Текст книги "Тайна дразнит разум"
Автор книги: Глеб Алёхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 38 страниц)
Да, Леша так и выпалит Воркуну: «Хочу служить народу!» А тот крепко пожмет ему руку. «Молодчина, – скажет, – получай задание». И Алексей Смыслов станет красным сыщиком – изловит рыжего матроса, который украл у него браунинг.
На крутом повороте к Живому мосту Алексея задержал молодой милиционер:
– Слазь, наездник!
Вчерашнему красноармейцу в пробитой пулей буденовке показалось подозрительным, что на блестящей машине восседал босоногий парень, в простой косоворотке, с дорогим биноклем на груди.
Хотя гражданская война и обошла Руссу, все же многие принудительные изъятия у населения для фронта заметно изменили облик курортного городка. Теперь на улицах не увидишь рысаков и сытых коней, запряженных в кабриолеты. Их сменили верховые да бракованные коняжки, везущие крестьянские телеги или старые колясочки извозчиков. Если раньше изредка гудели автомобили (красный – миллионера Киселева и черный – графа Беннигсена), то сейчас единственный лимузин уполномоченного губчека – и тот стоит без горючего. Не слышно рокота моторок на Полисти. И совсем исчезли мужские велосипеды.
Напрасно Леша доказывал, что велосипед дамский, что бинокль театральный, что вещи эти не подлежат изъятию, – постовой неумолимо вел его в участок, на Торговую сторону.
Центральная площадь бушевала. Утренний дождь отодвинул открытие базара до второй половины дня. Отцовские часы «Павел Буре» показывали шесть часов вечера. Однако на рынке было многолюднее, чем днем: многие боялись ловушки – выложишь товары, а тут облава. Поэтому старорусцы сначала присмотрелись, прислушались, убедились, а потом уж повалили на Торговую площадь. Среди народа, телег, обозов затерялась даже красная дощатая трибуна.
Не желая быть узнанным, Алеша надвинул на глаза вислый козырек четырехгранной кепки. В ней лежала книга, с которой Леша почти не расставался. Сейчас она выручит его. Он положит ее на стол дежурного. Тот увидит черный переплет с белесыми прожилками и откроет титульный лист. А название книжки таит в себе нечто важное. Леша, например, всегда читал немножко торжественно: «Элементарный курс философии». И чуть ниже: «Учебник логики». А кто не знает, что логика – главное оружие сыщика! И много ли таких парней на свете, которые без помощи учителя одолели науку о правильном мышлении? Воркун, пожалуй, не поверит, прощупает: «Ну, Смыслов, что такое силлогизм?» Алеша глазом не моргнет: «Силлогизм – сила логики, вывод из посылок, умозаключение».
Леша «очнулся» перед столом дежурного. И сразу понял, что речь идет о преступлении, которого он не совершил. У него даже язык пересох. Смешно и обидно: готовился в агенты, а предстал в роли похитителя своих же вещей, ехал в милицию по своей воле, а доставлен приводом, мечтал сотрудничать с Воркуном, а попал в компанию воров да самогонщиков. Нет, тут явное недоразумение! В приличном костюме не задержали бы. Но Леша варил соль не для того, чтобы приодеться.
Интересно, знает ли этот белобрысый усач в темной гимнастерке, что его пышные усы не скрыли от Лешиного взгляда верхнюю впалую губу – признак горячего, но безвольного человека? Леша разгадал, с кем имеет дело, а вот сидящий за столом наверняка не смекнул, что перед ним юноша, владеющий логическим анализом не хуже знаменитого сыщика…
– Товарищ дежурный, вы рассуждаете так: у бедного и вещи бедные, а этот, – Леша указал на себя, – одет бедно, но вещи богатые. Значит, украл…
– Факт, – буркнул тот, думая о чем-то своем.
– Не логично! В вашем силлогизме две неверные посылки…
– Чего-чего-о? – удивился дежурный, опуская в стакан с горячим чаем две таблетки сахарина, которые, как малюсенькие бомбочки, мигом взорвались, выкидывая на поверхность белую кипящую пену.
Леша вспомнил кипящий рассол на противне, поездку с мешочком соли в деревню, приобретенный браунинг, смерть Рогова и пожалел, что выехал без дяди Сережи. Нужно искать матроса в солдатских ботинках с подковкой, а тут самого поймали за голые пятки.
Поднимаясь над столом, белобрысый усач отчужденным взглядом ощупал босые ноги задержанного: «В блатном языке „посылка“ имеется, а „силлогизм“ слышу впервые. Похоже, босяк выдает себя за „графа“, владеющего особым жаргоном и собственным имуществом…»
– Слушай-ка, барон – рыжие штаны, у кого взял на «прокат» вещички? – насмешливо спросил он и, вытянув губу, подул на стакан, который держал в руке. – Ну-у?
Молодой рабочий вскинул голову. Его темно-синие глаза смотрели на усатого с возмущением, и в то же время в них светился веселый огонек. Лешина совесть чиста, а вот положение дежурного комично.
– Вы не очень-то наблюдательны. – Леша провел рукой по штанине из чертовой кожи: – Побурели от минералки. Я работаю каталем на курорте. А то, что ноги побиты, так я голкипер первой команды допризывников…
– Ты-ы? – сощурил глаз усатый, продолжая думать о своем. – Ты разве футболист?
– Да!
– Постовой! – Дежурный кивнул на боковую дверь: – А ну-ка Федьку Лунатика… – И снова обратился к Леше, но уже с потеплевшим взглядом: – Федька любитель футбола: всех игроков знает…
Старорусский вратарь оглянулся. Сначала из приоткрытой двери пахнуло хлороформом, а затем высунулась испитая физиономия с фиолетовыми подглазьями. Забавно: опухшие веки Лунатика не шевельнулись, но черные всевидящие глазки обшарили голкипера с ног до головы…
– Отпусти, – безразлично зевнул Федька и, как привидение, исчез за боковой дверью.
Обычно Леша, стоя в футбольных воротах, изучал лица болельщиков, а такой физиономии не припомнит. Скорее Леше знакома внешность дежурного. Честное слово, где-то встречал этого усача в темной гимнастерке.
Алексей забрал со стола свой бинокль и оглянулся, ища дверь в кабинет Воркуна. По словам дяди Сережи, начальник угрозыска как-то особо обставил свою рабоче-жилую комнату.
– Как пройти к Ивану Матвеевичу? Мне по делу…
Дежурный отодвинул недопитый стакан и открыл безотрадную голубизну глаз:
– Я Воркун. Ну?
Леша оторопел: «Вот номер! А может, врет? С чего бы это начальник стал дежурить? Впрочем, в этой сутолоке легче забыться: ведь погиб его друг».
На лице юноши удивление сменилось разочарованием. Воркун служил в армии разведчиком, был ранен, бежал из госпиталя, возглавил заградительный отряд по борьбе со спекулянтами; не раз проявлял героизм, имел орден Красного Знамени, – и вдруг заподозрил в краже рабочего парня, комсомольца. Хотя в эту минуту он смотрит на тебя, а видит мертвого приятеля…
– Ну, ты что? – очнулся Воркун. – Не отнимай время, выкладывай!
Но как говорить, если сам обмишурился – принял Воркуна за милиционера. И проситель неловко выдавил из себя:
– Хочу к вам… агентом…
– Почетное дело. – Воркун достал кисет с махоркой, продолжая стоять. – Говоришь, блатной язык нюхал? «Посылка», «силлогизм». Ну?
– Не знаю блатного. Это из логики. Я раздобыл учебник Челпанова, поскольку Шерлок Холмс – мастер логического анализа…
Иван Матвеевич попал впросак и дернул себя за ус:
– Анализом, экспертизой и мы занимаемся. – Он скрутил цигарку. – Ерша Анархиста знаешь?.. Нет. А Рысь?.. Нет. А Катьку Большеротую?.. Тоже нет! Ну а сам-то воровал? Имеешь приводы?
– Что вы?! – возмутился Леша. – Конечно, нет!
На бледном лице Воркуна скопились морщинки не то досады, не то сожаления. И он сокрушенно отрезал:
– Не подойдешь!
– Как так?! – Леша подался к столу. – Вам нужны агенты только из воров?
– И такие нужны: мой лучший агент – бывший рецидивист.
– Вы доверяете преступнику?
– Народ говорит: «Алмаз алмазом режется, вор вором губится». В нашем деле, дружище, опыт бывшего преступника иногда приносит большую пользу. – Воркун пустил клуб махорочного дыма в сторону окна с железной решеткой, за которой шумела воскресная базарная площадь. – Скажи, на курорте имеется полезная грязь?
– Даже чистая! Но преступник есть преступник! И он приносит лишь вред, а не пользу. Вы, Иван Матвеевич, допускаете ошибку в суждении…
– Может, и допускаю. – И, улыбаясь, Воркун опять кивнул на боковую дверь: – А вот Федька Лунатик, бывший рецидивист, не ошибается, взглянет и скажет: вор ты или нет. Так как сам профессор по этой части. Наш врач, что трупы вскрывает, сказал о нем: «Феноменальная интуиция!» А ты: «Преступник есть преступник». Книжный ты человек. Куда тебе к нам…
Из коридора ворвались голоса и поросячий визг. Затем в дежурку ввалился разгоряченный милиционер в белом морском кителе. Одной рукой он подталкивал рябого паренька лет десяти, а другой пожилую полную женщину с трепещущим мешком в руке…
– Иди, бабуля, иди! Ты же пострадавшая! – Он снял фуражку водника и рукавом смахнул обильный пот со лба: – Уф, упарился!..
И без доклада постового было понятно, что рябой – карманник. Лешину догадку подтвердила пострадавшая. Правда, воришка вину свою отрицал: ссылался на какое-то наводнение. Его «самозащита» всех развеселила. Один Воркун оставался грустным и строгим. Он поинтересовался, почему женщина упорствовала, неохотно шла в милицию.
– В чем дело, гражданка? Ведь базар-то под окном. Ну?
– Так мы-то не базарные, волотовские. Нам в сельсовете баяли: «Рынок открыли для всех».
– Правильно! – подхватил Воркун. – Заплати за место и торгуй на здоровье. А ты чего упрямилась?
Толстуха, с красной шерстяной ниткой на руке, прижала поросенка к животу и ухнула на колени:
– Господин старший, отпусти на волю…
Ее говор чередовался с повизгиванием чушки. Сморщив лицо, Воркун добродушно отмахнулся:
– Встань! Теперь нет бар. – И, увидев Федьку Лунатика, подал ему условный сигнал: «Помоги мамаше»…
Агент поправил на длинной шее воротник брезентовой куртки и, помогая толстухе встать, незаметно вытащил у нее из кармана юбки светлую бутылку с молочно-сизой жидкостью.
– Волотовский первач! – определил Федька и, поставив улику на стол, сонно плюнул на пол: – Лосиха! Кто ее не знает. Центр-сбыт самогонки. А порося – ширмочка…
Не двигая головой, Федька подмигнул рябому:
– Пацан, ты это с перепугу про «наводнение»?
– Да не-е! – Паренек злыми глазами хлестнул торговку и пальцем ткнул в железную решетку распахнутого окна: – Вон… башня. Водокачка, значит. А на ней афиша насчет гипноза. И он тут, этот гипнотизер-то. Горячится. Руками машет. На этого, что ведает кинематографами. «Я, говорит, покажу наводнение». А тот: «Нельзя! У нас без дурмана. Откуда в зале вода?» А гипнотизер как засмеется, как взглянет на дяденьку да ка-ак взмахнет рукой: «Вот откуда!» Все глядь на башню. Ой, из окон, дверей – водища. И прямо на нас волной. Тут паника, суматоха. Кто куда!..
– А ты в карман? – подзадорил Лунатик.
– Не-е! Лосиха упала, я на нее. Она кричит: «Грабят!» А этот, – он моргнул на морской китель, – и сгреб меня…
Леша погрустнел. Все ясно: старорусскому Шерлоку Холмсу агентом не быть. Проштудировал Конан Дойла, восхищался Порфирием, изучил логику, добыл снаряжение – и на первом же шаге опростоволосился. Да еще как! Проспал браунинг. Спекулянтку не опознал. А главное, не вспомнил Воркуна, хотя и видел его раньше. И поделом каталю-курортнику нос грязью утерли. Но он не рак: не попятится.
И как только Воркун остался один, Алеша решительно подошел к столу:
– Мой дядя, мастер Смыслов, просил передать вам…
На сей раз Воркун выслушал внимательно и даже крякнул:
– Ну ты, чудак! Да ведь этот рыжий матрос, хозяин браунинга, и есть тот самый Ерш Анархист, которого мы разыскиваем. – Иван Матвеевич вскинул ладони к лицу. – Ты сможешь нарисовать его словесный портрет?
– Смогу.
– Садись! – Воркун придвинул Алеше чистый лист бумаги и чернильный карандаш: – Костюм, рост, лицо и манеру говорить…
Иван Матвеевич положил ладонь на Алешино плечо:
– Тогда… не видел Ерша возле дома Роговых?
