Текст книги "Тайна дразнит разум"
Автор книги: Глеб Алёхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)
– Начальник! Они у постели Солеварова!
Вдали зашумело, загрохотало и разом стихло. Иван выглянул в окно. На стыке двух рек черным пятном плыл рухнувший деревянный мост, который только что соединял Соборную с Торговой стороной. Мелькнула мысль о западне. К счастью, Солеварова и турист в таком же дурацком положении.
Калугин остался на берегу. Он лишь помог чекистам спустить лодку на воду. По признанию Боженьки, на этом ушкуе «черные ангелы» ушкуйничали – совершали ночные набеги под «ватаманством» Пашки Соленого.
Теперь командовал Иван Матвеевич, сидя на корме с рулевым веслом. Гребли Леша и Люба. Иногда Смыслов брал багор и расчищал путь среди больших и малых льдин.
За ними наблюдали из большого каменного дома. Ланская махала белым платком. Она не видела, но догадывалась, что на реке льдины стукались, налезали друг на друга и раскалывались. Кругом шуршало, шипело, крутилось.
Нет сомнения, что энергичная Солевариха сумеет организовать переправу. Надо было спешить – первыми откопать клад и организовать засаду. Есть смысл взять туриста в самом склепе, тогда скорее развяжет язык.
Сильное попутное течение быстро доставило просмоленное суденышко на Торговую сторону. Но случилось нечто непредвиденное. Еще утром от Красного берега лед оторвал пристань – длинную баржу, которая концами прижалась к каменным быкам железнодорожного моста, и в зажатом месте реки взгромоздился плотный зажор.
Полисть разом вышла из берегов. Гостиный двор, площадь Революции залило водой. По улицам заскрежетали льдины. Волны бились о стены домов и сносили заборы. На высоких крылечках сидели крысы, кошки, собаки. А вода прибывала каждую минуту.
Неделю назад Калугин предупредил председателя исполкома о возможном наводнении, но в своем отечестве нет пророков – бедствие захватило Руссу врасплох. Повсюду срочно возводили настилы, сколачивали плоты, ремонтировали лодки.
Да, неутешительная картина. Все низины города под водой. От стихии всегда неудобства, беды, жертвы. И в то же время какое богатое зрелище – венецианский пейзаж! Под окнами двойное солнце, крылечные пристани, «гондолы», а волны гуляют и плещутся меж белых арок Гостиного двора.
Воркун повернул ушкуй на Александровскую улицу. По ней пожарники на длинных линейках везли школьников. Ребята возбужденно кричали. На плывшем черном комоде жалобно мяукал серый котенок.
Иван Матвеевич подрулил к комоду. Леша спас дрожащего мокрого котенка. Школьники благодарно замахали руками.
Туча накрыла город. Заморосил дождик. Ветер гнал волны в сторону Спасо-Преображенского монастыря, который, как и все старинные храмы, был воздвигнут на высоком месте.
Центральная площадка, окруженная церквами и монастырскими корпусами, забита народом. Здесь спасались те, квартиры которых затопило. К людским голосам и детскому плачу примешивались мычание коров и лай собак. А из открытой двери собора доносилось песнопение. Духовенство тоже «откликнулось» на стихийное бедствие: день и ночь служило молебны, умиротворяя разгневанную богородицу.
Вода залила монастырский сад и подобралась почти к самому кладбищу. Между могил виднелись люди. Они осматривали надгробные памятники.
Дождь кончился. Снова выглянуло солнце. Воркун загнал лодку в кусты бузины, а Леша помог Любе выскочить на сушу.
Работа в уголовном розыске пригодилась: Иван, действуя финкой, легко открыл старый замок часовенки. Пахнуло ржавым железом. Алеша поднял дверцу склепа и, приняв спички от начальника, спустился вниз по кирпичной лесенке. Он скрылся меж двух свинцовых гробов.
Вспыхнул огонек. Раздались шаги. Заскрипела железяка. Что-то брякнулось о цементный пол. Затем из темноты показалась довольная физиономия молодого чекиста:
– Нашел! Нашел!
– Вылезай, дружище…
Люба метелкой подмела пол склепа-часовенки, Воркун закрыл двери. Он рассчитал, что сейчас турист не придет за кладом: светло и зеваки бродят по кладбищу.
На всякий случай Иван оставил возле часовни Лешу и Любу.
Вечером Воркун вернулся с Калугиным. Они принесли молодым чекистам бутерброды и две бутылки молока. Дежурные доложили, что никто не подходил к солеваровской часовне.
Иван и Николай Николаевич поднялись на колокольню. Со второго яруса хорошо просматривалось кладбище. Калугин обратил внимание на затопленный город, который превратился в группу островов.
– Заметь, голубчик, в десятом веке арабский путешественник писатель Абу-Дасти землю руссов назвал «островом».
– Наверно, он плавал тут во время наводнения?
– Нет, друг мой, скорее, озеро Ильмень заливало, вернее, доходило до этих мест…
Послышались шаги. По лестнице поднимается Люба. Она промочила ноги. Леша приказал ей переобуться. Она не хочет уходить: впереди увлекательная операция. Калугин протянул свежую газету:
– Голубушка, чулки мокрые вон, а ноги заверни в бумагу…
Разрывая газету, Люба прочитала: «Троцкий против нэпа…»
– Как это так, член партии против курса партии?
– Он не понял суть нового курса, – сказал Иван, не зная, как проще и нагляднее объяснить новую экономическую политику.
На помощь пришел учитель. Он спросил Добротину:
– Любушка, ты когда-нибудь слышала такое выражение: «спорная вода»?
– Спорная? – удивилась она.
– Да, друг мой. В сильное половодье Ильмень настолько переполняется водой, что возникает противоборство: нижнее течение Полисти, Ловати сохраняет прежнее направление – на север, к озеру, а переизбыток ильменской воды верхним течением устремляется в обратную сторону – на юг, к Старой Руссе…
– Любопытно! – оживилась Люба. – Вода спорит, борется…
– Но эта борьба, голубушка, незаметна для глаз. Поэтому верхогляды видят лишь одну зримую сторону течения и говорят: «Река пошла вспять».
– Поняла! – воскликнула Люба. – В нэпе та же картина! Основное глубинное течение – социалистическое, а встречное, наносное, верховое – частная торговля, магазины…
– Совершенно верно, Любушка! Троцкий увидел только верхний напор нэпа и завопил: «Революция пошла вспять! Частный капитал затопит нас!» Для него один закон: «Либо свобода частникам, либо мировой простор революции! Третье – исключается!» А Ленин указал именно третий выход, хотя и временный: противоборство кооперации с торгашами и закупка машин на нэповские червонцы, словом, отступление ради наступления…
Со стороны кладбища раздался условный свист.
Иван первым подоспел к часовне. Возле железных венков стоял турист в черной шляпе. В одной руке он держал брезентовый мешок с драгоценностями. Сумерки мешали рассмотреть его лицо, но, судя по твердой позе, похититель не чувствовал себя вором:
– Я выполнил лишь просьбу Савелия Иннокентиевича. Он попросил взять этот мешок и передать его чекистам.
– Так и сказал паралитик, лишенный речи? Нуте?
– Нет, он говорил жене: она все понимает по движениям губ.
Калугин вынул из мешка золотые изделия – потир, дискос, звездицу – и усмехнулся:
– Хозяйка магазина охотно отказалась от такого товара?
– Она не знала, что за клад. Думала, что больной бредит. Взяла у него ключи от часовни, заранее извинилась передо мной: «Если чушь, не обессудьте».
Иван шагнул к туристу:
– Зачем вы с ней ходили к Солеварову?
– Жена – проведать мужа, а я – навести справку. В Старой Руссе долгое время работала известная окулистка Кошеварова-Руднева. Это первая русская женщина – доктор медицинских наук. Можно сказать, гордость России. Она вернула зрение моему отцу. Он, умирая, наказал мне найти здесь ее могилу. А Солеваров прекрасно знает могильные памятники. К сожалению, он плохо говорит. Я так и не понял, на каком кладбище искать. Вы случайно не знаете?
– Могила Кошеваровой-Рудневой рядом со склепом Солеваровых, – ответил Калугин и передал мешок с грузом Алеше: – Странное совпадение, эту могилу прошлым летом искал профессор Оношко.
– Ничего странного! – выкрикнул турист. – Аким Афанасьевич – сосед по этажу. Я попросил его найти, но он не нашел…
Воркун заметил, как председатель укома резко снял очки.
– Вы не в курсе, голубчик, профессор приобрел коллекцию старинного оружия?
– Как же! Все стены кабинета в древних доспехах!
– Он не говорил, в какую сумму обошлась она?
– Нет, я не спрашивал.
– А не видели, батенька, бывшего хозяина этой коллекции? Сейчас он не у профессора гостит?
– Не-ет, не виде-ел, – растянул слова турист.
«Немедленно ехать в Питер», – подумал Иван.
Совещались недолго. Пронин одобрил мысль Ивана Матвеевича:
– Рысь возьмут петроградские чекисты, а за профессором я поеду сам…
Насколько в начале прошлого лета Пронин уважал петроградского криминалиста, настолько теперь он не мог говорить о нем без гримасы:
– Не сомневаюсь, что Оношко пригрел беглеца!
– Голубчик, в доме отца гостит Нина. Она знает, кто такой Вейц, и, конечно, догадалась бы, что сделать. Однако она молчит. Видимо, регент переменил адрес.
– Все равно пошлю депешу и поеду сам. – Уполномоченный кивнул на дверь: – Туриста призадержите. Иван, что молчишь?
Воркун пытался все детали, связанные с туристом, соединить воедино. Он размышлял вслух:
– В буфете Шимска он поперхнулся на солеваровской фамилии. Наверно, ехал к Солеварову по поручению Вейца. Отправиться в Руссу ради поклона могильному памятнику – вызывает улыбку. Пойти в разлив на Соборную сторону – нужна причина поважнее справочки. Засыпаться с поличным и суметь выдать себя за друга чекистов – это вейцевская школа. Не он ли второй помощник Рыси?
– Одно ясно, голубчик, турист выполнял задание Вейца…
– А профессор Оношко в благодарность за коллекцию спрятал Вейца, – подхватил Пронин и отодвинул стул. – Время не ждет! Иван, займись туристом. Если нужно, потревожь Солеварову. А ты, Николай, подпиши акт передачи золота Помголу… Если что, звякну из Питера!..
Иван вопросительно взглянул на учителя:
– Николай Николаевич, профессор нужен для очной ставки?
– Не только для очной, голубчик, – улыбнулся Калугин.
«ИНСТИНКТ ПРОРОЧЕСКИ-СЛЕПОЙ»
Нина приехала домой за литературой. Квартиру не узнать: все стены прихожей, столовой, кабинеты обвешаны старинным оружием. Книги, тетради перекочевали на антресоли. Забравшись туда, чихая от пыли, она вслух прочла стихотворение Тютчева:
Иным достался от природы
Инстинкт пророчески-слепой —
Они им чуют, слышат воды
И в темной глубине земной…
Отец, видимо, был чем-то расстроен, придрался к словам поэта:
– «Инстинкт пророчески-слепой»! Дурацкий эпитет! Одно из двух: либо инстинкт слепой, и тогда он не пророческий; либо инстинкт пророческий, и тогда он не слепой…
– С точки зрения детской логики, папа!
– С любой точки зрения, коллега, «пророчески-слепой» – абсурд! – Профессор вскинул глаза на антресоли: – Слезай! Там паутина, пыль, сажа!
– Вот отберу библиотечку и сойду! – Дочь почувствовала, что отец не хочет, чтобы она рылась на антресолях, и подумала: «Не окажется ли слепой инстинкт пророческим?»
Она с пачкой книг сошла по лестнице и с притворной усталостью вздохнула:
– На сегодня хватит.
Нина вымылась в ванной и заметила, что на стеклянной полке отцовские вещи лежат не в том порядке, которого он всегда придерживался:
– Папа, кто у нас гостил?
– Почему ты решила?
– Твой бритвенный прибор на самом краю полки.
– Дочь пошла в отца! Похвально, коллега! Но в данном случае твоя наблюдательность излишне растревожила твою фантазию: я сам положил на край, потому что увидел в зеркале покрасневший нос…
– Пить начал?
– В том-то и дело, что по-прежнему не пью, а нос пухнет и краснеет, как у пропойцы или у турка!
– А вдруг у тебя прадед из Турции?
– Не болтай, дочурка, лучше сходи на базар…
– Спасибо, папочка! – Нина указала на стенной календарь: – У дочки весенние каникулы. Приехала отдохнуть. И в первый же день любимый папаша гонит ее на шумный рынок. Не ты ли писал мне: «Приезжай…»?
– Сдаюсь! – Он потянулся за трубкой. – А ты подмети квартиру!
– С удовольствием, только не этим драным голиком. Разорись, пожалуйста, на метелку!
– Говорят, блондинки мягкие, а брюнетки жесткие, волевые. Почему же у тебя светлые волосы не соответствуют характеру?
– Но ведь и у тебя, папуля, красный нос, к счастью, не соответствует твоей трезвой натуре!
– О, прощай мое тихое одиночество!
– Нашел невесту?
– Нет, дочка приехала на каникулы! – Он надел серую шляпу и отсалютовал дымящей трубкой: – Хвала Старорусскому курорту! Теперь не жалуюсь на ноги! Постараюсь быстро-быстренько, как говорит Сеня Селезнев. Адью!
Отец вышел на лестницу.
Закрыв парадную дверь на цепочку, Нина вновь поднялась на антресоли. В углу лежала пачка журналов по криминалистике. Дочь обратила внимание на то, что старые журналы были перехвачены новенькой веревкой… Развязала. Журналы рассыпались.
Ого! Корки журнала, а в них – темная тетрадь с белой лошадью на обложке…
– Дневник Лени! – воскликнула Нина и вспомнила, как упорно искали эту тетрадь старорусские чекисты. Но почему отец спрятал?
Ответ, пожалуй, в самом роговском дневнике. Она внимательно прочитает. Однако у отца глаз криминалиста. Он обязательно поднимется сюда и проверит, что и как.
Вмятины по краям журналов помогли вернуть веревку на прежнее место. Пачку поставила в угол, где и раньше стояла. И запылила следы своих пальцев.
Но где читать? Закрыться в своей комнате – вызвать подозрение. Лучше всего в поезде. А пока что тетрадь вон из дома. Но куда? Сосед – приятель отца. Дворник даже письма вскрывает. Камера хранения!
Она положила в дорожный чемодан книги, дневник, быстро накинула пальто, выбежала на улицу, села в трамвай, идущий на Московский вокзал, и сдала чемодан на хранение.
Объясняться не пришлось: отец вернулся позже дочки…
Она прогостила пять дней и оставила записку:
«Отец!
Пойми меня. В школе столько неотложных дел, что где там отдыхать?! Лучше ты приезжай на пасху. Поможешь мне. И привезешь остальные книги. Они у меня в комнате на столе.
Жду тебя. Нина».
Но, прочитав в поезде дневник, Нина высадилась не на полустанке Взгляды, а на станции Старая Русса.
Городской трамвай курсировал только до Живого моста. Нина, с двумя тяжелыми чемоданами, вышла на Красный берег и не без любопытства и ужаса повела глазами по разлившейся реке.
Вместе со льдом плыли бочки, сани, крыши домов и бревна. Еще на вокзале ей сообщили о старорусском наводнении, но то, что она увидела сейчас, ее потрясло…
На одинокой льдине чернеет собака. Жучка на цепи, а цепь прибита к будке, которая плывет рядом с льдиной. Но деревянная будка легче льдины – плывет по ветру быстрее и тянет за собой собаку. Жучка приседает, упирается, а лапы ее скользят, скользят…
– Ошейник! – закричала Нина. – Ошейник!
Не лопнул ремень на шее…
Грустная, усталая, Нина прошла по дрожащему мосту и пересела на бревенчатый плот. Она, поеживаясь от ветра, удивленно посматривала на затопленные улицы и новые вывески частных магазинов.
Вот застекленная крыша «Фотографии» Быкова. Пройдет двадцать лет, и хозяин «ателье», бывший нэпман, станет при фашистах бургомистром Старой Руссы. Но разве могла Нина угадать судьбу дельца с усиками Вильгельма!
На землю она сошла возле государственной лавки с водочными бутылками на витрине. Нину пьяными глазищами поедает субъект в офицерской шинели, из кармана которой торчит «белоголовка»[20]20
В те годы горлышко водочной бутылки заливали белым сургучом.
[Закрыть].
«Неужели все к старому?» – задумалась сельская учительница и представила свою школу без дров, учебников, пособий.
Вот и дом Селивестрова: вместо чека теперь ГПУ. Нина заколебалась, что будет с отцом? Она сама в школе прививает любовь к родителям, а сейчас…
«Нет, сначала повидаю Калугина». И она повернула назад.
Николай Николаевич встретил ее как родную дочь. Он напоил ее горячим чаем, внимательно выслушал и вместо ответа рассказал о своем конфликте с матерью…
Теперь Нина не станет колебаться – передаст дневник…
Вечером за круглым столом не хватило стульев – коммунары принесли кухонные табуретки. Нина оказалась в центре внимания: ее расспрашивали про деревню, про Питер, но никто не торопил гостью с дневником Рогова. Видимо, Николай Николаевич предоставил ей самой принять окончательное решение.
В свою очередь Нина поздравила Тамару, Груню и Любу с замужеством. С особым вниманием она поглядывала на тихую, седенькую старушку, мать Калугина. Сельская учительница заметила, что старушка, волнуясь, закрутила кончик темного платка, лежавшего на ее худеньких плечах, когда речь зашла о героическом поведении Ланской и Орловой на собрании верующих.
Но вот свидетели вспомнили кровавую сцену избиения в Воскресенском соборе, перед образом богоматери, и жуткую расправу на мосту. Мать Калугина склонила голову и стянула платок на колени.
– Вы не представляете, как я ждала ребенка, – с дрожью в голосе сказала Ланская. – Теперь я не могу носить крест: он напоминает мне…
Старушка так вздохнула, что все с опаской посмотрели на нее. Карп снял со стены гитару и весело объявил:
– Народная песня! Посвящается сельской учительнице!
Из рассказа Калугина Нина знала, что мать его когда-то преподавала в деревне, и мысленно поблагодарила Рогова. А главное, она поняла, что Николай Николаевич никому не сказал о дневнике. Все собрались ради нее, а не злополучной тетради.
После третьей песни старушка глазами показала на чердачную лестницу. Сын помог матери подняться на «голубятню».
Николай Николаевич пошел против матери. Поначалу она прокляла сына. Теперь рядом с ним. Нина тоже пойдет против отца. Он намного моложе старушки – быстрее поймет свою неправоту и падение. А близость Тамары и Груни подогревала в ней решимость.
Нина прошла в переднюю, открыла чемодан и вернулась к столу, держа в руке темную тетрадь с белой лошадью на обложке…
Первым увидел дневник брата Карп. Его гитара заглохла.
– Нина, откуда? – сорвался он с места.
Воркун дернул себя за ус. Алеша уронил вилку. Груня шепнула Тамаре:
– Записки Рогова…
Ланская покраснела: а вдруг Леонид в этих записках смеется над ней?
В это время из «голубятни» вернулся Калугин, его спокойный вид придал нужный настрой для чтения дневника. Все разместились за круглым столом: Ланская рядом с Воркуном, Груня с Алешей, Нина придвинулась к младшему Рогову, а Калугин занял стул поблизости от Добротиной.
Нина передала дневник учителю. Калугин медлил. Почерк у Леонида четкий, ясный, но как читать: все подряд или только концовку?..
– Тетрадь увесистая, друзья мои…
Все высказались за то, чтобы читать подряд – от корочки до корочки. Только Тамара промолчала.
Карп снизил абажур, свет ярче ударил по белой скатерти. Николай Николаевич укрепил очки и открыл темную обложку с белой лошадью…
ДНЕВНИК РОГОВА
1 августа 1918 года.
Москва. Большая Лубянка, 11. Мы во всем подражаем железному Феликсу. Его школа жизни мне сродни: я тоже, пусть не так долго, был подпольщиком, читал книги в тюрьме, промышлял охотой в ссылке, совершил побег и даже, как он, обучался портняжному делу в Бутырках, где и познакомился с Феликсом.
Дзержинский говорит: «Быть светлым лучом для других, самому излучать свет – вот высшее счастье для человека». Воспитывает нас в духе бойцов революции – не жалеть себя ради победы коммунизма. Все это по душе, одного не пойму: красная столица и церковный звон?! Почему мракобесы на свободе? На мой характер: попов расстрелять, церкви под клуб – и крышка религии!
10 августа.
Работаем день и ночь. Тетрадь заполняю урывками. Сегодня ели суп из селедочных голов и мечтали о будущем. Покончим с контрой – построим коммуну. Склад товаров для всех один: бери что хочешь, только работай на совесть. Через год-два в нашей стране – ни одного спекулянта, саботажника, служителя культа. Общество – одна семья трудовая.
Конец августа мрачен.
В Питере убит Урицкий. В Москве эсерка Каплан тяжело ранила Ленина. Чекисты прохлопали! Феликс ночами не спит. Мы тоже на ногах. Совесть грызет. Эсерам не поздоровится…
6 сентября.
Меня гипнотизирует плакат: «Всё для фронта!» Карп – доброволец. Я просил – не отпустили. Чем успешнее жмут белые, тем злее враги в тылу – от бандитов до попов. И передышки не жди! Феликс сказал: «Счастье – это не жизнь без забот и печалей, счастье – это состояние души».
Декабрь.
Дзержинский на фронте выясняет причину колчаковского прорыва. Сегодня один попик взывал с амвона: «Супротивничать красным антихристам». На допросе божий агитатор признался, что проповедь сочинил его чадо – меньшевик.
Видел на улице чистокровную арабскую: ростом невелика, но вся в пропорции – изящна, легка и суховата, как балерина!
Март 1919 года.
Конгресс Коминтерна. Нет времени следить за газетами. В соседнем клубе суд – инсценировка над убийцами Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Настроение неважное: ни одна революция на Западе не завершилась победой пролетариата. Нас зажимают в кольцо…
Карп отличился в бою, награжден наганом. Отец борется с кулаками. А я что? Специализируюсь на длинноволосиках. Феликс недоволен мною: «Перегибаешь!» А что миндальничать?! Рясники голосят за упокой…
Против нас державы. Подняли плакат: «Все на борьбу с Деникиным!» Я снова на комиссию, и снова не взяли: порок сердца.
Октябрь.
Сразу две вести: разгром белых под Орлом и гибель родителей от кулацкой мести. Феликс все время присматривается ко мне. Я задержал попов, он отпустил…
Весна 1920.
Опять лезут враги: Врангель угрожает Донбассу, поляки жгут Украину. А турки – молодцы, дружат с нами. Вчера охранял Чичерина и гостей из Турции.
Патриарх Тихон – неприкрытая контра. Большевиков предал анафеме. А Феликс против его ареста. Я выложил ему все, что наболело. Либо религия – опиум, и тогда всех попов к стенке; либо она полезна, и тогда нечего бороться. Я волновался, точно не запомнил его ответ, а смысл таков: расстрелять попа и дурак сможет, вот сумей противника превратить в помощника, ибо лучший атеист – разочаровавшийся священник. У тебя, Рогов, слишком прямолинейное мышление, нет гибкости, с такой головой легко заблудиться…
Победоносный октябрь!
Основные силы интервентов разбиты. Я в госпитале: сдает сердце. Меня навестил друг нашего дома профессор Оношко. Он защищал моего отца на процессе. Теперь преподает криминалистику. У него четкое мышление. Подарил мне учебник логики. Охотно изучаю.
1 декабря.
Получил назначение в Новгород. Работаю секретарем губчека. В городе более семидесяти церквей. Духовенство – основной враг. В январе восемнадцатого года мятежники засели в Антониевском монастыре. Спасал окруженных сам новгородский митрополит. И теперь горой за контрреволюцию! Церковники задают тон всей России. Если петроградский владыка получает в год 210 тысяч, а московский 280, то здешний 310!
15 декабря.
Здесь Оношко. Читал лекцию чекистам. Ночевал у меня. Беседовали долго. Его формула либо наука, либо религия, третье исключается – понятна и убедительна. Он подо все подводит базу логическую. Мне бы так!
18 декабря.
Проводил Оношко. Он собирается в Руссу на грязи. Карп демобилизовался. Работает в трибунале. Пишет о красивой соседке, певице.
20 декабря.
По совету Оношко прочитал «Гамлета». Аким Афанасьевич прав: знаменитое «Быть или не быть?» – это шекспировская трактовка логического закона исключенного третьего: либо быть, либо не быть, другого выбора нет. Я тоже во всем склонен выбирать одну четкую линию.
31 декабря.
Я в Руссе. Новый год встретил дома. Воркун играл на гармони, Карп на гитаре. Сеня плясал. Ланская пела. Она в самом деле красивая. И голос чудный! Но вот дикость – богомолка! Брат не спускает с нее глаз.
Двадцать первый год.
Мир. Только Приморье еще в огне войны. Перевод в Руссу.
3 января.
Я – уполномоченный губчека. На работе порядок. Но дома назревает конфликт. Карп пристает к соседке. Она ищет во мне защиту. Откровенно говоря, я полюбил ее с первого взгляда. Очень полюбил! Но у нее крест на груди. Попробую воздействовать на нее шуткой, насмешкой…
8 января.
Ездил в Питер. Навестил Оношко. У него дочь кончает университет. Изложил им свой план: попов в Сибирь, иконы в костер, а храмы под клуб. Отец одобрил, дочь промолчала.
Конец января.
Дискуссия о задачах профсоюзов. Карп с Троцким за военизацию. Ленин за школу коммунизма. Читаю мало: заедает работа. «Богоспасаемая Русса» – старый купеческий городок. Спекуляция неслыханная! В Питер – хлеб, мясо; в Руссу – мануфактуру, мыло, сахарин и железо.
Карп приоделся, похорошел и совсем одурел – готов обвенчаться с Ланской. Мой брат и церковный брак! Это же предательство! Я же даю ей выбор: либо храм, либо я. Если любит – на все пойдет!
1 февраля.
Дискуссионный клуб. Слушал антирелигиозную лекцию председателя укома. Пригласил его на воскресный обед и пожалел: он против немедленного закрытия церквей и высылки попов. Его план – утопия! Сколько лет уйдет на просвещение верующих?!
15 февраля.
События в Кронштадте. Мятеж генерала Козловского. Враги идут на все с молитвой на устах. Старорусская контра тоже ставит свечки чудотворной. Расстрелять бы ее, христову шлюху!
Подружился с Иваном. Бывший пастух любит животных. Мы с ним восстановим городской ипподром.
Беда с Карпом! Пьет. Задирается. Пристает к Тамаре. Стычка неизбежна.
Говорил с регентом. Он дал слово, что бросит церковный хор. Неужели солистка не сделает вывода?
Март.
Десятый съезд партии. Новая экономическая политика: допускаются частная торговля и частные мелкие предприятия. Карп кричит: «Революцию рубят под самый корень!» Калугин говорит о временном маневре в области экономики. Хорошего, конечно, мало: я нажимал на местных купцов, а теперь изволь охранять их карман. Дзержинский тоже с Лениным…
8 мая.
Открытие горсовета (двадцать два члена РКП, трудовики, беспартийный). Продразверстка заменена продналогом. Еще не объявлена официально свободная торговля, а на базаре уйма продуктов. И не тронешь: «Я сдал продналог. Отвались!»
У Карпа другая крайность. «Надоела мне, говорит, голодуха да нехватка. Хочу пожить всласть». Молод еще!
10 мая.
Война мало разорила старорусскую землю, каждый сотый горожанин – торгаш. Долгополов опять открывает магазин. Федосеев берет в аренду мастерскую фанерных изделий. Запестрели вывески частников. Карп спрашивает: «За что же боролись, за что проливали кровь – шли на жертвы?» Он за оппозицию! Его настроение тревожит меня. Надо напомнить ему нашего отца-подпольщика, нашу первую маевку, наше знакомство с Горьким в 1905 году.
12 мая.
Пригласил Карпа в парк. Лучшие воспоминания связаны с курортом, где побывали Добролюбов, Менделеев, Достоевский, Кустодиев. Наше знакомство с писателями началось с поэта Фофанова. Чахоточный, с трясущимися руками, он читал нам свои стихи, полные горечи, уныния. Но однажды Константин Михайлович гневно продекламировал:
О Старорусский наш курорт —
Курорт поистине злодейский,
Больным здесь ставит ножку черт.
Здоровым ножку – полицейский!
Мы с Карпом заинтересовались: кому конкретно ставят ножку? Фофанов подвел нас к высокому усатому курортнику в черной широкополой шляпе и сказал: «Алексей Максимович, эти юноши по вашу душу». После беседы с Горьким мы стали еще больше помогать отцу. Распространяли листовки. Охраняли маевку. И кажется, оба прошли один путь. Откуда же у младшего тухленький душок? Мечтает о сытой жизни нэпмана. Узнал бы об этом отец – в гробу перевернулся бы!
Моя попытка образумить брата кончилась тем, что я первый раз не смог выйти на службу. Врач категорически запретил верховую езду и рекомендовал «избегать сильных волнений». Тамара достала мне редкое лекарство. Что это, долг медсестры или нечто другое? Мне кажется, она тянется ко мне, но между нами крест и Карп. Брат затаился, как тигр перед прыжком.
15 мая.
Встретил регента. Он мечтает руководить хором в Народном клубе. У него богатая библиотека. Я попросил книгу о лошадях – обещал занести.
17 мая.
Воскресенье, а настроение совсем не воскресное. В монастыре епископ Дмитрий провозгласил здравницу в честь свободной торговли. Еще бы! В Гостином дворе открывается магазин церковной утвари. Нэп – животворная вода для церковников. Свечки ставят за новую политику. Вся сволочь недобитая повалила к чудотворной. Не допущу!
18 мая.
Ланская умоляет не трогать «святыню». Еще нелепость! Вызвал Солеварова. Взял старосту за горло: либо икону сюда, либо сам к стенке!
21 мая.
Духовенство состряпало жалобу на меня. Председатель укома – ярый атеист, а выступил против изъятия иконы. Говорит: «Не спеши!» Его ход мысли напоминает Дзержинского: убеждать, перевоспитывать, просвещать. Нет, слишком долгая история! Нам быстрей нужен коммунизм, а коммунизм и религия несовместимы! Изъять икону!
25 мая.
Объявился Ерш Анархист. Хочет быть художником, просил посодействовать. Наведу справку о нем, – тут спешить нельзя. Одно приятно в нем – безбожник!
27 мая.
Церковники распустили слух, что чудотворная покарает меня, если я заберу икону. Запахло травлей.
29 мая.
На курорте Оношко с дочкой. Первые слова профессора: «Сажали коммуну, а выросла богадельня!» Попы готовят вынос иконы Старорусской богоматери в Леохново. Я против церковного хода. Со мной Карп, Оношко, Вейц и председатель исполкома.
1 июня.
За круглым столом дискуссионный клуб. Карп против частных магазинов и концессий. Калугин говорит: «Отступая, мы наступаем!» – «Это игра слов! – возражает Оношко. – Капитализм, как змея, лишь голову пусти – хвост пролезет!» Воркун осуждает коммунистов Алексеева, Рассаукина, Павловского: вышли из партии. Брат тоже грозится бросить партбилет на стол укома, но не бросит: я уж знаю. Приближается чистка партии.
3 июня.
Тамара любит меня, но креста не снимает. Чем пронять ее? В парке встретил Нину Оношко, нарочно прошелся с ней: может быть, ревность поможет?
4 июня.
Началась травля: телефонный звонок от имени Старорусской владычицы. Подметная записка: «Не тронь богоматерь, иначе она покарает тебя!» А сегодня в окно кабинета подбросили фанерную икону с дикими глазами владычицы.
Вечером опять с Ниной. Она во всем белом. Тамара видела нас, но не сдается. Что еще придумать?
5 июня.
Спорил с Калугиным чуть не до рукопашной. Говорит: «Прямолинейная логика мышления определяет и прямолинейную логику действия». Всячески внушает, что я в плену элементарной логики, что она загонит меня в тупик. Неужели формальная логика – мертвец? И неужели этот мертвец, как выражается Калугин, схватит меня, живого?
Оношко смеется над Калугиным. Пронин тоже уважает профессора. Наверно, Николай Николаевич просто обиделся на меня, что я не посещаю его философский кружок.
6 июня.
Вернулся из Питера Селезнев. Еще не легче! У меня под носом орудует Рысь, агент Тихона. Указали другие. Позор!
Сеня привез мне направление в санаторий. Да, подлечиться надо и с мыслями собраться тоже. В голове, как у Гамлета: быть или не быть? В самом деле, что выбрать? Остаться самим собой – икону отобрать, попов разогнать и у Тамары содрать крест с груди или не быть самим собой – отступить? Посоветуюсь с Оношко.
