Текст книги "Бунт на «Кайне»"

Автор книги: Герман Вук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)

– Хорошо, Том. Вот что я тебе предлагаю. Давай завтра утром сходим к медикам на «Плутон», и ты расскажешь главному врачу госпиталя о своих подозрениях.

Кифер долго молчал.

– Я не пойду. Ты можешь сходить. Это твое дело, а не мое.

– Я не знаком с психиатрией. Ты же тут дока.

– Ты когда-нибудь слышал, что такое сговор с целью дискредитации вышестоящего офицера?

– А если он сумасшедший…

– Я этого не говорил. Я сказал, что он достиг предельной черты. Признать больными таких людей практически невозможно. Стоит им намекнуть на болезнь, они начинают вести себя так, что не придерешься. Они невероятно хитры и изворотливы. Доказать, что Квиг – сумасшедший, можно лишь уложив его в специализированную клинику. Иначе мы просто подставимся.

– Я тебя понял, Том. – Марик соскочил с койки и посмотрел Киферу прямо в глаза. – Тебе предлагали выбор, продолжать или прекратить. Продолжать ты не захотел. Так что прекращай эти разговоры о безумии капитана. Скорее, ты, а не он, бегаешь по пороховому складу с зажженным факелом. Ясно? Клянусь Богом, я доложу капитану, если услышу от тебя хоть одно слово на эту тему. И не посмотрю на нашу дружбу. Поблажек не жди.

Кифер слушал старпома с непроницаемым лицом. Лишь изредка иронические искорки вспыхивали в его глазах.

– Есть, Стив. – И он вышел из каюты, задернув за собой занавеску.

Марик забрался на койку. Вытащил из-под подушки книгу в красной обложке с вытисненным золотом названием «Психические расстройства». Синий овальный штамп в верху каждой страницы сообщал, что книга является собственностью главврача госпиталя «Плутона». Марик открыл ее на странице, заложенной обгорелой спичкой.

24. Секретный журнал Марика

Вскоре после выхода из Фунафути в составе конвоя к Нумеа офицерам стало известно, что Стив Марик засиживается допоздна и что-то пишет. Он задергивал занавеску, но сквозь открывающиеся при качке щелочки они видели, как он склонялся над блокнотом, пожевывал кончик ручки. Если кто-нибудь входил, он торопливо закрывал блокнот.

В небогатой событиями кают-компании «Кайна» подобные новости вызывали неизменное оживление. Марика тут же обвинили в сочинении романа, от чего тот открещивался, краснея и улыбаясь. Но и не признавался, что же он пишет. «Я должен это сделать», – неизменно ответствовал Марик, вызывая новые шутки и смешки. Как-то за обедом Вилли и Кифер завели речь о возможных названиях и сюжете романа Марика. Кифер окрестил его «На Желтопятном фронте без перемен» и начал придумывать главы, характеры и эпизоды, вовлекая в сюжет капитана, девушку с бородавками из Новой Зеландии и Марика. Офицеры подхватили идею и охотно включились в игру. Смеялись так громко, что позвонил Квиг и поинтересовался, чем вызвано столь бурное веселье. Этим закончилось в тот вечер обсуждение романа Марика. Но еще долго попытки импровизировать на эту тему скрашивали послеобеденные беседы. Тем более что Марик продолжал писать и не желал делиться ни с кем своим секретом.

На самом деле старший помощник вел учет причудам и немотивированно жестким решениям капитана, заведя «Медицинский журнал лейтенант-коммандера Квига». Марик держал его в сейфе. Зная, что шифр известен капитану, старпом как-то ночью открыл сейф и изменил комбинацию цифр. Запечатанный конверт с новой комбинацией от отдал Вилли Кейту, приказав вскрыть конверт только в случае его смерти или исчезновения.

За последующие месяцы в «журнале» появилось немало записей. Оказавшись на Фунафути, «Кайн» попал в лапы командования юго-западного сектора Тихого океана, в Седьмой флот. Не успевал «Кайн» отвести один караван, как его тут же направляли на сопровождение другого. Походы эти отнимали силы и трепали нервы. Тральщики, переделанные из старых эсминцев, эти пасынки флота, не имея постоянного командования, становились рабами любого адмирала, в акваторию которого забрасывала их судьба. Случилось так, что командующему Седьмым флотом требовались корабли сопровождения для охраны десантных транспортов, бороздящих просторы Тихого океана. Когда конвой из Фунафути прибыл в Нумеа, «Кайн» задержали и послали в Гвадалканал с группой ПДК[23]23
  ПДК – пехотно-десантный катер.


