Текст книги "Тайна дразнит разум"
Автор книги: Глеб Алёхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц)
– С такой быстротой писал фрески Феофан Грек! – сказал Вейц.
Груня глазами благодарила художника. Она еще больше потеплела, когда племянник Солеварова предложил ей работу в магазине.
От регента они вышли вместе: Груня пошла к Солеваровой, а Ерш отнес портрет на хранение мадам Шур и предупредил ее:
– От вас я выехал три дня назад, и точка!..
В это самое время на Ильинской один за другим раздались выстрелы.
ГЛУБИННАЯ ДИВЕРСИЯ
Свершилось чудо! Икона Старорусской богоматери явилась перед Роговым и покарала безбожника!
– Слыхал, паря, ясновидящая еще вчера предрекла смерть чекисту! Вот те крест, не сойти с места!
Такие разговоры Ерш слышал на базаре, в чайной, возле пристани. Известие о смерти уполномоченного губчека его мало тронуло, а вот силой ясновидения местной гадалки он заинтересовался не на шутку.
Он зашел на дом к Пашке Соленому и приказным тоном сказал ему:
– Иди к гадалке, запиши меня на сегодня же, иначе спалю! – Ерш снял бушлат, сел на стол и крикнул вдогонку: – Без ее согласия не возвращайся!
Оставшись один, Анархист прислушался: над головой раздались шаги. Может быть, Груня? Его даже в жар бросило.
Матрос поднялся по скрипучей лестнице и осторожно постучал в дверь мезонина. На пороге появился Орлов, в красноармейской шинели, с белым фанерным чемоданом…
– Вадим, куда ты?
Жилец вернулся в комнату, закрыл дверь и пояснил:
– Нечисто тут. Не по нам с Груней. Ее пока пригрел регент с женой, а я день-другой поживу на складе…
– Вы что, браток, поссорились из-за меня?
– Было дело. – Вадим потер небритую щеку. – Гадалка нашептала Груне: «Берегись рыжего насильника».
Прозорливость гадалки изумила Георгия, он с трудом скрыл свое смущение. Вадим дружески сказал:
– Павел что-то затевает против вас. Спрашивал меня: «Как приняла Груня матроса и прочее?» Ради бога, не доверяйтесь этому типу. На складе мука исчезла именно после его посещения. Вороватый!..
Георгий одобрительно похлопал Вадима по плечам и проводил его до калитки.
Соленый вернулся вечером с тревожными вестями. Он встал перед большой иконой и степенно перекрестился:
– Отсохни язык, ежели скажу неправду. Плохи твои дела, матрос. – Его голос звучал без фальши. – Ищут тебя по городу. Все чекисты, мильтоны и уголовные агенты подняты на ноги. И у всех твой словесный портрет: одежа, рост и ряшка – тютелька в тютельку…
– После облавы, что ли? Взяли карты с голыми бабами? Велико преступление! Чего свистишь?
– Не лезь на рожон! – Пашка сжал кулак. – Схватят – объяснят: за что и как! Может, за грешки прошлые? Ась?
– Еще гадалка! – ощетинился Ерш и строго спросил: – Записал? На какой час?
– Ровно в полночь… – Соленый услужливо предложил: – Проводить тебя?
– Обойдусь без провожатых. Не впервой в Руссе…
Вдруг Анархист запнулся: вспомнил, как летом восемнадцатого года приезжал домой на побывку, как раз когда вспыхнуло кулацкое восстание. Мятеж возглавили богатей Голубев и его сын, эсер. Но Ерш тогда с ним не сблизился. Нет, тут что-то другое…
Ерш Анархист не из трусливых. И все же он избрал окольный путь: мимо Симоновского кладбища, где похоронен комиссар отряда Миронов, убитый Городецкими кулаками; мимо темных силуэтов градир и варниц – бывшего завода Солеваровых; мимо притихшей каменной тюрьмы, похожей на древний замок.
А вот и Чертов переулок. Две наклоненные ивы образовали ворота, похожие на огромную пасть: войдешь в нее – и не выйдешь. Ерш прислушался. Ему показалось, что позади него в темноте кто-то остановился.
Луны не было. А старорусская земля к этому времени совсем отвернулась от солнца, и вид ночного переулка заметно преобразился: дома, заборы, деревья потемнели, расплылись, затаились.
Матрос нырнул в темный переулок, руками нащупал рябину, которая росла возле домика ясновидящей, и, согнув указательный палец, четырежды с паузами стукнул по дубовой ставне.
В сенях заскрипела дверь, звякнула железяка. Потянуло рыбной поджаркой. Из дверной щели, пересеченной цепью, бабий голос спросил:
– Кого бог послал?
– Свои, Капитоновна…
– Проходи, попович…
На дворе гадалки стояла корова Солеваровых. Капитоновна ежедневно доила ее и приносила хозяевам молоко. Она, конечно, знала о приезде племянника Веры Павловны.
Шустрая бабка с бойкими глазками вытерла краем передника потное, раскрасневшееся лицо и мелко перекрестилась:
– Слава богу, на свободе!
На кухне русская печь дышала жаром. На высоком столе, рядом со свечкой, лежали на блюдах овальные пироги с румяными боками. Похоже, в доме поджидали ночных гостей.
Капитоновна кивнула на боковую дверь в стене:
– Тебя ждет матушка. – Она мягко приоткрыла дверь: – Милости просим, попович…
– Забудь, Капитоновна, поповича! – заворчал Ерш. – Я не признаю ни отца, ни бога, ни духа святого!
– Успокойся, кормилец мой, успокойся, – залепетала бабка, уступая дорогу матросу. – Не шуми, мил-человек, ныне ясновидящая шибко недомогает. Уж только тебя, племянника Солеваровых, согласилась принять. Будь уж почтительней… желанный…
В глухой узкой комнатке на двух низких скамьях возвышался массивный, но короткий гроб. В нем лежала, на высокой мягкой подушке, гадалка. На волосы и лицо наброшена темная вуаль. В скрещенных руках дрожала тонкая свеча – единственный источник света. Погаси – и темень задушит.
За спиной Ерша Капитоновна защеколдила дверь. От лежащей в гробу исходил лежалый душок. Склеп да и только!
– Вот и свиделись, Георгий Победоносец, – прошамкала умирашка, шевеля губами кисею. – Спасибо тебе, гордый человек, за доверие к старухе. Знаю, не веришь ты в бога, а мне веришь. Премудрость человека непостижима: не сразу я научилась читать души людские и не сразу познала секрет, как заглянуть вперед…
– Ближе к делу, старая! – не утерпел Ерш. – Зачем я пришел?
– Ранила твое сердце чернявая, но чую, что тебя тревожит еще вопрос – мерещится казенный дом с решеткой.
«Не в бровь, а в глаз», – подумал он и шагнул к гробу:
– Чего привязались? Чего им нужно от меня?!
– Вижу бумагу с гербом, а на ней печатные буквы со страшными обвинениями. Вижу фанерные листы с ликом богоматери. Вижу твой пистолет с якорем на рукоятке…
– Не спеши! Где мои эскизы? Кто спер?
– Один лист в казенном доме, а другой на квартире красного дракона, который сегодня испустил дух.
– Врешь, старая!
– Не веришь – уйди. Но знай, что пистолет твой в руке красного дракона…
– Как так?!
– Молчу. В твою душу вкралось сомнение…
– Говори! Верю! – Он смягчил голос: – Посадят меня?
– Тебя спасет человек под кличкой Рысь.
– Кто он такой?
– Давний друг твоего батюшки…
– К черту! Обойдусь без Рыси! – Георгий положил рядом со свечкой золотой портсигар: – Будет Груня моей?
– Будет, добрый человек, если ты не отвернешься от Рыси…
– Где Рысь?
– Пройди на кухню, там тебя ждет вожатый.
– Смотри, старая, за обман…
– Счастье и ласку в твои руки…
В дверях Ерш оглянулся: свечка горела, а золотой портсигар исчез. Матрос подумал: «Интересно, куда прячет добро?»
– Ба-а! – воскликнул он, входя в кухню. – Ты откуда взялся, Пашка?
Они выпили самогонки и закусили пирогами с рыбой. Ерш догадался, что Пашка Соленый не редкий гость в этом доме. Он развязал узел и, встряхивая брюки с пиджаком, окинул коренастую фигуру матроса:
– Как раз по твоим костям…
– Прятать собрался?
– Угадал! – осклабился вожатый. – Так схороним, ни один легавый не найдет!
Пашка передал костюм Анархисту и обратился к бабке, возившейся возле самовара:
– Капитоновна, ты служила няней в госпитале?
– Служила, кормилец мой, служила.
– Стригла больных да раненых?
– Приходилось, соколик.
– Принимай! – Соленый вручил бабке блестящую машинку для стрижки и взглянул на рыжую копну волос Анархиста: – Придется снять гриву…
Ерш хотел плюнуть в насмешливую рожу Пашки, но вспомнил про неведомую Рысь и смирился. Он понял, что Соленый все делает по чужой указке…
– Где Рысь?
Пашка приложил кривой палец к бледным губам:
– Цыть! Переодевайся…
– Где Рысь?
– Спать будешь тут – на сеновале…
– А Рысь?
– Придет к тебе…
«Неужто тетка Вера?» – с усмешкой подумал Ерш и швырнул костюм:
– Сначала волосы долой!
На дворе ночная темень спрятала деревья, забор и хлев. Было тихо. Где-то вдали лаяли собаки. Тянуло навозным теплом. Под ногами путалась солома…
Ерш взялся за лестницу, прислоненную к коровнику, и стриженой головой почувствовал холодок. Он ладошкой потер затылок. И ледок спустился пониже, в самую душу. Не о такой жизни он мечтал, возвращаясь на родину.
«Забрили», – с грустью подумал свободный художник, поднимаясь по лестнице.
Открылась дверца сеновала, и незнакомый голос (не то мужчины, не то женщины) прошептал из темноты:
– Ложись и слушай…
– А ты кто?
– Не узнал, Жёра? – спросил незнакомец с одесским акцентом. – Мы с тобой, кореш, вместе ходили в бардачок на Молдаванке, вместе насильничали на Полтавщине, вместе удрали с фронта, вместе разбирали рельсы под Болотом, когда кулаки бузили, вместе очистили кассу иконописцев, вместе жарили в очко в шайке Леньки Пантелеева и вместе повиснем на одной перекладине, если попадем в лапы дзержинцев…
Ерш решил, что перед ним в самом деле собутыльник родного батьки: только отец знал всю биографию блудного сына.
– Рысь, что ли?
– Ша! Тюрьма рядом, – произнес одессит и вдруг заговорил по-старорусски, сильно окая: – Осипович, погомоним по делу…
– Э, да ты артист!
Матрос протянул в темноте руки, но Рысь, видать, обладал кошачьим зрением. Он чем-то металлическим совершенно безошибочно тюкнул Ерша по кисти. Тот вскипел:
– Ты что, жаба, ножа захотел?!
Темнота откликнулась хохотком. Теперь речь держал образованный интеллигент:
– Успокойтесь, пожалуйста, Георгий Осипович, к сожалению, мое время ограничено. Разрешите приступить, милейший…
Черт возьми, такое впечатление, что на сеновале минимум три собеседника. Ерш пожалел, что прихватил с собой лишь финку.
– Дайте закурить!
– Простите, Георгий Осипович, здесь курить нельзя: сено. И во-вторых, перед вами пока один человек…
– Что значит «пока»?
– Через час сюда придет женщина…
– Груня?!
– Я не уполномочен выдавать женские тайны. – В голосе незнакомца звучала профессорская нотка. – Пардон! Прошу к палитре, милый Рафаэль! Вы сможете нарисовать портрет владельца уникальной библиотеки?
– Зачем это?
– Сегодня, точнее, вчера Абрам Карлович Вейц, как только услышал о поисках матроса, явился в чека и заявил, что ночью его посетил рыжий моряк…
– Он стукач?!
– К сожалению, он слишком честный, добрый. Открыл для всех двери библиотеки, сдружился с комсомольцами, коммунистами и теперь мечтает руководить не церковным, а клубным хором. Другими словами, вы больше к нему ни шагу…
– А Груня где?
– Могу вас порадовать, ее пристроила в магазин ваша тетушка. И она же, Вера Павловна, нашла для Груни с братом комнату…
– У мадам Шур?
– Я восхищен вашей прозорливостью, сэр!
– К черту цирк! Дуй на своем языке!
– Ты Ерш, слишком много захотел для первой встречи, – упрекнул Рысь, нажимая на бархатные басы. – Тебе известна судьба твоих эскизов?
– Ты спер?
– Плох тот организатор, который все делает сам…
– Кто же?
– Сейчас важно не «кто?», а «зачем?».
– Ну?
– Вот так «нукает» местный начальник угрозыска. Кстати, у него твои «Метаморфозы». Не советую с ним играть в карты. Он служил в армейской разведке: прошел огонь, воду и медные трубы!
– И великий мастер до ночных облав?
– Пустая ирония, Анархист! Если б не мои люди – ты сейчас сидел бы за решеткой.
– И много у тебя таких помощников?
– Помощников много, а вот одаренного мастера кисти – ни одного!
– Зачем тебе кисть?
– Без нее не проведешь глубинной диверсии.
– Против кого?
– Против тех, кто сию минуту рыскает по городу, ищет тебя.
– А может, тебя, Рысь?
– Нет, Ерш, уполномоченный, умирая, стрелял из твоего браунинга по иконе твоей работы…
– Что за бред собачий?! – возмутился Анархист, чувствуя, что против своей воли влип в неприятную историю. – Выкладывай!
– Вот что, Жгловский, – в голосе незнакомца звякнул металл, – ты свои повелительные глаголы прибереги для других, а пока что слушай внимательно…
«Только открой карты», – затаился Ерш, потирая ушиб на руке.
– Семь часов назад в чека состоялось экстренное совещание…
«Значит, среди чекистов твой агент».
– Обсуждали необычную смерть Рогова. Показание медицинской экспертизы и твое письмо погасили очаг подозрения: председатель чека и петроградский криминалист убеждены, что Рогов сам дал тебе фанеру и заказал иконы. Но не все чекисты – ученики Оношко. Молодой дзержинец Селезнев, председатель укома Калугин и начальник угро Воркун считают, что произошло убийство без убийства…
– Как понять?
– С пороком сердца живут до глубокой старости, а Рогову этой весной исполнилось тридцать три года – молодой человек в самом соку…
– Э, на такой работе и не такие надрываются!
– И в то же время закаляются – так говорит наш местный философ Калугин…
«Уж не ты ли этот философ?»
– Селезнев и Воркун под руководством Калугина продолжают поиск. Твое показание было бы им на руку…
«Что я и сделаю», – решил Анархист.
– Но Пронин и Оношко, одураченные, отомстят тебе…
– За уголовщину не ставят к стенке!
– Ты в восемнадцатом разбирал рельсы не ради ограбления «пассажиров»: они везли с собой не мешки с хлебом да картошкой, а винтовки…
– Не я шлепнул Миронова! Его из «централки», а у меня наган.
– Вот и расскажи ревтрибуналу, как палил из своего нагана по красноармейским теплушкам…
– Четыре года! За давностью лет…
– Тебя погладят по головке: «Молодец, товарищ Жгловский, все четыре года честно работал на советскую власть – с фронта сбежал, артель обокрал, Пантелееву подыграл, родную тетку изнасиловал…»
– Заткнись! Тетка радехонька была…
– В ту минуту. А на суде – отомстит тебе за Груню!
– Куда рулишь, гад шипучий?!
– Курс у нас с тобой один, дорогой соратник!
– К черту! Я сыт политикой по горло. Мне бы мастерскую да Груню…
– Обеспеченную жизнь, свободу творчества, а кругом диктатура пролетариата. О чем мечтаешь?
– А ты? Диктатуру подорвать? Бред сивой кобылы! Чекисты раскрывают один заговор за другим. Эсеры, меньшевики, анархисты раздавлены. И фракционеры идут ко дну. С кем взрывать-то?
– Есть сила! И неотразимая! – Голос Рыси стал вкрадчивым. – Волга – без хлеба. Голод расползается. Власть готова изъять церковные ценности. И патриарх Тихон – я только что от него – шлет секретное послание: «Не давать! Бороться!» Вся православная Русь до самых ее глубин взорвется гневом. А мы с тобой – масла в огонь: бей, гони нехристей!
– Черт, ты же не веришь в бога!
– Зато верю, что эта диверсия разом обезглавит исполкомы и укомы: они ведь первыми полезут в ризницы…
– Чтоб помочь голодающим!
– Голод – кара божья! Патриарх ясно указует: «Важно не что давать, а кому давать». Редкая ситуация! Голод толкнет большевиков на грабеж, а верующие задушат грабителей…
– А ежели просчет?
– Дитя человечества! Здешний комиссар лишь нацелился на чудотворную, а верующие уже охранников выставили. – Рысь торжественно изменил интонацию. – А представь, начнется грабеж. Да еще среди белого дня! Да еще по всей Руси! Гнев фанатиков страшен! Кто устоит?!
– А я тут при чем?
– Не дури! Груня ведь верующая: без венца не возьмешь ее. А в храм пойдет с тобой, если ты защитишь этот храм. Ее любовь надо завоевать. Для этого тебя доставим в Боровичи. Там возглавишь народное ополчение. Командир ты волевой, смелый. Разгромишь грабителей церквей. Займешь особняк – освятишь мастерскую. А Груня будет при тебе не только натурщицей. Уразумел?
– Порядок! Одно туманно: как можно убить не убивая?
Вместо ответа где-то рядом промычала корова.
– Время! Твоя пришла, – весело известил Рысь и зашуршал в сене.
Не успела проскрипеть дверца с правой стороны сеновала, как распахнулась левая дверца и пахнуло бабьим потом.
– Где ты, люба моя?.. – услышал Ерш теткин голос.
«Вот черт, и тут нашла», – с досадой подумал он и тихо спросил:
– Ты знаешь Рысь? Кто он?
– Не знаю. Первый раз слышу. Меня привела Капитоновна, – взволнованно проговорила тетка Вера и протянула теплые дрожащие руки: – Ой, наскучалась без тебя…
ЗНАКОМАЯ НЕЗНАКОМКА
Хоронили Рогова на Симоновском погосте. Тягучие звуки военного духового оркестра внушали Алексею мысли о бренности бытия, а полуденное солнце убеждало в обратном, весело играя на блестящей меди, на золотом кресте белой церковки и даже на серебристой листве плакучей ивы.
Красный открытый гроб возвышался над свежей могилой. Речь профессора Оношко – образная, прочувствованная – тронула всех. Алеша смотрел на ученого-криминалиста с уважением. Тот взял шефство над ним и обещал сделать его классным агентом.
Но вот заговорил Воркун, и все еще ниже склонили головы. Кажется, и слова простые, и фразы несобранные, а Леша с трудом сдерживал слезы. За три дня поисков Анархиста Леша крепко подружился с Иваном Матвеевичем, только обидно, очень обидно: Ерш как в воду канул.
После Воркуна к изголовью покойника подошла Тамара Александровна. Она, во всем черном, склонилась над гробом и зарыдала. Ее обняла Лешина мама.
Пряча слезы, Алеша перевел взгляд на огромный венок из белых роз и прочитал на шелковой ленте надпись: «Дорогому Лене – Н. О.». Кто же скрывался за этими двумя буквами?
Алеша плечом задел приятеля и глазами показал на венок с загадочной надписью.
Сеня Селезнев с фуражкой в руке, неопределенно пожал плечами: не то хотел сказать, что сам не знает, не то дал понять, что не та обстановка для подобных расспросов.
Первый комок земли на гроб бросил Карп Рогов. Сеня предполагает, что Карп, уйдя из дому, прихватил не только свои вещички, но и дневник брата.
Покидая кладбище, Леша приблизился к приятелю, хотел повторить вопрос насчет «Н. О.», но Сеня перебил его мысль:
– Сегодня ночью обокрали-обчистили гадалку…
– Кто? Ерш?
– К сожалению, друг-приятель, визитной карточки не оставили… – съязвил Сеня.
Молодой чекист сердился на Лешу за то, что тот предпочел заниматься не в кружке Калугина, а с ученым криминалистом. Сеня прибавил шагу и, надевая фуражку, крикнул товарищу:
– Вечером у фонтана!
Курорт – резиденция Сени Селезнева. Обычно чекист переодевался в штатский костюм и проводил время там, где чаще всего отдыхали приезжие из других городов: музыкальный «пятачок», летний ресторан, теннисная площадка и футбольное поле.
Алеша обошел солнечную площадку с эстрадой, похожей на гигантскую раковину, и направился к высокому фонтану. Мощный источник бил под самый стеклянный купол.
Здесь взлет студеной воды и приток разогретого воздуха из южной арки заполняли застекленный шатер теплой прохладой. А по ногам, как всегда, гулял сквознячок. Он-то и принес сложный букет запахов: пахнуло свежим шоколадом и в то же время едко-соленой, лежалой минеральной грязью.
Юноша повел носом. На чугунной скамейке одиноко сидела незнакомая девушка с коробкой на коленях. Она привлекла его внимание не потому, что сидела в тени, а глаза щурила, словно глядела на солнце; и не потому, что блондинка была тоненькая, хрупкая, а косы у нее толстые, тугие, будто взяли от нее все соки; и не потому, что на фоне ее бледных, чуточку впалых щек губы казались яркими-яркими; и совсем не потому, что ее белоснежное платье из тончайшего маркизета насытилось влагой и местами прилипло к телу, оттеняя стройность фигуры.
