Текст книги "Тайна дразнит разум"
Автор книги: Глеб Алёхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)
Вероника Витальевна прикусила губу. Видать, одно заглавие сборника кольнуло ее. Она беспомощно пожала плечами:
– М-м… сейчас… не припомню…
– Зато вы отлично запомнили его символические стихи: даже поете их под гитару.
– Что в этом дурного?
– Дурное в том, что вы под влиянием символизма ударились в мистику: поступили на богословский факультет в Париже, а возвратись на родину, вступили в религиозно-философское общество Мережковского, Розанова, Минского… – Николай Николаевич бросил письма на стол. – Бог и монарх – вот ваше кредо!
– Я исповедую то, что доступно и любо русскому. – Она вызывающе вскинула голову. – Наш народ понимает «Капитал» без кавычек!
– Ясно! К богу и монарху вы приплели промышленников. Но это не значит, что вы, мадам, обладаете ясным, проникновенным взглядом на вещи и людей. Скажите, голубушка, кто такой Абрам Карлович Вейц?
– Воспитанный, высокообразованный дворянин, – уверенно начала мадам Шур. – Одаренный регент. Большой знаток Достоевского. Страстный коллекционер-библиофил. Очень гостеприимный и прекрасный семьянин. Правда, человек немного вялый, болезненный и далеко стоящий от политики.
Предвкушая эффект расставленной ловушки, Леша с трудом удержался от улыбки. Пронин и Воркун тоже ничем не выдали Калугина. Тот спокойно, деловито продолжал:
– А теперь обрисуйте портрет эмиссара патриарха. Нуте!
Все еще возвышая себя над чекистами, мадам Шур не без апломба красиво выставила ладонь:
– Внешность я не могу обрисовать: мы с ним беседовали в темноте. Однако натура его абсолютно очевидна волевой, умный, понимающий толк в политике и военном искусстве. Исключительный конспиратор! У него все подчинено цели. Я убеждена, что он не женат, далек от мира изящного и от всего музейного!
– Словом, эмиссар прямая противоположность Вейцу?
– Да, небо и земля!
– Так вот, голубушка, – наконец-то Калугин усмехнулся, – эмиссар и Вейц – одно и то же лицо!
– Как?! – пошатнулась она, сверкая серьгами. – Не может быть! Я знаю, я убеждена…
– Вы только что были уверены, что мы не знаем псевдоним Тетерникова. Вы не сомневались, что ваш друг Карп Рогов никогда не выступит против вас. Вы и мысли не допускали, что можете оказаться на процессе старорусских церковников. А ведь вам, голубушка, не избежать скамьи подсудимых. И мой добрый совет, мадам, держитесь скромнее и честно отвечайте на вопросы…
Арестованная платочком вытерла лоб и попросила разрешения выпить воды. Иван Матвеевич твердо спросил:
– Прошлым летом вы преподнесли икону Леониду Рогову?
– Нет.
– А кто?
– Не знаю.
– А вам известно, кто выкрал браунинг у Смыслова? – Воркун глазами показал на Лешу. – Ну?
– Нет.
– А что задумались?
– Если говорить честно, – она уставилась на Лешу, – ваш новый сотрудник – доверенное лицо Вейца.
– Ошибаетесь, мадам! – Пронин одобрительно похлопал Алешу по плечу: – Смыслов был аккуратным читателем, помогал Вейцу прибирать библиотеку и любил беседовать с ним о Достоевском…
– Ради чего? – И, не дожидаясь ответа, мадам Шур укоризненно покачала головой: – Втереться в доверие, а потом предать! И кого? Благороднейшего человека!
– Благороднейшего?! – возмутился Пронин. – А кто организовал убийство Рогова и Жгловского? Кто подстроил пожар на фабрике? Кто пытался вооружить обезумевших фанатиков саблями, гранатами, винтовками? Кто толкал верующих на протест против помощи голодающим? Кто прикидывался «красным», безбожником, сочувствующим советской власти, а на деле прислуживал патриарху и прочей контрреволюции? Молчите?!
Мадам Шур упрятала лицо в пушистое боа: она, видать, была не рада своей реплике. Калугин заставил ее съежиться:
– Учтите, гражданка, мы знаем – кто вы. И не становитесь в позу. Ваша «святая миссия» – образец греховности. Для вас тридцать миллионов голодающих не горе, а радость! Вы хотели преподнести своим землякам не божью благодать, а кровавое побоище! Вы даже близких вам людей – Карпа, Веру Павловну – поставили под удар, прикрыв оружие иконами да молитвенниками. Вы же знали, что прибыло в магазин из деревни? Нуте?
– Да, знала, – проговорила она упавшим голосом.
– А знаете, кто «подарил» иконы Леониду Рогову?
Арестованная взглянула на Воркуна и отрицательно замотала головой. Иван поверил, что она в самом деле не знает…
Отец Осип концом рясы потер голенище сапога, выставил вперед живот и крестом сложил руки на груди. Он дал понять, что в это время пора думать о хлебе насущном…
– Без трапезы, люди добрые, не до глагола. Здесь не пустынь, чтобы сидеть на пище святого Антония…
– Короче! – оборвал Пронин. – Одного обеда мало?
– Святые слова!
– А как же на Волге без обеда и день, и два, и три?
– Так Полисть-то, сын мой, не Волга.
– Да ведь и у вас, батюшка, живот что бочка: с таким запасом жира безболезненно отслужите панихиду. – Уполномоченный подошел к низкому столу, откинул желтоватую простыню и глазами указал на покойника с усиками: – Узнаёте?
Священник скосил рыжую бороду, пристально всмотрелся в мертвеца и отрицательно покачал лохматой головой:
– Кто это?
– Убийца вашего сына.
– Свят! Свят! – мелко перекрестился поп. – Мое чадо во хмелю замерз.
– Нет!
Уполномоченный рассказал, при каких обстоятельствах погиб Ерш Анархист, и снова накрыл труп.
– Зубков, покойник, действовал по указке эмиссара патриарха Тихона…
Леша заметил, что поп бросил взгляд на дверь, словно хотел узнать: пойман Рысь или нет?
– Вы, гражданин Жгловский, встречались с эмиссаром?
– Единожды, и во тьме кромешной.
– Где?
– У регента в доме.
– О чем говорил эмиссар?
– О живой церкви. Просил меня дать бой обновленцам.
– Кто был с вами еще?
– Эмиссар беседовал с каждым в отдельности, сын мой.
– Этакая конспирация, и ради чего?! – воскликнул Воркун. – Дать бой обновленцам?
– Меня благословил на бой, а что другим наказывал – не ведаю, дети мои.
– Значит, – продолжал Пронин, – ночью в магазине вы, батюшка, помогали Солеварову догрузить ящики с оружием по своей инициативе?
– Сохрани, господи! – поп увесисто отмахал крестное знамение. – Я оценивал древние иконы, а свояк занимался ящиками. Спросите его, раба божьего…
Леша заерзал на стуле. Он вспомнил, как нечаянно распахнул дверь в доме Капитоновны и до смерти напугал Солеварова: «Неужели старик заглох навеки?»
Он пожалел, что Калугин ушел на изъятие церковных ценностей. Без него допрос утратил результативность. Поп удачно отбрехивался. Пронин с Воркуном не могли припереть его к стенке. Иван Матвеевич спросил:
– Гражданин Жгловский, вы знаете, где сейчас находится Вейц?
– Убег, что ли?
– Отвечайте на вопрос!
– На берегу Переходы проживает его матушка.
– Он там, у матери?
– Не ведаю, но разумею, почему он сбежал.
– Почему? – спросил Пронин, не замечая поповской хитрости.
– Зряшное подозрение пало на него…
– А именно?
– Не ведаю, но будь я на воле – убег бы, переждал бы смутное время. Вы в каждом православном лицезреете злодея.
– Не в каждом, батюшка, а только в тех, кто, например, выступает на общем собрании верующих и почем зря ругает советскую власть, призывает мирян к бунту, «лицезреет» избиение женщин. – Воркун повысил голос: – Узнал себя?
– Ой, сын мой, не в том ключе завел орган! Ты солдат, я солдат. Тебе приказывает Ленин, мне – патриарх Тихон. Попробуй-ка не выполнить приказ Москвы?! Ты должен уважать во мне то, что уважаешь в себе, а не корить за службу верную…
– Хватит, батя! – не вытерпел Пронин, наступая на попа. – Одно дело служить мировой революции, и другое – всероссийской контрреволюции. Не старайся, не собьешь с панталыку! Знаем тебе цену! На очной ставке по-иному запоешь. Иди в камеру!
Больше уполномоченный не проронил ни слова. Воркун тоже молчал. Алеша смотрел на протокол, не подписанный арестованным.
В чека притихли. Алеша ждал взрыва. Люба привела с вокзала беспризорных. Сеня вернулся из деревни с мельником. Ни один чекист, ни один агент угро не напал на след Рыси. Новгородское начальство уже дважды вызывало к прямому проводу своего уполномоченного. Пронин осунулся, помрачнел. Он сам лично допросил арестованных, но они не знали, куда сбежал Вейц.
Алеша сопровождал начальника до постели Солеварова. Разбитый параличом старик смотрел на всех бессмысленными глазами.
– Сунул тебя черт спугнуть, – заворчал Пронин, покидая домик Капитоновны.
«Началось», – подумал Алеша и не ошибся.
Пронин вызвал к себе в кабинет Селезнева.
– Ты не коммунист, а балагур, ты не чекист, а ворона! – гневно кричал Пронин. – Поймай Рысь либо сдашь маузер и – катись из чека!
Трудно представить приятеля без деревянного футляра сбоку: без чека Сеня зачахнет. Но как помочь ему? Леша не без волнения слушал пронинский разнос…
Из кабинета Селезнев вышел потный, как из бани. Люба склонилась, застучала на машинке.
Друзья молча прошагали в комнатушку коменданта с окошечком, выходящим на двор. По стеклу хлестал первый весенний дождь. Сеня сел за свой стол, оперся головой на руки. Думали молча.
Вдруг Сеня поднял голову:
– Его ждет в деревне мать, а тут жена…
– Так что?
– А нельзя ли и жену Вейца соблазнить деревней? Чуешь?
– Чтоб легче следить за Рысью?
– Допер, Лешка!
– Айда к председателю!..
Угол кабинета завален оружием. Воркун готовился к допросу мельника – главаря «зеленых». Поначалу Иван Матвеевич встретил молодых чекистов недовольным взглядом. Он хотел отмахнуться от них, но Сеня успел ребром ладошки резануть себя по горлу:
– Срочно, до зарезу!
Воркун вел следствие по делу Рогова. Теперь он не сомневался, что травля уполномоченного губчека была организована Рысью. Однако Вейц до сих пор не пойман. А задумка молодых чекистов вселяла надежду…
– Сейчас согласую с Прониным, – он рванулся к двери.
Алеша бил на то, что сейчас Екатерина Романовна волнуется за сына, что ей одной тяжело…
– А мне, думаете, легко? – пожаловалась жена регента. – Не знаешь, что с ним! Убит, заболел, разлюбил? Ваш дядя, поблагодарите его, только что звонил: «Труп не обнаружен». Меня как обухом по голове: «Труп!» Я растерялась – не сказала спасибо. Извините, Алешенька, я бестолково говорю. Такие сюрпризы: приходят вооруженные и уводят отца Осипа и мадам Шур. Неужели они причастны к трагедии в соборе? Что за время! Что за люди! Только в одно верю: мой муж и мухи не обидит. Вы же, Алешенька, хорошо его знаете! За пятнадцать лет супружеской жизни он ни разу даже голоса не повысил на меня. Что с ним, где он, как думаете?
Алеша заставил себя смотреть прямо в глаза собеседнице:
– Мне кажется, такой мягкий, чуткий, легкоранимый человек не мог перенести ужасные сцены избиения женщин и гостей из Порхова – ушел от всех, поселился в Леохнове, рядом с могилами родных, а потом навестит мать…
– Да, он очень ее любит. – Она встала: – Я, пожалуй, потороплюсь, пока нет распутицы. Вдвоем, конечно, легче. Одна я тоже извелась. А здесь оставлю записку: «Я у матери в деревне».
Елизавета Ивановна протянула руку:
– Спасибо, родной, вы меня воскресили. Собираюсь в дорогу!..
А вскоре в кабинете уполномоченного закрылись Воркун, Калугин, Селезнев, Смыслов и сам Пронин. Встал вопрос: кому поручить охоту за Рысью? Пронин указал на Семена: дадим возможность исправить свою ошибку. Воркун выдвинул Алешу: он Ерша одолел, не подведет. Решил голос Калугина:
– Нет, друзья мои, оба они слишком приметны. Пусть лучше Нина просигналит нам: ее школа рядом с домом Вейцихи. Нуте?..
ЛЮБИТЕЛИ ДОСТОЕВСКОГО
Однажды Вейц водил Алешу по тем местам, где развернулись события в романе «Братья Карамазовы». Абрам Карлович показал путь, по которому бежал Дмитрий Карамазов от Грушеньки к батюшке. А экскурсию регент закончил словами: «Ницше – большой любитель Достоевского».
Во время этой прогулки Леша жадно слушал все то, что относилось к знаменитому роману. А теперь, когда Вейц раскрылся ницшеанцем, Алеша вдруг вспомнил заключительные слова Абрама Карловича. Оказывается, философ Ницше – очень важная ниточка для следователя. Если бы Леша раньше раскусил Ницше, возможно, разоблачил бы Вейца. Знание философии помогло Калугину напасть на след Рыси. Не зря Николай Николаевич говорит: «Прощупай у врага не только пистолет за поясом, но и мировоззрение его!» Но в одном Калугин, кажется, не прав: Нина настолько занята ребятами, что прозевает Рысь.
У Леши в руке книга Фрейда. Он несет ее в дом Вейца. Его подгоняла надежда, что сейчас Елизавета Ивановна вручит ему ключи от дома и скажет: «Приходите за книгами». И вот ночью он сидит в библиотеке и вдруг слышит шорох и осторожные шаги…
Ночной мираж оборвался: Леша вышел на аллею парка, ему в глаза ударило солнце. Он наклонил голову и чуть не выронил книгу: на рыхлом потемневшем снегу виднелся свежий отпечаток столь памятного ему ботинка с ломаной подковкой на каблуке.
Долгожданный след! Хозяин этого ботинка выкрал у него браунинг, и он же наверняка отнес икону на чердак Рогова, иначе чем же объяснить появление Алешиного браунинга на роговском столе? Наконец-то Иван Матвеевич сможет закрыть дело…
След привел Алешу к длинной кирпичной оранжерее. Стены ее, наполовину занесенные снегом, заиндевели. Покатая решетчатая крыша поблескивала стеклами. По краям ската лежали свернутые в трубку соломенные маты. Из открытой двери валил пар и пахло прелой землей. Тут жена Герасима выращивала цветы для парковых клумб.
Но зачем сюда забрел похититель Алешиного браунинга?
Леша заглянул в приоткрытую дверь. Между пальмой и агавой, где Степанида Васильевна поливала фуксию, стоял Герасим. Он что-то доказывал жене. У нее валенки с галошами. Сторож носком солдатского ботинка сердито постукивал о землю – каблук с подковкой был виден отлично.
Вот те раз! Лучший друг Алешиного отца, честный добряк, надежный сторож – стащил браунинг! Нет, тут что-то не то. Сейчас Герасим улыбнется и одним словом разубедит Алешу.
Он открыл дверь. Бородач горестно удивился:
– Легок на помине!
Герасим хотел что-то сообщить Леше, но тот опередил его:
– Дядя. Гера, ты стащил у меня браунинг в день смерти Рогова?
– Смотри, Стеша, ворожей нашелся! – он черной бородой достал Алешину грудь. – Вишь, паря, тогда времечко сдалось тревожное: попрыгунчик объявился в парке. Вот матушка твоя и кажет мне: «У сына пистолет под подушкой. Возьми от греха подальше». Я зашел. Тебя дома нету. Взял без шума. Да и понес твою штуку к Рогову. И только вышел на главную аллею, а он сам передо мной. Ну я и вручил ему…
– Почему же молчал об этом?
– И ты, паря, помалкивай, потому как до сего дня не найден тот, кто икону принес на чердак. Признайся с пистолетом, а тебя заподозрят с иконой. Натурально, по допросам затаскают – только на ложный след наведешь…
– А ты, дядя Гера, как полагаешь, кто икону принес?
– Принес тот, кто Леонида Силыча до могилы довел.
– Кто же?
– Знал бы, паря, так давно бы указал…
– Ты и сейчас можешь указать, – оживился Леша, не замечая заплаканного лица жены Герасима. – В каком часу встретил Рогова?
– Да… около… полудня…
– Откуда он вышел на аллею?
– Со стороны Муравьевского фонтана.
– Фонтан – место встреч. Выходит, один призадержал Рогова в парке, а другой в этот момент спокойно внес икону на чердак. Эх, дядя Гера, зря ты сразу не сказал об этом…
– Вот видишь, Стеша! – упрекнул Герасим жену. – А ты опять свое: «Молчи да молчи». Нет уж, Васильевна, больше молчать не буду…
Он вытащил из кармана листок с печатными буквами и дрогнувшим голосом проговорил:
– Крепись, паря, похоронная с Дальнего Востока…
Леша не помнил, как вышел из ворот парка. На улице, возле калитки, пожилая женщина легким ломиком колола ледяную корку. Юноша подумал о матери: теперь она может совсем замкнуться – одни слезы и молитвы. Скорей бы возвращалась Груня, без нее дом кажется с закрытыми ставнями.
Он машинально открыл книгу. Автор учил обращать внимание на врожденные инстинкты. Сын все время ждал отца и чувствовал, что он встретится с ним. И чувство это, если верить Фрейду, согревалось именно врожденным инстинктом.
Нет, Калугин прав: «Пой с чувством, а действуй с умом!»
Леша закрыл похоронной заглавие книги, вышел на берег Малашки и остановился перед одиноким домом Вейца. На окнах плотные шторы, за стеклом двери записка: «Я уехала к свекрови. Твоя Лиза».
Он уцепился за карниз и бросил книгу в открытую форточку библиотеки. Прижатая шторой к стеклу, книга опустилась на ребро. Юноша прочитал: «Зигмунд Фрейд. О психоанализе. 1911 год». Автор тоже любил Достоевского, сказал Калугин.
По этой улице часто ходил Федор Михайлович. Собственный след на талом снегу вдруг напомнил бородатого сторожа. Леша приподнял помятую бумажку с печатными буквами. И в сознании все спуталось…
В кабинете Калугина маленькая женщина с седыми волосами. Ее глаза с голубинкой – это глаза Николая Николаевича. Она руками уперлась в стол председателя укома:
– Коля, последний раз прошу: позвони в чека, мне нужно видеть отца Осипа.
– Нет, мама, я не буду звонить.
– Ты жестокий! – отшатнулась она и, направляясь к двери, наскочила на Лешу: – Что с тобой, мальчик? Кто обидел?
Юноша стряхнул слезу и глухо ответил:
– Отца убили.
– Кто?
– Белые… на Дальнем Востоке… вот извещение…
Старушка погладила Лешу и, склонив голову, молча вышла…
Калугин снял трубку, вызвал коменданта чека и предупредил:
– Голубчик, если придет моя мать, не давай ей свидания ни с одним арестованным…
Николай Николаевич, как мог, успокоил Алешу. Старый большевик знал, что важное задание – лучшее лекарство от горя. Он незаметно перевел разговор на солеваровский клад:
– Староста, скорее всего, спрятал золото по указанию эмиссара. Рысь сейчас попытается завладеть кладом. Стало быть, друг мой, есть смысл парализованного старика оставить у Капитоновны, но предупредить ее. Она дружит с Федей Лунатиком?
– Давно.
– Отлично, голубчик, переговори с ним. – Он бросил взгляд на стенные часы в круглом футляре. – Заходил к Вейцу?
– Да. Уехала.
– Нина обещала немедленно позвонить по телефону.
– От школы до телефона пять верст!
– Нет, батенька, волость переехала в Песково: десять минут ходьбы.
– Но ведь Нина вся в заботах о школе!
– Совершенно верно, голубчик, вся надежда на ребят: они лучшие разведчики. И Рысь меньше всего опасается малышей. Так или не так? Нуте?
Ох, это «нуте?». Леша позавидовал способности учителя убеждать людей. Юноша вспомнил своего школьного учителя, большого поклонника Достоевского, и неожиданно спросил:
– Николай Николаевич, вы любите Достоевского?
– И да, и нет!
– Что «да»?
– Глубокое проникновение в жизнь, в характеры людей.
– А что «нет»?
– Его церковную стратегию и все то, за что его поднимают на щит контрреволюционеры. – Он снова взглянул на часы. – А подробно мы поговорим на эту тему на занятии философского кружка. А сейчас, друг мой, тебя ждут в больнице. Порадуй наших героинь. В городе открывается второй детдом – заведующая Ланская, завхоз Орлова…
– Здорово! Но ведь они не скоро встанут на ноги!
– Да ведь и дом сильно разрушен, батенька.
– Какой дом, Николай Николаевич?
– Тот самый – каменный, двухэтажный, бывший солеваровский. Одним субботником не отделаешься. Так или не так?
Леша бодро кивнул головой и, поднимаясь, вдруг смущенно спросил:
– Ваша мать больше не придет к вам?
– Придет, голубчик, только не так скоро…
В палате сидела Алешина мать. Она принесла Груне овсяные блины, а своей учительнице творожники. Ланская поблагодарила ее прикосновением руки. Тамара Александровна не видела Прасковью, она ничего не видела.
Леша постоял, поглядел: «Здесь и так хватает горя». Он спрятал похоронную, осторожно прикрыл дверь палаты и быстро вышел из больницы. На берегу Перерытицы стоял полукаменный дом, в котором когда-то жила Грушенька Меньшова. Ее биография стала биографией Грушеньки Достоевского.
Назойливая мысль о Достоевском привела Лешу к воспоминанию об одном посетителе вейцевской библиотеки. Он интересовался садовой беседкой Достоевского. Абрам Карлович раскрыл том «Братьев Карамазовых» и прочитал подробное описание круглой беседки. Потом сказал: «Готовый план! Вы легко воссоздадите беседку в своем саду». Любитель Достоевского поблагодарил Вейца и пригласил к себе на чашку чая: «Мой дом напротив дворца».
На Дворцовой улице жил дядя Сережа. Леша разыскал Федю Лунатика, передал ему поручение Калугина и заглянул в кабинет нового начальника угро. Дядя Сережа внимательно выслушал племянника, поинтересовался внешностью читателя Достоевского и уверенно воскликнул:
– Ёк-королек, да это же директор фанерной фабрики! У него же сын Витюшка – футболист!.. Чего ты, елки-палки?..
Леша помрачнел, вручил дяде извещение и попросил его навестить мать:
– Ты уж вдвоем… с тетей Марфой…
Через час фанерный замок, бывшая лютеровская вилла, был оцеплен чекистами. Леша, в штатском, нажал кнопку электрического звонка и попросил прислугу вызвать товарища по футбольной команде. Сын управляющего, отличный спортсмен, танцор, собрался на маскарад и вышел в костюме английского жокея с хлыстом. Алеша пояснил, что ему хочется взглянуть на беседку Достоевского. Витюшка удивился:
– Надо же! Уже второй экскурсант!
– А первый кто?
– Регент! Бредит Достоевским! Они с отцом весь день, вечер и ночь проговорили!
– И сейчас все о Достоевском?
– Нет, вчера расстались. – Витюшка окинул взглядом вечернее небо. – Пойдем со мной на танцы?
– Танцы не футбол, – вяло процедил чекист, прощаясь.
ОПУСКАЯСЬ, ПОДНИМАЙСЯ
Новгородская газета «Звезда» подробно рассказывала читателям о старорусском процессе над церковниками. Рабочий народ требовал расстрелять основных виновников злодеяний: Жгловского, Солеварова, Пашку Соленого, Лосиху. А мадам Шур и Баптисту не избежать тюрьмы.
Дожидаясь поезда, друзья читали газету. О Вейце, о деле Рогова ни слова. Сеня понимал, что в этом он виноват. Сегодня Калугин пожелал ему успеха и сказал: «Опускаясь, поднимайся, как волна».
Леша понимал, о чем думал приятель: главный преступник на свободе. Нина, видимо, потеряла надежду на приезд Рыси к матери, уезжает в Питер на весенние каникулы.
– Как просто в романах, – с горечью заговорил Алеша. – В конце повествования, как правило, все злодеи несут кару, и читателю ничего не остается, как закрыть книгу и спокойно уснуть. А в жизни не так. Вот где сейчас Рысь? Кто помог ему доконать Рогова? Где роговский дневник? Куда спрятал золото Солеваров?..
– Капитоновна говорит, старик начал шевелить губами.
– Сегодня шевелит, а завтра отдаст концы. – Леша передал приятелю пакет. – Что… Люба собрала?
– Порядочек! Можешь поздравить: всю ночь прощались… – Сеня покачнулся от приятельского поздравления и заглянул ему в глаза: – А твоя все еще носит траур-поминание?
– Не знаю, пока все еще носит бинты…
Донесся паровозный гудок. К широкой платформе с навесом шумно подкатил поезд. Сеня поднялся на лесенку вагона. Пожимая руку приятелю, Алеша напомнил:
– Выйдешь во Взглядах…
На кирпичном здании вокзала возвышалась башенка с часами. Сверив время, Леша решил идти на судебный процесс пешком. К выступлению Калугина он успеет. Общественный обвинитель, наверно, начнет так: «По всей России более тысячи кровавых столкновений…»
Леша почувствовал на плече мягкую руку. Он оглянулся:
– Вадим! С приездом!
Юноша в новой шинели, с вещевым мешком за спиной, обнял Алешу:
– Как здоровье сестренки?
– На суде выступала, но еще на костылях.
– Были в загсе?
– Вот окрепнет, снимет траур…
– А крест не сняла?
– Сняла, – смутился Алеша и слегка потрепал белокурого курсанта: – Надолго?
– На три дня! – Вадим прищелкнул каблуками.
Занятый своей думой, Алеша представил беглеца в военной форме, в синих очках, без клинообразной бородки…
– Вадим, ты помнишь здешнего регента с черной эспаньолкой?
– Как же! Мы с Груней брали у него книги.
– Ты случайно не встретил его где-нибудь?
– Видел, но не уверен, что он: сутулый, без бородки…
– Где видел?!
– У нас, в Боровичах. Мы шли строем по цепному мосту, а он вел огромного пса. Охотничьи сапоги, куртка и двустволка…
Вадим не договорил: чекист на ходу прыгнул на подножку трамвая…
Воркун поднял архив. Алеша заметил, что у Ивана Матвеевича побелели виски. Ланская до сих пор ничего не видела, хотя слух и речь вернулись к ней. Председатель чека молча положил на стол протокол допроса Ерша Анархиста. В прошлом году Рысь послал Ерша в Боровичи, где Анархиста арестовали за спекуляцию золотом. Леша выписал адрес явочной квартиры и показал Ивану Матвеевичу…
– Я занят в комиссии, – Воркун кивнул на дверь. – Поедешь с Любой…
Провожая командированных, он поделился своими соображениями:
– Ружье у него, понятно, с пулями и собака для защиты. Бродит по лесам, а в город заглядывает за газетами. Его, конечно, смущает: о нем ни строки, дом не описан, жена на свободе и о роговском деле ни гу-гу. Если настигнете, действуйте осторожно. Возьмите живым… – Иван Матвеевич остановил взгляд на Леше: – Да, дружище, когда Вадим встретил Вейца?
Алеша покраснел. Он забыл спросить об этом. Воркун вынул карманные часы:
– Быстро! Успеешь до поезда…
Из кабинета Леша вылетел пулей.
Дома Вадим держал костыли, а Груня пыталась пройти по комнате без поддержки. Увидев Алешу, она зашаталась:
– Что случилось? Почему потный?
– Спешу на поезд. Небольшая командировка.
Он повернулся к Вадиму:
– Ты когда видел его на мосту?
Белокурый юноша зажмурился, поиграл пальцами, твердо ответил:
– Пять дней назад.
«Опоздали», – подумал Алеша и не ошибся.
Все отделения Новгородского губчека получили новые словесные портреты Вейца. Не успели старорусские чекисты сойти на боровичскую землю, как местные сотрудники чрезвычайной комиссии встретили их малоутешительной информацией: «Нет охотника».
Ничего не дала и явочная квартира: прежний квартирант, театральный костюмер, исчез в тот же день, когда замерз Ерш Анархист. А новый квартирант, вселенный чека, не выявил ни одного подозрительного «гостя».
Боровичи Леша и Люба покидали, «поджав хвосты». Она еще шутила, но он мрачно крутил головой по сторонам: все еще надеялся на ошибку здешних чекистов.
Во время пересадки Леша успел обежать два поезда. Не пропускал ни одной станции. То и дело заглядывал в окна вагона – не терял надежды увидеть Вейца. Даже Люба удивилась:
– Ты что, с моим Сеней соревнование затеял?
– Нет, просто обидно, когда контрик за нос водит…
Лишь на станции Шимск он, злой и голодный, устроил себе небольшой отдых. В буфете вокзала работал бывший повар князя Васильчикова. Великий мастер своего дела прославил небольшую станцию на всю железнодорожную ветку. Его слоеные пирожки с мясом пользовались таким успехом, что ради них сюда приезжали из Новгорода и Старой Руссы.
И надо же так случиться, смакование горячих жирных пирожков не помешало Алеше услышать за своей спиной примечательный диалог:
Он. Клянусь, даже у нас на Невском нет ничего подобного!
Она. Не удивляйтесь, повар учился во Франции.
Он. Превосходные!
(Секундный хруст.)Вы здешняя?Она. Нет, старорусская.
Он. О, я ваш спутник! Скажите, пожалуйста, дом Достоевского открыт для обозрения?
Она. Открыт.
Он. Вдова Федора Михайловича в Руссе?
Она. Я слышала, что она, как только собрала библиотеку при школе имени Достоевского, так и уехала. А вы, случайно, не интересуетесь церковной стариной? У меня в магазине бывают очень древние иконы, кресты, кратиры, сионы, оклады, кадила и даже эмаль на золоте.
Он. Боже, любой музей позавидует! Непременно зайду! Я с детства неравнодушен к прикладному искусству. Простите, адрес вашего магазина?
Она. Гостиный двор, Солеварова…
Он. Солева-а…
(Подавился.)Она. Ах ты грех какой!
(Хлопок по спине.)Он. Ой, благодарю!
Раздался второй удар колокола. За спиной Алеши загремели стульями. Он чуточку задержался, завернул пирожки для Любы и последовал за Солеваровой и полным туристом в черной шляпе, с кожаным баульчиком в руке.
Они сели в соседний вагон. Алеша вручил Добротиной пирожки и загадочно подмигнул:
– Графские! Только не подавись…
Опытная чекистка почувствовала резкую перемену в настроении Смыслова:
– Что, Алексей, отвел душу в буфете?
– Да, Любушка, не без пользы! Ешь! С пустыми… животами не приедем. – Он засмеялся и спиной повернулся к окну. – Я немного вздремну…
За окном прозвенела медь. И поезд тронулся…
В бывшем роговском кабинете, освещенном настольной лампой, Пронин, Воркун и Смыслов ждали Добротину. Она следила за Солеваровой и туристом. Иван Матвеевич высказал предположение:
– Мне думается, Алексей прав: турист не случайно подавился на фамилии Солеваровой. Пожалуй, он и остановится у нее. Она, того не зная, поможет ему навестить больного мужа. Теперь глаз и глаз нужен за стариком…
– Как хорошо, что он лежит не дома, а у Капитоновны, – заметил Пронин и придвинул пачку папирос к Ивану Матвеевичу: – Хватит тебе дымить махрой!
– Окопная привычка!
– Бедная Тамара!
– Нет, я ухожу на кухню…
– А ночью, перед сном?
– Открываю форточку!
Пронин засмеялся. Алеша давно не видел уполномоченного в хорошем настроении. Он тоже улыбнулся: теперь-то ниточка от туриста приведет к Вейцу. Об этом же, видимо, подумал и Воркун:
– Пожалуй, Рысь сейчас в Питере, а не на охоте…
– И все же Селезнева пока оставим в деревне.
– Конечно, пусть дождется Нины…
Пальма, лежавшая у порога, вскинула голову. Все трое чекистов примолкли. В соседней комнате раздались быстрые шаги. Люба распахнула дверь кабинета и скороговоркой выпалила:
– В доме Солеваровой!
Воркун дернул себя за ус. Пронин хлопнул его по плечу:
– Командуй!
Иван Матвеевич поручил Добротиной следить за туристом, а Лешу послал в Чертов переулок предупредить Капитоновну…
СПОРНАЯ ВОДА
Коммунары на субботнике. Они обставляют новый детдом мебелью, украшают окна розовыми занавесками. Груня, стоя на подоконнике, машет куском материи:
– Ко мне! Смотрите!
Воркун, Калугин и Леша кинулись к свету. Ланская, протягивая вперед руки, тоже идет на зов подруги.
Ледоход – захватывающее зрелище. Противоположный отлогий берег скрылся под водой. Огромная льдина, сокращая путь, сломала длинный забор и подмяла его под себя.
– Так и надо было ожидать, друзья мои! – воскликнул Николай Николаевич и пояснил: – Обилие снега. Дружная весна. И ночи теплые.
Иван Матвеевич подумал о предстоящей борьбе со стихией. Он хотел спросить краеведа о масштабе наводнения, но в это время за его спиной раздался певучий голос Капитоновны:
– Соколик! – Она радостно перекрестилась: – Больной-то заговорил! Трижды сказал: «Могила». Видать, все ж к земле тянет…
– Нет, Капитоновна, старик жить хочет!
Алеша пригласил Воркуна в соседнюю комнату:
– Иван Матвеевич, он, может, имел в виду свой склеп, где схоронил золото. Теперь я понимаю, почему зимой Солеваров «молился» в надгробной часовенке…
Не успели чекисты вернуться в большую комнату, как в нее вбежала Люба:
