Текст книги "Тайна дразнит разум"
Автор книги: Глеб Алёхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)
А гегельянец мысленно заложил в квадрат превращений пару противоположных признаков наследственности (СИЛЬНЫЙ и СЛАБЫЙ) и получил четыре результата: сангвиника и холерика с плюсами, флегматика и меланхолика с минусами. Поразительная точность!
Шарф, конечно, сообразил, почему Калугин рекомендовал этот квадрат с четырьмя лицами: диапазон охвата универсальный. И потом, русский коллега приучает его мыслить диалектично не только за чтением Гегеля.
Довольный собой и новым другом, доктор философии вернулся в гостиницу и продолжил учебу. Он заложил в квадрат превращений природный ХАОС и СТРОЙ и вдруг получил не четыре результата, а три: камень, воду и пар. Четвертого состояния вещества не знает вселенная!
– Бедный коллега! Его «фигура» не закон развития! Русский не опередил меня! Необходим реванш!
ПОСЛЕДНЯЯ СХВАТКА
Шарф не знал, как поступить. Еще вчера он принял приглашение Калугина. Нельзя не пойти, коли слово дал. Но явиться в гости и нанести хозяину удар – недостойно!
А удар страшный! Новгородец сказал: все диалектические фигуры вытекают одна из другой – следовательно, достаточно одному звену лопнуть, как цепь аргументов летит насмарку. А совесть? Калугин проявил столько внимания, заботы, гостеприимства. Выход один: в доме гость будет джентльменом, а в письме критиком.
Ровно в два часа дня новгородец, зная аккуратность немца, открыл гостю калитку. Обстановка радушия не располагала к философскому спору. В кабинете русского коллеги Шарф обнаружил феномен. Нет, не философскую библиотеку, хотя она, безусловно, единственная в городе. Гегельянца поразил серый вращающийся куб, похожий на аптечный шкафик. Длинные выдвижные ящики были забиты плотными карточками с записями исследователя.
Более тридцати лет Калугин подмечает в природе, обществе и человеческом мышлении ПРОТИВОРЕЧИЯ. Русский считает, что из всех конфликтов самый полезный и коварный – это единство и борьба противоположных сторон мозга.
– Если одно полушарие, – коллега приложил ладонь к правому виску бритой головы, – дарит нам яркие образы, то другое способно все полнокровное засушить до голой схемы. Если левый участок мозга позволяет нам проникнуть в глубинные тайны мира, то правый часто заводит нас в бесплодную графоманию…
– О, абсолютно! – отозвался доктор философии. – Сколько ученых себя обокрали, стараясь «бессмертными стихами» прославиться. И, обратное, кому известны «научные трактаты» автора бессмертной сатиры «Похвальное слово глупости»?
– Но есть идеальная смычка полушарий! Платон! Леонардо да Винчи! Гете! Бородин! Эволюция разума, голубчик, наше будущее!
– Господин Калугин, как вам удалось…
– Не мне! Передольскому. Сила самовнушения! Он легко переключается от научной работы к рисованию…
– Его родная сестра – художница! – вставила хозяйка, приглашая гостя к столу.
Курт Шарф хвалил калугинскую окрошку с ядреным русским квасом, охлажденным в леднике. Он выхлебал большую тарелку, съел бы еще, но бывший дипломат соблюдал правила приличия.
Они вернулись в кабинет. Гость занял место возле вращающегося куба и заметил, что ящики с деревянными кнопками окрашены в три разных цвета:
– О, черное, красное и голубое! Как это понять?
– Три цвета, голубчик, три типа развития: линейное, круговое и спиральное. Фигуры линейного развития были угаданы еще Пифагором и Гераклитом…
– А круговое – треугольником Платона?
– Верно! К сожалению, Аристотель не проследил перехода кругового развития в спиральное: его аксиома о четырех результатах не была представлена квадратом превращений…
«Это сделал ты, коллега, но неудачно», – заключил гегельянец и, чувствуя близость своей победы, воскликнул:
– Феноменально! Надо историю диалектики переосмыслить…
Беседуя о философии, они вышли на берег Волхова. Новгородец подвел немца к Белой башне. Встарь боевая вежа замыкала укрепления земляного вала. Теперь же она, круглая, без крыши, трубой смотрела в голубизну неба.
Через сквозной окуляр каменной башни профессор увидел плывущее облачко и вспомнил обсерваторию Берлинского университета в местечке Ней-Бабельсберг.
– Новгородский телескоп, – улыбнулся ученый.
– А я, друг мой, подумал о Циолковском. Он первым научно разрешил вековое противоречие…
– Между земным тяготением и скоростью полета?
– Верно! Космический корабль будет формироваться по закону развития одного противоречия: ракета Циолковского ступенчатая.
– О, хотите сказать, что русские первыми космос посетят?
– Разумеется!
– Пардон, у американцев техника более развита.
– Техника, батенька, управляется стратегией: у них она двойная, а у нас тройная. И в этом, заметьте, залог нашего превосходства. Мы догоним и перегоним Америку.
Бывший дипломат, мягко улыбаясь, блеснул знанием пословиц:
– Русские говорят: дай бог нашему теленку вашего волка съесть!
– Очко в вашу пользу! – расхохотался тот и, принимая вызов на остроумие, парировал: – Вы задели не нашего теленка, а вашего волка. Это Гегель предрек великое будущее России. Нуте?
– О, Гегель мой и ваш, дорогой коллега! – Вне калугинского дома интурист почувствовал себя освобожденным от дипломатического этикета и перешел в атаку: – Господин Калугин, мне кажется, что ваш квадрат превращений с трещиной. Строй и хаос парой противоположностей являются?
– Да, голубчик.
– Если эту пару заложим в квадрат, то четыре результата получим?
– Верно! – живо ответил русский, не замечая расставленной сети. – А что, голубчик?
– Строй переходит в строй. Какое состояние вещества будет?
– Твердое.
– Строй переходит в хаос. Какое состояние вещества будет?
– Жидкое.
– Хаос переходит в хаос. Какое состояние?
– Газообразное.
– Хаос переходит в Строй. Какое?
– Смешанное, среднее между газом и твердым состоянием…
– Пардон! Известны лишь три состояния: твердь, жидкость и газ. (Дорогой читатель, в 1925 году ученые еще не открыли четвертого состояния вещества – плазму, хотя уже тогда диалектическая формула номер четыре позволила Калугину заранее установить порядковый номер – четвертое состояние вещества, его доминирующий знак и общую характеристику структуры, – повторил успех Менделеева.)
Новгородец рванулся и потряс профессорскую руку:
– Поздравляю, друг мой! Гегель предугадал периодический закон химических элементов, а вы – новое состояние вещества. Оно будет найдено! И обязательно назовут четвертым состоянием вещества.
В глазах русского радость, а немец, не ожидая такого поворота, чуть было не выронил из рук фотоаппарат. Доктор судорожно искал выход из пиковой ситуации. Он понял, что калугинский квадрат работает точно и помог ему объяснить страшный случай на даче, который выбелил доктору виски темных волос…
Грозовая туча заставила дачника подойти к открытому окну, но не успел он протянуть руку к створке, как на подоконнике зашипел огненно-раскаленный шарик, величиной с апельсин. Непрошеный гость мог взорваться рядом. Коллега, видный физик, сказал философу, что шаровая молния не изучена, но бесспорно, что данное состояние вещества не является ни твердым, ни жидким, ни газообразным, а фантомом, явлением фата-морганы. Долг честного ученого рассказать об этом Калугину, но профессор не мог говорить: чувство досады судорожно сдавило ему горло.
На обратном пути он овладел собой и в гостинице обратился к администратору:
– Узнайте, пожалуйста, с какого часа Софийская ризница завтра будет открыта?
Когда интурист прошел в свой номер, администратор закрыл дверь дежурной комнатки и по телефону связался с начальником ГПУ. Они говорили на языке, понятном только им.
КЛЮЧ № 5
Надо было опередить интуриста, повидать хранителя ризницы. Для чекиста Квашонкин – темная личность: тот, имея судимость, мог исправиться, но мог и заделаться Алхимиком…
Воркуновская мысль оборвалась: в это время Калугин, потирая рукой поясницу, жаловался на спину. Иван достал из серого костюма серебряный портсигар и лукаво улыбнулся:
– Мой эскадрон не знал радикулитов: компрессом спасались.
– Спиртовым?
– Нашел дураков! – Он обвил палец длинным усом. – Моча! Даже раны затягивает быстрей…
Воркуновские байки без вранья смешны, но сейчас историку не до смеха: в Софийский собор вошла Берегиня Яснопольская. На ней белое платье и светлая вуаль. «Не иначе как в ризницу», – подумал он и вспомнил о вчерашней встрече с актрисой…
Дежурная по городу, председатель детской комиссии вместе с Глебом заглянули в бильярдную Веселой горки. Сюда беспризорники проникали через окна, открытые в сад. Приземистый широкий стол, с зеленой гладью и строгими лузами, когда-то принадлежал князю Васильчикову. Крупные шары из слоновой кости, тепловатые, с перламутровым отливом, казались огромными жемчужинами из восточной сказки. Их полированная округлость, звонкая упругость и послушная маневренность привносили в игру эстетическое наслаждение.
Стараясь разгадать таинство любой игры, Калугин бывал здесь. Он подметил: все игровые поля и правила находятся во власти полюсов МОЖНО и НЕЛЬЗЯ. Ведя партию, МОЖНО действовать только своим шаром и НЕЛЬЗЯ прикасаться кием к чужому, иначе – штраф. Аналогичная картина на всех спортивных состязаниях. Ни в одной сфере жизни борьба противоположностей не выступает столь наглядно, как в спорте.
Вчера в бильярдной ни возле окна, ни среди поднатчиков и мазальщиков подростков не было. Зато неожиданно увидел Берегиню. Она играла с Квашонкиным. Король местного бильярда клал шары в лузы с такой точностью и звоном, что его прозвали «Хлопстось». Калугин обратил внимание на артистический азарт Берегини. Но сейчас, возле Софии, он сообразил, что вчера она играла не с королем бильярда, а с хранителем золотого фонда.
«Одно из двух: либо она Сонька Золотая Ручка, либо сотрудник угро», – рассудил он и удивился тому, что чекист не заметил «Вечернего соловья», глядел на фасад Митрополичьих покоев:
– Вот в этой стене Лебедев обнаружил «сейф» владыки?
– Голубчик, подобных тайников в Кремле много, – он указывал на длинный корпус «Присутственных мест», – в подвале хранятся проекты кремлевских построек. На плане консистории указаны замурованные камеры…
– Что в них прятали?
– Сейчас в ризнице увидишь, что они прятали. Учти, друг мой, новгородские митрополиты получали самые большие оклады и были самыми образованными владыками. Никон стал патриархом. Что ни имя – деятель!
– А ты не того? – усомнился Иван. – Каждый кулик…
– Нет, батенька! Они издавали научные труды. Собирали книги, иконы. Создали древлехранилище. Организовали церковно-археологическое общество. Провели здесь пятнадцатый Всероссийский археологический съезд…
– Ты к чему все это?
– А к тому, голубчик, что они накопили не только богатейший золотой фонд, но и прекрасно владели церковной стратегией. Она созревала веками. А Пучежский хочет одолеть ее одним махом! Возьми нашего архиерея Алексия: читает Маркса, прекрасный тактик, следит за международными событиями…
(Дорогой читатель, речь идет о будущем патриархе Московском и всея Руси.)
– Он чтит память великих людей России и великолепно знает, какой заряд культуры заложен в микешинском памятнике, организует к нему крестный ход. А Пучежский попирает чувства патриотов и не только патриотов. – Историк оглянулся на музейную арку, из которой должен появиться Квашонкин. – Обещал за два часа до открытия ризницы. Опаздывает, шельма!
– Давай пока урок. Без занятий мозги сохнут!
– Верно! – улыбнулся историк. – На чем остановились?
– Ключ номер пять! Или фигура «Бастион позиций».
– Скажи, почему полярности ОДНО и МНОГОЕ породили пятерку: единичное, частное, особое, общее и всеобщее?
– Верно! – повеселел учитель и выбрал конусную горку больших каменных шаров. Старинные снаряды освещены солнцем и отраженным светом белой соборной стены: – Заметь, перед нами пирамида ядер. А что такое ядро? Символ основы, сущности – то есть закона. Не так ли?
– Так, – буркнул Иван и кончиком сапога отметил нижний ряд горки: – Первая укладка ядер знаменует какие законы?
– Единичные: мой план работы – мой закон. Таких много!
– Второй ряд?
– Частичные: у семьи свои законы, у завода свои…
– Средний ряд?
– Особые: психология полна специфических законов.
– Четвертый ряд?
– Общие: для неживой природы, органической, социальной.
– А пятое, завершающее ядро?
– Всеобщее, батенька! – Калугин выдвинул ладонь. – Пять пальцев – пять законов. Мера руки!
– Здорово! – признал чекист. – Всегда при мне!
Друзья примолкли. Из храма вышли Квашонкин и Берегиня. Она поблагодарила хранителя ризницы и направилась к ближайшей арке Кремля. А Квашонкин виновато улыбнулся Николаю Николаевичу:
– А я вас ждал в соборе! Вот грех какой! Но не без пользы: мне удалось уговорить Яснопольскую остаться работать в музее.
«На пару», – съязвил Калугин, понимая, что актриса снова опередила его. «Но ради чего?» На этот вопрос мог ответить только хранитель ризницы. И краевед решил основательно приглядеться к королю бильярда.
ХРАНИТЕЛЬ РИЗНИЦЫ
Василий Алексеевич, как всегда, в элегантном костюме густо-голубого цвета и легких ботинках из белой парусины. У него белая рубашка апаш и широкий ремень с кармашком для часов.
– Славных людей двадцатого века приглашаю в одиннадцатый! – Он изящной тростью с костяным набалдашником указал на бронзовую дверь, украшенную растительным орнаментом: – Здесь, навещая сына, проходил Ярослав Мудрый…
Пахнуло соборной прохладой и горелым воском. На фоне золотистого пятиярусного иконостаса таяли клубочки дыма. С круглого подсвечника монашка сдергивала горячие огарки и гасила их. На ближней стене гид тростью обозначил древние поблекшие фрески:
– Чета византийцев! Большеглазая, с ярким ртом – моя половинка. А император Константин – вылитый я. Высок и статен. Волосы мягкие. Очи с поволокой. Тонконосый. Даже перстень мой…
Легко принимая юмор, Калугин одобрительно улыбнулся:
– Все так! Но углядеть мягкие волосы под короной?..
– Хе! – Не смутился великий импровизатор. – В день переворота я корону набок, хвать за гриву – и утоп в русой шелковине. А Костяга оказался своим парнем: даже в глаза не плюнул!
Воркун готов расхохотаться, но вовремя оглянулся. За его спиной притих длинноволосый пономарь: горсовет перенес крестный ход на конец августа. Церковники опротестовали и ждут ответа.
– Поймите правильно, – обратился к священнослужителю Калугин, – пробег машин, а тут скопление народа. Долго ли до беды? Не так ли?
Чернорясник покорно раскланялся. А гид продолжал шутливо:
– Моя родословная от Садко Богатого. Когда мой батюшка, торговый туз третьей гильдии, писал завещание, звонили во все колокола. И не зря! Мне в наследство достались земельные участки: палисадник при доме и семейный склеп на кладбище. А главное сокровище – мой веселый нрав.
Нелепо всерьез рассказывать историку о том, что ему известно лучше, – и Квашонкин взял верный тон. Видимо, его артистическая натура позволила ему добиться того, чего не смог Передольский: ученица профессора бросает эстраду.
– Голубчик, смех не только для потех!
– Хе! Фантазия всесильна! Бог – чистейшая придумка. А миллионы людей тысячелетиями верят, служат ему, идут на все во имя пустышки. Но церковные ризницы не пусты. – Подойдя к перилам, он сунул трость в темный проем подполья, где рядами стояли каменные гробы с мощами: – Здесь после вечерни укрылся вор. (Калугин заметил настороженность Ивана.) А ночью открыл железную дверь, ведущую наверх, в сокровищницу. Восемьсот тридцать шесть перлов! Сигнализацию, конечно, обезвредил…
Хранитель открыл толстую дверь и, освещая мерцающей свечкой каменные ступени винтовой лестницы, поучительно продолжал:
– По наивности воришка взял хрустальный крест Бориса Годунова и другие уники, отмеченные в «Путеводителе». Сбыть их хлопотно. В Одессе сует ювелиру, а тот: «Ай! Ай! Бегу за деньгами!» И ведет мильтона. Наш герой тягу. Подался в Новороссийск. И там спасся бегством. Пришлось бедняге заработать на обратный путь, добывая астраханскую соль. Веселая картинка! За пазухой миллионы, а ноги в язвах. Так и вернулся сюда с повинной…
– Судили? – заинтересовался чекист.
– Два года условно, – ответил Калугин, давая понять, что эта история не плод богатой фантазии Квашонкина.
– А набей воришка карманы жемчугом? – доискивался Иван.
– Хе! Это хватка профессионала. – Хранитель заверил, что с его приходом хищения прекратились. Он, король бильярда, завел дружбу со здешним гопником, своим поклонником: – Так тот предупреждает меня: «Жди ночью». И только гастролер к Софии, а я тут как тут: «Брысь на станцию!»
Белая ризница имела форму большой подковы. Дневной свет через узкие оконца полосками процеживался на застекленные витрины и шкафы с золотыми блюдами, чашами, митрами в самоцветах.
Квашонкин облюбовал иконку, похожую на плоскую сигару:
– Ювелирное чудо! Тончайшая паутина перегородок залита разноцветной эмалью. Георгий Победоносец с копьем. Новгородка, полоща белье, извлекла из воды золотинку. И продала скупщику за пять нэповских рублей. А тот «уступил» шведскому интуристу за пять тысяч тех же нэповских. Когда швед в ленинградской «Астории» взялся за чемодан, в номер вошел чекист, вернул гостю деньги, а уникум – обратно в Новгород…
Воркун слушал с особым вниманием: видимо, искал связь между Алхимиком и золотым фондом музея. Чутье чекиста повело его к большим поделкам из золота. Они поступали сюда из разных ризниц. Но кто доставлял? Кто контролировал? И Воркун перевел взгляд на краеведа. Тот не замедлил:
– Друзья мои, «ризница», от греческого корня – основа, сущность. Мы находимся в хранилище «сущностей». Здесь любая драгоценность поворачивается к нам своим «сходством» и «различием», подзадоривает нас: «Мои-де полярности могут вскрыть в образе пять существенных граней». Не верите?
– Буксую! – пробасил Иван, присматриваясь к хранителю.
– Хе! – возник тот. – Все экспонаты можно разместить на пяти полках, но чтобы ОДНУ вещь повернуть ПЯТЬЮ сторонами – нет!
Он выбрал деревянный станок, где, подобно киям, выстроились старинные посохи, и тронул простую дубину с утолщением на конце:
– У сей долбухи не пять, а одно назначение – дубасить!
Его поддержал Воркун: оба усомнились. Историк принял вызов:
– Дубина, как и все предметы ризницы, – экспонат. И в этом отношении, заметьте, ОДНООБРАЗНА. Не так ли?
– Так! – охотно одобрил Квашонкин. – Палка – экспонат!
– И родня трости, посоху, жезлу. В этом смысле дубина едина со всеми палками коллекции, то есть ЕДИНООБРАЗНА. Согласны?
– Различаю, – вступил Квашонкин. – Дубина в роли экспоната всей ризницы – это одно, а в роли представителя лишь собрания посохов – другое. А в чем еще особенность?
– Дубина отлична от всех посохов! Она – единственная копия с долбни, которой Иван Грозный дубасил неповинных новгородцев…
– Тысячи полегли! – в сердцах добавил Василий Алексеевич.
– Иван Третий справедливо наказал наших предков, а Иван Четвертый казнил Новгород, как убил родного сына: потом лил слезы, каялся. – Историк задел дубовую палку. – У нее кровавая биография и в этом своеобразие долбни. Так или не так?
Иван и Квашонкин застыли в изумлении. А тот продолжал:
– Заметьте, друзья мои, палка может быть опорой, оружием, сигналом, знаком величия, товаром, творением резчика, игрушкой, и в этом ее разнообразие. – Краевед не исчерпал раскладку полярностей: – Перед нами не единственная долбня. Есть подлинная царя. Есть герценовская долбня: мыслитель упомянул ее в статье. Есть долбня Миклухо-Маклая: учась на философском факультете Гейдельбергского университета, он вспоминает, как «царская долбня» выбила его из Петербургского университета. Есть долбня Репина. Много образов! И в этом ее многообразие!
– А куда пристегнуть «безобразие»? – спросил Воркун.
– Друг мой, «безобразие», «образование» – слова эстетики, морали, культуры, а мы изучаем диалектику вещей…
– Ясно! Нельзя мед и деготь в одну бочку! – засмеялся Иван и пальцем нацелился на стеклянный шкаф, где на черной бархотке искрилась золотая модель сионского храма: – Ба! Это же перекличка с микешинским монументом!
«Которая и подсказала Алхимику легенду о золотой модели памятника», – прикинул Калугин, призывая друга:
– Сопоставь, Иван Матвеевич!
Чекист взглянул на узкое оконце с видом на Кремлевскую площадь и бронзовый гимн тысячелетней России:
– Сопоставляю! Монумент и большой сион на круглом поддоне; тот и другой трехъярусные; за окном многофигурный и тут многоликий; на пьедестале все фигуры увязаны и здесь; там шар с шестью эпохами и сион с шарообразным верхом и шестью разделами; оба увенчаны крестами и оба строго монументальны!
– Тонкое наблюдение! Меня убедил, – историк привлек хранителя: – А вас, голубчик?
– Хэ! Ручаюсь! Микешин видел Большой сион и творил под его влиянием, – Квашонкин не знал в лицо начальника ГПУ: – Вы искусствовед? Из Питера?
– В Старой Руссе занимался в кружке историка Калугина, – улыбнулся чекист и указал на сион: – Какое назначение?
– Во время торжественной обедни выносили на блюде…
– А главное, – подхватил краевед, – сион – образ любого храма, свод всех церквей. И Русь в бронзе тоже свод отечественной истории, философское обобщение русского патриотизма. Так?
Соглашаясь, Воркун снова обратился к хранителю:
– Значит, собор – не собор без золотого сиона. А вес его?
– Две тысячи золотых коронок. После изъятия церковных ценностей уцелели только с печатью высокого мастерства. – Он тростью выбрал ослепительную модель храма: – Двенадцатый век! Чудо!
– А были случаи утайки?
– Недавно судили монахов.
Калугин был рад, что чекист ухватился за версию «сион» и перешел на открытый допрос. Выходит, убедился, что великий импровизатор не Алхимик, а может быть, наоборот, Квашонкин – Алхимик, а помощница – Берегиня Яснопольская?
По задуманному плану Воркун останется в ризнице до прихода интуриста из Берлина. Историк не стал мешать чекисту и распрощался с обоими.
По Кремлевской площади пронесся в пролетке нэпман Морозов. Строй красноармейцев в летних буденовках дружно отбивал шаг по асфальту. Громкоговоритель, прозванный «радиоглоткой», объявил десять часов. Возле восточной арки показался доктор философии. «Что-то он расскажет о нас?» – подумал Калугин.
ПИСЬМА ШАРФА
Мама, милый друг!
Я был не прав: русский ум не уступает немецкому, а в некотором роде превосходит целеустремленностью. Здешний мыслитель Калугин вскрыл диалектическую основу координат Декарта, предугадал четвертое состояние вещества и обосновал всеобщий закон сохранения, который выразил формулой квадрата превращений. Оказывается, все законы сохранения имеют два плюса и два минуса.
Он внешне похож на Сократа, но мудрый грек мастер наводящих вопросов, а новгородец подводит к ближайшей вещи и вскрывает ее глубинную суть – противоречие. Эффект потрясающий! Читаешь не страницы книг, а кресты, дома, башни, градусники, куранты – весь город и его пейзаж. Японский сад камней – символ бесконечного созерцания, символ одной гносеологической детали: и то слава на весь мир! А здесь все прочитывается диалектично!
Монумент Тысячелетия – кафедра истории, ковчег знаменитостей, трибуна стратегов, зеркало русской революции, венок дружбы народов, символ долголетия государства, свод отечественной философии да еще манящий к себе сфинкс.
Передай, пожалуйста, письмо Марте.
Твой любящий сын Курт.
Марта, любовь моя!
Новгородский краевед подобен рассказчице из «Тысячи и одной ночи»: ежедневно развлекает меня легендами. Одна лучше другой. Особенно вот эта: «Как возник Великий град».
«Благословляла мать богатыря на бой ратный и молвила: „За себя постоишь, сынок, – храбрым прослывешь; народ оградишь – героем станешь, а Родину защитишь – бессмертие обретешь“. Пошел витязь в бой – за себя постоял, народ оградил и Родину защитил. Только не избежал молодец старости: заснежилась борода, к земле потянула. „Эх, думает, обманула родная“. Отшвырнул подальше щит, сложил меч к ногам, расстегнул широк ремень, сел на бугор, накрыл колено пятерней, а голову в златошлеме вскинул к небу. Минула тысяча лет. Не обманула матушка. Сидит горыня на прежнем месте. Только щит уже не щит, а велико озеро Ильмень. И меч не меч, а Волхов блещет. И нога не нога, а мост через реку. И ладонь не ладонь, а звонница с пятью пролетами. И ремень ребром не ремень, а высокие стены кремлевские. И старик уже не старик, а бессмертный Новгород».
Феноменально! В этой патриотической легенде все образы соответствуют новгородским памятникам и придают повествованию неповторимую прелесть. Собиратель легенд прав: новгородские сказания, былины, песни – вершина русской народной поэзии.
Вечно твой Курт.
Уважаемый господин Вейц!
Не тревожьтесь за судьбу русской культуры. Здесь, как нигде, могучая тяга к искусству, науке, философии. Здесь диалектику изучают любители, студенты и даже техникумовцы.
Говорят, нельзя планировать научные открытия – все дело случая, а мой русский коллега разрабатывает «Логику открытия» и дерзает с помощью диалектики проникнуть в мир загадок. Дух революции во всех сферах! За всю историю человеческой культуры здесь впервые философия обрела свои фигуры и формулы.
Мой новый друг, чародей диалектики, открыл мне глаза на русский народ. Французские революционеры остановились на полпути, а русские нет. И так во всем! Мой коллега привел народную пословицу. Она гениальна не только по сути своей, но и по своему национальному самосознанию: «Русский час – все сейчас!» Максимально используй время сегодняшнее, а не вчерашнее, что неподвластно нам.
Мы, немцы, много времени тратим на восхваление прошлого, а русские ввели «субботники» и «воскресники», чтобы в часы отдыха не сидеть без дела. Мы видели Распутина и не видим русского народа; мы видели Керенского и не видим партии Ленина. Чем больше исказим Россию, тем больше отстанем от нее.
Вы убеждали, что большевики, как попки, твердят слова вождей. Нет, здесь члены партии думают, ищут, экспериментируют, спорят, творят.
Россия становится на колеса индустрии. Самый популярный лозунг: «Даешь мотор!». Правда, наличное бытие драчливо: частники воюют с кооператорами. Однако: у кого власть и заводы, у того больше шансов на победу.
Заверяю, Эрмитаж не разграблен, древние памятники сохраняются, даже Магдебургские врата на месте. К сожалению, я не приобрел варяжскую пряжку, зато приобрел друга. Он обогатил меня своими изречениями: «Человек без человека не человек», «Ныне мало познать да изменить мир, нужно еще уметь управлять им». Этот афоризм выражает суть нашей эпохи.
Обнимаю. Ваш Курт.P. S. Из Старой Руссы вестей пока нет.
15 августа, суббота.
…Вернулся к дневнику. Колокольный звон: верующие празднуют успенье. На извозчике объехал загородные монастыри. В Антонове сфотографировал итальянский колокол и расчищенные фрески XII века. Вяжище удивило портретом златокудрого Платона, а Болотная станция – гигантским овсом на торфе.
Вечер у Гершелей. Слушал домашний концерт. Ради меня исполняли Мендельсона-Бартольди. За «Беккером» – Рахиль, с флейтой – Роза, скрипка – Додик, а виолончель – сам Гершель. Я не поклонник лейпцигской школы. Хвалил семейный ансамбль за чувство историчности. Зато еврейская кухня – цимес! Бульон с гренками. Отварная кура с манкой, морковью, петрушкой и другой зеленью. Особо вкусна плотная фаршированная щука с острыми приправами.
Прояснился интерес соратницы Зиновьева к Калугину. Его в Ленинграде ждет кафедра философии. Я, безусловно, отметил его учительский дар и оригинальность ума: он не повторил ошибки Пифагора и Плотина – не погнался за магическими числами. Искренне рад за коллегу и немного огорчен, что не могу порадовать его: разговор с Рахилью был сугубо конфиденциальным.
Думаю о двух судьбах: Куно Фишер еще при жизни был признан властителем дум, а что ждет Калугина, самобытного мыслителя? Очень хотелось, чтобы его именем назвали слободскую улицу, а на доме его повесили доску: «Здесь живет и творит маг диалектики». Тогда и перед его окном пожилой фатер скажет шалуну: «Тихо, он думает». В России два научных фронта: в больших городах – академики, а в провинции – кулибины, циолковские и Калугины.
Читал газету, привезенную из дому. Глаза любовались родным шрифтом, а душа ныла. Корреспондент из Мюнхена сообщает: «Национал-социалисты в лице Адольфа Гитлера обрели испепеляющего оратора». Методы борьбы новой партии не внушают доверия: я за мирное соревнование народов.
(Дорогой читатель, откуда было Шарфу знать, что через десять лет его дневник и переписка окажутся в гестапо и автора замучают в концлагере.)
18 августа, вторник.
Святой Петр, сегодня финиш! Грустно. Десять новгородских дней дали мне больше, чем десять лет путешествий. Новгород открыл будущее: калугинские экскурсии по городу повторит лишь XXI век. Русский превзошел лессинговский «Лаокоон».
Не верилось, что это рабочий день! Всюду песни, улыбки, праздничные костюмы. Особо многолюдно на Ленинградской. Над проездом вала временная легкая арка. На ней красная лента: «ФИНИШ». Ближе к дороге за столом судьи-контролеры с ручными часами. Соседние возвышения – земляная насыпь, крыши домов, заборы – усыпаны молодежью. Все взоры обращены на шоссе. Беспощадно жжет солнце. Листва деревьев не дрогнет. Духота. Томительное ожидание. Вдруг все вскинули головы. В небе рокочет аэроплан «Вуазен». Его азартно приветствуют пареньки с лозунгом на фанере: «Авиация плюс химия – залог нашей непобедимости».
Я живой свидетель великого события: русская революция взялась за руль скоростной машины – посторонись, телега!
– Едут! Едут! – заголосили ребята с крыши дома. Толпа дрогнула. Первым в город с шумом и пылью ворвался родной «Мерседес»: сбоку запасное колесо, впереди флажок Германии. Я снял шляпу. Нет сомнения, что в Тифлис первым примчится немецкий гонщик.
(Дорогой читатель, Курт Шарф не ошибся: высший приз за скорость и экономичность получила мерседесовская машина.)Меня подхватил людской поток. Толпа валила в сторону городской площади, где рядами выстраивались пыльные машины. Газон пропах бензином: здесь заправлялись горючим. Минуя резкий запах, я прошел в Летний сад. В тенистом углу парка новгородцы обменивались с гостями почтовыми марками. Я связан поручением Вейца: тот любит дочь. Но в чем суть переписки беглого контрреволюционера? И что подумает Калугин, если чекист схватит меня за руку? Я стороной обошел толкучку филателистов. Так спокойнее.
Все участники пробега закреплены за столовыми, местами ночлега и провожатыми. Немцев, итальянцев и французов водил музейщик Квашонкин. Он не знал иностранных языков. И я оказался в роли веселого переводчика: тот все время шутил, проявляя при этом дар искрометного импровизатора. В столовой для туристов один член итальянского общества Чиче намекнул, что у него на родине можно заказать официанту любое историческое блюдо. Новгородский чичероне не ударил в грязь лицом. Он вызвал шеф-повара, встал рядом с приколотым к доске прейскурантом и, жонглируя тростью, преподнес меню на древний лад: «Пожалуйста, на первое: блюдо XI века – уха Садко Богатого; на второе: блюдо XII века – гречневая каша с молоком – еда Василия Буслаева; и на третье – десерт XIII века – походные яблоки Александра
Невского!» Его апломб и живость речи возымели на гостей магическое действие: простая пища великого града вызвала восторг.
Не менее восхитила ризница, с ее обилием золота, жемчуга, бриллиантов и уральских самоцветов. Запад трубил: «Большевики разбазарили все ценности царского времени». Маловеры спрашивали: «Не подделка?» Пришлось бывшему дипломату обещать им экскурсию в московскую Оружейную палату.
Возле русского сфинкса нас ждал Калугин с палочкой. Историк изумил всех. Он показал на памятнике статую, прикрытую с пяти сторон. Засекреченная фигура действительно опрокидывала весь смысл самодержавности. Феноменально! Всюду нас встречали цветами. Немцы и французы разместились в антоновском училище. Им предоставили просторное общежитие с окнами, смотревшими на Волхов.
Калугин, Гретхен и я вечер провели в Антонове: жгли костер на берегу реки, гуляли в чудесной березовой роще, слушали песни русские, немецкие, французские. Подражая соловьиному свисту, Яснопольская околдовала всех. Француз, жгучий брюнет, инженер автомобильной фирмы «Рено», заприметил Берегиню еще на выставке картин и сделал ей предложение. С ответом она не спешила. Познакомился поближе с учеником Калугина. Забавный парень: футболка, кудри, загар – вид спортсмена, а в синих глазах угадывается поэт.
(Дорогой читатель, Курт Шарф ошибся: я полюбил философию.)
19 августа, среда.
Последние часы. Сбор в семь утра на замковой площади. Картина впечатляющая: солнце, София, народ и автомобили. Первая колонна из восьми десятков легковых. Героиня пробега – известная гонщица фирмы «Ага» Стиннес. Женщина за рулем для новгородцев – сенсация. Вторая колонна из пяти десятков грузовиков, омнибусов. Московская полуторка «АМО» с цепной передачей, зато вне конкурса бензин, смазка и шины «Красный треугольник» – все русского производства.
Пятьсот участников! Гонщики в кожаных куртках, в больших очках и рыцарских перчатках с крагами застыли возле машин: ждут сигнала командора. Калугин нашел меня: подарил мне красочную матрешку как символ русской многогранности. Я преподнес ему фотоаппарат. Метр заулыбался: «Пишите, друг мой». Старт ровно в восемь. Раздалась команда подготовиться, завести моторы. И под общий гул последний взмах флажком: «Ход!»
Следующая остановка в Твери. Но ни один город России не затмит Новгорода. Наш «мерседес» тронулся. Я грустно улыбнулся, помахал другу шляпой. Кудесник диалектики был чем-то взволнован и, казалось, куда-то спешил. Я мысленно поклонился Магдебургским вратам и про себя произнес: «Святой Петр, сохрани его для человечества».
Шумно расступилась замковая арка. И взвился флаг над яхт-клубом, обсыпанным солнечными росинками.
– Прощай, Великий Новгород!