[Закрыть], жалких посудин, ползущих со скоростью семь узлов. Пробыв в Гвадалканале неделю, «Кайн» вернулся в Нумеа, отправился на запад, к Новой Гвинее, вновь попал в Нумеа, оттуда – Гвадалканал, снова в Нумеа, наконец, на восток, к Фунафути, где поблаженствовал у борта «Плутона», оттуда взял курс на запад к Гвадалканалу и замкнул круг на юге, в Нумеа.

Дни сливались в недели, недели – в месяцы. Время, казалось, остановилось. Жизнь превратилась в череду вахт, заполнения бортовой документации, жгучего солнца, ярких звезд, сверкающей синевы воды, жарких ночей, жарких дней, внезапных ливней, записей в вахтенном журнале. Ежемесячные отчеты, ежемесячные ревизии сменяли одна другую и казалось, что месяцы проходили со скоростью дней, а дни растягивались на целые месяцы, и время слилось и стало бесформенным, как размякшие от жары плитки шоколада в корабельной лавке или масло в масленках.

За эти подневольные месяцы капитан Квиг стал еще более раздражительным, замкнутым, странноватым. Появляясь из каюты, он обязательно учинял кому-нибудь яростный разнос, суть которого затем Марик заносил в свой «журнал». Квиг сажал матросов в карцер, а офицеров – под арест. Он запрещал пользоваться водой, пить кофе, а когда киномеханик забыл известить его о начале просмотра, на полгода отменил показ фильмов для всей команды. Он требовал бесконечные рапорты и объяснительные. Однажды он продержал офицеров в кают-компании сорок восемь часов, пытаясь выяснить, кто из вестовых сжег кофеварку (виновного так и не нашли, и капитан влепил каждому офицеру по двадцать штрафных баллов). Он завел привычку среди ночи вызывать к себе офицеров на совещания. Состояние войны между ним и кают-компанией, объявленное после суда над Стилуэллом, стало нормой жизни. Каждому из офицеров удавалось поспать не более четырех-пяти часов в сутки. Серый туман усталости застилал им глаза. Они стали нервными, заводились с полоборота и с каждой неделей все больше страшились телефонного звонка в кают-компанию, за которым следовали слова: «Капитан ждет вас в своей каюте». И все это время Марик упорно заполнял «журнал».

В начале июня наступило облегчение. Пришел приказ о нападении на Сайпан. «Кайну» поручалась охрана десантных транспортов. Искренняя радость царила среди офицеров и матросов, когда старый корабль взял курс на Эниветок, где базировалось ударное соединение. Выбирая между сражением и рабской долей под тяжелой десницей командующего Седьмым флотом, чуть ли не все они проголосовали бы за битву. Лучше умереть, чем гнить заживо.

В первый день операции по захвату Сайпана Марик внес в «журнал» одну из самых коротких, но самых важных записей: эпизод с участием Вилли Кейта.

За час до рассвета в день вторжения, когда ночь посветлела, и Сайпан черной глыбой начал вырисовываться на горизонте, Вилли неожиданно для себя испугался. Он стыдился возникшего чувства страха, все возрастающего с приближением к месту второго в его жизни сражения, потому что не испытывал ничего похожего, участвуя в первом бою. Он как бы лишился невинности. Пламя, грохот, руины и падающие фигурки людей на Кваджалейне запали в его душу и оставили неизгладимый след, хотя в то время он и насвистывал веселенький мотив.

Но, едва встало солнце, Вилли моментально забыл о страхе, потрясенный красотой Сайпана. Весь в террасах и садах, он словно сошел с вышитых японских ширм или фарфоровых ваз. Большой остров, с пологими зелеными холмами, утыканными маленькими домиками, поднимался над серым морем. Наполненный цветочными ароматами ветер обдувал палубу. Взглянув на грязный полубак, где расчет первого орудия выстроился синей фалангой, в обтрепанной форме, спасательных жилетах, касках, Вилли на мгновение даже ощутил симпатию к японцам. Он представил, каково быть низкорослым, желтолицым, преданным лубочному императору и смотреть в лицо смерти, которую несли орды белых людей, возникающих отовсюду в изрыгающих пламя машинах. Хотя корабельный обстрел и бомбардировка с воздуха расцветили буколическую красоту Сайпана огненными языками и грибами пыли и дыма, зелени оставалось куда больше, чем на Кваджалейне. Шеренги десантных судов двинулись к зеленеющему парку отдыха, а не грозящему смертью форту.

«Кайн» направили в противолодочное патрулирование, как только началась высадка десанта, и корабль выписывал бесконечные восьмерки длиной в несколько тысяч ярдов. Двенадцать других эсминцев двигались в унисон с «Кайном», вперед и назад, со скоростью десять узлов, защищая от подлодок стоящие ближе к берегу транспорты. Создавалось впечатление, что «Кайн» в безопасности, и настроение Вилли улучшалось с каждым часом. Кто его нервировал, так это капитан Квиг, мечущийся с одной стороны мостика на другую, лишь бы не оказаться на борту, обращенному к берегу. На этот раз ошибки быть не могло, ибо каждые несколько минут корабль ложился на обратный курс, поочередно подставляя Сайпану то левый, то правый борт, а капитан с той же периодичностью переходил на сторону мостика, защищенную от берега рубкой. Тут уж Вилли получил долгожданную возможность выразить свое презрение капитану: при его появлении он уходил на противоположную сторону мостика. Вилли чувствовал, что и матросы обратили внимание на поведение Квига. Они переглядывались и шушукались между собой. А Квиг и не замечал, что его и Вилли все время разделяет рубка.

Ничто не нарушало спокойствия в секторе патрулирования, и в полдень капитан отпустил команду с боевых постов, а сам спустился с мостика в свою каюту. Вилли сдал вахту. Он ужасно устал, не сомкнув глаз на протяжении более тридцати часов, но капитанский указ запрещал спать в дневное время, и он не решался улечься на койку. Он знал, что Квиг сейчас крепко спит, но в любой момент физиологическая потребность могла заставить капитана прошествовать через кают-компанию. Поэтому Вилли поднялся на верхний мостик, улегся на горячую железную палубу и четыре часа, как кот, спал под палящим солнцем. На вахту он заступил куда более посвежевшим.

Вскоре после того как он взял бинокль у Кифера, над северными холмами по направлению к «Кайну» пролетал «корсар»[24]24
  «Корсар» – тип самолета военно-морской авиации.


[Закрыть]. Внезапно самолет охватило пламя, и по крутой дуге он упал в море между «Кайном» и другим патрульным кораблем, недавно построенным эсминцем «Стэнфилд». Вилли позвонил капитану.

– Хорошо, идем туда, ход двадцать узлов, – последовал ответ.

Квиг явился на мостик в шортах и шлепанцах, позевывая, когда «Кайн» и «Стэнфилд» разделяло не более тысячи ярдов. От самолета осталось лишь радужное пятно бензина на поверхности воды.

– Прощай, «корсар», – пробурчал Квиг.

– Пошел ко дну, как камень, – пробормотал Вилли. Он взглянул на маленького, с заметным брюшком, капитана и почувствовал укол стыда. Куда девалось его чувство меры, думал Вилли, если Квиг, этот злодей из дешевой оперетки, мог так раздражать и расстраивать его. Только что на его глазах погиб человек. Судя по переговорам между кораблями, на берегу умирали сейчас тысячи морских пехотинцев. Он еще не видел, чтобы на «Кайне» пролилась кровь, за исключением случаев неосторожного обращения с инструментами. Как бы не стать жалующимся на судьбу нытиком, которых терпеть не могут в армии…

Столбы белой воды внезапно выросли рядом с бортами «Стэнфилда». Вилли было решил, что видит какой-то тропический феномен, но тут же понял, в чем дело.

– Капитан! «Стэнфилд» берут в вилку!

Капитан взглянул на оседающие водяные столбы.

– Машины полный вперед! – приказал он. – Право на борт!

– Смотрите, капитан! – Вилли указал на оранжевую вспышку, сменившуюся облаком черного дыма. – На северном хребте! Там батарея, сэр. – Он выбежал на крыло мостика. – Орудия к бою!

Над фальшбортом появилась голова Йоргенсена.

– Да, мистер Кейт!

– Береговая батарея, целик 045, дистанция 4000, на хребте. Видишь вспышку? Навести орудия.

– Есть, сэр! Всем орудиям, береговая батарея, целик 045, место цели 10, дистанция 4000.

«Стэнфилд», круто разворачиваясь, дал залп из пятидюймовок. Вилли видел, как орудийные расчеты «Кайна» побежали к боевым постам. Дула трехдюймовок нацелились на берег.

– Прямо руль! Скорость не снижать! – услышал Вилли команду Квига.

Тральщик на всех парах уходил от береговой батареи. Вилли вбежал в рубку.

– Сэр, орудия главного калибра наведены на цель. – Квиг, казалось, не слышал. Он стоял у иллюминатора и улыбался. – Капитан, прошу разрешения повернуться бортом и обстрелять береговую батарею. Орудия наведены на цель, сэр! – Вновь прогремел залп «Стэнфилда». Квиг не обратил на выстрелы ни малейшего внимания. Даже не повернул головы. – Сэр, – в отчаянии выкрикнул Вилли, – прошу разрешения открыть огонь из орудия номер четыре! Цель за кормой, сэр!

Квиг молчал. Вахтенный офицер выскочил на мостик и увидел, как орудия эсминца вновь выплюнули длинные языки пламени. На хребте, где находилась батарея, поднялось облако пыли. Там что-то сверкнуло и опять вскинулась вода вокруг «Стэнфилда». Эсминец ответил четырьмя быстрыми залпами. Больше по нему не стреляли. По крайней мере, рядом с ним не вскипали водяные столбы. Но «Кайн» был уже так далеко, что Вилли мог и ошибиться.

После обеда Вилли шепотом пересказал всю историю Марику. Старпом хмыкнул, но ничего не сказал. Вечером он записал в «журнал» следующее:

«19 июня. Сайпан. Сам я при этом не присутствовал, но мне доложил вахтенный офицер. Он заявляет, что „Кайн“ вместе с эсминцем подошли к месту падения самолета. Эсминец в 1000 ярдов по нашему траверзу попал под огонь береговой батареи.

Капитан приказал лечь на обратный курс и покинул место падения самолета без единого выстрела, хотя батарея находилась в пределах досягаемости наших орудий, уже наведенных на нее».

Вторжение на Сайпан еще продолжалось, когда «Кайн» вывели из ударного соединения, поручив сопровождение поврежденного линкора в Маджуро. На этом закончилось участие тральщика в Марианской битве. Без него прошла операция «Тэрки Шут», без него взвился американский флаг над островом Гуам. Во время этих блистательных сражений «Кайн» сопровождал корабли. Из Маджуро в составе охранения авианосца он попал на Кваджалейн, тусклый, обжитой Кваджалейн, застроенный куонсетскими хижинами[25]25
  Куонсетская хижина – сборное укрытие полукруглого сечения.


[Закрыть]. Желтоватая зелень начала пробиваться вдоль песчаных аэродромных полос. По берегу сновали джипы, ползали бульдозеры. Вилли не без удивления отметил, что с приходом американцев когда-то очаровательные тропические острова обретали облик пустырей Лос-Анджелеса.

Старый тральщик сопровождал авианосец до Эниветока, вернулся на Кваджалейн с группой ТДК, вновь прибыл к Эниветоку, на этот раз с танкером. Начался август, а «Кайн» все сновал между атоллами центральной части Тихого океана, выполняя приказы командования Пятого флота.

Постоянная усталость сковала корабельную жизнь. Скандалы прекратились, перестал пополняться «журнал» Марика. Все знали друг друга как облупленные. Ни у кого не оставалось тайн, – и даже сюрпризы Квига, казалось, иссякли. Что случилось вчера, происходило сегодня и неизбежно повторялось на следующий день: жара, зигзагообразный курс, короткие стычки между офицерами, ведение документации, вахты, поломки оборудования и непрекращающиеся мелкие придирки капитана.

Те загубленные дни ассоциировались у Вилли с мелодиями «Оклахомы»[26]26
  «Оклахома» – популярный мюзикл.


[Закрыть]. Йоргенсен купил пластинку в Маджуро и проигрывал день и ночь в кают-компании. Если же он стоял вахту, пластинку забирали радисты, и тогда «Оклахома» лилась из динамиков громкой связи. До конца жизни Вилли не мог слышать эти мелодии, не вспоминая жару, скуку и нервное переутомление.

В дополнение ко всему на долю Вилли выпали новые неприятности. Когда-то капитанский любимчик, он внезапно превратился в козла отпущения в кают-компании. Перемена, похоже, произошла сразу же после инцидента со «Стэнфилдом» у Сайпана. До этого главной мишенью для Квига служил Кифер, но затем команда заметила, что капитан уделяет все более пристальное внимание лейтенанту Кейту. Как-то за обедом Кифер торжественно преподнес Вилли картонную голову козла, вырезанную из рекламы пива. Передача фамильной реликвии «Кайна» сопровождалась всеобщим весельем, так что пришлось улыбнуться и Вилли. По меньшей мере дважды в день из динамиков громкой связи по всему кораблю разносилось: «Мистер Кейт, зайдите в каюту капитана». И редко Вилли удавалось поспать несколько часов между вахтами, потому что едва он ложился, рядом появлялся вестовой: «Кэп’н хочет поговорить с вами, саа».

При этих встречах Квиг жаловался на медленную кодировку, на задержку почты, на исправления в документах, на запах кофе, идущий из радиорубки, на ошибку сигнальщика при приеме сообщения, суть жалобы не имела значения. Глухая ненависть к Квигу поднималась в Вилли. Ненависть, не имеющая ничего общего с тем мальчишечьим раздражением, которое вызывал у него капитан Де Врисс. Такую ненависть испытывает муж к больной жене, выношенную, основательную, обусловленную неразрывной связью с вызывающей отвращение личностью и существующую не в самооправдание, а как тайный лучик, доставляющий радость в беспросветной тьме.

Благодаря этой ненависти Вилли достиг невероятного совершенства и аккуратности в работе. Подразнить капитана, предугадать жалобу и не дать ему раскрыть рот стало единственной радостью офицера-связиста. Но в его обороне оставалась постоянная брешь: Дьюсели. Когда капитан победно выговаривал Вилли за ошибку или пропуск в документе, след чуть ли не всегда вел к его помощнику. Вилли перепробовал все: ярость, презрение, мольбу, даже разнос в присутствии Марика. Сначала Дьюсели, краснея, давал обещания исправиться. Но оставался таким же рассеянным, как и раньше. И в конце концов смирился с тем, что толку от него нет и не будет, так что у Вилли не было выхода, кроме как доложить Квигу о служебном несоответствии энсина с последующим военным судом и увольнением. Но Вилли из гордости никогда, ни словом, ни намеком, не жаловался капитану на своего помощника. Безупречная служебная характеристика Дьюсели выглядела в его глазах местью Квигу.

Август тянулся и тянулся, пока незаметно не перешел в сентябрь, который «Кайн» встретил на пути с Кваджалейна к Эниветоку в компании десяти едва ползущих зеленых ПДК.

В первые две недели сентября напряжение нарастало, офицеров охватило ожидание перемен. Минуло двенадцать месяцев с тех пор, как Квиг появился на «Кайне», и они знали, что редко кто из капитанов оставался на одном корабле больше года. Вилли стал чаще заглядывать в радиорубку и просматривать «оповещения по флоту», выползающие из пишущей машинки радиста, но приказ о переводе Квига не поступал. Нетерпение проявлял и сам капитан. Несколько раз Вилли сталкивался с ним в радиорубке.

Но не зря говорят, что чайник, за которым следят, никогда не закипает. Долгожданного приказа так и не было. Неопределенность усиливала раздражение офицеров, а через них оно передавалось и команде. Чудачества, плоды скуки и одиночества, пышно расцвели на «Кайне». Матросы отращивали бороды необычной формы, выдумывали прически, выстригая волосы в форме сердец, крестов или звезд. Пейнтер поймал на Кваджалейне краба величиной с пирожок с одной огромной многоцветной клешней. Он притащил краба на корабль и держал в своей каюте, выгуливая его каждый вечер на поводке, словно собаку. Это уродливое создание он назвал Хейфицем. Пейнтер и Кифер вдрызг разругались – краб, удрав, заполз в каюту писателя, когда тот сидел за столом, и ухватил его за палец ноги большой клешней. Вопящий от боли Кифер влетел в кают-компанию. Он попытался казнить Хейфица с помощью абордажной корабельной сабли, но Пейнтер грудью защитил краба от разъяренного голого Кифера. Потом они еще долго злились друг на друга.

Энсин Дьюсели сходил с ума по-своему – он страстно влюбился в манекенщицу с рекламы корсетов в журнале «Нью-Йоркер». Для Вилли эта безымянная девица ничем не отличалась от тысяч других, которых он видел в журналах: те же изогнутые брови, большие глаза, высокие скулы, рот бантиком, разумеется превосходная фигура и негодующе-изумленный взгляд, будто его обладательнице только что предложили подержать в руках медузу. Но Дьюсели клялся, что именно эту женщину он искал всю жизнь. Он писал в журнал и в фирму по изготовлению корсетов, спрашивал ее имя и адрес, писал своим друзьям, работающим в трех рекламных агентствах Нью-Йорка, умоляя отыскать эту манекенщицу. Если качество его работы раньше составляло двадцать пять процентов от нормы, то теперь оно упало до нуля. День и ночь он лежал на койке, вздыхал и любовался рекламой корсетов.

С тяжелым чувством наблюдал Вилли за происходящим. В такую же историю попадали герои прочитанных им романов о длительных морских путешествиях, и он не видел ничего хорошего в том, что теперь эти классические симптомы проявились у его товарищей по плаванию. Но и ему не удалось избежать всеобщей заразы. Как-то на вахте, прихлебывая кофе из большой фаянсовой кружки, Вилли подумал, что на ней не хватает элегантной монограммы. В самой мысли не было ничего необычного, в отличие от реакции Вилли. В несколько минут кружка с монограммой стала для него самой желанной вещью на свете. Он не мог управлять кораблем, потому что думал только о кружке, она стояла у него перед глазами. Сдав вахту, Вилли поспешил в корабельную мастерскую, взял маленький напильник и провел несколько часов, с точностью и осторожностью ювелира гравируя на фаянсе буквы «В» и «К». Он пропустил обед и даже не заметил наступления ночи. Выгравированные буквы он заполнил синей краской и поставил кружку сохнуть на полку, обложив ее носками и бельем. Когда Вилли разбудили в четыре утра – начиналась его вахта, – он прежде всего подумал о кружке. Снял ее с полки и долго не мог оторвать глаз от своих инициалов, словно девушка от любовного письма. На вахту он опоздал на десять минут и получил нагоняй от Кифера. Следующим днем Вилли принес кружку на мостик, небрежно протянул ее сигнальщику Урбану и попросил налить кофе. Завистливо-восхищенные взгляды матросов доставили Вилли истинное наслаждение.

Наутро, вновь появившись на мостике со своей изумительной кружкой, он пришел в ярость, увидев, что Урбан пьет кофе из кружки с монограммой «ЛУ». Поступок сигнальщика Вилли воспринял как личное оскорбление. Но скоро заметил, что его идея, как вихрь, пронеслась по «Кайну». Младший боцман Уинстон выгравировал свои инициалы староанглийским шрифтом с геральдическими завитушками. Монограмма Вилли не шла с ними ни в какое сравнение. В ту же ночь он выбросил свою кружку за борт.

В нескончаемом кошмаре тех месяцев Вилли провел сотни, а то и тысячи часов, грезя о Мэй Уинн, глядя на ее фотографию, читая и перечитывая ее письма. Только она связывала его с прошлым. Жизнь на гражданке казалась Вилли благоухающим, покрытым глянцем вымыслом, этаким голливудским фильмом о высшем свете. Реальностью же стал тральщик, переваливающийся с волны на волну, обтрепанная форма, бинокль и постоянные придирки капитана. Он писал девушке страстные письма, лишь невероятным усилием воли удерживаясь от того, чтобы не сделать ей предложение. Чувство вины и неловкости охватывало Вилли, когда он отправлял эти письма, ибо со временем он все с большей ясностью осознавал, что не женится на Мэй. Если уж ему суждено вернуться живым, думал Вилли, он захочет покоя и безбедной жизни, но не нелепого брачного союза с вульгарной певичкой. Об этом твердил ему здравый смысл, но Вилли не мог рассуждать здраво, пребывая в царстве романтических фантазий, куда он ускользал на долгие часы, чтобы обмануть скуку и заглушить обиду от капитанских придирок. Он знал, что его письма уклончивы и противоречивы, но отправлял их такими как есть. В ответ, в редкие встречи тральщика с почтовым отделением флота, он получал кипы теплых писем от Мэй, которые возбуждали и тревожили его. В письмах она отдавалась ему вся, без остатка, и, следуя его молчаливому желанию, обходила вопрос о женитьбе. В этом странном бумажном романе Вилли все больше привязывался к Мэй, одновременно осознавая, что неискренен по отношению к девушке. Но мир грез помогал забыть горечь повседневности. Вилли боялся разрушить его и продолжал посылать пылкие и бесцельные любовные письма.