Обычно Леша не заглядывался на курортных девушек: он понимал, что у него и манеры не те, и костюм не тот. Но приезжая привлекла его внимание: она ела душистые шоколадные конфеты!
В наше время свежий шоколад! Откуда? Сахара и того нигде нет!
Прошлым летом на станции схватили шпиона: у него отобрали оружие, поддельные документы и десять плиток шоколада. Может, и эта птичка прилетела из-за границы?
За спиной незнакомки пестрел рекламный щит курзала. Афиша извещала о сеансе гипноза. Леша сделал вид, что занят афишей, а сам незаметно бросил взгляд на круглую коробку с иностранной надписью.
Надпись запомнить нетрудно. Еще школьником Леша придумал числовую таблицу, с помощью которой любой предмет закреплялся в сознании одним признаком, затем двумя, потом тремя и т. д. Например, во всем мире только одна Старая Русса: больше такого города нет. Русса расположена на двух реках: Перерытице и Полисти. Город делится на три части: Вокзальную, Торговую и Соборную. В Руссе четыре достопримечательности: курорт, фанерная фабрика, дом Достоевского и старинная икона Старорусской богоматери. Лешина таблица помогла ему закончить школу с похвальной характеристикой.
Сеня опаздывал – видимо, заигрался в теннис.
Вот цементный корт, разделенный сеткой. Кругом гладкой площадки могучие деревья и длинные скамейки. На одной из них, в группе спортсменов, с ракеткой в руке, сидит Селезнев. На нем рубашка апаш, белые брюки и мягкие лосевые сандалии. Светлый вихор прижат невидимой шелковой сеточкой. Алексей отозвал приятеля в сторону:
– Сеня, хочешь шоколаду?
– Розыгрыш? – Селезнев глазами прощупал карманы друга.
Алеша обрисовал коробку с красочным ярлычком: «Фигаро». Чекист заинтересовался: конфеты «Фигаро» и духи «Коти» – французского происхождения. Духи завез в Руссу Ерш Анархист. Возможно, и шоколад от него?
– Проверим, Лешка-Крошка…
Леша оживился. Не исключена возможность, что Рысь женщина. И может быть, будущий агент напал на верный след. При вскрытии трупа Рогова в желудке обнаружили шоколад: тут есть что проверить…
Смыслов не без волнения окинул взглядом сидящих возле водяного обелиска с радугой:
– Вон она…
Но что с чекистом? Всматриваясь в бледнолицую блондинку, он все шире и шире разгонял по щекам улыбку:
– Тоже мне иностранка, – подмигнул Сеня. – Незнакомка давно знакомая.
– Нет, Сеня, одно из двух: либо ты ее знаешь, и она тебе знакома; либо ты не знаешь ее, и тогда она незнакомка. Третье – исключается. Таков закон логики!
– На бумаге! В жизни, друг-приятель, иначе. Я лично не знаком с ней, но знаю, что ее зовут Ниной, что она приехала из Питера и что она родная дочь профессора Оношко…
– Акима Афанасьевича?! – воскликнул Алеша.
– Да, того самого криминалиста, который запутал следствие и тебе мозги пудрит. – Сеня ракеткой накрыл лицо приятеля: – Так что Нина мне действительно знакомая незнакомка! Вот тебе и «закон логики»! Дошло-доехало?
За последнее время Леша наталкивался на факты, которые не укладывались в рамки логического правила «ЛИБО – ЛИБО». В жизни в самом деле роднились чуждые друг другу вещи: зло и добро, грязь и чистота, холод и тепло. Прошлые преступления помогли Федьке Лунатику стать полезным агентом. Сеня Селезнев, не зная логики, побеждает в споре.
Нет, Алеша изучал учебник Челпанова не для того, чтобы сдаваться без боя:
– Пойми, Сеня, два враждебных признака, подобно двум медведям, не живут в одной берлоге!..
– Живут! Смотри-гляди! – Сеня ракеткой указал на водяной столб фонтана: – Сразу – и вверх и вниз! И взлет и падение! Одна струя и миллиард пылинок! Подземная, древняя вода, и она же открытая, сегодняшняя! Словом, тебе кипящую «стужу», а мне шоколад!..
Сеня подошел к скамейке и смело представился петроградке. Шум воды заглушил их голоса. Но и без слов было ясно: «агент» опять опростоволосился. И вообще не везет ему: браунинг проворонил и Ерша не поймал…
Вот диво, теперь фонтан не ласкал, а раздражал слух. Да и все другое, куда не взглянешь, предстало в ином свете. Там, на дальневосточном «пятаке», наши отцы кровь проливают, а тут, на солнечном «пятачке», военный духовой оркестр наяривает «Камаринскую». На Волге суховей погубил хлеб, люди с ужасом смотрят на палящее солнце, а здесь, на озерке, нежатся, загорают, прогреваются лучами, а кое-кто пожирает сласти.
Все же загадочно: перед смертью Рогов ел шоколад. Тот, кто угостил его, был, возможно, последним свидетелем.
Вспомнилось кладбище, гроб, цветы, и вдруг озарило: да ведь «Н. О.» – это же «Нина Оношко». Выходит, дочь профессора хорошо знала уполномоченного губчека…
Нет, Сеня, хорошо смеется тот, кто смеется последним!
Пестрые плакаты приглашали в курзал: «Все на митинг!», «Спасите братьев от голода!». Комсомольцы курорта выступили застрельщиками сбора средств в помощь голодающим. Леша заготовил три сотни красных флажочков для продажи и семь жестяных кружек.
В большом зале свет выключили. Леша сел в последнем ряду. Глаза еще не освоились с полумраком, и он не рассмотрел своего соседа, но по запаху дегтя и махорки Леша безошибочно определил, что рядом с ним прикорнул сторож курорта…
– Дядя Герасим, – он мягко разбудил бородача. – Оратор на сцене…
Леша знал, что профессор Оношко добровольно вызвался работать в комиссии по оказанию помощи голодающим волжанам, и не без гордости слушал речь Акима Афанасьевича:
– Положение бедственное. Голодающие поедают собак, кошек и даже сусликов…
В открытые двери помещения ворвался шум Муравьевского фонтана. В светлом проеме показалась тонкая фигура регента Вейца. Сегодня Леша ходил к нему за книгой и был свидетелем, как Абрам Карлович пожертвовал золотые часы сборщику Помгола[3]3
Помгол – Комитет помощи голодающим на Волге.
[Закрыть].
Прижимаясь к соседу, Леша прошептал:
– Дядя Герасим, давай по мешочку картошки…
Сторож одобрительно мотнул бородой и, думая о своем, загудел в ухо комсомольцу:
– Слетай к Воркуну. Этой ночью на главной аллее видел прыгунка в белом саване…
Контора курорта рядом с Летним театром. Леша позвонил по телефону, но Ивана Матвеевича не оказалось на месте.
Леша зашел домой поужинать и порядком удивился. За кухонным столом с матерью беседовал Воркун, а возле ног начальника угрозыска лежала Пальма.
– А вот и сам комсомолец! – обрадовался гость и протянул Леше крепкую сильную ладонь: – К тебе… по делу… Насчет монастыря…
– А что там приключилось?
Мать с упреком посмотрела на сына. Сегодня ночью мать и Ланская тайно заказали панихиду: Тамара Александровна оплакивала Леонида, а Прасковья молилась за мужа-воина. Из монастырской часовни, расположенной в угловой башенке ограды, подруги вышли в темноте. И услышали, как в стороне от кладбища лязгали лопаты: кто-то рыл землю. Мать рассказала сыну о таинственном захоронении и просила его помалкивать о том.
– Мне могло и почудиться, – смягчила Прасковья свой рассказ и умоляюще взглянула на Воркуна: – Иной раз пес так цепью лязгает…
– Бывает, мамаша, – согласился Воркун и незаметно подмигнул Алеше: – Ну-ка, сынок, покажи свою машину…
Они прошли в сени. Осматривая дамский велосипед, Иван Матвеевич хвалил машину громко, а инструктировал тихо:
– У гадалки взято, запомни, три золотых монеты по пять рублей, диадема с крупными бриллиантами, колье с шестью рубинами, два платиновых слитка, дюжина золоченых ложек, разные кольца и старинный перстень с мальтийским крестом. Да еще пачка иностранной валюты. Повтори…
Повторяя, Леша думал: «Все это ночью зарыли».
Воркун похвалил комсомольца за хорошую память и попросил его поездить по городу:
– На базар загляни, на пристань, на станцию: присмотрись, прислушайся. Ну, а потом ко мне…
– А в монастырь?
– Пошукай и там…
Леша проводил начальника угро до горбатого мостика и тут вспомнил наказ Герасима. Иван Матвеевич выслушал внимательно, но видно было – не придал особого значения сигналу сторожа…
– Ну что ж, дружище, будет желание – пройдись ночью по аллеям…
«Вот бы с Пальмой», – мечтательно прикинул Алеша и вернулся домой.
После ужина Леша прошел в глубину парка, присмотрел место для ночной засады и отправился в гостиницу к профессору на занятие. Он будет рад, если Нина окажется дома и послушает, как ее отец, профессор, станет экзаменовать ученика по логике. Не зря Алешиного деда прозвали Смысловым…
ДОЧЬ ПРОТИВ ОТЦА
После удачного выступления на городском митинге и сытного ужина в летнем ресторане Аким Афанасьевич возвращался в гостиницу, с трех сторон окруженную деревьями парка. Сейчас он приляжет на диван и прочитает свежие газеты.
Дымя трубкой, он открыл дверь номера и воскликнул:
– А-а, дочурка!
Нина, сидевшая в темном углу на мягком стуле, пошевельнулась, перекинула косы за плечи.
– Папа, ты встретил Карпа?
– Он был здесь? Что ему нужно?
– Поговорить с тобой наедине без свидетелей.
– Не желаю говорить! – Профессор расстегнул пиджак и снял черную бабочку. – Карп скомпрометировал себя, Ланскую и тем самым ускорил смерть брата…
– Неправда, папуля! – мягко-иронически возразила дочь. – Карп честный. Он полез в окно, потому что Ланская разлюбила Леонида. Он вышел из партии, потому что не согласен с ее новой политикой. Он действует открыто, а ты, папочка…
– Что я? – Несмотря на свою полноту, отец поднялся на носки. – Что я?
– Ты обманул Карпа. Ты же хотел упрятать Ланскую!
Нина вскочила со стула и насмешливо осмотрела толстяка. Он поймал ее взгляд и смущенно ощупал однобортный чесучовый пиджак и широкие белые брюки.
– Что-нибудь… не в порядке?
– Да! – бросила она. – На тебе пятно!
Дочь направилась к двери, но отец задержал ее:
– Нет уж, Нинок, выслушай! И прости за грубость, но ты сама вынудила. Карп сказал, зачем он лез в спальню к вдове?
– Папуля, родимый, если бы ты имел такую же спортивную фигуру…
– Прошу без пошлостей! – У толстяка покраснела шея. – Так знай, дочка, Карп – насильник! Преследует беззащитную вдову. И наш долг с тобой – оберечь ее!
– Оберегай, пожалуйста, но зачем лгать? – Дочь встала к нему лицом. – Как можно смотреть близкому человеку в глаза и врать?!
Профессор отступил назад, задымил трубкой.
– Наивное дитя, у тебя за плечами один университет. Ты еще не жила! А жизнь без стратагемы невозможна! Врач обманывает больного…
– Обманывай! Но меня не учи. – Нина откинула косы. – И ты знай! Я сказала Карпу все!
– Что все?!
– Кто прятал ее и кто уговаривает ее бежать в Петроград.
– Ты шутишь? – Аким Афанасьевич с надеждой заглянул в глаза дочери: – Да?
– Нет, отец! Я еще три дня назад хотела сказать Карпу, пошла к нему на дом, ждала его, но он не пришел: сменил квартиру. Ему очень тяжело без брата…
– Тяжело? А кто ударил Леонида рукояткой нагана по руке?
– Карп вспыльчив.
– Но ты-то, трезвая умом, как могла поставить меня в такое пиковое положение?
– Ты сам себя поставил. Где твое благоразумие, профессор? Пузан. Подагрик. И с такой плешью волочиться за красивой женщиной! Неужели ты не понимаешь…
– Замолчи! – притопнул он ногой. – Запрещаю! Категорически запрещаю говорить со мной таким тоном. Иначе я тоже не пощажу твое чувство, Нина Акимовна.
– Ты что имеешь в виду? – сощурилась она. – Мой флирт с Роговым?
– Для тебя флирт, а для него контроверза: он любит давно, и любит только одну женщину. Он встречался с тобой, чтобы вызвать у нее чувство ревности. Это была его последняя попытка вернуть любимую.
– А ты, папочка, знал это и помалкивал?
– Не знал! Клянусь твоей матерью! И сейчас не знаю, а так просто, в пику тебе…
Дочь улыбнулась и шагнула к пустой вазе с голубым орнаментом:
