Текст книги "Тайна дразнит разум"
Автор книги: Глеб Алёхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц)
– Конечно…
Они вышли вдвоем. Больше месяца Груня дулась на Лешу за то, что он «натворил» на кладбище, – напугал до смерти старика Солеварова и не попросил у него прощения. К людям преклонного возраста она относилась с почтением и не раз говорила: «И мы же состаримся». Но сама Груня не спешила стариться: спала под тонким одеялом, купалась в соленом ручье и усердно молилась: «Боже, сохрани здоровье!..»
Однажды Сеня подмигнул коленопреклоненной Груне: «Я тоже просил-молил бога удлинить мне кости. А он ни в какую!» Она перестала с ним разговаривать. Вот теперь он при каждом удобном случае шлет ей приветики. Но примирению помог Калугин.
Неожиданно Николай Николаевич поддержал Груню. Он осудил Алешу за то, что тот, как пасач[18]18
Пасач – по-местному: хулиган.
[Закрыть], тряс наганом перед стариком. «Это, голубчик, роговская отрыжка. Так церковника не одолеешь». А Сене заметил: «Раз верующая обиделась, значит, ты, друг мой, в чем-то не прав». Насмешник хотел оправдаться: «Да ведь молитва – бред собачий!» – «Нет, друзья мои, молитва – ловкий прием церковной стратегии. Верующий ежедневно утром и вечером сосредоточивается на ближайшей цели. Он просит бога помочь ему достигнуть задуманного. Внушает себе, что с ним сам всевышний, и действует значительно смелее, фанатичнее. А церкви только это и нужно: фанатизм ослепляет разум. Заметьте и другое! Я планирую свои дела на листочке и каждое утро читаю, как „молитву“. А перед сном опять за листок: проверяю, что сделано. Учтите, ребятишки, молитва даже с медицинской точки зрения – прекрасное средство для успокоения нервов. Без анализа ты, Сеня, рискуешь превратиться в балагура! Так или не так?»
С того дня Груня другими глазами стала смотреть на председателя укома. Обычно о коммунистах она судила по старшему Рогову. Его крылатые словечки облетели всю Руссу: «Раз верит, значит, дурак!», «Все попы жлобы!». А Калугин никогда не оскорблял чувства верующего. Вот почему Груня охотно беседовала с ним, прислушивалась к его голосу и согласилась выступить на собрании верующих. Он убедил ее: у церкви есть лишнее золото…
За воротами парка Груня спросила:
– Ты куда, Леш?
– Отнесу книгу регенту…
Она просила передать привет Вейцу и направилась в магазин Солеваровой. На бирже труда очереди не сокращались. При первой возможности Груня сменит работу. Она получала небольшие деньги. А Леша зарабатывал неплохо: за каждое раскрытое преступление получал вознаграждение двадцатью процентами рыночной стоимости похищенного натурой или денежными знаками.
Новый, двадцать второй год пугал и одновременно бодрил Алешу. Любовь Груни, дружба с Вадимом, успехи в калугинском кружке, поручения Воркуна и Калугина – все это не могло не радовать его. В то же время нет писем от бати, мать зачастила в церковь, а тут еще сговор церковников, наглость торгашей, рост преступности, сокращение штатов, закрытие школ – все это настораживало Лешу.
Вот и сейчас – мартовское солнечное утро, а на душе несладко. Вчера в коммуне он заметил, что Вейц нервничал. Видать, почувствовал, что над ним сгущаются тучи. Сейчас жена его откроет двери и скажет: «Уехал в Питер лечиться».
Агент нащупал в кармане толстый карандаш. Что покажет последняя проверка? Если карандашный цвет один и тот же на Библии и на страницах Ницше, если все пометки сделаны рукой Вейца, то последователь Моисея и Ницше не уйдет от чекистов. Хотя до ареста еще далеко: мало ли кто увлекается идеями Моисея и Ницше. Ведь подчеркнутыми цитатами не докажешь, что и Рогова, и Жгловского убил Рысь. И что Рысь – это и есть Вейц. Возможно, Калугину известно нечто большее?
Отсчитав пять знакомых ступеней, Леша дернул деревянную ручку коридорного звонка…
Алеша старался быть таким, как всегда: внимательно-молчаливым. Однако зрение и слух настолько обострились, что даже привычная обстановка казалась ему необычной.
Хозяин вежливо пропустил гостя по узкой дорожке деревенского половика. Леша вышагивал по коридору и думал: «Если дернуть за конец дорожки, то брякнешься на пол». Жена Вейца и раньше не выходила на звонок, а теперь померещилось, что муж нарочно выпроводил ее из дома. В кабинете тяжелые шторы давно защищали книги от солнца, а сейчас почудилось, что занавешенные окна и тихий полумрак предвещали преступление.
В углу библиотеки чернел кабинетный рояль. Регент, как всегда, сел на винтовой стул, поднял крышку и, закрыв глаза, исполнил излюбленные отрывки из Бетховена и Бортнянского. А в сознании юноши мелькнуло: «Неплохая сигнализация».
Леша осторожно шагнул к письменному столу, где лежал толстый карандаш. Удобный момент для подмены. Но под ногой скрипнула деревянная половица, и агент застыл.
Музыкант словно разгадал замысел Алеши – оборвал игру…
– Простите, Алексей Петрович, вы же спешите на работу. – Он глазами указал на книгу в руках читателя: – Ну как?..
– Читалось легко, изложение светлое, но проповедь Заратустры черна-а…
– Отлично! Другого ответа не ждал. – Абрам Карлович взял книгу от Леши и прижал ее к груди. – Не правда ли, маэстро, в ней пленительная музыка слова и страстная энергия слога?! Однако мыслительный настрой мне тоже претит: страшный аморалист… – Он распахнул книгу: – Вы не могли не заметить подчеркивания.
Регент остановился перед большим портретом в золоченой раме:
– Присмотритесь, пожалуйста, к лицу генерала. Это мой фатер. Обрусевший немец. С головы до ног военный. Но, в отличие от деда, который преследовал Наполеона, чуть было сам не попался в плен к самураям. Победа японцев толкнула отца к Библии. В ней он нашел военную науку. Я плохо разбираюсь в стратегии, но хорошо помню, как фатер заменил икону Христа статуей Моисея. А вскоре повесил и портрет Ницше. – Он протянул руку. – Вот отцовский карандаш. Он был с ним в Порт-Артуре, под Мукденом: сначала ставил метки на военной карте, а потом на страницах Библии и Ницше…
Сын брезгливо взглянул на образ отца с пышными бакенбардами и тонкими сжатыми губами:
– Властолюбивый, бессердечный! Хотел и меня затянуть в мундир с погонами. Спасло мое слабое здоровье. Я родился рахитичным, с кривыми ножками. Так фатер уложил меня в постель, стянул полотенцем изгибы ног, сдавил кости, но добился своего. Через месяц я заново учился ходить… на прямых ногах. Затем он привел меня к речному плесу и голого бросил с крутого берега. Я не умел плавать, страшно боялся воды – спас инстинкт самосохранения. Выкарабкался. Но от испуга стал заикаться. Вмешалась мать: увезла меня в Петербург к тетке, большой любительнице музыки…
Он показал пожелтевшую фотографию и снова уставился на портрет родителя:
– Корчил из себя сверхчеловека! Я всегда боялся и ненавидел его. Однако портрет храню, и вот почему. Тихий, мечтательный, я бредил монастырем. Фатер напоил денщика, бывшего монаха, и приказал ему рассказать мне о «святой жизни отшельников». Отец выправил не только мои ноги… Хотя церковную музыку, особенно творения Бортнянского, обожаю до сих пор…
Хозяин задумался, не подозревая о том, что творилось в голове гостя. В эту минуту Леша совсем забыл про криминальный карандаш. Он вдруг почему-то вспомнил рассказ Лунатика о монастырской жизни, затем в сознании пронеслись кадры из бытия «Гороховой республики»: Ерш в роли «президента», его поспешное бегство, когда Анархиста спугнул не сам Рысь, а только одно упоминание о нем…
– Мой дядя заядлый охотник! – неожиданно засмеялся Алеша. – Однажды зимой на опушке леса он поджидал зайца и гончую. А дождался того, что ему на холку с дерева спрыгнула рысь…
Леша взглянул на Вейца и весело продолжал:
– Ружье полетело в снег, но дядя устоял. Закинул руки назад. Сдавил зверю горло. А скинуть – никак! Кошка когтями вцепилась в спину, в плечи, а зубами прокусила поднятый ворот полушубка и вонзилась в шею. Пришлось ему, как лосю с рысью на холке, пролезть под сук…
– Как вам не стыдно, Алексей Петрович, – удивился хозяин. – Если б не воротник, ваш дядя истек бы кровью. Я не понимаю, что в этом смешного? Не узнаю вас! И какая связь между рассказом о моей жизни и страшным случаем на охоте с вашим дядей?
– Сам не знаю, – покраснел Алеша.
– В таком случае, Алексей Петрович, рекомендую книгу австрийского психолога Фрейда. – Он достал с полки том без переплета. – В этой работе раскрывается метод толкования снов, оговорок и свободных ассоциаций. Прочитайте, проанализируйте данный случай. Для вас, агента уголовного розыска, ценное пособие.
И, вручая книгу, он вежливо поклонился:
– Не смею больше задерживать…
«Черт возьми, зачем я бухнул о схватке с рысью?» – огорченно думал Алеша, выходя на улицу.
Калугин в орготделе проверял партийные взносы. Увидев Алешу, он отложил папку:
– Что случилось, голубчик?
За столом сидел заведующий орготделом. Леша замялся. Николай Николаевич провел юношу в свой кабинет. Ученик подбирал самые безобидные слова, чтобы не огорчить учителя своей оплошкой…
– Сегодня не удалось сверить карандаши. Но через два-три дня снова пойду к нему. Он дал книгу и задание…
– Какое, друг мой?
– Мне надо объяснить, почему я, во-первых, вдруг вспомнил случай на охоте и, во-вторых, почему вспомнил с хохотком.
– Какой случай?
Слушая рассказ, Калугин неодобрительно закачал головой:
– Ты думал, что Рысь, как Ерш, саморазоблачится? Не-ет, батенька, регент посложнее Анархиста. Когда заговорщики терпят поражение в центре, они действуют на периферии осторожнее, умнее. – Калугин придвинул книгу Фрейда: – Автор настолько произвольно толкует сны, оговорки, свободные ассоциации, что ты, друг мой, легко выполнишь задание Вейца…
Он поднял глаза на ученика:
– Идя на работу, ты думал о том, что теперь в кабинете Воркуна сидит твой дядя?
– Конечно, подумал.
– Всю зиму дядя носил рысью шапку. Образ дяди воскресил схватку с рысью. Так или не так?
– Та-ак.
– Охотник всегда вспоминает о своей схватке с юмором…
– Выходит, мой смех оправдан?
– Только для Вейца, батенька! – Учитель вынул из серой толстовки платок и протер очки в белой металлической оправе. – Но мы не станем себе туманить мозги. Корень твоей ошибки в том, что ты не выполнил нашу инструкцию. И через два-три дня не выполнишь! Сейчас Рысь наверняка насторожился и начнет водить тебя за нос с помощью Фрейда. Успех с Ершом вскружил тебе голову, друг мой. Но, признаюсь, в твои годы я сам не раз спотыкался…
Калугин взглянул на окно, залитое мартовским солнцем:
– Почему у Вейца в библиотеке вечный полумрак?
– Оберегает книги…
– Нет, батенька, – он надел очки. – Постоянно приучает глаза к темноте. Вспомни показание Ерша: «Рысь, как цыган, действует ночью». Его хрипота тоже ширмочка, как выражается Федя Лунатик. Регент виртуозно владеет голосом. И к тому же актер! Будь он моего роста – Ерш не перешел бы на нашу сторону. А показание Анархиста, пожалуй, решающее! Учти, именно Моисей и Ницше привели нас к регенту…
– Но как же фатер? Карандаш-то генерала?
– Совершенно верно, голубчик! – Учитель прищурил серые глаза. – Его карандаш. Его подчеркивания. Его сплав идей Моисея и Ницше. Его школу прошел сынок. Да, да, батенька, Карл Августович, властолюбивый генерал, не только превратил хилого мальчонку в закаленного юношу, но и вооружил его стратегией избранных. Не случайно сын хранит портрет отца. Влияние петербургской тетки, преподавательницы музыки, началось позже, когда ее племянник поступил в консерваторию…
Калугин метнул взгляд на стенные круглые часы:
– Скоро собрание на монастырском дворе. Вейц попытается выступить, несмотря даже на «больной» голос. Сын превзошел отца. Он подкрепляет стратегию психологией. Ты же писал из деревни, голубчик, что в книге «По ту сторону добра и зла» иной карандаш подчеркнул изречения Ницше: «Если дрессировать свою совесть, то, кусая, она будет целовать нас», «Ты хочешь расположить его к себе? Так представься смущенным»…
– Николай Николаевич, но вы же вчера еще колебались…
– Совершенно верно, батенька! – Он поднялся из-за стола. – А вот внимательно выслушал тебя, взглянул на книгу Фрейда и окончательно убедился, что «скромный регент» организовал убийство и Рогова, и Жгловского. Теперь задача – найти исполнителей…
Учитель поднял телефонную трубку. Звонил Воркун. Он срочно выезжал из города: какое-то секретное задание. Леша не смел расспрашивать, хотя подумал, что без мужа Ланская, наверно, не рискнет выступить на собрании прихожан.
Видимо, о том же подумал и Калугин. Он поинтересовался:
– Груня не передумала? – И, не дожидаясь ответа, уверенно сказал: – Нет, нет, голубчик, она не из пугливых…
В уголовном розыске Леша попросил Федю Лунатика пойти с ним в монастырь и позвонил приятелю в чека. Сеня заверил, что он сейчас переоденется и мигом на собрание.
Подстраховка была обеспечена, и все же Алексей крутил в руках толстый карандаш, невпопад отвечал Феде, попросил у него закурить и все время подгонял спутника. Он волновался за Груню…
АЛТАРЬ БЕСЧЕЛОВЕЧНОСТИ
Весеннее солнце заглянуло в окна детдома. Медсестра Ланская, в светлом халате, осматривала новую партию ребят, прибывших из Поволжья. В теплой просторной комнате щелкали большие весы. Пахло масляной краской и лекарствами.
Тамара ваткой бережно промывала слипшиеся глазенки мальчика, который скорее походит на старичка с тощими плечиками, впалой грудкой и вспухшим животиком. Кости у него обтянуты сухой желтоватой кожей, руки обвисли.
Вчера Тамара обменяла золотые булавки, брошки на овсяную муку, напекла сладкого печенья и теперь угощает голодных детей гостинцами. Стриженый мальчуган, живая мумия, не в силах дотянуть лепешечку до рта. Тамара помогает ему с улыбкой и слезами.
Ланская верила в бога, но очень сомневалась в том, чтобы всевышний занимался судьбой каждого человека. Ее девиз: помоги всякому, кто нуждается. А Солеваров убеждал ее спасать не людей, а церковные вещи.
Вот и сегодня старик «случайно» встретил ее возле детдома. Староста просил прихожанку выступить на собрании верующих:
– Из всех клирошан ты, дочь моя, самая желанная, приметная. Народ привык к твоему голосу. Скажи им слово, благословенное патриархом всея Руси. Встань на защиту святых реликвий. И миряне не допустят расхищения храмов…
Сегодня он не упрекал ее за брак без венчания, бил в одну точку:
– Пока крест не сняла – служи кресту: постой за церковь…
Бывшая солистка монастырского хора слушала молча: она не могла возразить человеку, которому была многим обязана и который был намного старше ее, но перед ее глазами стояли опухшие дети с голодными глазами…
Благодетель поцеловал воспитанницу в лоб: ему показалось, что он убедил ее.
Во флигеле Ланскую поджидали ее ученики – Прасковья и Герасим с женой. Учительница была в том положении, когда не дай бог упасть. Особенно коварны теневые аллеи парка: над головой солнце, а под ногами скользко, как на катке.
Она поблагодарила учеников за внимание и положила на стол свежие газеты. Последнее время «Правда» и «Звезда» заменяли книги по чтению: не хватало букварей. Тамара Александровна вымыла руки, вернулась в столовую, обратилась к сторожу курорта:
– Читай только заголовки…
Герасим прижал бороду к груди, склонил голову над газетой и неуверенно собрал слоги в слово:
– У-жа-сы, – он сдвинул палец, – го-ло-да…
– Хорошо. Дальше…
– Па-три-арх Ти-хон про-тив…
– Против чего? – спросила учительница и заглянула в газету.
Мелкий шрифт труден для ученика. Тамара Александровна прочитала заметку вслух. Автор упрекал главу православной церкви в том, что тот отвергал изъятие «священных риз и чаш» и грозил карой за святотатство: «мирянам – отлучением от церкви, священнослужителям – низложением из сана».
– Кто прав: автор или патриарх?
Вчера Лешина мама слушала проповедь отца Осипа. Он сказал, что все мечты страждущих сбудутся, если они решительно выступят против изъятия церковных ценностей. Она больше двух лет мечтала о возвращении мужа. Вся надежда на бога: он всемогущ. И все ее помыслы сводились к одному – угодить всевышнему. Сегодня на собрании она поднимет руку за послание патриарха. Ее откровенное заявление смутило жену Герасима:
– Я уж не знаю, как тут речь вести – с одной стороны, слово патриарха для нас, верующих, закон, а с другой стороны, нельзя не помочь людям в большой беде. Вот и получается, что…
– Тебя тошно слушать! – вмешался Герасим, поднимая бороду. – На кой ляд богу золото! Наш Христос, натурально, не украшал себя бриллиантами. Икона останется чудотворной и без самоцветов.
Слушая сторожа, Тамара решила: «Скажу об этом». Она почувствовала, что теперь ничто не остановит ее. Тем более что муж уехал в уезд: Иван мог бы отговорить ее. Сегодня утром он приложил ухо к ее чреву, прислушался и засмеялся: «Футболист!»
– А поп Осип голосист, – продолжал Герасим. – Отрастил пузо, как боров! Натурально, сытый голодного не разумеет…
Тамара Александровна осторожно намекнула ему о совместном выступлении на собрании прихожан. Герасим отвел взгляд на высокие часы и опустил бороду:
– Не смогу, уважаемая, в это самое времечко у меня аккурат дежурство…
Он глазами показал на жену:
– Вот разве Степанида…
Курносая женщина, с теплым платком на плечах, смутилась:
– Не привыкши мы, бабы, к сходкам: язык примерзнет, и вся тут! А руку уж не вскину против совести…
– И на этом спасибо, – сказала учительница и глянула на часы: – Пора обедать и на собрание…
На угловой башне церковной ограды шелестело объявление:
«В среду, 15 марта,
на монастырском дворе в 6 часов вечера —
СОБРАНИЕ
представителей всех коллективов верующих
г. СТАРОЙ РУССЫ
по вопросу
ОБ ИЗЪЯТИИ ЦЕРКОВНЫХ ЦЕННОСТЕЙ».
Степанида самостоятельно прочитала знакомые слова и с благодарностью посмотрела на свою учительницу:
– Не оступись, матушка…
Ланская, в синем пальто и зеленом гарусном платке, шла осторожно, избегая ледяных накатов. Ее обгоняли прохожие. Они со всех сторон стекались к монастырю. Тамара искала среди них Ивана: к вечеру обещал вернуться и зайти за ней на собрание.
Главная арка монастырских ворот с восьмигранной башней гудела возбужденными голосами. Обширный двор перед тремя старинными храмами был забит участниками собрания. Возле колокольни дежурили Боженька и Пашка Соленый. Их настороженные лица как бы говорили: мы готовы в любой момент ударить в колокола.
Люди стояли плотно, как в пасхальную службу. И все же Груня пробилась к Ланской. Чернобровая девушка энергично пожала ей руку и бодро шепнула:
– С нами друзья… – Затем ее глаза высмотрели группу нэпманов: – Э, да тут все линии Гостиного двора: мучная, шелковая, железная…
В компании торговцев шумела Вера Павловна. Про свою хозяйку Груня сказала, что она после смерти племянника целиком отдалась коммерции…
– Боится, как бы комиссия не заглянула в магазин да на склад…
В это время все собравшиеся смотрели на древний храм с высокой каменной папертью. На нее взошел церковный староста. В черном пальто, с непокрытой седой головой, Солеваров перекрестился перед фресками портика и старательно отвесил поклон притихшей толпе:
– Возлюбленные во Христе братья и сестры! – Его степенный голос на последнем вздохе напрягся: – Вам ведомо, месяц назад правительство советское узаконило изъятие ценностей из храмов. Мы собрались обсудить этот декрет…
Старик обвел взглядом собравшихся и снова натужился.
– Да помянем восемнадцатую годину. Тогда совет нечестивых отделил церковь от государства. И с той поры государство само по себе, а церковь сама по себе. Стало быть, государство может лишь просить нас о помощи, а не принуждать…
– Верно! Правильно! – отозвалась толпа.
Ланская почувствовала озноб, прижалась к Груне.
Девушка не спускала глаз с церковного старосты. А тот меховой шапкой прикрыл седую бороду и смиренно закатил глаза к небу:
– В православной церкви высшей властью наделен патриарх. Он наш пастырь. Его слово для всех нас закон. – Оратор надел очки, развернул послание Тихона и прочитал – «Мы не можем одобрить изъятие из храмов хотя бы и через добровольное пожертвование…»
– Истинно верно! – подхватили мужские голоса.
– Православные! – продолжал Солеваров, вскидывая лист. – Завтра по городу начнет орудовать комиссия: грабить церкви. Храм – божий дом! Решайте сами: допустить обирателей или нет? Выступай кто хочет! Но слушать будем того, у кого крест на груди…
– Святые слова! – крикнул Пашка Соленый.
На каменное возвышение решительно поднялся коренастый поп с длинными рыжими волосами и такой же огненной бородой. Его курносое, скуластое лицо дышало воистину сатанинской энергией…
Груня шепнула Ланской:
– Отец Ерша Анархиста.
Тамара впервые видела этого священника со злыми глазами. Она оглянулась на арку: нет ли военного в черной шинели и черной кожаной финке? Утром Иван надел необычную форму…
– Христиане! – заговорил Жгловский резким, исступленным голосом. – Почему святейший патриарх Тихон повелел закрыть двери храмов для нехристей? Потому что употребление священных предметов не для богослужебных целей воспрещается канонами вселенской церкви и карается ею как святотатство: мирянам – отлучением от церкви, а священнослужителям – низложением из сана…
Толпу придавил страх. Груня взяла за руку Ланскую и, действуя плечом, стала протискиваться вперед. Тем временем священник Жгловский поднял над головой золотой крест:
– Хвала тому, кто постоит за святое дело!
– Постоим! Не допустим! – закричали со всех сторон.
– Но мы, тихоновцы, не против помощи страждущим! – продолжал отец Осип, прижимая крест к груди. – Патриарх разрешил отдать церковную утварь, коя не употребляется для богослужения, – подвески на иконах или лом какой…
– Благослови, батюшка! – склонила голову Груня и, целуя крест, слегка потеснила священника на возвышении. – Уважаемые рушане!..
Ее зычный голос долетел до арки ограды. Соседка Ланской сказала носатому старичку:
– Наша. С крестом. Охраняла чудотворную.
Груня извлекла из полушубка темную книгу с белым крестом на обложке и выставила ее вперед.
– Апостольское Евангелие гласит: просящему у тебя дай! Голодающие волжане – наши братья, сестры! Они протягивают руки, просят помощи! Там, в городах и деревнях, трупы. Моргам не вместить покойников! Церквам не отпеть усопших! Там матери подбрасывают детей! Там люди едят крыс…
– Господи, – вздохнула старушка рядом с Ланской.
Груня снова выставила священную книгу:
– По общему воззрению апостолов и определению Антиохского собора, церковное имущество есть имущество бедных. Поэтому еще архиепископ Константинопольский охотно жертвовал церковное серебро на покупку хлеба голодающим. У нас, на Руси, Юрьевский монастырь пожертвовал огромные ценности на войну с немецкими рыцарями. И царь Петр Великий, спасая родину, приказал колокола перелить на пушки…
– Справедливо! – крикнул Сеня Селезнев в штатском костюме.
– Люди добрые! – взмахнула Евангелием Груня. – Христу не нужны были сапфиры: он умер нищим. И христову храму нужна не роскошь, а доброе дело! Нет большего счастья, чем помочь ближнему!..
– Куда гнет? – встревожились «черные ангелы».
– Правду говорит! – поддержал Алеша Смыслов.
– Одна Русса спасет целый уезд от гибели! В наших храмах достаточно золота, серебра и дорогих камней! – Она еще раз вознесла книгу. – Кто за то, чтоб имущество бедных отдать бедным?..
– Рано голосуешь! – опомнился отец Осип и вытолкнул вперед Лосиху: – Пусть народ скажет свое слово!
Толстая торговка с красным носом торопко осенила себя крестом и визгливо обратилась к собранию:
– Любезные прихожане! Тут распиналась девка. Призывала нас к добру. Мы не против добра! Мы против обмана! Кто скажет, куда пойдет наше золото? Кто уследит? На дармовщину желающих много: тут и красноармейцы полуголодные, тут и партейные голодранцы…
– Разбазарят и пропьют! – завопил Баптист.
– Отказать! – заорал Цыган.
Ланская заметила, что больше всех кричали солеваровские прихлебатели. Они протиснулись к паперти, но смотрели на Груню, возле которой стояли Сеня и Леша.
– Тут девка била на то, что цари брали у церкви добро! – продолжала Лосиха. – Да, цари брали, так они и давали! Тот же Юрьевский монастырь получил от Романовых земли, угодья, рыбные озера. Вот наш монастырь Спасо-Преображенский одних покосов имел от Руссы до Ловати! А что советчики дали нам? Монастыри закрыли! Луга отобрали! Полушки не дали.
– И мы не дадим! – загудел Пашка Соленый, сверкая глазами.
– Что хотят, то творят! – исходила криком Лосиха. – Храмы оскверняют! Иконы жгут! Над святынью глумятся! Служителей храма хватают за горло! Нашему старосте грозили наганом!..
Ланская подумала о Рогове. Прихожане, видимо, знают, о ком идет речь. Над головами замахали кулаками. Больше нельзя было медлить. Тамара грузно взошла на каменный помост. Она еще раз глазами поискала мужа, встретилась взглядом с Солеваровым. Тот одобрительно кивнул головой.
– Дети Христа! – заговорила певица сильным, грудным голосом. – Сам бог испытывает нас. Тридцать четыре губернии без хлеба. У матерей сухие груди. Малютки без молока! Проявим милосердие. Церковь всех накормит, если повсюду прихожане поступят по-христиански. Спасем голодающих. Коммунисты не воры! Себе не возьмут!
– Снюхалась! – завизжала Лосиха. – Крест на постель променяла. Шлюха! Храм забыла! Безбожникам подпеваешь?!
Пашка Соленый гнутым концом трости зацепил Ланскую за ногу и рванул. Алеша и Сеня пробились через толпу, но поздно… Взметнув руками, беременная женщина упала навзничь и со всего маху затылком ударилась о каменную плиту…
МЕЧ ПРЕСВЯТОЙ ДЕВЫ
Воркуновский отряд занял опушку леса. Иван Матвеевич, Люба и пять бойцов с винтовками спрятались за кусты, а лошади, охраняемые Пальмой, стояли в лесном овраге.
На снеговой дороге стрекотали драчливые сороки. Почему-то санные подводы запаздывали. По донесению агентуры ящики с оружием должны прибыть в Руссу засветло. Воркун спросил помощницу:
– Люба, ты точно запомнила слова Прошки? Может, направление…
Он вытянул голову. На горизонте обширного белого поля зачернела первая точка. За ней потянулись другие. Иван насчитал девять подвод и уточнил:
– А Смыслов сколько ящиков видел у Вейцихи?
– Девять. Выходит, по ящику на сани?
– Не спеши, дорогуша, с выводами…
Сороки улетели в лес. Обоз груженых саней приближался. Воркун скомандовал: «По коням!» Он подпустил первую подводу к черной березе, пострадавшей от молнии, и своим конем загородил дорогу:
– Перекур!
Сын мельника в бараньем тулупе нехотя вывалился из саней, зажал кнут под мышкой и, щурясь от солнца, поднял голову:
– Товарищ военный, мы спешим к товарному поезду…
– С каким грузом?
– Старину, значит, в Питер… к профессору…
– Сколько ящиков?
– Восемнадцать.
– Половину в багаж, а другую куда? Ну?
– В магазин Солеваровой. В нашем крае церковку закрыли, так мы целый иконостас везем…
– Проверим! – Иван вытащил из кожаной сумки седла железный молоток с широкой развилкой: – Где иконы?
Сын мельника оглянулся назад. Почти у каждой подводы – конник с карабином. Он снял толстую рукавицу и, вытирая влажный лоб, покосился на серую огромную овчарку:
– Кусается?
– Хуже волка! – припугнул Воркун, слезая с коня. – Особо тех, кто врет!
Приятель Ерша узнал вороного жеребца и, видимо, вспомнил, как сам чуть не попал в руки старорусского агента: от испуга не смог скрутить цигарку. А Иван сдвинул сено, и на санях обнаружились два ящика – на крышке одного чернел петроградский адрес, а на другом старорусский: «Магазин Солеваровой и Ко».
Заскрипели гвозди. Вздыбились одна за другой доски. Сверху блестела икона пресвятой девы Марии. Воркун приподнял ее и вынул кавалерийскую саблю, свежеотточенную.
– Это что же… меч пресвятой девы?! – ехидно спросил он.
– Бог ты мой! – растерялся детина. – По ошибке, что ли?
Иван вытащил из ящика винтовку образца 1891 года:
– А эта пятизарядная тоже по ошибке? Ну?!
– Впервой вижу, – поежился возчик. – Мое дело десятое. Мне сказали: довези ящики из церкви…
– Кто сказал?
– Солеваров. Он приезжал осматривать иконостас…
– Хорошо! На месте разберемся. – У чекиста возник план дальнейших действий. – Поступай, как тебе велели, – петроградские сдай на товарную станцию, а солеваровские доставь в магазин, но помни: ты нас не видел и знать ничего не знаешь…
Воркун подозвал Добротину, дал ей поручение и, надвинув на брови финскую шапку, вскочил на коня…
…Воркун веселым свистом подзадорил жеребца. Улыбаясь ветру и солнцу, Иван спешил в город. Сейчас он порадует Пронина и Калугина: засада удалась – наконец-то Рысь забьется в капкане…
Пронеслась тревожная думка, но Иван успокоил себя: чекисты и Смыслов не дадут в обиду его жену. Да и сама будущая мать не рискнет ребенком – не станет выступать на собрании…
Впереди всадника бодро бежала Пальма. Лесная дорога то пряталась в гуще елей-мохначей, то открывалась белоснежными полями с темно-синими прожилками.
Быстро сменялись придорожные картины, и казалось, все кругом спешило на свидание с весенним солнцем. Оно и понятно! Весна – хозяйка чудесных преображений: спящее просыпается, замороженное тает, застывшее бежит; безмолвное запевает, белое чернеет, а там, глядишь, и весь земной покров перекрасится в зелень.
Звонкими переливами встретили тепло овсянки и пищухи. Слушая лесную песню, Иван подхлестнул коня:
– А ну, Грач, поднажмем!
Если судить по солнцу, Воркун как раз успеет на собрание верующих. Он запел. Все же есть на свете счастливые совпадения! Еще пастухом Ванятка распевал про русскую красавицу. А сколько лет снилась ему стройная княжна с золотым вихрем волос и лучистым малахитом в глазах. И вот сон в руку: певица Ланская – его женушка, величавая раскрасавица.
Конь споткнулся: кончилась лесная дорога, и снег под копытами стал проваливаться. Всадник ослабил поводья, иначе изувечишь породистую лошадь. Грач перешел на ускоренный шаг.
Так можно и опоздать. Мелькнула мысль о Груне. Она-то обязательно выступит. У нее отчаянный характер. Но если толпа озвереет, разве массу утихомирят два-три чекиста? Фанатики и взвод бойцов растерзают. Пальма оглянулась на всадника, словно хотела поторопить: «Смотри прогарцуешь».
Солнце отяжелело. Вытянулась собачья тень. Южный ветерок дышал оттепелью. Впереди показались слободские крыши с черными проталинами. Из труб клубился легкий дымок: ставили вечерние самовары.
Проселочная дорога вышла на объезженный большак. Всадник поравнялся с дубовицкими крестьянами. Они громко обсуждали собрание верующих. Пожилая женщина в бархатном жакете ругала тех, кто выступал за помощь голодающим, за изъятие церковного золота. Ей возражал мужик в старой солдатской шинели:
– Добро! Голосуй! Вразумляй! А зачем же бабу-то бить?!
Иван, осадив коня, спросил: что случилось на собрании? Ответил ему мужик в солдатской шинели:
