красками.
Вот почему и сейчас он остановился перед старинной иконой. Она вновь поразила его. И поразила не своими украшениями, хотя Ерш распрекрасно разбирался в драгоценных камнях. Богородица не позировала и не держала сына напоказ: «Полюбуйтесь, дескать, моим красавчиком». Нет, мальчик был хил, бледнолиц, но мать так бережно прижала его к своей груди, что без слов был понятен ее пристально-умоляющий взгляд: «Не троньте мое дитя».
Вдруг икону загородила плотная девушка с длинной черной косой. Она установила горящую свечу в высокий блестящий подсвечник, склонила голову и – ни с места. Ерш сердито дернул ее за косу.
Черноволосая на один миг оглянулась, плеснула чернотой своих глаз и кованым каблуком лягнула матроса. Удар пришелся по кости. От боли Ерш взвыл. К счастью, хор заглушил его выкрик. Он наклонился к ушибленной ноге.
А когда поднял голову – девки и след простыл. Напрасно он рыскал, искал ее: ни в храме, ни на дворе монастырском не нашел эту чернобровую с белым платком на плечах.
Зато встретил дядю Савелия. Старик, в темном сюртуке, распушив бороду на груди, с гордостью показал на большой новый собор, где шла служба:
– Воздвигнут в честь возвращения чудотворной иконы Старорусской божьей матери. Воздвигнут, между прочим, на мое пожертвование. – Он взял племянника под руку. – А теперь, чадо мое, взгляни еще на достопримечательности Спасо-Преображенского монастыря…
Ризница притаилась под колокольней. Стены как у крепости. Железные двери под тремя замками: один внутренний и два висячих. Связку ключей старик всегда носил при себе. А ночью, видимо, прятал под подушку.
Кладовая небольшая, но вся заставлена драгоценностями. На широких полках и узком столе все искрилось, блестело, вспыхивало звездочками. Вот тучное Евангелие, усыпанное рубинами и жемчугами. А рядом с ним золотые сосуды старинной чеканки – потир, дискос и звездица…
– Эх, золотяги столько пропадает! – Горящая свеча в руке Ерша задрожала, и тени запрыгали по белой стенке ризницы.
Старик закрыл дверь на задвижку и, осенив себя крестным знамением, поцеловал массивный золотой крест, украшенный бриллиантами.
– Выкладывай, дядя, что за дело срочное?
– Чадо мое, к нашей святыне тянется рука красного дракона. Верующие выставили охрану к чудотворной…
Ерш вновь вспомнил темноволосую девку с приметными бедрами: «Наверно, из охраны».
– А все ж против штыков и крест не защита. Отберут окаянные и копию не дадут снять. – Церковный староста положил руку на плечо племянника. – Бог освятил тебя талантом. Ты возглавлял иконописную мастерскую. Прими наш заказ. Сними копию с чудотворной…
– У вас же есть копия в Воскресенском соборе.
– И на ту поднимут руку безбожники. Так что нужны две иконы. Уважь нашу просьбу, а мы тебе на выбор любые дары. – Дядя Савелий перевел руку на самоцветные камни серебряной ризы: – Не все, что мы тут лицезреем, числится в описи, милейший кистетворец…
Положим, очистить эту ризницу Ерш сумеет и без кисти.
– Дядя Савелий, ты знаешь – я сам безбожник.
– Никто себя не знает, чадо мое. – Старик вскинул руку. – В час твоего рождения звезды сгруппировались в образ Георгия Победоносца. Всадник, конь, копье, змей-дракон – все просматривалось, как на фреске. Твой отец увидел знамение и нарек тебя Георгием. И быть тебе Победоносцем в храме искусства. Испытай свою судьбу, проверь гороскоп. Он, что наука, предсказывает сбыточно…
Староста многозначительно заглянул в глаза матроса:
– Какой хочешь дар?
– Девку хочу, ой как хочу!
– Господи помилуй, какую девку?
– Черноволоску, с косищей и бортами – во! Сейчас видел возле Машки Иисусовой…
– Груня, что ли? В белом платке и сапожках?
– Она самая!
– Знаю. Богозаступница. И лучшей жены не найти…
– Дай ее адрес!
– И только-то?
– Точка! Все сделаю! – заверил Ерш.
Из ризницы оба вышли просветленными.
«ЧЕРНЫЕ АНГЕЛЫ»
Икону Старорусской богоматери охраняли в три смены. Вечерней дружиной командовал Пашка Соленый. Горбоносый детина, с впалой грудью и вислыми руками, он за свои тридцать лет уже трижды сидел за решеткой. И помощников подобрал себе достойных. Только одна Груня чиста перед властями.
Дочь лесничего за восемнадцать лет жизни в дремучем лесу не раз встречалась с волками, медведями и браконьерами. Ружьем и топором владела, как иголкой. Она сразу приглянулась Пашке. Разок он даже прижался к ней, да по зубам заработал.
О Груне Пашка рассказывал охотно, но с адресом ее вилял. Видать, задание Солеварова пришлось ему не по душе. Племянник старосты расспрашивал о Груне не без прицела. В Пашке заговорила ревность, хотя верил, что Груня отошьет рыжего матроса.
– Смотри, Соленый, – предупредил Анархист, шагая рядом с Пашкой, – ей ни слова обо мне. Зарубил?
Тот ответил неопределенным мычанием.
Возле Воскресенского собора, освещенного луной, Пашка перекрестился и предложил:
– Матрос, махнем в гарем?
– Рядом, что ли?
– Рдейская пустынь, – он рукой наметил направление вдоль реки, – женский монастырь. Там монашки свергли власть игуменьи, выбрали комитет и просят местную власть признать их коммуну. А у власти и без них делов по горло. Вот мы как представители земельного отдела и нагрянем. Займем две кельи. И «опросим» каждую в отдельности…
Соблазн велик, но Ерш смекнул, что Пашка не хочет вести его к своей квартирантке.
– Другой раз, братишка. Шагай!
Напротив городской больницы Соленый опять задержался:
– А хошь, в очко сразимся? Тут, в Чертовом переулке, проживают мои дружинники – ангелы-хранители. Ась?
– Завтра, – отмахнулся Ерш. – Топай!
Они пересекли Соборную сторону. Пашка жил в собственном доме, недалеко от Солеваренного завода. Совсем недавно, в годы гражданской войны, эта солеварня сильно помогла Красной Армии. Пашка, работая на градирне, избежал фронта. А главное, соль нужна была не только бойцам…
И Пашка не терялся: теперь у него лодка, корова, свинья, сад и дом с мезонином. Нижний этаж занимал сам хозяин с матерью, а верхний сдавался квартирантам. Сейчас в мезонине осели Орловы: Груня и ее брат Вадим.
– Груня ищет работу, а брат заведует продовольственным складом, – сообщил Пашка и бесшумно открыл калитку: – Проходи, гостем будешь…
Рыжий матрос вскинул ладошку к бескозырке и неожиданно отчеканил:
– До завтра, братишка!
Он придет сюда, когда Груня будет одна, без брата.
Луна помогла рассмотреть Пашку. Тот остался стоять с разинутым ртом…
Ерш проснулся от жадного поцелуя. Замотал головой. Перед ним, возле подушки, на коленях размякла тетка Вера. Вдруг она что-то вспомнила, напружинилась:
– Признавайся! Что затеял с Орлихой?
– На работу пристроить.
– Куда?
– В наш с тобой магазин.
Тетка схватила племянника за горло:
– Задушу!
Ерш отвел теткину руку и, довольный, подмигнул:
– Дура! Для отвода глаз! Твой старбень пока что умом не слаб.
– И слушать не хочу! – не сдавалась тетка. – У меня нет лишних денег!
Он приподнялся, снял со спинки кровати тяжелый бушлат и стал разгружать его:
– Во!.. На два года вперед!
Она дрожащими руками разложила драгоценности, выбрала обручальное кольцо и опять вспыхнула:
– Задумал обвенчаться с Грунькой?
– В глаза не видел ее!
– Перекрестись!
– Дура! Я же анархист!
– И ничего святого?
– Есть святое! Искусство! Ради него и сюда причалил, и водку бросил, и с прошлым амба. – Он глазами измерил большую светлую комнату с мраморным камином: – Вот моя мастерская!..
– А святые образа для магазина?
– К черту халтуру! Твой портрет напишу…
– А потом Орлихин?
– Как она на ряшку?
– Да ты что, люба, в самом деле не видел ее?
На теткином широком лице расплылась улыбочка. А он, лежа в постели, покосился на дверь:
– Где твоя компаньонша?
– На базар ушла.
– Добро!..
Массивные двери собора открыл сам дядя Савелий. На каменных плитах, возле иконы Старорусской богоматери, стояли круглые банки с краской. Старик подал племяннику кисти и указал на фанерные листы, прислоненные к стене:
– Это тебе, чадо мое, для эскиза…
Ерш потребовал стул со спинкой, установил на сидении фанерный лист и приступил к работе. Давненько он не держал в руке кисть. Краски ложились густыми мазками. Его глаза впились в образ богоматери с младенцем на руках.
Божья матерь смотрела на художника, казалось, с укором: «Эх ты, попович, клялся – конец блуду, а сам что? Хотел работать в клубе, а сам что?!»
– Черт-те что! – обозлился Ерш и намалевал страхиду с грозными глазами.
Дядя Савелий молился за колонной. На втором листе фанеры Ерш придал чудотворной облик Груни: резкий поворот головы, мохнатые брови, черные глаза и смуглость.
Второй эскиз он набросал быстро, вдохновенно. И только теперь захотелось курить…
– Дядя Савелий, дай спичку!..
Старик увидел в руке племянника кисет, открыл дверь храма и властным жестом пригласил курильщика на двор. Возле паперти, залитой солнцем, бродил лохматый рыжий пес. Староста ключами замахнулся на собаку:
– Пш-шел, поганый!
Матрос вынул из кармана шоколадную конфету, развернул ее и, причмокивая, направился к дворняжке:
– Не бойся… На-а, братишка…
Когда Ерш наговорился с Рыжиком и выкурил цигарку, он повел дядю смотреть эскизы. Племянник был уверен, что староста откажется от его дальнейших услуг.
– Что за черт?! – заорал матрос, войдя в храм. – Где они?!
Солеваров посмотрел на пустой стул и дрожащей рукой перекрестился. Он что-то забормотал, как тетерев на току.
Надо уметь из всего извлекать пользу. Ерш сказал дяде, что пока тот не найдет эскизы – племянник не возьмет кисть в руку. В сопровождении рыжего пса матрос пошел к монастырскому корпусу, в котором раньше находилось Духовное училище. Из этого заведения Гоша бежал когда-то на берег Черного моря…
«Вот бы с Груней в Крым», – мечтательно подумал он и глазам не поверил.
Под арку монастыря гулко шагнула Груня в темном платье с белым платком на плечах. Шаг крепкий, а голова склоненная, и в глазах печаль. Ее сопровождал Пашка со своими приятелями. Ерш подозвал Соленого:
– Что с Груней?
– Не знаю, – поежился тот, – не говорит…
– Ты обидел ее?
– Обидишь! – Пашка вислой рукой качнул в сторону чернобровой девушки. – Сам спроси…
Ерш загородил дорогу Орловой:
– Судьба моя, что с тобой?
Груня вскинула голову и безразлично сквозь зубы процедила:
– Отойди!
– Не отойду! Что случилось?
Она оглянулась назад…
Соленый, сжимая кулаки, подмигнул приятелям:
– А ну, ангелы, дружно!
Их было с Пашкой четверо, но Ерш не дрогнул. Он вытащил из кармана браунинг и так загорланил, что даже пес попятился…
«Ангелы» сразу притихли. Груня презрительным взглядом окинула своих хранителей. Церковная дружина скрылась в большом храме, где Ерш только что работал кистью.
Проводив глазами Груню, Анархист подумал о ее брате. И как всегда, план действия нашелся быстро.
Матрос, широко расставляя ноги, осанисто зашагал по каменным плитам в сторону Полисти. Он разыскал продовольственный склад, вызвал Орлова и по тому, как тот мгновенно побелел, смекнул, что беда приключилась не с Груней, а с ним.
Местный трибунал возглавлял балтийский матрос. Увидев Ерша, Орлов решил, что к нему на склад с ревизией явился сам председатель трибунала, и прямо заявил:
– Недостает… шестнадцать фунтов ржаной… – Кладовщик чуть было не перекрестился. – Я не брал… Меня сюда выдвинули за честность…
В то время с провизией было туго: за хищение муки – крепко судили. Но брат Груни не походил на вора. Ерш сказал ему:
– Пока, браток, замри. А мука будет – жди меня…
Он пошел на базар, выменял пистолет на муку и отдал его Орлову. Только теперь Вадим сообразил, что его благодетель – не председатель трибунала. Ерш, прощаясь, пояснил:
– Я вольный художник. Хочу твою сестру нарисовать на полотне. Поможешь, браток?
– Помогу. Только сегодня, после всенощной, она собиралась к ясновидящей погадать…
Ерш уточнил адрес ясновидящей. А вечером отправился в Чертов переулок. У дома гадалки его встретил… Пашка Соленый. И как будто между ними не было стычки: внимательный такой, радушный, в гости приглашает. У матроса мелькнуло: «Может, Груню увижу?»
На Соборной стороне, поближе к тюремному замку, пристроился Чертов переулок. В нем проживала знаменитая гадалка. Ее деревянный домик с высоким забором прикрывал глухой сад, заросший крапивой. Полуживые, бесплодные яблони давно перестали привлекать внимание мальчишек. Единственная тропка в саду вела мимо домика гадалки к берегу Полисти, где под купой старых дубов замер полукаменный дом с разбитыми стеклами.
Было время, когда этот дом шумно и весело отмечал церковные праздники. Его хозяин, богатый солепромышленник, принимал у себя архиереев, митрополитов и петербургскую знать, отдыхавшую на Старорусском курорте. Говорят, что однажды среди гостей видели и Федора Михайловича Достоевского.
А теперь дом Солеварова стоял без дверей и перегородок. Только под лестницей сохранилась каморка с оконцем, смотревшим на тихую речку.
В этой каморке жил одинокий рыбак, прозванный за внешнее сходство с Христом-Боженькой. Правда, Боженька носил крест на груди лишь по привычке. Главная его страсть – карты. В родном селе он проиграл избу, скотину, сети. Жена с горя повесилась, а он, босой, пришлепал в Руссу и пал в ноги Солеварову. Тот нашел ему работу.
В нижнем этаже заброшенного дома стояли мережи, а на втором этаже висел невод: жалкие остатки прежнего хозяйства. До революции Спасо-Преображенскому монастырю принадлежали многочисленные озера и пожни, богатые рыбой и осокой. А после закрытия монастыря все рыболовные снасти достались церковному совету во главе с Солеваровым.
Команда баркаса состояла из четырех ловцов. На рыбалке в роли «ватамана» выступал Боженька. Но когда «черные ангелы» ночью грабили огороды, сады, склады, скотные дворы – командовал Пашка Соленый. На толкучке награбленное добро сбывал Мишка Цыган, не без помощи Капитоновны – прислужницы гадалки. А общую казну хранил Серега Баптист, он же ведал продуктами и самогонкой.
Обычно они резались в карты в свободное время. Но за последний месяц чаще играли ночью: днем охраняли чудотворную икону. Сегодня тоже собрались при лунном освещении. Гостя привел Пашка, решив обыграть матроса до ниточки.
Соленый посадил волкодава на цепь и провел Ерша на второй этаж к широкому окну, от которого к берегу спускался деревянный каток…
– По этому настилу сети поднимаем, – пояснил Пашка и шепотком добавил: – Если что… по нему к реке… и в лодку…
Матрос, занятый своей думой, спросил:
– Кто у вас кок?
«О Груне думает», – смекнул Пашка и пригласил гостя на «кухню», где Боженька чистил картошку.
Под лестницей в каморке пахло рыбой и смолой. Три скамейки образовали треугольник, в центре которого возвышалась пузатая бочка. В днище бочки вместо пробки торчала лампадка. Дрожащий фитилек бросал свет на импровизированный стол.
Не первый случай, когда под крылом церкви скрывались отпетые бродяги, воры, убийцы. Опытным глазом матрос оценил, в какую он попал банду. Он сел на стыке двух скамеек, чтобы легче наблюдать за противниками. Не было сомнения, что «черные ангелы» будут действовать заодно.
За спиной Анархиста не было никакой зеркальной плоскости, так что подглядывание исключается. Скорее всего – карты меченые. И гость, раскрыв золотую книжечку, вынул из нее новенькие карты с непристойными картинками. Боженька увидел обнаженную грудастую даму «пик» и смущенно покачал головой. Мишка Цыган, наоборот, сладострастно причмокнул. Пашка задумчиво почесал затылок: ему показалось, что матрос такими картинками запутает любого. Но Серега Баптист – рослый, мосластый парень – тщательно осмотрел каждую карту и отрубил:
– Первый сорт!
Он налил из четверти в граненый стакан сизой жидкости, выставил на «стол» тарелку отварных окуней и обратился к гостю:
– Давай по кругу!..
Ерш зарекся пить, курить, но тут своя тактика. Возможно, проверяют на выносливость. На Украине он так проспиртовался горилкой – теперь выдержит любое зелье, лишь бы узнать, где Груня. От гадалки она не вернулась домой.
Принимая стакан, матрос заглянул в глаза Баптисту. Он, видать, был в шайке самым сильным и самым добрым. Его простецкое курносое лицо говорило: «Не бойся, не подсыплю».
Ерш выставил на кон золотой портсигар:
– Кто выйдет на мостик?
– На медный? – вставил Пашка и подмигнул цыгану.
Тот опробовал золото на зуб, лизнул, понюхал и уверенно выложил:
– Червонный и с пробой!
– Ставлю поросенка! – зажегся Пашка. – Ась?
– Мелко плаваешь! Корову да порося в придачу!
Сошлись на корове. Играли вдвоем. «Черные ангелы» сгрудились возле Соленого. Горячий, непосредственный, с глазами, полными вожделения, Мишка Цыган, сам того не зная, подыгрывал матросу. Если он засматривался на изображение, значит, у картинки мало очков: наиболее скабрезные фигурки соответствовали малым числам.
Пашка продул корову, поросенка, сад и дом.
Соленого от злобы перекосило, а руки сами потянулись за топором. Однако Ерш опередил его: вытащил финку, повертел ею в воздухе и спокойно отрезал кусок хлеба.
– Я все верну тебе, если ты…
Он хотел узнать новый адрес Груни, но в это время в саду яростно залаял волкодав.
– Облава! – крикнул Пашка и первый бросился к лестнице, ведущей на второй этаж…
Ерш, не выпуская финку из руки, рванулся за Соленым.
На бочке остались граненый стакан и колода французских карт.
В лодке Ерш сидел на корме рядом с Пашкой. Тот рассказал о Груне все, что узнал от Вадима Орлова. Сестра рассердилась на брата за то, что тот взял муку от рыжего матроса. Она действительно сегодня гадала в Чертовом переулке, но от ясновидящей пошла не домой…
– А куда?
– Не знаю, ей-бо, не знаю, – перекрестился Пашка, левой рукой придерживая руль. – Даже Капитоновна не в курсе…
– Кто такая Капитоновна?
– Приживалка ясновидящей…
– Может, ясновидящая укажет?
– Она-то укажет, да ведь не задарма и не сразу: к ней очередь большая. Вот Груня полмесяца ждала…
– Я ждать не привык! – Матрос перехватил рукоятку руля. – Братва, к берегу!
Пашка попытался отговорить Анархиста. Он сказал, что ясновидящая без записи не примет, вернее, будет молчать, но Ерш и слушать не стал:
– У меня и мертвая заговорит!
– Постой! – Пашка почувствовал, что этак он останется без дома и хозяйства. – Верю, у тебя слово не разойдется с делом. Повтори при свидетелях: если я укажу адрес Груни, ты откажешься от выигрыша…
Закрапал дождик. В заболоченной Малашке квакали лягушки. По мере приближения к дому регента Ерш замедлял шаги: неудобно ночью стучаться. И не потому, что регент, по словам Пашки, шибко культурный человек, что у него местная интеллигенция «на привязи»: все ходят к нему за книгами. Даже председатель укома и уполномоченный губчека посещают его библиотеку – одну из богатейших в России (конечно, из частных коллекций). Нет, не поэтому главным образом, а потому, что влюбленному было как-то неловко будить Груню. Все равно в темноте портрет не напишешь.
За деревянным мостиком он свернул налево и остановился возле дома с большой стеклянной верандой. Здесь он прикорнет до утра. Однако дождь усилился. Мокнуть не хотелось. Ему показалось, что в одном окне за шторой мерцает огонек.
Ерш открыл калитку, обошел круглую клумбу и, встав на скамейку, заглянул в окно, рассеченное слабой световой полоской. Вдруг полоска мигнула. Ясно, что за окном, в комнате, кто-то не спит.
Он осторожно постучал по стеклу.
А через минуту худощавый мужчина, с черной узенькой бородкой и в золотом пенсне, провел матроса в длинную комнату, заставленную книжными стеллажами. Хозяин в сером халате усадил Ерша в вольтеровское кресло и почтительно представился:
– Абрам Карлович Вейц. Чем могу быть полезен?
Анархист обрадовался, что регент привык ко всяким посетителям и не страдал излишним любопытством. Матрос кивнул на закрытую дверь:
– У вас Груня Орлова?
– Вам по срочному делу?
– Не то что срочно, – смутился Ерш и с трудом подобрал слова: – Я свободный художник. Увидел оригинальное лицо. Решил написать ее портрет…
– Похвально! – отозвался Абрам Карлович и неожиданно признался: – Сам бог послал вас ко мне…
Вейц давно собирался запечатлеть в Старой Руссе места, которые связаны с именем его любимого писателя Достоевского. Он, регент, даже сам пытался зарисовать дом Федора Михайловича, Малашку, домик Грушеньки…
Ерш вытянул шею. Регент пояснил, что речь идет о главной героине романа «Братья Карамазовы». Анархист слушал с интересом. Увлеченность регента передалась ему. Свободный художник охотно зарисует памятные места великого писателя.
– А как насчет… портрета Орловой?
– Мне помнится, сегодня Груне не надо идти на биржу труда. – Вейц посмотрел на бронзовые часы под стеклянным колпаком: – Приходите к восьми часам утра с палитрой…
Ерш не умел говорить благодарности, комплименты. Он потряс регента за плечи и против своего желания спросил:
– Не боитесь, ежели пожар… книги-то?!
– Как не бояться, мил-человек, без книг и дня не проживу…
Груня позировала, хмуро глядя в одну точку. Она не отвечала на вопросы художника. Георгий работал с увлечением и за три часа написал полотно. Натурщица взглянула на свой портрет и первый раз улыбнулась:
– Надо же!..
Художник покраснел и неожиданно утратил дар речи. Его выручили супруги Вейц. Они наперебой стали хвалить мастера кисти. Их поразило не только портретное сходство…
