Текст книги "Тайна дразнит разум"
Автор книги: Глеб Алёхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)
– Груня ждет…
УДАР БЕЗ УДАРА
Груня запаздывала. Леша завел граммофон – веселая полька смутила его. Он переменил пластинку. Калугин шепнул ему:
– Подожди минутку…
Слышно было, как на «голубятне» Пронин позвонил в чека и громко спросил:
– Дежурный, что нового?
Видимо, Ерш не явился с повинной. Председатель чека пригласил на чердак Воркуна и Калугина. За роговским столом, где поблескивал телефонный аппарат, сидел Пронин, скованный и мрачный. Он заговорил, глядя на лист бумаги с рукописным текстом:
– Я написал характеристику. Завтра пошлю в губчека. Начальство настроилось тебя, Иван, выдвинуть на мое место, а меня вместо Рогова. Ты деловит и предан партии. Мне не привыкать с тобой работать. Но у тебя, Воркун, есть загиб – начал мудрствовать. Усложнил дело со смертью уполномоченного: отвлек чекистов от работы. Передоверил стажеру – Ерш, понятно, облапошил мальчишку. Не обижайся, товарищ, в нашей системе, сам знаешь, дружба дружбой, а служба службой. Пришлось упомянуть и об этом…
Поднимая лист, Пронин перевел взгляд на маленького человека с большой лысиной:
– Калугин, я обошел тебя в характеристике, но тебе скажу прямо в лицо, как коммунист коммунисту. Корень ошибок Воркуна, Селезнева, Смыслова в тебе, Николай. Ты дурно влияешь, особенно на молодых. Нет, я не против твоего интереса к нашей работе. И не против, что ты ведешь у нас кружок по философии. Но сам понимаешь, философия это не криминалистика. В этом отношении лекции профессора Оношко нам, чекистам, полезнее. Нет, я знаю, ты еще в подполье разоблачил провокатора с большим стажем – проявил способности следователя. Однако твоя основная профессия иная, ты специалист в другой области – не зря мечтаешь вернуться к преподаванию естествознания и краеведения. В добрый час! Я первый буду голосовать за твое освобождение, хотя и с сожалением. Ты же хороший председатель укома, тебя уважают партийцы, к тебе тянутся комсомольцы, тебя любят массы. К твоему голосу прислушиваются в Новгороде. Я сам охотно подписал твое письмо к Ленину. Но когда ты предлагаешь нам, чекистам, вместо лупы диалектику…
– Нет, голубчик, не «вместо», а вместе и лупу и диалектику!
– Да пойми, Николай, твой метод расследования…
– Не мой, а Дзержинского! И проверенный практикой!
– Знаю, Калугин, ты уважаешь факты. Обратимся к жизни. – Пронин назидательно улыбнулся. – Разве товарищ Феликс, поймав Анархиста, отпустил бы его без контроля? А?!
– В данном случае, батенька, отпустил бы!
Председатель чека засмеялся и положил руку на телефонную трубку:
– Где же он, твой отпущенный?!
– Друг мой, потерпи еще…
– Хватит! – встал Пронин. – Немедленно объявлю розыск. А тебя, Николай, прошу больше…
Он не договорил: внизу, в столовой, залаяла Пальма. Воркун бросился к лестнице. Николай Николаевич проводил его взглядом и, продолжая сидеть на диване, прислушался. Он услышал веселый голос Груни:
– Вы куда, профессор? Не спешите!
Дружный хохот заглушил голос Оношко…
Толстяк застегивал пальто на дворе. Он не мог оставаться в обществе вора: от Ерша всего можно ждать. Но была еще одна причина бегства: давний спор с Калугиным закончился явно не в пользу петроградского криминалиста.
Не ждал такого сюрприза и председатель чека. Он не поверил Воркуну, заглянул вниз, увидел рыжебородого мужчину с забинтованными руками и, точно рак, попятился назад по лестнице на «голубятню».
– Кто поймал его? – спросил он Ивана.
Тот улыбнулся:
– Никто. Сам пришел с Груней. – Щелкнул пальцем по шее: – У Тамары Александровны есть немного спирта…
– Это еще что?! – возмутился Пронин и вдруг, прижимая руки к животу, осторожно опустился на диван: – Грелку…
Николай Николаевич положил подушку под голову больного, а Воркун послал Тамару Александровну за грелкой.
Внизу кто-то завел граммофон – запел Шаляпин. Калугин закрыл дверь «голубятни» и спустился в столовую. Он заметил удивленно-пристальный взгляд Анархиста. Председатель укома впервые встретился с Ершом и не мог понять, почему тот пялит на него глаза.
Возможно, Леша рассказал Жгловскому о своем новом учителе. Внешне Калугин совершенно не походил на уездного руководителя – обычно первое знакомство не обходится без удивления. Николай Николаевич приветливо кивнул Анархисту и сел за стол:
– Кто еще не пил чаю, друзья мои?
– Мы с «президентом»! – радостно отозвался Леша и жестом пригласил Жгловского: – Согреться горяченьким…
– А мы что, не русские люди, елки зеленые!
К чести старого мастера, он, в отличие от Пронина и Оношко, мужественно признал свою ошибку: обнял племянника…
– Ёк-королек, промахнулся твой дядя!
Заглох граммофон. Из флигеля Воркун принес флакон спирта, вылил его в графин с наливкой и подсел к необычному гостю:
– Ну, Георгий Осипович, кто старое помянет, тому глаз вон! Тебе, брат, штрафную…
Жгловский немного помягчел, расправил плечи, положил забинтованные руки на стол:
– Мне стакан удобней…
К столу подошли Груня, Люба и Сеня. Калугин решил отвлечь внимание молодежи на себя, чтобы дать возможность инвалиду спокойно выпить вино. Он вынул из кармана толстовки листок:
– Друзья мои, к нам прибывает новая партия сентябрят[16]16
Сентябрятами называли ребят из голодного Поволжья, которые первый раз прибыли в Руссу в сентябре 1921 года.
[Закрыть]. Неплохо встретить концертом…
– Отлично-чудненько! – зажегся Сеня и стал перечислять, указывая пальцем: – Ланская… пение! Орлова… пляска! Добротина… соло на мандолине! Селезнев… мелодекламация! Воркун… вариации на гармони! Смыслов… цирковой номер с мячом!..
– Голубчик, что это за номер? – Калугин обратился к Леше. – Нуте?
Вратарь не успел шевельнуть губами. Раздался звон. Из рук Жгловского выпал стакан. Ерш обвел глазами присутствующих:
– Есть тут чекисты?
– Есть-имеются, – отозвался Селезнев.
– Полундра! Рысь тут! – Ерш забинтованной рукой, как пикой, нацелился на лысого в толстовке и простых очках: – Вот он, гад!
Никто не ожидал такой выходки. То ли вино ударило Ершу в голову, то ли он нарочно явился учинить скандал в коммуне? Мастер Смыслов сжал кулаки:
– Ёк-королек, ты что, рыжий, очумел?
Вскинув голову, Ерш заскрипел зубами:
– А вы что, ослепли, черт вас дери?!
Назревал скандал, который мог обозлить Жгловского.
А Иван Матвеевич стремился расположить Анархиста к откровенной беседе. Калугин спешно спрятал листок в карман:
– Голубчик, вы обознались, поверьте мне..
– Тебе поверить, курва?! – вскипел Ерш. – Нашел дурака! Отвечай, гнида, ты приходил ко мне?
– Куда, батенька?
– На перевоз?
– В каком часу?
– Поздно вечером. Ты подошел ко мне в саду…
– И вы в темноте рассмотрели меня?
– Я осветил тебя! Вот эти очки, бородка, – указал Ерш. – И твоя манера подсыпать: «Голубчик, батенька, друг мой. Нуте?»
Коммунары и гости переглянулись. А Калугин спокойно спросил:
– И мои сапоги, и плащ с капюшоном?
– Точно! Засыпался, гад!
– И рост мой?
Прищурив глаз, художник заколебался:
– Да нет… я чуть повыше тебя, а он чуть повыше меня…
Калугин перевел взгляд на друзей:
– Значит, Рысь основательно присмотрелся ко мне…
– Где он мог, в каком месте? – заинтересовался Селезнев. – Где?
– Уком… Дискуссионный клуб… Фабричная ячейка – всюду возможно, друзья мои.
– А зачем он гримируется под вас, Николай Николаевич?
Вопрос Любы насторожил Анархиста. Калугин с благодарностью посмотрел на Добротину:
– Представь, голубушка, что в темноте Георгий Осипович не обратил внимания на рост эмиссара. Что бы тогда произошло? Жгловский выдает Рысь чекистам, а те Жгловскому не верят. Больше того, берут меня под защиту! Жгловский, естественно, нервничает, злится. А при такой ситуации, голубушка, вместо откровенного разговора – обоюдная неприязнь…
– Другими словами, – подхватил Сеня, – Рысь нанес удар без удара!
– Совершенно верно, голубчик! – Калугин придвинул Жгловскому тарелку с маринованными грибами. – Рысь все время имитировал мою речь?
– В саду почти так. Разок только загнул по-одесски. А при первой встрече он, как артист, шпарил по-всякому.
– О чем же, батенька?
– Доказывал, что каждый смертный несет в себе трещину, только надо уметь нащупать ее…
– Чтобы не убивая убить?
– Точно! И, как пример, пришил судьбу уполномоченного губчека.
– Конечно, не вдаваясь в детали?
– Да, карты не раскрыл. А вчера больше нажимал на Библию.
– В каком смысле, голубчик?
– Расхваливал божественную стратегию Моисея…
– За что же?
– За искусство охмурять сынов земли. Моисей выполнял приказы всевышнего, которого сам же придумал, избрав путь не бога – дьявола: налет, убийство, насилие. Призывал всех почитать и слушаться только верховного, а сам же всеми верховодил. И так нашпиговал свой народ, что тот захватил богатую страну. Он назвал такую стратегию живучей.
– Совершенно верно, голубчик! Магомет, точнее, Мухаммед тоже прикрылся аллахом, в одну руку взял Коран, в другую меч и завладел Меккой.
– Рысь хочет моисеевой стратегией прикончить совдепию.
– И опять же план без деталей? – спросил Калугин.
– Нет, есть о чем посекретничать…
Калугин указал на лестницу, ведущую на чердак. Иван Матвеевич, видимо, вспомнил, что там лежит больной с приступом язвы, и глазами показал в сторону флигеля, но Селезнев правильно разгадал замысел председателя укома:
– Лучшего лекарства-бальзама и не придумаешь. Чуешь, Ваня-Ванек?
Действительно, больной совсем забыл про боль в животе. Прислушиваясь к рассказу Ерша, он поднялся с дивана и подошел к столу, за которым сидели Анархист, Калугин и Воркун.
– Тебе кто заказал иконы? – спросил председатель чека.
– Солеваров. Но спер их, видать, помощник Рыси…
– Кто? Имя, фамилия?
– Черт его знает! – пожал плечами Ерш. – Сам-то Рысь мелочишкой не пачкается. «Плох тот руководитель, говорит, который все сам делает». Он не один, но в открытую играл только с гадалкой, покойницей. Я Рысь поймаю. Лишь не спугните его. Удерет из Руссы.
Пронин смял в комок листок характеристики Воркуна, а Калугин незаметно улыбнулся…
ГРОЗНОЕ ПОЗДРАВЛЕНИЕ
Воркун не поздравил ее. Она знала, что он торопился по важному делу. Однако Сеня урвал минутку, заскочил во флигель и преподнес полное собрание сочинений Тургенева:
– От всей коммуны, Тамарочка Александровна!
Сияющий, он взмахнул роговским хлыстом:
– Друг-приятель отдал мне Желанного!
Она улыбнулась, а сама подумала: «Не зашел».
Воркун и Селезнев уехали до завтрака. Они спешили, пока мороз не сковал землю. Ерш зарыл золото глубоко.
За круглым столом пили чай Ланская с Калугиным. Он пожелал ей здоровья и всяческих успехов. Вчера Ерш часто цитировал Ветхий завет, поэтому Тамара не удивилась, когда Николай Николаевич спросил:
– У вас есть Библия, голубушка?
– Я брала у регента. Если хотите…
– Спасибо, матушка, я сам зайду. – Он задержал взгляд на вдовушке: – Ба-а! У вас совсем не праздничное настроение! Нуте?
– Погода действует. – Она повернулась к плакучему окну: – Полюбуйтесь…
– Запомните, голубушка, если дожди перейдут в снежную зиму, а весна дружно нагрянет – не избежать наводнения.
– И что тогда? – спросила она, думая о своем.
– Русса превратится в три холма. В старину, заметьте, Ильмень омывал старорусскую землю. Ваш сад растет на дне бывшего огромного озера…
Славный Николай Николаевич: он старался отвлечь ее от печальных мыслей. Но вот Калугин взял толстый портфель и скрылся за выходной дверью. Тамара вымыла посуду, вернулась во флигель, взглянула на пачку книг в бурых переплетах и опять за свое…
«Иван внес свою долю в общий подарок. Он не мог не знать о дне рождения…»
Осторожно звякнул звонок в прихожей. «Регент», – подумала она и не ошиблась. Сосед оставил мокрый зонтик в прихожей, а букет свежей герани внес в комнату:
– От меня и супруги…
– Преступники вы оба! Загубили домашние цветы! – заворчала она, принимая букет. – Великое спасибо, Абрам Карлович… Как ваше горло? В такую погоду…
Стройный регент, в черном костюме, с черной эспаньолкой на бледном подбородке, попятился к мокрому зонтику:
– Ничего… Благодарю… Ваш совет помог… Теперь только с утра легкий хрип…
Щелкнула дворовая калитка. Тамара увидела за окном грузную фигуру церковного старосты в клеенчатой накидке с капюшоном…
– Нет, нет, подождите! – задержала она регента. – Я не хочу оставаться наедине со своим благодетелем…
Молнией промелькнул в памяти голодный, тифозный год. В монастырской церкви – два гроба. Тома сразу осталась без отца и матери. Все похоронные расходы взял на себя Солеваров и сироту не забыл: пристроил в церковный хор…
Дверь открыл регент. Савелий Иннокентиевич скинул мокрую накидку, перекрестился и поцеловал певицу в лоб.
– Прими от старика… – протянул он крошечный молитвенник в золотой коробке. – Не забывай создателя – молись, грешница…
Староста бородой кивнул на регента:
– Его бог простит: занемог горлом. А ты, душа моя, погляжу, цветешь, силы набираешь. И голос окреп, на сцене поешь…
– Концерт в пользу голодающих.
– Благотворительно! – он взял ее за руку. – А верующие разве не твои братья, сестры? Разве они не жаждут послушать твой голос серебряный? Почему же их отвергла? Почему перестала петь на клиросе?
Продолжая стоять у окна, певица освободила руку.
– Савелий Иннокентиевич, у меня теперь опера, концерты, ликбез, сентябрята – совершенно нет времени!
– Нет времени?! – нахохлился старик. – А петь под гармошку в соседнем доме находишь время?!
Краска покрыла щеки Ланской. На помощь пришел регент:
– Не осуждай, старина, рядом живут ее лучшие друзья…
– Коммунары-безбожники?!
– Я тоже безбожник! Тебе известно. Однако ты умолял меня не оставлять хор. – Регент закашлялся и заранее угадал мысль старосты: – Не бог – доктор спасет меня!
– Так знай, нехристь, твоя чахотка – божья кара! – Он направил трость на Тамару: – И тебя, отступница, накажет господь!
Застегивая накидку, старик ехидно спросил:
– Это верно, что в коммуне жены-то общие?
– Нет, Савелий Иннокентиевич, в коммуне общие только идеи да стол, – строго ответил Вейц, подавая старосте трость.
В прихожей Солеваров потеснил входящего профессора Оношко и, не закрывая дверей, потопал на крыльцо.
Она не сразу вникла в профессорскую речь. И пакет не раскрыла. И поблагодарила не подавая руки. В ее ушах все еще звучала угроза старика. А что, если господь уже наказал и Ваня разлюбил ее?
Оношко задержался в Руссе, ждал санного пути в деревню. Он пожаловался на дождливую погоду:
– Представляю, что за дорожка на вашей земельке. – Аким Афанасьевич потряс пухлыми руками. – Шагнешь и завязнешь. Да, коллега, – обратился он к Вейду, – я видел список вашей коллекции. Можно снять копию…
– И вас удовлетворят одни названия экспонатов?
– Я боюсь, что вы передумаете и коллекция попадет в руки Калугина. Он мечтает о краеведческом музее.
– Хорошая мечта.
– А если вам вместо денег дадут бумажку с такими словами, как «национализация» или «конфискация», тогда как?
– Не волнуйтесь, профессор, у меня имеется охранная бумага с печатью исполкома.
Хозяйка поймала томный взгляд толстяка и снова с горечью подумала, что день ее рождения проходит без любимого.
– Скажите, пожалуйста, а верхом на лошади не опасно… – Она не договорила: Иван просил ее никому не сообщать о сегодняшней поездке за город.
Оношко принял ее беспокойство на свой счет, просиял:
– Ах, душечка, я никогда не сидел в седле! – Он засмеялся: – Упаду в самую грязь и не вылезу! Бедняжка Нинок! Как она там живет? Дома чуть ноги промочит – уже насморк! Коллега, а ваше здоровье?
И, не дожидаясь ответа, возмущенно вскинул руки:
– Где же глаза Фемиды?! Ерш Анархист, подонок человеческого рода, на свободе! Его же расстрелять мало – повесить надо!
– Очень опасный?
– Сейчас не очень: он почти без рук…
– Пощадите меня! – взмолилась хозяйка. – В день рождения хочется тепла и радости. Лучше отведайте горячего пирога с капустой…
Она прислушалась. В прихожей шум. Кто-то спешит. Что случилось?
В столовую влетел Алеша Смыслов. Он, не здороваясь, окинул взглядом мужчин:
– Где Солеваров?
– Ушел, – ответила Тамара, меняясь в лице. – Зачем он тебе?
– Нужен! – Юноша стряхнул с руки капли дождя и круто повернулся к выходу: – Очень нужен!
Провожая взглядом помощника Воркуна, Ланская подумала о том, что Солеваров не пойдет на уголовное преступление. Видимо, что-то другое.
Профессор укоризненно помотал головой:
– Не поздоровался, не поздравил…
– Он чем-то взволнован, – заступился Вейц. – Обычно удивительно тактичен. Мой давний читатель.
Тамара вспомнила о своем кружке ликбеза и попросила Вейца раздобыть для нее «Азбуку»:
– У меня один учебник, а три ученика.
Регент обещал достать букварь и мечтательно произнес:
– Поправлюсь, окрепну и с новыми силами за новое дело…
– Если вас допустят, коллега! – Толстяк вздыбил потухшую трубку. – Сын генерала, дворянин, бывший регент… и ликбез?!
– Допустят! Я уверена! – Тамара взяла том Тургенева и подняла его над головой: – Библиотека Вейца доступна всем! Книгами Вейца пользуется тот же председатель укома. Кстати, сегодня Николай Николаевич зайдет к вам за Библией…
– За Библией? – удивился криминалист. – Странно!
– Ничего странного, – пояснил коллекционер. – Он, вероятно, сличает христианскую Библию с иудейской: они, как известно, совпадают не полностью. А эта разноголосица в священных книгах иногда влечет за собой страшные последствия. Например, на Руси в молитвенники дониконианской печати вкралась опечатка: «Святить ОГНЕМ», а не «ВОДОЙ». Из-за этого «огня» разгорелся великий спор с доносами, пытками, жертвами…
– Господи, из-за одного слова?
– Да, Тамара Александровна, одна опечатка погубила тысячи невинных. – Вейц мягко поклонился профессору: – Извините, странно другое. Вчера ко мне пришла за Библией Груня Орлова…
– Вы ее знаете? – заинтересовалась Ланская.
– Да! Однажды она попросила у меня убежища: ее преследовал Ерш Анархист. А кончилось тем, что Груня у меня же дома позировала своему преследователю. Мне кажется, Ерш – самобытная, одаренная натура, но, к сожалению, очень рано попавшая под дурное влияние…
– Зверь! – вставил Оношко.
– Извините, Аким Афанасьевич, этот «зверь» сделал то, чего я не мог сделать со своей эрудицией. Он заинтересовал Груню Библией. Девушка заявила: «Проверю! Ежели святая книга в самом деле учит грабить, насиловать, убивать, обращать в рабство людей только за то, что они верят в иного бога, то я первая плюну на Библию!»
Регент закашлялся, приглушил голос:
– Она при мне читала проповедь Моисея. Вы не представляете, какой темперамент, какая это цельная натура! Даже моя жена, любящая одних кошек, очаровалась ею.
– Охотно верю! – воскликнула Тамара и неожиданно подумала: «А вдруг Иван увлекся Груней?»
Уходя в школу, Тамара приколола на двери флигеля бумажку: «Скоро вернусь. Ланская». Она боялась, что Иван вернется домой без нее…
Ученики преподнесли учительнице огромный букет белых махровых хризантем. Жена Герасима – хозяйка курортной оранжереи – сказала Тамаре Александровне:
– Желаем вам здоровья и семейного счастья…
Ланская зарделась. Ей показалось, что Прасковья, ее подружка по церковному хору, выдала тайну. Тамара заглянула в глаза Алешиной матери:
– Ты не знаешь, зачем твой сын искал Солеварова?
– Не знаю, – смутилась та, прижимая букварь к груди. – Может, Савелий Иннокентиевич оставил что. Он вчерась был у нас…
Тамара отвела глаза. За окном повалил густой снег. Она представила Ивана со снежными усами и, скрывая улыбку, наклонилась к столу:
– Начнем с арифметики…
Наконец-то урок закончен! Она завернула цветы в газету и, как только вышла из сторожки парка, побежала, радостно вдыхая свежесть молодого снега.
«Ждет! Ждет!» – верила она в свое счастье.
А вот и родной дом. Она остановилась, перевела дух. Рука потянулась к чугунному кольцу калитки. Если он любит, то ждет возле окна.
Прикрывая лицо букетом, она прошмыгнула мимо большого крыльца и застыла на пороге флигеля. Дверь открыл Сеня Селезнев. Он, весело напевая, принял от именинницы цветы и задорно подмигнул:
– Кто забыл-оставил ключ в дверях?
– Сенечка, я торопилась на занятие. – Она бросила тревожный взгляд на порожнюю вешалку: – У вас благополучно?
– Всё без обмана! Только не сразу нашли место. Промерзли, проголодались, а Ерш, в поповской шубе, байки сыплет: смех один! Мировой парень! Теперь они с Воркуном – не разлей водой!
– А где же Иван Матвеевич?
– В чека. Клад описывает! Не забудьте поздравить его: наш председатель!
– А Пронин?
– Занял кабинет уполномоченного губчека! И заметьте, как говорит Калугин, вновь открыл дело по убийству Рогова.
– Разве его убили?
– Да еще как убили – не убивая, Томочка-Тамарочка! – Сеня вернул цветы и ладошкой ударил по деревянной кобуре маузера. – Ой, самовар-то!..
Закрыв дверь спальни, хозяйка надела зеленое, под цвет глаз, бархатное платье, уложила огненную косу в три ряда, взглянула в высокое зеркало и вдруг пожалела, что не пригласила к себе Алешину маму: «Бедняжка скучает без мужа».
Серебристый, пузатенький самовар пыхтел, долго не мог успокоиться. Сеня поставил на него фарфоровый чайник и весело приветствовал маленького человека в серой толстовке:
– Николай Николаевич, Люба не звонила?
– Звонил, друзья мои, Иван Матвеевич: просил разрешения приехать вместе с Георгием Жгловским. Нуте?
– Пожалуйста! – оживилась хозяйка и крикнула убегающему Сене: – Поторопите!
Тамара рассказала о раннем визите Солеварова. Николай Николаевич открыл книгу Тургенева и посоветовал вдовушке перечитать рассказ «Живые мощи»…
Тамара исполняла народные русские песни. Ей вторил Иван, играя на гармони. Сеня читал тургеневские стихи в прозе. Георгий отлично рассказывал одесские анекдоты. Все смеялись, всем было хорошо. Но когда гости собрались в прихожей, голодная Пальма лизнула сапог хозяина…
– Боже, забыла накормить! – Тамара кинулась на кухню.
Воркун закрыл парадную дверь, вернулся за Пальмой.
Старинные часы пробили полночь. Тамара слышала его шаги в столовой, бой часов. Она опустила миску на пол, приласкала овчарку и, чуть пошатываясь, словно пьяная, медленно зашагала на свет…
– Что с вами? – испугался Иван.
– Не знаю, – смутилась она. – Устала, наверное…
Он придвинул стул и накинул на ее покатые плечи теплый платок. Она поблагодарила его и подняла голову…
Их взгляды встретились.
И тут же они быстро повернулись к окну: чья-то рука очищала стекло от снега.
Из кухни вырвалась Пальма. Воркун вышел на двор: свежий след мужского ботинка вел к открытой калитке. Овчарка легко догнала ночного визитера. Иван подозвал Пальму, вернулся во флигель и как можно спокойнее назвал имя младшего Рогова.
– Карп! Я так и думала! Боюсь его, боюсь!..
– Не бойся. – Он впервые обратился к ней на «ты». – Я с тобой. И если не возражаешь, всегда буду с тобой…
Вдовушка щекой прижалась к его широкой груди.
Пальма посмотрела на них и, поджав хвост, поплелась на кухню…
РАБЫ БЕССИЛИЯ
Савелий надел меховую шапку и задержался в прихожей. За стенкой, на кухне, тетка секретничала с племянником. Все эти дни Вера молилась за Георгия: вслух просила чудотворную, чтобы чекисты не расстреляли поповича. Старорусская богоматерь свершила чудо – Анархиста помиловали. Теперь рыжий безбожник смеется, говорит, что его спасла не божья матерь, а золото.
«Какое золото?» – струхнул старик.
Летом он доверил жене церковную тайну: ночью пошел зарывать монастырское золото. Но не зарыл, лопата уперлась в слой битого кирпича. Староста спрятал драгоценности в семейном склепе, а жене повторил старое: «Зарыл, слава богу».
«Нет, скорее Ерш обокрал гадалку», – успокоился старик и вышел на улицу.
Снег больше не таял, мороз освежил воздух. В такую погоду Савелий любил прогуливаться. Жена знала об этом и, конечно, не могла заподозрить мужа в том, что он прихватил ключи от семейного склепа.
Тайник известен только ему, Солеварову, но прятал церковные вещи он по указанию эмиссара патриарха. Раньше все сакраментальные указания исходили из надежных уст: Капитоновна приглашала Савелия к ясновидящей, а та передавала слова новгородского владыки. Теперь же, после смерти гадалки, о приезде эмиссара известила мадам Шур.
Неужели она приближенное, доверенное лицо? А впрочем, мадам Шур окончила Сорбонну, пять лет хозяйничала на мызе новгородского архиерея; затем купила в Старой Руссе дачу, пела в хоре, давала уроки на гитаре, а теперь совладелица магазина. Такая вполне заменит ясновидящую…
Над монастырем искрились золотые кресты церквей. Старик поднял отяжелевшую руку, медленно перекрестился и заметил, что прохожие теперь редко осеняют себя крестным знамением. И вообще, если не закрывать глаза, вера в бога угасает. Не он ли, староста, пригрел сиротку, похоронил ее родителей, привел на клирос, возвел в солистки? И что же? Подружилась с безбожниками, вступила в коммуну и выходит замуж за чекиста.
Или регент. Почему отрекся от хора? Он много лет жаловался на горло и все же руководил, не пропускал ни одной службы в храме. А ныне избегает: неловко, стыдно – променял на ликбез.
Солеваров остановился перед монастырскими воротами с крестом и мысленно обратился к богу: «Верни людям веру!»
Под кирпичной аркой оголенные булыжники лоснились ледяной пленкой. Старик покачнулся, налег на трость и мелкими шажками выбрался на снежный покров. Ему тяжело ходить, но нужно: он обойдет всех отступников, еще раз попытается вернуть их в лоно Старорусской богоматери.
На монастырском дворе ребятишки катались с ледяной горки. Перегоняя друг друга, они кричали, толкались, смеялись. Старику хотелось спросить: «Дети, кто с крестом?» Ведь судьба церкви в их руках. А в школах отменили закон божий. Как быть? Что придумать? Вся надежда на прихожан-родителей. С ними надо вести беседы, проповеди.
Старика догнал коренастый священник с широкой рыжей бородой. «Вот некстати», – подумал Савелий и вопрошающими глазами встретил родителя Ерша Анархиста. Тот слегка приподнял шляпу.
– Савелий Иннокентиевич, достопочтенный свояк, – громогласно поздоровался отец Осип и, оглянувшись, тихо сообщил: – Я за твоей милостью. Созови-ка завтра «двадцатку», брат мой.
– Гроза надвигается, отец Осип?
– И страшная, громовая! – Он глазами показал на белое каменное здание: – Зайдем к дьякону, потолкуем наперед…
– Ты за этим и пожаловал в Руссу?
– Кто может угадать помыслы божьи? Приехал хоронить чадо свое, а он, греховодник, с твоей супругой чаек попивает.
Старик поежился и сухо сказал:
– Жди у дьякона, я же поклонюсь родителю, – он указал в сторону монастырского кладбища. – Не задержусь…
Три старинных храма и три низких поклона. Старик крестился, а сам думал: «Сынок-то весь в батюшку блудливый. Нет такой вдовы в Волотовском приходе, у которой не ночевал бы отец Осип. И пить горазд, чревоугодник».
Савелий сильно недолюбливал свойственника, но ладил с ним, потому как священник Жгловский окончил Петербургскую духовную академию, часто помещал богословские статьи в «Новгородских епархиальных ведомостях», а главное – удачно вел полемику с обновленцами. Когда-то перед ним открывалась радужная стезя, да за блуд потеснили в деревню.
Снежная тропка вела в тупик, к железной часовенке. С темно-синими стеклами и острыми башенками, она резко выделялась среди надгробных памятников. Перед семейным склепом старик прислушался.
Над крышами древних храмов, где возвышалась колокольня, судачили галки. Где-то мяукала кошка. Вдруг за спиной старосты заскрипели на снегу шаги.
Хоть он и жаловался на стариковские глаза, все же заметил, что следом за ним вышагивал рослый парень в охотничьей куртке и кепке с обвислым козырьком.
Не дай бог, если переодетый чекист…
В склепе схоронены драгоценности, не отмеченные в монастырском инвентаре. Чекист подумает, что золото спрятал хозяин монастыря. Господи, пронеси нечистую…
Солеваров, войдя в часовню, не закрыл двери, встал меж надгробных плит и впервые не пересчитал металлические венки, привезенные еще из Петербурга. Он поклонился застекленной иконе, висевшей на глухой стене. Чудотворная заступница не оставит в беде раба божия Савелия…
Теперь нельзя спускаться в склеп. На плоском камне, лежащем у входа, стоят сапоги. Пахнуло селедкой. Чекисты неважно питаются. А у него, Солеварова, имеются масло, яйца, окорок. Только люди бают: «чрезвычайку» не подкупишь.
Божья матерь вразумила старика.
Староста, кряхтя, опустился на колени. Кто же мог донести? Не верилось, чтобы родной племянник выпустил из рук золото. Надо не замечать агента. Пресвятая дева, спаси…
Он, Савелий, шестьдесят лет отслужил на почте. А чекист, поди, думает: хозяин часовни – буржуй. Да, род Солеваровых торговал солью, строил градирни и варницы для «государева завода». Екатерина Вторая, посетив Руссу, пожаловала городу герб с изображением двух медведей и жаровни на плите, а Солеваровы приняли герб как свой фамильный.
Все они, кряжистые, мускулистые, волосатые, смахивали на медведей, и все они промышляли солеварением. Только Савелий с детства пристрастился к собиранию марок и поступил на почту. Хотя внешне он тоже медведь: у него, как и у всех родичей, крупные челюсти, волосатые ноздри и сросшиеся брови-мохнатки, из-под которых сейчас блеснули звериные глазки.
Безусый чекист глядит на ширь его сутулой спины, на толщу разлапистых ног и не знает, что перед ним Топтыгин на привязи. А цепь в руках поводыря. Вот повернуться и поведать все как на исповеди. Да страшно! Вдруг он эмиссаром подосланный?
Кто знает, на что решился бы перепуганный старик, если бы в это время не заговорил незнакомец:
– Староста, как забеседуем: официально иль по душам?
В голосе неизвестного не то просьба, не то угроза.
– По душам, – ответил старик по-старорусски – с ударением на первом слоге и сильно окая.
Солеваров медленно поднялся и шагнул к собеседнику: лицо, кажется, знакомое, а голос чужой.
– Вы чей будете, отрок?
– Осади назад! – тот выхватил наган.
Отступая, старик почувствовал себя совершенно разбитым. Кажись, мясо отошло от костей: толкни – и он развалится. Нет прежней силы. Вся надежда на чудо…
Лобастый, с курносым лицом, словно прессуя слова мясистыми губами, тяжко спросил:
– Кто у тебя в храме торгует свечами?
– Степанида Ковылева и Прасковья Смыслова.
– Одна Ковылева справлялась. Зачем привлек Смыслову?
– Бог свидетель, сама предложила свои услуги…
– Так вот, старбень! – оборвал парень. – С этого дня Смысловой никаких поручений! Иначе пеняй на себя! Договорились?
– Свято слово, – облегченно вздохнул старик.
– Еще! О нашем разговоре ни звука.
– Могила…
Строгий парень сунул наган за пояс и, застегивая куртку, быстро исчез в голых кустах. Старик размашисто перекрестился:
– Благодарю тебя, владычица, отвела беду…
Теперь скорей домой. Солеваров поспешил и, падая между могил, веткой поцарапал лицо.
На выходе из кладбища его встретил отец Жгловский:
– Боже милостивый, что с тобой, свояк?
Старик рассказал о вооруженном парне, но промолчал о кладе. Священник взял его под руку и убежденно заговорил:
