Текст книги "Тайна дразнит разум"
Автор книги: Глеб Алёхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)
На счету Шарфа не один расколотый «орешек»: ему не привыкать выходить победителем в философских турнирах. Все же у противника неоспоримое преимущество – он, историк, лучше знает памятник России. Следует основательно подготовиться к спору. Миру ученых давно известен русский феномен Михайло Ломоносов: мудрый исследователь. Нет ли его рядом с Петром I?
НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ
Они встретились за ужином. Яснопольская торопилась на концерт. Все же охотно ответила интуристу:
– С Калугиным встречалась дважды: он груб и хвастлив – кичится натренированностью своего ума…
– Пардон! – изумился Шарф и уточнил внешность Калугина.
Актриса уверенно обрисовала Калугина и неожиданно чарующе улыбнулась немцу:
– Проучите зазнайку! – Она взглянула на дверь столовой: – Отдохните вечером в Софийском саду. Я выступаю там с талантливым скрипачом…
– Приезжим?
– Нет. Местный. Додик Гершель, сын аптекаря…
Он не успел задать вопрос: Гретхен кокетливо помахала ладошкой и скрылась за дверью. Нет сомнения, она признала в нем друга своего отца.
Радуясь ее приятной перемене, он поднялся к себе в номер. Записки в двери не было, хотя попутчица рекомендовала ему Соловьевскую гостиницу. Осторожничает, не дает о себе знать. Если скрывается от чекистов, то ее поведение объяснимо. Не она ли дочь Вейца? Перекрасить волосы просто…
Доктор философии снял чешские ботинки и, не раздеваясь, прилег на кровать. Сравнивая попутчицу с Гретхен, он остановил внимание на актрисе. Утром ее синева в глазах была холодной, а вечером потеплела: надушилась парижскими духами, столь манящими, столь близкими ему.
Волнующие мысли отнесли его назад, в студенческую пору жизни. О, в молодости всякое бывало. А началось с угринок на лице. Мать, заметив, двусмысленно улыбнулась, но отец закрыл дверь кабинета и вручил сыну визитную карточку массажистки.
Бланманже, дебелая француженка в кокетливом халатике с полуоткрытой грудью, завела застенчивого юношу в полутемную комнату, где пахло парижским салоном, и сладко шепнула: «Малыш, раздевайтесь. Ваш отец уплатил за услуги». После сеанса массажа Курт бродил по улицам Магдебурга, стыдясь идти домой. Вернулся поздно. И, не ужиная, закрылся у себя.
Через месяц отец снова дал визитку. И Курт, проклиная себя за слабохарактерность, опять поплелся на «сеанс массажа». Одно утешение – лицо очистилось. Так продолжалось два года, пока в доме не появилась пухленькая служанка с полуулыбкой. Она, вероятно, получила от хозяев надбавку за мытье сына в ванной.
Теперь у него только Марта. К сожалению, она не способна стать матерью. А жена без детей, да еще молодая, горячегубая, быстро наставит рога пожилому супругу. Уж лучше приглашать ее к себе на дачу: Марта красивая и стряпуха отменная…
Вечер подкрался незаметно. Курт Шарф запомнил адрес. Пивная «Вена» на дворе гостиницы. У входа в сад сидит конопатый чистильщик сапог. Ради рифмы он исковеркал слово:
– Шик и блеск – пять «копек»!
Низкорослый шиповник отделяет дощатый помост эстрады, где трио баянистов в голубых атласных косоворотках лихо раздувают мехи. Все кабинки из плетеных прутьев, увитые хмелем, заняты. Расторопный официант, с фирменной салфеткой, временно устроил интуриста за столик к двум толстякам. Красноносый смачно уплетал жареного цыпленка и не менее смачно рассказывал:
– Не поверите! Повестка из народного суда! На конверте советская марка, а внизу – «по указу его императорского величества».
Он вытер жирные пальцы о край скатерти и показал синий бланкетный конверт царского времени:
– Докатились! Бумаги нет!
«Вот оно, нэповское брожение», – засек немец, однако вздохнул облегченно, когда собутыльники освободили кабинку. К профессору подсел старичок с белой эспаньолкой, в поношенном сюртуке, и вежливо представился:
– Регент Софийского собора. – И рассказал о своей поездке в Северную Пальмиру: – Иду к Медному всаднику, а мне навстречу мой ученик Николка Монахов. Теперь видный артист. А я драл его за уши – петь учил на клиросе…
Немец заказал баварское пиво с русской, очень вкусной воблой. Он вспомнил Марту. Она брала уроки пения, но певицей не стала. За большую взятку получила место в транспортном концерне. Первый отпуск она провела на даче Шарфа на правах дальней родственницы. Курт, подобно Канту, не собирался жениться. А Марта нервничала: утром проклинала ночь, грозилась уехать; днем шумно стряпала (ее страсть); на закате куталась в плед, мечтательно вздыхала; ночью просила прощения, клялась в вечной любви, а просыпалась мрачной, ворчливой. Верховая езда и походы на яхте по озеру Мориц не влияли на ее настроение: оно целиком зависело от времени суток. Ученому больше всего нравилась Марта вечерняя. Заняв балконное кресло, она любовалась закатом, горящим озером и терпеливо поджидала профессора, встречая его трепетно, нежно и застенчиво. Но не дай бог коснуться философии! Марта начинала зевать, вяло смотрела на потолок и норовила скорее укрыться с головой одеялом: ее излюбленная манера спать. Что же общего между ними? Превосходная память – и все. Марта типичная немка: ее мечта – кухня и воспитание детей.
Над танцевальной площадкой, с трех сторон окруженной кабинками, вспыхнули разноцветьем гирлянды лампочек. И в тот же миг сцена в форме огромной раковины заполнилась светом рампы.
Седенький регент встрепенулся и, сияющий, шепнул:
– Идет…
Русская мадонна в национальном сарафане и алых сапожках, с длинной белой косой, осанисто вошла в полосу яркого света, даря всем улыбку.
– «Соловья!» – выкрикнул старичок.
А героиня вечера, белозубая, синеглазая, с густыми ресницами, слегка склонилась к баянистам и что-то тихо наказала. Румяный, с четким пробором на прилизанной голове, музыкант повел соловьиную мелодию Алябьева…
Шарфа потянуло на свою дачу. В зарослях возле ручья немецкий соловей ничем не уступал русскому солисту с его двенадцатью коленами. Вспомнилась и притихшая Марта с пледом на плечах. Образ любимой почему-то слился с Берегиней. Русская, пожалуй, сама управляла бы яхтой, сама оседлала бы Мефистофеля и сама бы первая затеяла философский спор. Россиянка – антипод немки…
Вернулся Курт усталым, но довольным. Прилег на кровать. Внизу ресторанная скрипка «объяснялась в любви». Рядом на столе его ждет почтовая бумага. График дня замыкают письма.
Он сел за стол. Сначала матери: она глубже понимает жизнь, чем Марта. Свои впечатления о Новгороде закончил интригующими словами: «Завтра у меня турнир с местным марксистом. Чудак узрел в микешинском памятнике „свод русской философии“. Нет русской философии, ибо она вся немецкая! На диспут придет феноменальная особа: у нее университетский диплом, безумная тяга к умствованию и талант эстрадной артистки…»
Засыпая, он мечтал о том, чтобы завтра белокурая славянка предложила ему обмен почтовыми марками; а приснилась таинственная рыжая попутчица. Не она ли дочь Вейца? Уж скорей бы день встречи машин.
ДИСПУТ
Воскресный колокольный звон. Из гостиницы Шарф вышел с малым нарушением графика. Перед турниром необходимо осмотреть русский сфинкс. Волховский мост, с двумя железными фермами, представился ему двугорбым верблюдом, который, стоя в воде, головой уперся в один берег, а хвостом в другой. Над аркой замка висел кумачовый плакат «ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!» Профессор улыбнулся: участники автопробега – представители автомобильных фирм и наемные гонщики.
Гегельянец опередил новгородцев. Он с трудом прочитал фамилии героев, выполненные славянской вязью, зато быстро обнаружил сакраментальную идею. Три яруса статуй строго соответствовали триаде Гегеля. Люди нижнего пояса утверждали Русь. Пионеры есть тезис. Люди второго пояса отрицали все, что им предшествовало: Рюрик беспорядок изжил; Владимир язычество сокрушил; Донской с игом покончил; Иван III феодальную раздробленность преодолел, а Петр I отсталую Русь перевернул. Яркий антитезис! Третий пояс. (Немец вскинул фотоаппарат.) Фигура России содержит все то, что внесли пионеры, и все то лучшее, что дали отрицатели прошлого. Это типичный синтезис!
Доктор философии представил, как сейчас блеснет диалектическим анализом, но увидел вторую статую Петра I, который был представлен в двух ярусах и который один в своем лице олицетворял триаду в целом. Даже верблюду понятно, что он, гегельянец, сложный процесс развития России искусственно втолкнул в гегелевскую схему. Нет, спор лучше начинать с вопросов. И он, приветствуя противника, сразу же атаковал его:
– Господин Калугин, в чем официальное назначение памятника заключается?
– Прославление России.
– О, я так думал! Однако здесь одна статуя обратный смысл утверждает: русское государство создал не русский. – Немец выбрал рыцаря со щитом и звериной шкурой на плечах: – Феноменально! Основоположник вашей державы есть варяг Рюрик. Это же беспрецедентный случай подрыва престижа русской нации!
– Ничего подобного, батенька! Рюрик – миф, легенда! Летопись заговорила только в одиннадцатом веке! Два столетия спустя после события. Значит, и летописец осмысливал девятый век задним числом. А жил он, заметьте, когда верховодила мода на все заморское. Родство с королем считалось чуть ли не главной привилегией. Вот Нестор своей легендой и угодил всесильным Руси. Нуте?
Кивнув на статую Рюрика, историк горячо продолжал:
– Еще факт! Норманнская школа не располагает ни одним подлинным документом, подтверждающим новгородское житие Рюрика. У нас нет даже места, связанного с именем варяга.
– Пардон! Рядом есть Рюриково городище!
– Нет, друг мой, Новгородская летопись это место называет «Городище». Название «Рюриково» появилось недавно, одновременно с легендами о кургане Рюрика и золотом гробе Рюрика…
– Язычник Рюрик в христианском гробу! – засмеялась актриса Яснопольская, подходя к спорщикам. – В девятом веке здесь христианства не было и, как известно, язычники покойников сжигали.
– Верно, голубушка! – радостно сверкнул глазами Калугин.
Бывший дипломат готов был сфотографировать Гретхен во весь рост, чтобы потом демонстративно разорвать карточку на куски. Вчера просила «проучить зазнайку», а сейчас смотрит на него благодарными глазами. Сам черт не поймет русских, все они – персонажи романов Достоевского. Калугин продолжал:
– Многие чужестранцы пытались Россию сделать чужестранной, а кончалось тем, что сами иностранцы становились русскими…
– Например, – ехидно улыбнулась Гретхен, – принцесса София Цербстская, дочь немецкого князька, ставшая Екатериной Второй…
Немец понимал, что любой народ гордится своей родиной. Гегель право мирового духа ставил выше всех частных прав. Объективная истина не позволяет истинному ученому искажать исторические факты в угоду норманнской теории. Тем более что бывший дипломат знал многих соотечественников, которые в России нашли себе вторую родину, и примирительно поднял шляпу:
– Я приехал историю Великого Новгорода изучать и очень вам благодарен, что вы любезно в этом содействуете, – Курт Шарф, уступая в малом, рассчитывал на победу в большом. – Но я абсолютно уверен в том, что вся витрина исторических статуй «сводом русской философии» не является.
– А какие компоненты входят в философию, голубчик?
– О, безусловно, три: онтология, гносеология и логика!
– Нет, доктор, четыре! Еще Гегель, ваш патрон, начал разрабатывать диалектику как руководство к действию. Вспомните «Науку логики»: учение о цели, средстве и результате. Не так ли?
Гегельянец, безусловно, не забыл мысли учителя о целесообразной деятельности…
– Но это же, доннерветтер, маленькая веточка на грандиозном трехствольном древе великой системы Гегеля!
– Верно! Черенок маленький! Но, заметьте, попал он в благоприятную почву. – Новгородец распахнул руки: – Еще Герцен сказал: «Диалектика – алгебра революции». А Белинский, Добролюбов, Чернышевский, Плеханов и особенно Ленин не только всесторонне обогатили философию, но и самобытно разработали ЛОГИКУ ДЕЙСТВИЯ. Вся русская культура девятнадцатого века пронизана поисками цели, средства, пути, способа, формы и правил деятельности. Даже писатели Гоголь, Чернышевский, Достоевский, Толстой своими романами стремились ответить на вопросы: что делать? как жить? в чем смысл жизни? Русская философия наиболее действенная, и в этом ее отличие от всех других. Нуте?
«О, это „нуте“ подобно петле на шее». Не зная, чем возразить по существу, немец фотоаппаратом указал на монумент:
– Но при чем тут гранит, бронза и какой-то «свод»?!
– Гранитный постамент, батенька, это трибуна стратегов, вылитых из бронзы. Ломоносов – стратег наук; Петр Первый – стратег управления, Суворов – автор «Науки побеждать». А понятие «свод» несет два значения: здесь сведены представители любой деятельности – дано обобщение всех видов руководств, а в то же время «свод» – это небо, высота, наивысшая степень развития философии – ее четвертый компонент – лоция действия…
– Отсюда, – торжественно вставила Гретхен, – наглядный «свод русской мысли»!
– Совершенно верно! – похвалил Калугин актрису и снова обратился к интуристу: – Господин профессор, есть возражения?
– Здесь хотя бы один истинный философ представлен?
– И не один! Материалист Ломоносов…
– Пардон! Он ученый…
– Энциклопедист! И здесь же видный мыслитель Феофан Прокопович…
– Впервые слышу!
– Незнание, друг мой, плохое доказательство. Я пришлю вам «Путеводитель по Новгороду». В нем найдете биографии, но автор еще не осознал закономерность: личная жизнь героев неотторжима от бессмертия России.
Курт Шарф признательно раскланялся и почувствовал, как на щеке затрепетал нерв. Не хватало только присутствия Гнома: тот оказался прав – пока что победа за Калугиным. Теперь вся надежда на реванш.
В гостиницу интурист возвращался с Гретхен. Он намекнул насчет ее коварства. Ответила она мстительной усмешкой:
– Не вы ли, представитель «сильного пола», потешались над нами, женщинами? Я мщу всем, кто так поступает!
За мостом Берегиня свернула на ярмарку. Он остался один со своими тяжелыми думами…
ЗАВТРА РЕВАНШ
Ученый потерял контроль над временем: не заметил, когда вернулся в гостиницу. Надо было прежде всего успокоить нервы. В номере, как и у себя дома, профессор ходил из угла в угол. Размеренный шаг, равный секунде, помогает ему собраться с мыслями. И сейчас привычный ритм вернул ему рассудительность, хотя в сознании копошилось чувство досады за поражение в споре с новгородцем.
Да, да! Только реванш! Он остановился перед столиком и заглянул в дневник. Турнир будет опять один на один: актриса лишена спекулятивного мышления. Безусловно, Калугин оригинальный философ, но у него есть ахиллесова пята: за две встречи он ни разу не взглянул на часы – явно недооценивает значение временной категории.
Вечером, когда Московская улица затихла, голоса прохожих стали слышны обитателям гостиницы. Шарф не поверил своему слуху и выглянул в открытое окно. Внизу на панели Калугин в чем-то упрекал юношу. Тот, кудрявый, спортивного типа, с книгой в руке, оправдывался:
– У меня не две – одна жизнь.
– Не одна, друг мой, а девять: младенчество, детство, отрочество, юность, молодость, пора возмужания, зрелость, старость и дряхлость.
– Что это дает?
– Толстой продумал детство, отрочество, юность – и раскрыл душу в ее развитии…
– Продумать до самой дряхлости?
– Дряхлость, учти, девятый вал!
– Наивысший подъем?
– Конфликта! Умирая, мы не хотим умирать: тело сдает, а мозг творит и переоценивает прошлое. Заметь, старый – сам себе на уме, а дряхлый – само откровение. Правда – расцвет разума. Познай человека в девяти стадиях. Ты будешь рассказывать не о философии, а о людях, осмысленных тобой философски. Иначе не создашь романа нового типа, мальчик мой.
– В чем же новизна?
– Одно дело, голубчик, изобразить диалектику души, а другое – изобразить душу, владеющую ключами проникновения: литературных героев много, а героя-диалектика нет.
– Ну, мне такое не под силу.
– Сила в борьбе! Не отступай. В тени не загорают…
Шарф слушал, не выглядывая. Он не видел, почему голоса пропали, но скоро выяснилось: курчавый юноша постучал в комнату, вежливо поздоровался и протянул книгу в черном коленкоровом переплете:
– От Калугина… «Путеводитель»…
Доктор философии не задержал ученика Калугина: немцу было неудобно за подслушанный чужой разговор и за злость на Калугина, который любезно провел экскурсию, прислал «Путеводитель» и пригласил интуриста к себе в гости.
Профессор задумался над тем, что сейчас произошло под окном. Если быть честным, Калугин не принизил европейской литературы: бальзаковский герой «Поиска абсолюта» – философ, ученый и только; даже Фауст не олицетворяет диалектики Гегеля. Права и Берегиня Яснопольская: он судил о ней, думая о Марте. Эмансипация женщин в России – это же не миф. И немец получил по заслугам.
За ужином Шарф растянул потягивание кефира. И уловка удалась: дождался Гретхен…
– Фрейлейн, – проговорил он виновато, – извините…
Наблюдая за ее глазами, немец видел, как с каждым словом ее взгляд просветлялся. Она опять спешила:
– Выступаю рядом. Если хотите выговориться – проводите…
И он, нарушив график вечерней работы, вышел с ней на Буяновскую улицу. Интурист, делясь впечатлением о вчерашнем концерте, хвалил солистку за художественный свист.
В это время на фасаде небольшого кинотеатра вспыхнуло электричество. Яркий свет выявил на штукатурке забеленную надпись «МОДЕРН». «Старое не замаскируешь», – хотел сострить доктор, но его опередила Гретхен:
– Завтра у вас встреча с Калугиным. Посоветуйте ему посмотреть «Нибелунги». Мужчины давно утратили рыцарство…
«Она явно недовольна Калугиным», – рассудил он.
Доктор вернулся в номер бодрой походкой. Его самокритичность оценила Гретхен, а вот Калугин, вероятно, нагрубил ей и не извинился. Улыбаясь, немец завел ручные часы. Они напомнили систему конфигурации, с ее железным учетом времени: сейчас пора спать.
Задергивая занавеску, он увидел рекламный щит, освещенный светом бильярдной. В глаза бросились заглавия фильмов: «Бриллиантовый спрут» и «Нибелунги».
Повеяло родиной. В детстве Курт бредил Зигфридом. В народном эпосе мальчик черпал силы для сопротивления отцу-деспоту: тот навязал ему службу в посольстве.
Доктор философии, засыпая, просил святого Петра помочь в турнирной схватке с русским: с любителем диалектики труднее спорить, чем с профессионалом, – последний черпает из книг доводы, тебе известные, а Калугин неожиданно ссылается на жизненные факты.
Приснился мир животрепещущих категорий. Они – огромные осьминоги – сгрудились перед окном гостиницы и завихляли плетеобразными отростками: «Ахтунг! Слушай! – надрывались они. – Мы моллюски, но гиганты! Мы без крыльев, но быстролетны! Мы – океанские антиподы! Наши присоски всесильны! Наши щупальца безграничны: обнимаем необъятное и хватаем незримую дольку! Мы верные помощники! Испытай! Веди нас!» И он повел. Луна расплескала чужой свет по спящей улице. Возле стоянки ночного извозчика торчал гранитный постаментик без царского бюста. Доктор приказал: «Возвеличить мыслителя двадцатого века!» И всесильные категории кинулись выполнять приказ. Они облетели планету, опросили людей и подняли на пьедестал Ленина. «А почему не Куно Фишера?!» – изумился гегельянец и проснулся.
Сон – вестник бессознательного мира. Психоанализ Фрейда расшифровывает любое сновидение. И профессор, лежа в постели, попытался истолковать свой необычный сон.
Курт Шарф – представитель немецкой, самой сильной логики мышления, а Калугин – русской, самой приземленной, действенной. Но кто и с чем явится на поле схватки? Шарф, наследник классической философии, придет не один, а с великой гвардией всесильных категорий. А что у русского? Материализм? Но материя без духа, без крыльев – ползучая. В философском турнире самое боевитое копье – категория. А русские рыцари теории предпочитают оборонительный щит – материальную вещь. Логика вещей слабее логики понятий! Бой будет бескомпромиссным: на сей раз он, гегельянец, окажется со щитом. Поверженным будет русский! Вот суть сновидения.
Он взял цветной карандаш, и в календаре появился расписанный по часам и минутам понедельник: гимнастика, кофе, дискуссия с Калугиным; обед, чтение газет, коллекция Передольского, Музей революции, ужин и письма.
Выполняя утреннюю физзарядку, он увидел на столе портрет Куно Фишера и мысленно заверил учителя: «Не подведу!»
За дверью в коридоре раздался нежный, протяжный свист. Возможно, «Вечерний соловей» зовет соседа к завтраку.
КАЛУГИНСКИЕ ЧАСЫ
Курт Шарф, с его жестким учетом времени, не мог не заметить, что русские не дорожат фактором времени. У собеседника нет даже ручных часов. Надо пристыдить его:
– Господин Калугин, скажите, пожалуйста, как вы свое время контролируете? Я каждую секунду учитываю.
– Откровенно, батенька, я переболел этим.
– Как это понять – «переболел»?
– Мой девиз, семинариста, был: «Ни минуты без дела». В результате, горько вспомнить, я изолировался от товарищей и, что хуже всего, распылился. Да, да! Стремясь заполнить учебой каждый миг, я взялся за психологию, природоведение, поэзию…
– Гут! Всестороннее развитие есть качество великой личности!
– А кто сказал: «Хочешь достичь великого – ограничь себя»?
– О, Гегель! – Шарф, стоя возле Кремля, вознес руки к небу. – Гегель есть энциклопедист всех времен! Многогранность знаний – алмаз превосходства! Его только в борьбе за каждую секунду добывают! Заполненное время – секрет продуктивности!
– А у меня, наоборот, голубчик, самое продуктивное время, когда я не замечаю времени.
– О, я каждую минуту органически чувствую. А вы данный фактор, следовательно, недооцениваете.
– Неправда! Я ценю, но для меня время не панацея от всех бед. Учтите, время работает на тех, кто работает. Не так ли?
– И все же! – наседал гегельянец, смотря на ручные часы. – Вот стрелки! Первая ассоциация – секунду не вернешь, заполняй ее. А у вас, господин Калугин?
– Первая мысль: когда-то была ОДНА стрелка солнечных часов, потом ДВЕ, теперь ТРИ – словом, часы, как и все на свете, совершенствуются. Вторая мысль (палочкой указал на башенные куранты): видите, на черном циферблате золотые стрелки – малая и большая. Они взаимоисключают друг друга – сходятся, расходятся и, вращаясь, отсчитывают арифметическую прогрессию. Так или не так?
Вопрос новгородца вдруг превратился в неотвратимую досаду: почему он, гегельянец, не догадался взглянуть на часовые стрелки глазами диалектика? На щеке дрогнул нерв. И как не дрогнуть? С малых лет он каждодневно по нескольку раз глазел на стрелки магдебургских курантов, но не увидел в них картинности противоречия: ведь минуты, накапливаясь, переходят в час, а час начинается с минуты. Господи, за что ты ослепил меня?!
На дворе Софии постройки в стиле готики глядели на немца с укором: «Взгляд-то у русского диалектичнее!» И доктор философии поспешил выйти из замка:
– Господин Калугин, я не вижу на вашей руке «символа»…
– Противоречия? – улыбнулся тот. – Нет нужды. Я живу в городе, олицетворяющем единство противоположных сторон…
– В топографическом смысле?
– Не только! – Они вышли из Кремля на широкое предмостье. – Встарь Торговая сторона не существовала без Софийской: они друг друга дополняли, защищали и даже взаимно переходили – то жители Торговой шли в Софию, то софияне спешили на великий торг, и в то же время противостоящие берега соперничали меж собой, спорили, враждовали, да так, что ватага буквально обрушивалась на ватагу и, как известно, бились на великом мосту…
Новгородец палочкой обозначил на реке прежнее расположение плавучего моста и перевел указку на рекламный щит:
– Читаем! Футбольный матч между сборными командами Софийской и Торговой сторон. Разве это не эхо минувшего?
Опять русский черпает из окружающей среды примеры к своим философским тезисам, а он слишком привязан к книгам.
– И ныне здесь, – продолжал новгородец, – новое борется со старым, передовое с отсталым, – словом, все дышит диалектикой!
– Какой? Способной только достижения наук комментировать? Скудно! Я за идею Гегеля – числом метод подковать.
– А я, профессор, против подковки! Нет таких чисел, которыми можно было бы оснастить диалектику. Ваш гений искал такие числа и потерпел фиаско. Такой путь ведет к мистике, – новгородец решительно выдвинул руку: – Дерзните, друг мой, избрать обратную дорогу: исходите не из чисел, а из развития противоречия, которое порождает числа, аксиомы, фигуры, формулы. Только единство и борьба противоположностей способны мир вещей делить, умножать, устанавливать ритмы, формулы…
– О, это свежо, оригинально!
– Так что, голубчик, обращайтесь не к математике, а к жизни, к объективным противоречиям: они на каждом шагу творят математические модусы. Смотрите!
Калугин палочкой на асфальте отметил рисунок мелом, похожий на Магдебургские врата.
– Детский чертеж! Игра в «классы». Две вступительные клетки – полярности: «вода» и «огонь» или «можно» – «нельзя». А при наличии ПАРЫ противоположностей «классы» распределились в строго натуральном ряду чисел – от единицы до десяти…
– Феноменально! Арифметическая прогрессия.
– Продиктованная противоположностями! – Он перевел палочку на водный простор, подернутый солнечной рябью. – Смотрите! Естественный рубеж – глубокая река и высокий берег. Подражая природе, мы создали искусственную «полярность» – ров и вал. Значит, в какой прогрессии идет развитие оборонительных сооружений?
Профессор изучал фортификацию средневековья. Он знал, что ОДНУ основную линию укрепления добавили ДВУМЯ линиями в форме угла-флеши; затем добавили еще линию и создали ТРЕХлинейный люнет; потом изобразили замкнутый ЧЕТЫРЕХлинейный редут; дальше – ПЯТИгранный бастион. Но ученый даже не задумывался над причиной такой последовательности…
– Доминирует арифметическая прогрессия!
– Продиктованная парой противоположностей…
Они миновали мост и вышли на базарную площадь.
Шум мешал профессору сосредоточиться: привык мыслить в кабинете. На пригорке сверкало зеркальное стекло аптеки. Пора доктору перехватить инициативу, но нет…
– Смотрите! – опередил спутник, указывая на большой градусник, прикрепленный к деревянной раме широкой витрины. – Температурная пара ХОЛОД и ТЕПЛО всегда изменяются по шкале арифметической прогрессии: подъем положительный, а спад отрицательный. Кстати, это подмечено Гегелем. Вспомните «специфическую меру» из «Науки логики»…
В глазах немца восхищение и зависть: русский лучше его, гегельянца, познал Гегеля. Один намек из книги позволил новгородцу сделать философское обобщение:
– Одно противоречие – исток натуральной прогрессии. – Новгородец подвел интуриста к витрине книжного магазина, где висела черно-белая таблица химических элементов Менделеева. – Скажите, профессор, почему вещества поднимаются по шкале арифметической прогрессии? Нуте?
Шарф догадывался, что надо найти пару противоположностей в мире химических элементов, но его отвлекали прохожие. Ему помог русский: пояснил противоречие атома между ядром и оболочкой с противоположными знаками…
И, к своему стыду, доктор философии осознал, что не он просвещает русского провинциала, а тот ведет его за руку. И гид неистощим.
Тут же в гостином дворе под аркой на белом столбе он заметил плакат: на нем сопоставлены аршин с метром, а фунт с килограммом. В тот год Россия внедряла новую метрическую систему.
Калугин озаренно воскликнул:
– Заметьте, вся метрическая система в плену диалектической прогрессии!
– Ваша родина, – польстил немец, – Англию и Америку опередила!
– То ли еще будет! – гордо произнес новгородец и воткнул свою трость в землю: – Вот солнечные часы…
Феноменально! Русский так остроумно вскрыл диалектику часовой светотени, что доктор не смог скрыть восторга:
– О, вы маг-волшебник!
Собеседник почему-то насупился и резко указал на короткую тень «солнечных часов»:
– Время обедать! И время напомнить вам: пусть ваши ручные часы всегда вызывают у вас желание на все смотреть через призму противоречия…
Доннерветтер! Реванш закончился тем, что не он, автор системы конфигурации, разбил противника на почве времени, а тот, без часов на руке, наградил его диалектическими стрелками.
Вот в чем сила Калугина!
БУМЕРАНГ
Сегодня он обедал без Гретхен. И даже рад: быстрее освободился. Предстояло убедиться в том, что русские не опередили немцев – Калугин лишь мечтает вывести числа из противоречия, дальше раздвоения не пошел, а это сделал еще Гераклит.
Шарф не задержался в гостинице, однако русский уже стоял возле яхт-клуба. Там, на берегу, оголтело грызлись зубастые псы.
– Цыть! – крикнул Калугин, махая ореховой палочкой, и смело кинулся разнимать собак: – Тубо! Тубо!
Жарким летом бездомные дворняги часто бесятся. Профессор счел неразумным в чужом городе рисковать своим здоровьем. Он заметил, что тихий, скромный, внимательный новгородец может быть энергичным, отчаянным… не только в споре.
– Господин Калугин, у меня по плану музей Передольского намечен…
– Пожалуйста! Я провожу вас до Ильинской…
По дороге Калугин обратил внимание на двухэтажный бревенчатый дом с теремковой башенкой над балконом и широким розовым крыльцом:
– Внизу музей, а наверху – квартира, библиотека с богатейшей новгородикой. Теперь о хозяине: натура широкая – палеонтолог и путешественник, знаток Древнего Новгорода и старой книги; коллекционер и гипнотизер, блистательный лектор и, по словам Сурикова, неплохой рисовальщик. Когда Передольский посетил красноярскую мастерскую, живописец увидел в нем одного из вольных казаков и увековечил в знаменитом полотне «Покорение Сибири»…
– О, жажду познакомиться! – Шарф придавал большое значение фактору наследственности: – Кто есть его отец?
Напротив музея белая церковка. На ее дворике одинокий земляной холмик с крестом и бронзовой пластинкой: «ВАСИЛИЙ СТЕПАНОВИЧ ПЕРЕДОЛЬСКИЙ». Это почетное место предоставил Синод, а похороны были скромнее скромного.
– В копилке коллекционера сын обнаружил две копейки, – Калугин почтительно обнажил голову. – Василий Степанович больше других собрал новгородских ценностей… (В голосе гида гордость.) Сын сельского дьячка достиг высшего образования. Ездил за границу. Снискал адвокатскую славу. Защищал революционеров. На свои сбережения вел под Новгородом раскопки. Открыл стоянку первонасельников. Международному съезду археологов выдал сорок пять тысяч предметов каменного века. Устроитель выставок, лектор, автор книг о местных изысканиях…
На крыльце дома у двери Калугин наметил место для мемориальной надписи:
– Давно пора повесить доску: «ДОМ-МУЗЕЙ ПЕРВОГО НОВГОРОДСКОГО АРХЕОЛОГА В. С. ПЕРЕДОЛЬСКОГО». – Тяжело вздохнув, он продолжал: – Сын унаследовал отцову страсть к собирательству. А в одном даже превзошел родителя. Наследник, как палеонтолог, обратил внимание на странную кость. Она лежала в запаснике на чердаке. Такой кости нет ни у животных, ни у человека…
