Текст книги "Тайна дразнит разум"
Автор книги: Глеб Алёхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц)
В первую секунду Иван удивился, но вспомнил позицию Калугина против роговщины и, вытаскивая кисет, приготовился слушать.
– Так вот, отец Осип, узнав мои краеведческие интересы, поведал мне не совсем банальную историю. Накануне войны с Японией граф Беннигсен, старорусский помещик, ради шутки спросил гадалку: «За сколько недель разобьем япошек?» Гадалка раскинула карты: «Япошки побьют нас». Граф и гости захохотали. Второй ответ тоже развеселил аристократов. Все знали, что граф любил свое родовое имение, а гадалка предрекла «распродажу земельных богатств». Однако все сбылось: войну позорно проиграли, а в пятом году граф, напуганный бунтарским настроением крестьян, продал рамушевским кулакам все свои пахотные земли, луга и леса…
Калугин отмахнулся от дыма и продолжал:
– Гадалка в моде! Ее клиенты – купцы и петербургская знать. Для простых смертных она не доступна. К ней предварительная запись. Теперь она назначала сеансы. А платные агенты наводили справки о клиентах. Смышленая, волевая, она быстро разбогатела. Но тут черт ударил в ребро: сорокапятилетняя влюбилась в молодого красавчика и обвенчалась с ним подальше от насмешливых глаз. Выбор пал на волотовскую церковку. Отец Осип стал ее душеприказчиком. Ему-то на исповеди и призналась: муженек обобрал ее и сбежал в Париж, да еще на прощанье сломал ей позвоночник. Здешние грязи помогли, да не совсем. Она ударилась в мистику, легла в гроб и вернулась к прежней профессии. Нуте, голубчик?
Иван ответил вопросом:
– Николай Николаевич, вы лично познакомились с нею?
– Нет, друг мой, я беседовал с Капитоновной. Она, кстати, проговорилась: некоторые посетители засыпают возле гроба…
– Это что же… внушение?
– Да, голубчик, она не примитивная гадалка. – Калугин глазами указал на окно с клетками: – У нас, в Руссе, гастролирует гипнотизер. Я попрошу его продемонстрировать один из приемов ясновидящей. А вы, друг мой, не спешите с выселением.
– Почему?
– Поставьте себя на место Рыси. Есть смысл использовать готовый аппарат разведки? Нуте?
– Факт, – буркнул Иван, чувствуя, что краевед дает ему в руки прекрасный «ключ проникновения». – Я установлю наблюдение за домом гадалки.
– Мало того, голубчик, попытайтесь завербовать Капитоновну. Для этого сложилась благоприятная ситуация: гадалку обворовали и впереди – выселение. Бабка прикинет: угро – надежный доход, а хозяйка – пустой карман и запрет на гадание. Так или не так, батенька?
– Так, – одобрил Воркун и подумал о Федьке Лунатике…
В кабинете начальника угрозыска все было по-старому: даже аквариум и рога лося на прежних местах. Только кровать за ширмой стояла без подушки, одеяла да книги исчезли. За служебным столом восседал Федька Лунатик с бинтом на шее. Его измотал телефон. Со всех концов города названивали, спрашивали Воркуна. Федька молча выслушивал, тяжело вздыхал и вешал трубку. Он сам не знал, где начальник. И вообще Федя не любил телефонный разговор: он кричал в трубку, и над ним подшучивали.
Только поздно вечером объявился начальник. И по тому, как он вошел в кабинет, агент смекнул, что сейчас Иван Матвеевич заговорит о важном деле…
– Федя, ты хорошо знаешь Капитоновну?
– Суди сам, начальник, – поднялся агент, – все вещички сбывал через нее.
– В этот час примет тебя?
– Суди сам, начальник: ежели Капитоновна просила меня лично разыскать покражу.
– Добро! – Воркун поставил перед агентом две задачи: – Узнай, когда Ерш Анархист был у гадалки и куда подался. И попробуй, Федя, завербовать ее…
Начальник рассказал об удачной ситуации и, посматривая на карманные часы на волосяной цепочке, поторопил агента:
– Я буду ждать тебя здесь, у телефона. Если что… позвони: тюрьма рядом…
Лунатик поморщился: в этой тюрьме он отсидел больше года.
Агент шел быстро, но думал не о предстоящем задании. Воспоминание о домзаке[5]5
Домзак – дом заключения, тюрьма.
[Закрыть] притянуло мысли о нескладно прожитой жизни. Теперь в Руссе мало кто знает, что в парке курорта стояла сказочная избушка, разукрашенная деревянными кружевами. В этой избушке продавали сливочное масло, молоко, творог и простоквашу. Все эти молочные продукты доставляли из имения князя Васильчикова, а продавал их отец Феди. Тогда жилось Федьке сытно и привольно. Но вот князь Васильчиков открыл при имении винокуренный завод – отцу Феди доверил склад со спиртом. Будь проклят этот завод! Отец непробудно пил и утоп пьяный. Мать вышла замуж за конюха, который готов был языком вылизывать барского жеребца, а Федьку хлестал кнутом до крови. И хлестал только за то, что тот вслух молился за покойного отца. В детстве Федя сильно верил в бога. И тот сказал ему во сне: «На скотном дворе мышьяком травят крыс». Мальчуган растолковал божьи слова как указание. Но в отравлении конюха обвинили Федину мать, и, как ни доказывал Федька, что виновник он, никто не поверил, что тихий, религиозный мальчик решился на такое. Мать сослали в Сибирь, а Федю пристроили в Антониевский монастырь, где наблюдательный инок быстро усомнился в боге. По ночам монахи плавали через реку к монашкам Звериного монастыря, а иеромонах Трифон, старый развратник, стал подбивать Федю на распутство: пустил в ход ласку, лесть, гостинцы и даже платиновый крест на золотой цепочке. Недолго прожил инок в белой келье с оконцем на Волхов – сбежал, крест продал и поехал в Сибирь к матери. Но и до Чудова не доехал, как попал в шайку железнодорожных воров. Первый раз дверь тюрьмы открыла революция, второй раз Федю взял на поруки начальник старорусского угро…
Ивана Матвеевича он полюбил, как отца родного. В первый же день работы Воркун доверил ему наган, деньги и солдатские ботинки с шерстяными обмотками. Начинающий агент задание выполнил раньше срока. И сразу стал ближайшим помощником «бати» – так Федя Громов называл начальника за глаза.
Сегодня «батя» подбросил ему крепкий орешек: Капитоновна шагу не сделает без совета своей благодетельницы, а та, ясновидящая, разом смикитит, что к чему, и все карты спутает.
Федя представил гадалку со свечкой в руке, рыжего матроса возле гроба, и вдруг в голове агента сверкнула мысль: «А что, если в гробу двойное дно?»
ДВУЛИКИЙ ЧУДОТВОРЕЦ
Когда вор приносил дорогую вещь, Капитоновна крутила ее в руках, точно ветошь. Бабка умела скрывать свои чувства. Вот и сейчас она провела Федю на кухню и засуетилась возле стола – не спросила о главном. Можно подумать, что без него нашлась покража.
Агент молча наблюдал за Капитоновной. На ней, как на цыганке, надеты три юбки. Круглая, курносая, с румяными щеками, она бойко накрывала на стол. Наконец ее серые глазки уставились на дверь, ведущую в комнату гадалки:
– Совсем занемогла, моя кормилица. Не дай бог никому такое переживание. – Бабка перевела взгляд на Федю: – Пришел порадовать, соколик?
– От тебя зависит, Капитоновна.
Его слова прислужница растолковала по-своему:
– Ух-ма, Федюньчик, за нами дело не станет! Все вернешь – большую долю возьмешь, не все вернешь – меньше возьмешь…
Капитоновна повернулась лицом к красному углу с иконами и, склонив голову, перекрестилась:
– Покарай меня, Никола Чудотворец, ежели я нарушу свое слово…
Большой иконостас освещался тремя лампадками. Центральная икона Николы Чудотворца была украшена длинным полотенцем с черными узорами на концах. На белоснежном полотне утиральника проступали темные отпечатки пальцев. В сознании бывшего вора всплыло неприятное воспоминание, и он отвернулся от икон…
– Капитоновна, когда и во сколько был здесь рыжий матрос?
– Ау, брат, в этом доме свой устав, соколик. – Она уважительно кивнула на дверь без ручки: – Когда и кто был – не узнаешь. Благодетельница строго наказывала…
– Дура! – перебил агент. – Вас же обчистил рыжий!
– Господи помилуй! – встрепенулась бабка. – Сын поповича, родной племяш Солеварова, морской воин… Кто поверит, сударь?!
– Любой поверит, если вскроет нутро Ерша Анархиста: у него даже сердце не красное, а черное. Какого числа он гадал?
– Да, кажись, – задумалась бабка, – в день памяти великомученика Феодора Стратилата.
– Восьмого июня, что ли?
– В сей день.
– А золотишко пропало?
– Через трое суток, в ночь на одиннадцатое…
– Так, сначала разведал, потом нагрянул. – Федя показал на двери без ручки: – Через эти?
– Ой лихонько! Ума не приложу! Эту дверь-то не откроешь без шума. А иной нету, каморка-то глухая…
– Чем же дышит хозяйка?
– А есть пробоина в потолке…
– Пролезть можно человеку?
– Разве… мальчонке…
Агент вспомнил базарного мальчишку с шадривым[6]6
Шадривый – по-местному: рябой.
[Закрыть] лицом. Федя накрыл спекулянтку Лосиху, но карманного воришку пощадил. Теперь пацан отплатил бы добром – показал бы, можно пролезть или нет.
– Значит, золотишко хранилось тут, за дверью?
Старая лиса поняла, что ее обложили красными флажками. Она покорно развела ладошки:
– Тут-то оно тут, а где да в чем, не ведаю. Потому как ясновидящая в тайне хранила. Писульку вручила, что пропало, и говорит: «Найми своего сыщика».
– А что там кроме гроба?
– Ничего, соколик.
– Люк есть?
– Нету.
– Значит, в гробу двойное дно.
В глазах бабки вспыхнули светильнички. Она удивленно покачала головой, завязала уголки платка под пухленьким подбородком:
– Дивлюсь тобой, Феденька! – Она переметнулась на голос озорной девки: – Зайди, родимый, да попробуй приподнять старушку: тут тебе и смередушка!
– Шпалер под рукой?
– У нее глаз шибче всякого шпалера!
Федя улыбнулся:
– Куда же она глядела, когда гроб-то чистили?
– Ой, паичка, сама не разумею: прошло как в Камский мох – и следов нету. Что за наваждение?
– А вот что! – Агент кивнул на дверь. – Она спит. А сверху на нитке пучок кудели с душком сонным. Потом – веревочную лесенку. По ней вниз пацан с фонариком. Старушку – на бок. И давай шуровать…
– Господи, страх-то какой! Лик-то у ней завсегда в саже – чернявый, и зенки, как у Мурки, горят. Меня и то в дрожь бросает…
«На лице маска», – отметил про себя Федя, но заговорил о другом:
– Помощник Ерша, поди, не один гроб распотрошил на кладбище. Клад у рыжего. Помоги найти его. Куда он подался?
– Поди-знай! Отсохни язык – не ведаю!
– А ты, Капитоновна, спроси у ясновидящей. Она все видит.
– И взаболь, милый, спросить – не ударить. Да лишь вот беда: после этой надсадушки никого не принимает и со мной молчит да на руки мои смотрит – драгоценности ждет. Аж еду не берет!
– Так вот и к гробу присохнет. Останешься ты одна. Что будешь делать, Капитоновна?
– Ох, желанный мой Федюша, вся надежда на бога!
– На бога надейся, а сама не зевай. – Агент вытащил пачку денежных знаков: – Малины[7]7
Малина – воровское житье.
[Закрыть] не обещаю, а голодать не будешь. Кажинный месяц по такой колоде. И услуги для тебя привычные…
– Какие, соколик? – заинтересовалась бабка.
– Будешь у меня наводчицей.
– Спаси бог и помилуй! Не хочу кормить клопов в качеване[8]8
Качеван – на воровском жаргоне: тюрьма.
[Закрыть].
– Говоришь, кубышку сколотила?
– Откуда, Феденька? Барахлишком, сам знаешь, давно не промышляю, а что скопила – уж проела. Сама живу, видишь, приживалкой. – Она взглянула на стол и спохватилась: – Ах ты память-решето! Совсем заболталась! Давай, сынок, кусовничать: молочком попотчую…
– Солеваровским?
– Хозяйское, утренний удой отношу, а вечерний оставляю.
– А сено чье?
– Не моя забота. У хозяина сенокос на Ловати, на трех коров хватит. Сам-то вчерась отбыл пожню посмотреть да рыбку половить…
«А может, племянника покормить?» – подумал агент, присаживаясь к столу.
Капитоновна подала гостю ручник, чтобы тот прикрыл новые брюки, и обратилась к Николе Чудотворцу. Она зашептала молитву, а Федя, с утиральником в руке, усмехнулся:
– Капитоновна, кому ты поклоны отвешиваешь? Взгляни, Чудотворец-то двуликий!
– Свят! Свят! – закрестилась она, не оглядываясь.
Федя предложил проверить его слова:
– Сними икону, только не оставь отпечатки пальцев на полотенце. И увидишь с лицевой бородку, а сзади доску с кубышкой…
Бабка вздрогнула и, поворачиваясь, грохнулась на колени:
– Сынок, не оставь меня нищей!
– Я не грабитель!
– А Пашка Соленый сказывал, что ты таперича легавым стал.
– Я, Капитоновна, агент второго разряда, а ты моя помощница. Сообщила мне о пропаже, вручила список драгоценностей…
– Соколик, я же не ведала, что ты государственный…
– Теперь будешь знать. И дальше помогать. Начальник у нас с тобой надежный, справедливый. Выхлопочет тебе пенсию по старости. А пока что получи подъемные…
Федя положил на стол пачку совзнаков и помог бабке встать на ноги:
– Связь держать будешь только со мной…
– А как же, любезный, благодетельница? – Она со страхом посмотрела на дверь без ручки. – Без ее благословения…
– Не бойся, Капитоновна, она благословит. Только поначалу с ней поговорит наш начальник.
– А ежели станет молчать?
– Есть решение: гадалку вон из Руссы. Заговорит, поверь мне.
– Тебе-то верю, соколик, а вот поверит ли мне начальство? Куда нам, скажут, безграмотную да еще с таким иконостасом!
– Живи, Капитоновна, как привыкла, живи здесь, с иконами. – Федя кивнул на дверь: – Пока прислуживай. Береги скарб. Обряжай скотину. Носи молоко. Делай все, что и раньше делала. Только соблюдай две статьи: никому о своей секретной службе – раз и честно выполняй мои поручения – два. По рукам?
Она утвердительно кивнула головой, хотя видно было, что в ней идет душевная борьба. Наконец Капитоновна шагнула к черному поставу с белой занавеской, открыла застекленную створку, достала берестяную чашку и опрокинула на стол звонкие медные пуговицы с якорями.
– А морскую окруту в печи спалила…
– Костюм матроса?
– Евонный. А ему взамен штатский, как повелела хозяйка. Он тут три ночи спал на сеновале…
– А потом?
– Не ведаю, забава[9]9
Забава – по-местному: милый.
[Закрыть].
– А хозяйка знает?
– Как пить дать!
Отхлебнув из кружки молока, Федя взял корку хлеба и тихо предупредил:
– Я вернусь с начальником. А ты, Капитоновна, жди нас…
На кухне остались Капитоновна и Федя с Пальмой, а Воркун прошел в темную комнату и включил электрический фонарик. Световое пятно скользнуло по верхней кромке гроба и застыло на белой марле.
– Открой лицо! – приказал Иван и сдвинул яркий луч на застывшие пальцы старухи.
В левом кулаке расплавился огарок свечи. От гроба пахнуло тленностью. Иван приподнял кисею и вздрогнул – он не ожидал, что придет к трупу: лицо гадалки застыло, обнажив страшный оскал зубов.
Луч света с воркуновским терпением осмотрел половицы, пустые стены и невысокий потолок с квадратным проемом. Федя прав: в такое отверстие вполне мог пролезть пацан.
– Опоздали, – с горечью сказал начальник агенту и попросил его осмотреть гроб.
Капитоновна обхватила руками голову и с воплем грохнулась на пол перед иконостасом.
Федя вернулся быстро.
– Начальник, – агент показал крупный перстень с гербом, – вот и все…
– Ну а гроб – с двойным дном?
– С двойным: тайник просторный… да пустой…
– Загляни, Федя, на сеновал, – распорядился Воркун, а сам подумал: «Не прозевать бы похороны».
На сеновале Федя нашел дамский платочек с буквами «В. С.».
ГИПНОЗ БОГОРОДИЦЫ
Алеша сидел между Федей и Сеней и думал, что Воркун начнет прямо с него. Но вышло не так. Первым получил задание Лунатик: он нашел платок Солеваровой, и начальник сказал ему:
– Следи за ней. Она пригрела Ерша и, возможно, скрывает его. Но племянник втрескался в Груню Орлову, – Иван Матвеевич перевел взгляд на Лешу, – и он наверняка попытается повидать ее. Не прозевай, дружище… матроса.