– Нет, не видел.
– Сегодня твой приятель Селезнев рассказывал о тебе. – Воркун примолк, видимо, что-то вспомнил и спросил: – Сколько у вас в сарае было фанерных листов?
– Двенадцать.
– А Сеня сказал десять.
– Я пару поставил без него, пока он был в Питере. Взял у дяди Сережи. Он сейчас подтвердит…
Тяжелая ладонь стремительно оторвалась от Алешиного плеча…
ДВА БЕГСТВА
Вечерняя окраина. Глухомань огородная, старый забор, подпертый сплошной тенью, и приземистый домик с прогнувшейся крышей, похожей на заброшенное богатырское седло. Невдалеке, над садовой зеленью, высится дача-особняк. На ее башенке чуть серебрится стеклянный шар.
В этом доме Ерш Анархист снимает комнату. Сеня Селезнев не знает, откуда председатель чека узнал адрес матроса, но знает, что Ерш во время облавы улизнул не только от Воркуна, но и от Пальмы.
Красноармеец Ахмедов, делопроизводитель чека Люба Добротина и Воркун с Пальмой окружили дачу, а Сеня, в штатском костюме, поднялся на голубое крылечко и резко дернул за висячую ручку.
За дверью звякнул колокольчик. Хозяйка сдвинула оконную занавеску, увидела молодого человека в клетчатой кепке и неохотно пошла к двери.
Молодящаяся, но миловидная дама с длинными серьгами. На шее боа. При каждом ее судорожном вздохе перья трепещут. Сегодня она купила на рынке поросенка. Ей почудилось, что пришли отбирать покупку. Кто-то пустил слух, что все базарные продукты конфискуются в пользу голодающих волжан.
– Нам нужен, очень нужен ваш жилец-квартирант Георгий Жгловский… – Пряча документ в карман пиджака, чекист бросил взгляд на дубовую вешалку с рогами. – Где он?
– Божья матерь! – облегченно улыбнулась она. – Его нет и не будет, милый мой. Вот уже третий день, как он расплатился со мной.
– И куда переехал-переселился?
– Ничего не сказал, честное слово. – Она перекрестилась. – Оставил мне флакончик духов и далеко не деликатно заявил: «Это вам, хозяйка, за стол и кровать!»
Селезнев осмотрел комнату, которую занимал Ерш Анархист, и попросил Веронику Витальевну припомнить любимые словечки, жесты и другие особые приметы квартиранта. Мадам Шур охотно закивала головой, самозабвенно затараторила:
– К вашему сведению, молодой человек, я служу в бухгалтерии, получаю гроши и, сами понимаете, вынуждена сдавать комнату. Желательно, конечно, квартирантке. Мужчин, откровенно, я побаиваюсь. И когда увидела матроса с грубым лицом и наглыми глазами – побелела от страха. Но он предупредил: «Не трону! Я люблю русских ядреных баб!» Почему-то принял меня за иностранку. Моя фамилия Шур, но я…
Сеня вскинул ладошку:
– Кто указал ему ваш адрес, кто рекомендовал его?
– Я спросила. Георгий Осипович сразу осадил: «Никаких расспросов. Затопите камин. Я промерз, как пес на вахте!» Он прихватил охапку дров с кухни, и я поняла, что новый квартирант надел мне на шею поводок. Командовал, точно у себя на палубе: подай, принеси – никаких возражений! К участью, не сидел дома. Приходил поздно. Однажды заявился на рассвете: промокший, грязный и злой. Помылся и в постель. Во сне бредил, упоминал «карты», «червонцы»…
– А рысь или Старорусскую божью матерь не упоминал?
– Нет, не слышала. – Мадам Шур прищурилась и перевела взгляд на угол комнаты, где висела большая икона, освещенная лампадным фитильком. – Скажите, пожалуйста, это верно, что нашу чудотворную хотят передать в музей?
– Болтовня, гражданочка. – Сеня подошел к беломраморному камину и наклонился к хозяйке, сидевшей на мягком стуле: – А кто вам сказал насчет изъятия иконы? Жгловский?
– Ни-ни! На базаре услышала и сообщила об этом Георгию Осиповичу. Он, безбожник, обрадовался и, простите, плюнул: «Туда и дорога ей, шедевру древности…»
– Так и сказал: «шедевру древности»?
– Представьте! О живописи он говорил, как Сварог! Мечтал в Руссе открыть мастерскую. – Мадам Шур блеснула серьгами. – Оставил на хранение портрет чернобровой девушки. По-моему, это его кисти…
Хозяйка открыла дверь спальни. Пахнуло угаром. Свет электрической люстры ударил на белый камин. В соседней комнате Сеня увидел диван со множеством разных подушечек и гитару с ярким бантом.
Рассматривая небольшой портрет чернобровой девушки, Сеня вдруг смекнул, что Ерш вполне мог намалевать богоматерь на фанерных листах. Чекист распахнул окно, подозвал Добротину и передал ей портрет девушки:
– Люба, лети к Сварогу и по пути прихвати фанерные иконы. Пусть он сличит. Чуешь?
Он любовно подмигнул ей и повернулся к хозяйке:
– Не волнуйтесь! Вернем в целости-сохранности, – показал два пальца, – и портрет, и духи…
Он взял с туалета малюсенький флакончик с круглой стеклянной пробочкой, оставил хозяйке расписку и предупредил:
– Если матрос внезапно нагрянет, запомните-запишите наш адрес – Крестецкая, шестьдесят один, а телефон – двести двадцать три. До скорой встречи!..
Не успел Сеня выйти на крыльцо, как ему навстречу – младший Рогов. В расстегнутом пальто, без шапки, запыхавшийся…
– Здесь Ланская?
– Всю квартиру осмотрел: одна мадам-хозяйка…
– Врешь! – Карп схватил чекиста за грудь. – От тебя несет ее духами!
Увидев флакончик с парижской этикеткой, младший Рогов хотел вырвать его из рук чекиста:
– Мой! Клянусь, мой!
– Откуда твой, Карпуша-Рогуша?
– От питерского матроса. Я обштопал его на бильярде.
– Рыжего, желтоглазого?
Карп взглянул на особняк:
– Ланская с ним?!
– Повторяю, ни Ланской, ни матроса…
В окне появилась голова мадам Шур. Младший Рогов метнулся к ней:
– Вероника Витальевна, где Тамара?
– Не знаю, милый. Вчера в соборе, на клиросе, она сказала, что поет последний раз, что надолго покинет Руссу…
– С кем? С матросом?
– Боюсь ввести вас в заблуждение, но мой жилец как-то возмечтался: «Эх, я бы с ней на край света!»
– С Ланской?
– Не назвал имени.
– Значит, с ней! – Карп возбужденно вскинул руки. – Я обошел всех хористок, был у регента, на ее службе – нигде нет!
К чекисту подошли Ахмедов и Воркун с Пальмой.
Младший Рогов бросился к Ивану Матвеевичу:
– Ты был у Ланской! Допрашивал! Она говорила об отъезде?
– Да, упоминала о «бегстве из Руссы».
– Когда поезд отходит на Дно? – И, не дожидаясь ответа, Карп побежал в сторону трамвайной остановки.
Младший Рогов служил в трибунале и носил при себе именной наган. Однако Сеня не рискнул доверить ему арест Ерша Анархиста. Горячий, ревнивый, Карп не доставит матроса живым, если тот в самом деле с Ланской. Чекист извлек из кармашка брюк черные плоские часики:
– Дружок Воркунок, через тридцать три минуты отходит поезд на Новгород…
Он не договорил. К удивлению чекиста, усталый, понурый начальник угрозыска вдруг весь напружинился, вскинул голову и, опережая Пальму, устремился следом за Карпом.
Провожая взглядом Воркуна, Сеня подозвал к себе чоновца с винтовкой:
– Ахмед, ты знаешь, что я самый несчастный человек на свете?
Приветливо улыбаясь, татарин достал шелковый кисет с махоркой и протянул чекисту:
– Табак будет – хорошо будет…
– Эх, Ахмед, даже сам бог-аллах не знает, что будет с нами.
Весь обратный путь до чека Сеня декламировал свои стихи, полные грусти и любви.
Когда Сеня пришел в чека, в кабинете уполномоченного уже сидели Пронин, Калугин, Оношко и представители трибунала и воинской части. Люба Добротина еще не вернулась от Сварога. Если Ерш Анархист окажется автором фанерных икон, то позиция Калугина в споре с ученым-криминалистом сразу окрепнет.
– Начнем, – сказал председатель чека, занимая место за роговским столом. – Товарищи, только что звонили из губчека. Новгородцы интересовались результатом вскрытия трупа…
Он протянул руку за листком, подписанным врачом. На столе возвышался письменный прибор – всадник, летящий над круглым стеклянным барьером. Сеня вспомнил страсть Рогова к лошадям и музыке: «Напишу стихотворение о друге и учителе».
– Еще днем наш эксперт Аким Афанасьевич Оношко, – начальник почтительно посмотрел на профессора с трубкой, – определил, что смерть последовала от разрыва сердца. Диагноз подтвердился. – В его руке дрогнул листок. – Правда, в желудке обнаружен шоколад. Но это, – Пронин бросил взгляд на Селезнева, – пища для наших доморощенных шерлок-холмсов…
Единственная электрическая лампочка с бумажным абажуром поддернута на блоке к самому потолку. Ее лимонный свет с трудом освещает участников экстренного совещания. И все же Сеня заметил, как большая лысина Калугина покрылась испариной.
– Товарищи, есть два предложения: продолжить расследование некоторых странных обстоятельств, сопутствующих смерти Рогова, второе – закрыть дело. Прежде чем принять окончательное решение, мы выслушаем две стороны…
По тому, как начальник уверенно проехался в адрес «доморощенных шерлок-холмсов», Сеня почувствовал, что Пронин располагает каким-то убедительным документом помимо заключения доктора. Начальник равнодушными глазами посмотрел на молодого чекиста и безразличным голосом приказал ему доложить о поисках Анархиста.
Сеня встал возле круглого столика, на котором чернел старый телефонный аппарат «эриксон» с красным вензелем. Молодой оперативник вынул из кармана душистый флакончик и, услышав за стенкой знакомые шаги, с надеждой уставился на раскрытую дверь: в ней показалась Люба с плоским пакетом. Пока Добротина шагала от порога до письменного стола, у него в сознании пронеслась вереница мыслей.
Сеня познакомился с Любой еще на фронте. Она работала машинисткой в штабе дивизии. Селезнев сразу ее приметил, переманил в чека и вместе приехали в Руссу, да что толку. Сеня снял комнату на двоих, а в этой комнате поселилась Люба с братишкой. Его же, бездомного, приютил старший Рогов. Сейчас братишка Любы сбежал из дому. Но она не приглашала Сеню к себе, хотя любила ходить с ним на рискованные операции. Вот и теперь она толково справилась с заданием:
– Художник Сварог сказал, что икона богоматери и портрет девушки дело одних рук способного самоучки…
– Ерша Анархиста! – не утерпел Сеня и вытащил из-за шкафа вторую копию Старорусской божьей матери: – Сравните, сопоставьте! Ерш и сюда, в кабинет, подбросил, и на чердак к Рогову…
– Ради чего, товарищ Селезнев? – спросил Пронин, наблюдая за председателем укома. – Какая причина или, как вы говорите, какое условие?
– В данном случае, голубчик, условие перешло в причину, – ответил Калугин и хотел пояснить, но его перебил Оношко:
– Коллега, нас интересуют только факты, голые факты!
Раздался стук. Все оглянулись на дверь. Сеня подумал: «Воркун с Ершом». Но немного ошибся: Иван пришел с младшим Роговым.
Карп, не здороваясь, окинул всех ищущим взглядом и остановился на Пронине:
– Ерш смылся с Ланской!
Воркун вскинул голову, но петроградский криминалист спокойно улыбнулся Карпу:
– Коллега, это абсолютная истина или ваше предположение?
– А ты, профессор, зря лыбишься! – Секретарь трибунала указал на рабочий стол Рогова: – Моего брата убили церковники. Ему не раз говорили: «Возьмешь икону – примешь смерть!» Так и вышло. Надо найти виновных, а не улыбаться, ученый эксперт!
– Товарищ Карп! – вмешался председатель чека. – Мы понимаем твое душевное состояние и сами переживаем потерю. Однако одних чувств и догадок недостаточно. Профессор прав: нам нужны факты, голые факты…
– Изволь! – Карп локтем задел рядом стоящего Воркуна: – Иван, скажи, из какого пистолета стрелял мой брат?
– Хозяин браунинга… Ерш Анархист.
– Позвольте, коллега, откуда это известно? – приподнялся толстяк, дымя трубкой. – Кто подтвердит?
– Алексей Смыслов. Он здесь… за дверью…
В кабинет сначала вошел старший Смыслов. Он громко поздоровался и вытащил из проема на свет своего притихшего племянника:
– Давай, Лешок, руби, как было!
Сеня заметил, что приятель в отцовском коричневом костюме выглядел старше своих лет. Да и рассказывал он, нажимая на басы:
– Это было два дня назад. Я увидел на толкучке матроса: в бескозырке, тельняшке и в широченном клеше, а голова ершистая, рыжая и лицо приметное – желтоглазое и загорелое до черноты. Он тоже зацепил меня глазом и прямо предложил: «Хошь пушку на масло?» Обмен состоялся у малых ворот курорта. Матрос, понятно, мог выследить, куда я пошел. В парке ему каждое дерево помощник. Возле дома я в день пропажи обнаружил след – каблук с ломаной подковкой. – Он вынул из кармана свернутый листок и подал его Пронину: – Вот зарисовал…
– Все это хорошо, товарищ Алексей, – одобрил начальник и поморщился от боли в животе. – Но почему ты удрал, не оказал помощь сердечнику?
– Выстрелы спугнули. И браунинг свой признал. Поспешил сверить…
– А фанеру-икону не приметил? – уточнил Сеня.
– Нет, я искал убийцу. Подумал, что стреляли в чекиста…
Сеня указал на фанерный лист с образом:
– Как думаешь, ваша фанера?
Алеша перевернул лист и указал на фабричную марку Лютера:
– Вот коричневый слон. А я принес от дяди два листа без марки. Они в сарае… в числе десяти…
– Выходит, – заключил Пронин, – Ерш Анархист взял из сарая два листа, намазал иконы, выкрал у тебя браунинг и сам сдал оружие уполномоченному?
– Выходит, что так…
На столе, рядом с портретом и фанерной иконой, появились бельгийский браунинг № 2 с якорем на рукоятке и флакончик духов. Воркун выложил томик «Метаморфоз» и рассказал о ночной облаве:
– Ну откуда у матроса этакие духи и карты?
– Ясно, ниточка-цепочка тянется за границу! – заверил Сеня и обратился к начальнику: – Павел Константинович, без Ерша Анархиста мы это дело не распутаем. Его нужно взять, куда бы он ни укрылся-спрятался. Поручите мне!
– Абсурд, коллега! – Профессор поднял трубку. – Ваша гипотеза с ниточкой отдает инфантильностью. Зачем пугать атеиста иконами? Проще – убить! Однако уполномоченный не убит…
– Это еще не доказано, голубчик! – подал голос Калугин. – Не забывайте, ищейка не взяла след!
– Какой след? – Пронин вынул из ящика стола помятое письмо. – Послушайте документ, подписанный Ершом Анархистом…
Председатель чека бумажным листом перехватил пучок желтоватого света и начал глухо читать:
– «Товарищ уполномоченный! Горячо приветствую беспощадную борьбу с мракобесами! Святоши всю мне житягу исковеркали. Батька мой, сельский поп, загнал меня в духовное училище. А я еще пацаном имел тягу к цветным карандашам. И теперь могу любого длинноволосика шлепнуть карикатурой! И богородицу могу распучеглазить, отпугнет любого. Испытай, проверь на деле. А с наганом расстанусь: надоел анархизм! Честно, по-морскому, старому амба! Давай работу. Мой адрес – дача Шур. Бывший анархист, ныне безработный Георгий Жгловский».
Наступила пауза. Первым поднялся профессор Оношко:
– Дорогие коллеги, как видите, картина прояснилась. Жгловский написал иконы со страшными ликами. Заказал ли ему иконы Рогов или самородок выполнил по своей инициативе – роли не играет. Важно другое: Ерш Анархист не церковник, а безбожник. Следовательно, к смерти Рогова непричастен. Да и письмо без угрозы, с точным адресом. И даже история с браунингом раскрылась: он стащил у Смыслова и сам сдал уполномоченному…
– А чего же он удрал?! – выкрикнул Карп.
– Уважаемый Карп Силыч, какие у вас доказательства тому?
– Его видели с женщиной. Она прикрывала лицо платком. Они шли в сторону вокзала. Я уверен, что это была Ланская!
– А я уверен, коллега, что Ланская просто спряталась от вас, поскольку вы бесцеремонно пристаете к ней. А сегодня утром пытались даже изнасиловать ее…
– Это верно, Рогов?! – грозно спросил председатель трибунала, сжимая в руке железную трость. – Чего молчишь?!
– Пошли вы все к чертовой матери! – выругался младший Рогов и выскочил из комнаты.
Сеня пожалел Карпа. Он не знал, что младший Рогов еще вчера положил партбилет в конверт и адресовал его председателю укома: «Не согласен с нэпом и порываю с предателями революции».
Пронин сморщил губы: видимо, боль в желудке обострилась. Сбился четкий ритм речи:
– Товарищи, мне думается… на этом письме… и закроем совещание.
Он обратился к председателю укома:
– Николай Николаевич, мы собрались… по твоей инициативе. Ты как считаешь, вопрос исчерпан?..
– Да, друзья мои, пока вопрос исчерпан…
Сеня не случайно пошел проводить Калугина и Воркуна. Молодой чекист понимал, что председатель укома напрасно не скажет: «Пока вопрос исчерпан». Хотя сам лично Сеня не представлял, как можно связать смерть Рогова с Анархистом. Даже мадам Шур подтвердила, что ее квартирант ненавидел служителей церкви. Ясно, Рогов решил проверить способности Ерша, дал ему фанерные листы и попросил снять копии. Тот задание выполнил, принес иконы и заодно сдал свое оружие…
На перекрестке улиц Калугин, прощаясь, спросил Воркуна:
– Голубчик, ты как-то говорил, что Леонид аккуратно вел дневник?
– Факт.
– А нельзя ли, друзья мои, заглянуть в этот дневник?
– Можно, – заверил Воркун. – Дневник в столе, на чердаке…
– Так ли, Воркунок-дружок? – усомнился молодой чекист, – я же составлял опись вещей и хорошо-отлично помню, что никакой тетради не было в роговском имуществе…
– Кто же его взял?
– Карп мог взять, – ответил Воркун, оглядываясь по сторонам. – Братья-то поссорились из-за женщины…
– Друг мой, не только из-за женщины, – дополнил Калугин и рассказал о выходе Карпа из партии…
Сеня настроился дать бой младшему Рогову и потребовать дневник уполномоченного губчека, но дома Карпа не оказалось. А из его комнаты исчезли книги, белье и гитара…
СВЯТАЯ СДЕЛКА
В Старую Руссу Ерш приехал поездом. Еще в вагоне он дал клятву: зажить дома по-новому. Ему давно хотелось вырваться из питерской шайки Леньки Пантелеева, поселиться на берегах Полисти и честно зарабатывать хлеб кистью…
«Пусть вывески, пусть афиши, только не грабеж, карты, распроклятый самогон», – рассуждал он, раскачивая полы тяжелого бушлата.
Черная матросская куртка отяжелела, конечно, не потому, что была сшита из плотного сукна и подбита шерстяной ватой, а потому, что все карманы ее были набиты награбленным добром. Накануне своего бегства из Питера Ерш помог Леньке Фартовому очистить квартиру богатого домовладельца, который только что вернулся из Парижа с подарками для жены.
Черт его знает, как тут примут бывшего анархиста. Может быть, и без работы насидишься. Внешне город мало изменился: те же двухэтажные домики, садики, заборики, булыжники. Только вот одна новинка – от вокзала вырвался паровозик с вагоном и загромыхал по улицам города.
Говорят, трамвайная линия тянется до самого курорта, но Ерш доехал до Полисти и сошел на Красный берег. Река заметно обмелела, но освежиться можно. Он спустился поближе к воде, и надо же такой случай…
Между Живым мостом и баржевидной пристанью прикололась синяя шлюпка, а в ней под соломенной широкополой шляпой сидел с удочками родной дядя. Ерш вообще-то не любил свою родню: уж больно все они религиозны. Но в этот приезд племяннику, пожалуй, есть смысл помахать бескозыркой…
И он пронзительно свистнул:
– Дядя Савелий, мое вам с ленточкой!
Дядя пригласил его в гости. Ерш гулко прошагал по деревянному мосту, свернул налево – на Александровскую улицу.
На правой стороне белеет каменный дом с широким балконом. В этом здании в период двоевластия размещался клуб анархистов. Здесь, возле черного знамени, Гоша Жгловский выступал с революционными речами. Говорил пылко, брызгая слюной. За ершистый характер и огненную шевелюру его прозвали Ершом Анархистом. А через год он возглавил отряд анархистов в черных бушлатах, и началась у них фронтовая свистопляска: во имя свободы глушить стаканами горилку, щеголять широченным клешем, харкать в рожу белопогонникам и насиловать хохлушек. С той поры Ерш Анархист признавал только то, что брал силой.