Сидя за столом, Воркун положил руку на синюю тетрадь Леонида Рогова и обратился к Селезневу:
– Вторая часть дневника у Нины Оношко?
– Проверим, постараемся. – Сеня лукаво сощурил глаза. – Напомню, друзья-приятели, Пронин закрыл роговское дело, но не закрыл дело Рыси. Охота-поиск продолжается. И Ерш – это лишь приманочка-зацепочка. Чуете?
Молодой чекист первым поднялся с дивана и дал понять, что оперативки любят оперативных. Он быстро исчез. Федя остался на «голубятне» с начальником.
Алеша, покидая дом Роговых, вспомнил, как совсем недавно испугался выстрелов, позорно бежал, как остался без браунинга и попал в милицию. Правда, его мечта осуществилась – он рядом с Воркуном. Однако пользы от Леши почти никакой, один словесный портрет Ерша Анархиста. Вот бы поймать рыжего матроса или выследить Рысь! Иван Матвеевич предупредил Алешу: «Перед тобой три ступеньки: комсомолец-активист, стажер и агент». И он, Алексей Смыслов, во что бы то ни стало поднимется по всем трем ступенькам! И поднимется за одно лето!
Ясновидящую отпевали в большом храме на Соборной стороне. Сводным хором руководил знакомый регент с черной эспаньолкой, владелец богатой библиотеки. Певчих было много, но Ланская почему-то не пришла.
По обеим сторонам гроба стояли с горящими свечами поклонники усопшей. А у изголовья новопреставленной седенький священник старчески дребезжащим голосом читал пухлый томик в бархатном переплете. В момент остановки чтения рослый, молодцеватый дьяк, размахивая кадилом, басил:
– Госпо-оду бо-огу помо-о-олимся!..
Певчие подхватывали сладкозвучно.
Серебристая ряса священника, запах ладана, песнопение на минутку отвлекли внимание Леши. Но вот он остановил взгляд на чернобровой, крепко сколоченной девушке и сразу вспомнил портрет Груни, исполненный Анархистом.
«Она! – обрадовался он и тут же с горечью подумал: – А что, если сообщница Ерша?»
Он отошел к двери, где торговали свечами, и стал внимательно всматриваться в мужчин.
Нет Ерша! Зато признал Федьку Лунатика. Тот одобряюще подмигнул Алеше: «Не унывай – впереди еще кладбище».
Однако ни на погосте, ни на обратном пути Анархист не показался. Алешу догнал Федя и шепнул:
– Грунька-то ксиву читала…
Леша не знал, что на воровском жаргоне «ксива» значит «записка», но догадался по смыслу и спросил Лунатика:
– Кто передал?
Федя не видел, кто передал, но видел, как Груня зашла за куст сирени, вынула из кармашка платья записку и дважды прочитала ее. А прочитав, аккуратно сложила листок треугольником и снова в кармашек.
«Если письмо от Ерша да еще с адресом, то мой испытательный срок значительно сократится. Но как раздобыть?» – думал Алеша, незаметно следуя за Груней.
Он проводил ее до самого дома. Она и брат снимали комнату с окном, выходящим в сад. Вот бы забраться, когда все уйдут…
Ночью Леше приснилось, что Ерш залез на грушу и смотрит в освещенное окно шуровской дачи, куда Орловы переехали.
Рано утром, до работы, Леша проник в сад мадам Шур и спрятался в малинник. Юношу поджидало неожиданное зрелище.
На веранду вышла Груня в простеньком капоте, энергично помахала руками, затем, голоногая, с распущенными волосами, подбежала к колодцу, загремела цепью, выкрутила ведро воды…
И не успел Алеша отвести глаза в сторону, как она скинула капот и, зажмурясь, окатила себя студеной водой.
А вскоре, прощаясь с братом, Груня крикнула в окно:
– Вадим, ужинай один: я с крестным ходом!..
Он забежал к Воркуну, предупредил товарищей по работе и попрощался с матерью. Она обрадовалась, что сын идет в Леохново, и дала ему деньги на большую свечу…
– Ты уж, Алешенька, не забудь там, родной, поставь к мощам Антония Леохновского…
Крестный ход он догнал за городом. Еще издали увидел знаменитую икону Старорусской богоматери. Она слегка покачивалась над головами несущих ее мужиков. Длинные здоровенные носилки скрипели под тяжестью. Трудно поверить: икона чуть выше трех аршин, а весит несколько пудов!
Весь секрет в украшениях: позлащенная рама, риза бассейного серебра, массивные ожерелья из крупного китайского жемчуга, золотые кресты с драгоценными камнями, множество самоцветов – вот что заставляло нести икону двумя шеренгами по тридцати человек в каждой.
Встречая чудотворную, жители деревни цепочкой стали на колени посредине дороги. И когда над ними проносилась богородица, сверкающая бриллиантами, топазами, гранатами, бирюзой, верующие лбами бились о землю, судорожно крестились, вскидывали руки, истошно кричали: «Помоги! Спаси! Соверши чудо!»
И что удивительно: некоторые с больными зубами, мигренью исцелялись. Леша понимал, что силою самовнушения достигается многое, но как это объяснить Груне?
Вот она умиленно-доверчиво ощупывает руку пожилой крестьянки, которая только что разогнула закостеневший локоть…
– А скрючило еще весной, – свидетельствует женщина, «исцеленная» чудотворной иконой.
Леше очень хочется подойти к Груне, познакомиться с ней, но он сторонится ее: каждую минуту может объявиться Ерш. Видать, в своей записке Анархист просил Груню пойти с крестным ходом. Здесь, вне города, в большой толпе людей проще свидеться.
Перед окнами изб стояли столы с квасом, молоком, хлебом, сканцами, кокорами. Леша взял кусок пирога с рыбой, но не стал есть: ему показалось, что Старорусская божья матерь скосила на него глаза. Он вышел на дорогу, взглянул на икону и опять удивился: богородица не спускала с него глаз.
Свернув в прогон, Алеша был уверен, что оторвался от взгляда богородицы, но не тут-то было! Она по-прежнему смотрела на него. Он бросил пирог в крапиву, вернулся к веренице коленопреклоненных, опустился на дорогу и чуть не перекрестился.
Божья матерь надвигалась, не спуская глаз с Алеши. Она гипнотизировала его до последнего момента, когда икону пронесли над Алешиной головой.
Он не интересовался живописью. Откуда ему знать фокус богомаза? Но ему кое-что подсказал истеричный крик молодухи:
– Она глядела! На меня глядела! Только на меня!..
Алеша снова нашел Груню. Она несла на длинном древке полотнище с изображением Христа. Тронутая ветром хоругвь напомнила боевое знамя. И Леша почему-то представил Груню впереди красного отряда знаменосцем. Потом фантазия нарисовала какую-то музейную комнату, где они с Груней осматривают древнюю икону Старорусской богоматери[10]10
В 1941 году фашисты вывезли икону Старорусской богоматери, и до сих пор судьба ее неизвестна.
[Закрыть].
Леохново вознеслось над тихой речкой. В прибрежных кустах укрылся шалашик святого отшельника. Груня поклонилась мощам Антония Леохновского, затем нарвала полевых цветов и возложила их, видимо по просьбе Абрама Карловича, на гранитную плиту с золотой насечкой: «Вейц».
На кладбище никто не подошел к Груне. Наверное, Ерш дожидался ночи. Юноша остановил Груню в тени высокой колокольни:
– Добрый вечер, Грушенька!
Мохнатые, сросшиеся брови девушки дрогнули. Она пристально уставилась на незнакомца:
– Откуда знаешь меня, парень?
– Тебя хорошо знает моя мать. Она поет вместе с Ланской в соборе – Прасковья Михайловна Смыслова…
– Добрая женщина, – просветлела Груня, и тут же ее густые брови нависли на глаза: – Так это ты, комса, поснимал иконы в доме?!
Он не ожидал такого вопроса. В прошлом году, под влиянием Леонида Рогова, Леша действительно снял материнские иконы, но не успел их сжечь: зашел Герасим, друг отца, и заступился за мать: «Не самовольничай, паря, а то силенки у меня поболе».
Над колокольней крикливо суетились галки. Леша вскинул голову:
– Не от этой ли стаи ты отбилась? Такая же чернявая…
– Не отвиливай! – Ее черные глаза осветились насмешливым огоньком. – За иконой следуешь? Боитесь: унесем, спрячем? Ты кем работаешь?
– Каталем… на курорте…
– А здесь зачем в рабочий день?
– Так… мать наказала, – он взглянул в сторону белостенного храма, – свечу поставить: давно нет писем от бати…
Видимо, мать рассказывала Груне о том, что не получает писем от мужа. Орлиха доверчивее глядела на сына Прасковьи.
– Поставил свечу-то?
– Нет еще…
– Пойдем! – Она откинула черную косу за спину. – Заодно искупаюсь…
Они шли тенистой тропкой. От высокой чащи пахло ольхой и овражьим застоем. Алеша думал: «Не здесь ли ночью они встретятся?»
На огромном камне он прочитал меловую надпись: «Тут был Харлампий Темноверов». Печатные прямые буквы, похожие на частокол, помогли Алеше представить образ богомольца. Он шутки ради нарисовал его словесный портрет…
Груня приостановилась и серьезно спросила:
– Ты умеешь по письму разгадывать натуру человека?
Леша отрицательно замотал головой, но тут его озарила идея, и он исправил свою ошибку:
– Я-то нет! А вот мой хороший знакомый не хуже знаменитого графолога Зуева-Инсарова – взглянет на почерк и весь твой характер прочитает!
– Здорово! – заинтересовалась она и после минутного колебания взяла его за локоть: – Если дам письмо, он не откажет тебе?
У Леши и дух перехватило, он с трудом овладел голосом:
– Думаю, не откажет, я ему бамбуковую удочку подарил…
– Письмо без подписи.
– Неважно, – заверил Алеша, думая: «Лишь бы адрес был».
Письмо Груня обещала переслать с Лешиной матерью.
Он не сомневался, что завладеет адресом Ерша Анархиста. Если матрос назначил свидание в Леохнове, то Груня выйдет к нему на условленное место.
Леша всю ночь продежурил возле школы, где Груня ночевала с другими богомолками. Но ни Ерш, ни она не показались…
Возвращалась чудотворная другими деревнями, хотя картина та же: жара, пыль, мольбы, стоны, исцеления…
Леша жалел, что уездный исполком разрешил крестный ход. Еще больше возрос авторитет Старорусской богоматери. Попробуй теперь снять драгоценности с иконы – взбунтуются верующие!
На обратном пути он хотел подойти к Груне, но не подошел: смущал обман с письмом Ерша…
Алексей шел по центральной аллее парка. В одной руке – жестяная кружка с сургучной печатью, в другой – красный сердцевидный щит, утыканный малюсенькими флажками. Его остановил Сеня. Чекист спросил насчет ершовского письма…
Рядом с ними никого не было. Леша ответил спокойно:
– Завтра в храме мать встретится с Груней. Потерпи денек…
– Лишь бы не передумала чертовка-плутовка. – Он ракеткой тыкал в рекламный щит с афишей, извещавшей о выступлении известного гипнотизера: – Сеанс будет исключительный! Калугин подбил артиста на такое, что ясновидящая в гробу перевернется…
Леша подумал о Груне. Он видел, как брат ее покупал билеты на выступление доктора Мурра. Вот бы догадалась письмо принести. Юноша почувствовал прилив энергии, бойко зашагал к Муравьевскому фонтану…
– Граждане, помогите голодающим!..
Стены курзала пестрят афишами. Тренируя память, Леша машинально запоминал заглавия: «Человек без костей – Карлони», «Музыкальные комики Бом и Лиди», «Баянисты Жерехов и Савицкий», «Американский боевик „Тайны Нью-Йорка“». А над сценой вытянулось белое полотнище с черными буквами: «ЧЕМ ТЫ ПОМОГ СВОИМ БРАТЬЯМ, ГОЛОДАЮЩИМ НА ВОЛГЕ?»
Когда открывалась входная дверь, в просторный зал влетал шум фонтана. Груня пришла с братом, они сели в третьем ряду. Она что-то рассказывала, а глазами стреляла по сторонам. «Может, меня ищет?» – заволновался Леша и, выдвинув вперед щит, прошелся по центру до сцены и обратно. Трое девчат купили у него флажочки, но Груня даже не заметила его. «Что б это значило?» – нахмурился он.
Публика с нетерпением ждала начала представления. Обыватели двадцатых годов смотрели на гипнотизера как на странствующего факира или циркового иллюзиониста. И вдруг на сцену вышел врач курорта и деловито предупредил:
– Гипноз – это бодрствующий сон. Загипнотизированный ходит, поет, даже пляшет, но все это в сонном состоянии. Психологический эксперимент доктора Мурра ничего общего не имеет с магией балаганных шарлатанов и ясновидящих гадалок…
По залу пронесся шепот возбужденного любопытства.
– Гипнотизер внушением лечит зубы, исцеляет нервнобольных, искореняет привычки к водке, курению и вызывает любые видения: иллюзию наводнения, пожара и т. д.
На авансцене гипнотизер появился в длинном черном фраке и белой чалме. Когда он, плотный, как Оношко, стоял прямо, лицом к публике, – сросшиеся брови и серые глаза с черными зрачками делали взгляд артиста острым, сверлящим, сосредоточенным. Когда же он поворачивался боком, в профиль, выставляя полный живот и сильно припудренный грушевидный нос, – смахивал на клоуна.
Доктор Мурр заговорил размеренным голосом, сохраняя в лице выражение, с каким врач обращается к больным:
– Граждане! Кто из вас желает зарядиться хорошим самочувствием, выявить свой талант, бросить курить, побывать в роли медиума… прошу ко мне. – И широким жестом указал на пустые стулья: – Занимайте, пожалуйста!
Желающих оказалось много. Гипнотизер заглядывал каждому добровольцу в глаза и отборочным жестом одних оставлял на сцене, других возвращал в зрительный зал, в том числе и Груню. Вадиму повезло.
– Хотите петь, сочинять стихи? – спросил доктор Вадима.
– Песни я люблю и без гипноза, – тихо ответил Вадим и, смущаясь, склонил белокурую голову. – Вы можете отгадать мое имя, возраст и профессию?
– Будет исполнено.
Доктор перевел взгляд на парня в черной косоворотке:
– А вы что желаете?
– Бросить курить.
– Начнем! – Гипнотизер взглядом уперся в глаза курильщика, трижды пальцами провел над бровями медиума, и тот зажмурился…
Доктор внушительно заговорил о том, что любой табак отравляет организм человека, что первый признак отравления – отвратительная горечь во рту.
Разбуженный клиент закурил свою папиросу и скривил губы:
– Отрава!
Зал наградил доктора дружными аплодисментами.
Затем девушка, которая заявила, что не обладает талантами, под гипнозом пела и танцевала. Она же вскрикнула и обожглась, когда доктор приложил к ее руке холодный металл: на коже выступила краснота…
– В этом тайна стигмы! – Он объяснил, что верующие в экстазе внушением вызывают на теле подобные пятна – «раны» Христа. – Темные люди такую стигматизацию принимают за чудо…
Леша вспомнил случай «исцеления» во время крестного хода и заметил, что Груня заерзала на стуле. Она не утерпела, подошла к сцене и пощупала металлическую планку:
– Холодная!
И снова раздались хлопки.
Вадим и без пассов гипнотизера сидя дремал. К нему обратился доктор в чалме:
– Имя, возраст и фамилия?
Брат Груни ответил вялым сонным голосом.
– Любимая игра?
– Футбол.
Получив ответы, маэстро внушил Вадиму:
– Сейчас бодро откроете глаза с полной убежденностью, что перед вами гадалка…
Экспериментатор вынул из кармана свечу, зажег ее и лег на три стула. Поза знаменитой старорусской гадалки была знакома многим рушанам. Сосед по стулу спросил Алешу:
– Неужто и наша таким манером?
Алеша поддакнул. А тем временем Вадим открыл глаза и без тени юмора обратился к ясновидящей:
– Кто я такой?
– Твоя фамилия Орлов, – начала «гадалка» бабьим голоском…
И по мере точных ответов «ворожеи» белокурый медиум все выше и выше поднимал голову. Его удивление было настолько искренним, что публика одобрительно взревела.
Но раздался и такой голос:
– Подставной, дуй со сцены!
Алеша не видел, кто это крикнул, но твердо решил после сеанса последовать за братом и сестрой.
Предчувствие не обмануло. На тихой улочке двое «хулиганов» настигли Орловых и накинулись на Вадима:
– Ты, шут, сколько получил за…
Двуногий жердина захлебнулся: с неженской силой ему по зубам отвесила Груня.
Второй, кривоплечий, замахнулся железной тростью, но Леша не дремал: подскочил, ухватил его за руку. Раздался хруст. Железка брякнула о землю.
Не ожидавшие отпора налетчики пустились наутек. Вадим узнал старорусского вратаря и протянул ему руку:
