Текст книги "Бунт на «Кайне»"

Автор книги: Герман Вук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 42 страниц)

Часть V. Бунт

19. Круг согласия

В любой, вышедшей в последнее время книге по военной истории скорее всего будет указано, что к началу 1944 года союзники фактически выиграли вторую мировую войну. Что ж, в общем и целом это утверждение соответствовало действительности. Отошли в прошлое решающие сражения, Гвадалканал, Эль-Аламейн, Мидуэй, Сталинград. Италия капитулировала. Немцы откатывались назад. Японцы, распылив и без того невеликие силы по огромной захваченной территории, также начали сдавать. Индустриальная мощь союзников неуклонно нарастала, их противников – таяла. Картина представлялась весьма и весьма радужной.

Но мнение энсина Кейта расходилось с выводами послевоенных историков. Для него, несущего вахту в новогоднюю ночь в темной холодной рубке «Кайна», который, держа курс на запад, рассекал носом угрюмое море, будущее виделось в весьма мрачном свете. Прежде всего, думал он, только такой идиот, как он, мог пойти на флот, а не в армию. Вся главная работа в Европе выпала на долю русских. Умные люди в этой войне, не то, что в прошлой, служили в пехоте, наслаждаясь бездельем в Англии, в то время как тех болванов, кто нашел прибежище на флоте, мотало из стороны в сторону в бурных волнах, а плыли они на штурм хорошо укрепленных, захваченных японцами островов посередине Тихого океана. Его ждали кораллы, и вырванные взрывами пальмы, и плюющиеся раскаленным железом береговые батареи, и ревущие самолеты-пикировщики, и мины, несомненно, сотни мин, и, возможно, в конце концов – морское дно. А их одногодки в армии в эти дни посещали Кентерберийский собор, гуляли у могилы Шекспира под руку с симпатичными английскими девушками, о благосклонности которых к американцам судачили на всех углах.

Вилли казалось, что война с Японией станет самой продолжительной и ужасной в истории человечества и, возможно, закончится только в 1955 или 1960 году, после вмешательства России, лет через десять после крушения Германии. Да и как можно выбить японцев с их знаменитых «непотопляемых авианосцев», цепочки островов, нашпигованных самолетами, готовыми уничтожить любой приближающийся флот. Едва ли будет проводиться больше одной крупной операции в год, полагал Кейт, не сомневаясь, что его корабль направляется к эпицентру такого сражения. И война тянулась бы и тянулась, пока бы он не облысел и не постарел.

Вилли не ощущал благоговения историка перед победами Гвадалканала, Сталинграда, Мидуэя. Поток новостей врывался в его голову, создавая впечатление, что наши чуть впереди, но до окончательной победы еще очень далеко. В юности он часто задумывался над тем, каково было жить во времена Геттисберга или Ватерлоо. Теперь он это чувствовал, хотя и не вполне осознанно. Эта война казалась ему отличной от других: размазанной по всей планете, упорной, лишенной драматического сюжета.

Он держал путь к полю битвы, такой же великой, как и другие, оставшиеся в истории. Но она представлялась ему чередой сумбурных, неприятных, утомительных действий. Лишь годы спустя, прочитав книги, описывающие эпизоды, в которых ему довелось участвовать, начнет Кейт понимать, что и его битвы были Битвами с большой буквы. Только потом, когда жар юности угаснет, он будет согревать себя отсветом воспоминаний, тем, что и он, Вилли Кейт, сражался в бою в Криспинов день[11]11
  Строка из пьесы У. Шекспира «Генрих V». День Святого Криспина – 25 октября 1415 г. – день победы английских войск над французскими под Ажинкуром во время 100-летней войны.


[Закрыть].

Двое суток «Кайн» переваливался с борта на борт, с носа на корму в сером, холодном дожде. Влажные сэндвичи, которые приходилось есть, держась за стойку, сон урывками. После золотых дней побывки на берегу офицерам и матросам казалось, что на их головы свалились все напасти мира, и до скончания веков останутся они в этом мокром, плавающем аду.

Но на третий день они вырвались в солнечную синеву южных морей. Бушлаты, свитера, дождевики исчезли. Офицеры в хаки, матросы в «дангари»[12]12
  Дангари – рабочие брюки из хлопчатобумажной саржи.


[Закрыть] начали узнавать друг друга. Утром подали горячий завтрак. Всеобщее уныние и неразговорчивость сменились веселыми воспоминаниями и хвастливыми россказнями о побывке. Надо признать, что общее настроение команды повысилось. Ловкачи, недовольные и зануды предпочли военный трибунал дальнейшим приключениям с капитаном Квигом. На «Кайн» вернулись веселые парни, готовые принять от судьбы и плохое, и хорошее, любящие старую посудину, как бы яро они ни честили ее.

В тот день Вилли поднялся на следующую ступеньку военной карьеры. Он отстоял вахту дежурным по кораблю с полудня до четырех дня. Кифер находился рядом, чтобы предупредить любую серьезную ошибку, и капитан Квиг изредка поглядывал на него, приподнимаясь с парусинового кресла, на котором дремал, греясь в солнечных лучах. Со своими обязанностями Вилли справился блестяще. При зигзагах конвоя «Кайн» четко выполнял все маневры. Если у Кейта и дрожали поджилки, внешне он сохранял бравый вид и твердым голосом отдавал команды.

Сдав вахту, он записал в журнале:

«С 12 до 4 шли как и раньше.

Виллис Севард Кейт, энсин, ВМС США».

Он много раз расписывался за вахту в порту, но сегодняшняя запись отличалась от предыдущих. Поэтому расписался он поразмашистее, с восторгом, словно скрепляя своей фамилией исторический документ.

Взволнованный, он спустился с мостика в офицерскую кают-компанию и набросился на стопку ждущих расшифровки радиограмм. И разбирал их, пока новый вестовой Расселас, пухлый негритянский юноша с огромными карими глазами, не коснулся его руки и не спросил разрешения накрывать стол к обеду. Вилли собрал шифры, налил чашечку кофе и, усевшись на кушетку, пил его маленькими глоточками. По радио передавали квартет Гайдна: радисты почему-то не переключились на другую программу. Расселас накрыл стол свежей скатертью и расставил приборы. Из буфетной, где Уиттекер в новенькой форме старшего буфетчика руководил вестовыми, плыл аромат ростбифа. Вилли удовлетворенно вздохнул и переместился в угол мерно покачивающейся кушетки. Оглядел кают-компанию, свежевыкрашенную в светло-зеленый цвет, с отполированным металлом, с блестящими лаком стульями. В конце концов, сказал он себе, на свете можно найти куда худшее место, чем кают-компания «Кайна».

Подошли другие офицеры, выбритые, в выглаженной форме, хорошем расположении духа и голодные. Посыпались старые шутки. Вилли они казались забавными и веселыми: многочисленные дети Хардинга, роман Кифера, вонь запасенной на корабле воды («отрава Пейнтера»), новозеландская девица Марика с семью бородавками и, последняя из них, донжуанство Вилли Кейта. За время ремонта Мэй Уинн не раз попадалась на глаза офицерам и матросам и о красоте ее фигуры ходили легенды. Вкупе с воспоминаниями о симпатичных сестрах милосердия, навещавших Вилли в Пёрл-Харборе, появление Мэй утвердило всех во мнении, что энсин Кейт порядочный донжуан.

Для добродушного подшучивания в кают-компании эта новая тема подошла как нельзя лучше. О сексе любили поговорить, тут каждый мог выступить в роли знатока. А удачно хмыкнув, можно было сойти за особого острослова. Вилли только радовало подтрунивание офицеров. Он протестовал, отрицал, притворно возмущался и добился-таки, что обсуждение его подвигов затянулось надолго, так что за стол все сели в прекрасном настроении. Он чувствовал узы братства, связывающие его с офицерами, которые становились еще крепче от присутствия двух застенчивых новичков, Йоргенсона и Дьюсели. Теперь-то он понимал, какими зелеными и докучливыми казались он и Хардинг пять месяцев тому назад для ушедших с корабля Гортона, Адамса и Кармоди. Кейт поднес ко рту полную ложку горохового супа и в тот же момент «Кайн» сильно качнуло. С удовлетворением Вилли отметил, что привычное движение руки нейтрализовало качку и ни капли не упало на белую скатерть. Довольный, он хохотнул и проглотил полную ложку супа.

После обеда он остановил Дьюсели, хрупкого на вид энсина, направившегося было к двери.

– Давайте прогуляемся. Пора нам поговорить о системе связи.

Они вышли на полубак. Уже спустились прохладные лиловые сумерки. На западе таяла золотая полоса заката.

– Ну, Дьюсели. – Вилли поставил ногу на кнехт правого борта, наклонился вперед, взявшись руками за леера, наслаждаясь дуновением соленого ветра. – Привыкаете к «Кайну»?

– Пытаюсь, конечно. Жуткое корыто, не правда ли?

Вилли бросил на энсина полный раздражения взгляд.

– В чем-то вы и правы. Но у каждого корабля есть плюсы и минусы.

– Да, да, разумеется. На этих старых крысоловках и работы немного, а это что-то да значит. И я полагаю, что большую часть службы мы будем проводить на верфях, ремонтируя эту посудину. Меня такое положение устроило бы. Если б не грязь и теснота! Кают-компания больше похожа на клетку для кур.

– Ну, к этому привыкаешь, Дьюсели. Полагаю, вам не нравится и шкиперская кладовка?

– Отвратительная! Я чуть не умер там в первую же ночь. Дым, похоже, идет туда, а не в трубу.

– Ужасно, не так ли? – широко улыбнулся Вилли.

– У меня просто нет слов.

– Ну а со временем вы, наверное, перестали замечать дым?

– Да нет, я там больше не сплю.

Улыбка сползла с лица Вилли.

– О? И где же вы спите?

– В канцелярии корабля, в помещении под полуютом. Ночью она никому не нужна. Я держу там раскладушку. Сплю, как король. На свежем воздухе.

Услышав об этом, Вилли прямо-таки разъярился.

– Мне кажется, капитану это не понравится. Он особо отмечал…

– Я спросил его, сэр. Капитан ответил, что я могу спать где угодно, на любых свободных шести футах.

Вилли выругался про себя. Сам он страдал пять месяцев, не додумавшись до такого элементарного решения.

– Гм-м. Ну ладно, вы должны помогать мне в обеспечении связи.

– Я рад бы помочь, сэр, но не имею об этом ни малейшего понятия.

– А что вы умеете?

– Практически ничего, сэр. Видите ли, я… меня призвали сразу на флот. Моей маме принадлежит большая часть верфи в Бостоне и поэтому… а потом все пошло кувырком. Одна буква алфавита испортила мне жизнь, одна буква! В призывном пункте меня спросили, хочу ли я быть «С» или «О». Я не знал. Они сказали, что «С» означает специалист, а «О» – общего назначения. Я поинтересовался, что лучше, и мне ответили, что «О» котируется гораздо выше. Естественно, я попросил пометить мое дело буквой «О». В этом и заключалась моя ошибка. О Господи, обо всем же договорились. Меня должны были направить в службу информации. Так оно и получилось. И я оказался в какой-то дыре в Вирджинии. Но внезапно поступила директива, согласно которой все энсины с буквой «О» направлялись на корабли. Директиву исполняли так стремительно, что моя мама ничего не успела сделать. Поэтому я здесь.

– Тяжелое дело.

– Нет, я не против. Служба информации еще хуже «Кайна». Бумажная работа! С чем я не умею обращаться, так это с бумагами.

– А жаль. Офицер связи имеет дело только с бумагами, Дьюсели. Так что придется учиться…

– Только не говорите, что я вас не предупреждал, сэр, – смиренно вздохнул Дьюсели. – Естественно, я приложу все силы. Боюсь только, я ничем не смогу вам помочь…

– Вы умеете печатать?

– Нет. Более того, я очень рассеянный. Я не помню, куда положил бумагу, которую две секунды тому назад держал в руках.

– Завтра утром возьмите у Пузана руководство по машинописи и приступайте.

– Я постараюсь, но едва ли научусь. У меня такие неловкие пальцы…

– И я думаю, чем быстрее мы приступим к раскодированию, тем будет лучше. Вы не стоите вахту завтра утром?

– Нет, сэр.

– Прекрасно. Встретимся после завтрака в кают-компании, и я покажу вам коды…

– Боюсь, с этим придется подождать, сэр. Завтра утром я должен закончить квалификационную работу на присвоение очередного звания для мистера Кифера.

Уже совсем стемнело. Вилли вглядывался в едва различимое лицо своего помощника, думая, приходилось ли ему встречать в одном человеке такое сочетание наглости и глупости.

– Ну, вы можете лечь попозже и закончить работу сегодня.

– Если вы настаиваете, мистер Кейт, я так и сделаю, но, честно говоря, я совсем вымотался.

– Ладно, черт с вами. Выспитесь как следует, – Вилли двинулся к трапу. – Займемся кодами завтра днем. Если только у вас не найдется более важных дел.

– Нет, сэр, – искренне ответил Дьюсели, следуя за Кейтом. – Завтра днем я свободен.

– Великолепно. – Вилли повернул задрайку двери в кают-компанию, пропустил Дьюсели вперед и с силой захлопнул ее за собой, так что грохот донесся до жилых помещений команды.

«Флот должен атаковать и захватить атолл Кваджалейн и другие объекты Маршалловых островов, создавая базы для дальнейшего продвижения в западном направлении…»

Вилли смотрел на расплывающиеся, отпечатанные на мимеографе слова. Затем отложил многостраничный приказ об операции и снял с полки военный атлас. Раскрыв карту центральной части Тихого океана, он увидел, что Кваджалейн – крупнейший из атоллов, расположенный в самом сердце Маршалловых островов, – окружен со всех сторон японскими укреплениями.

Вилли присвистнул.

Стопка служебных писем высотой в два фута лежала на его койке. Столько конвертов с красным штемпелем «Секретно» выудил он из трех серых почтовых мешков, небрежно брошенных на палубу. Почта копилась в Пёрл-Харборе целый месяц. Теперь она поступила к нему для сортировки и регистрации, первая партия секретных документов, с тех пор как на него легли прямые обязанности Кифера.

Вилли прикрыл одеялом письма и понес приказ капитану. Квига он нашел в его новой каюте на главной палубе. Раньше в ней жили два офицера. На верфи, во время ремонта, капитан лично руководил переделкой каюты. Теперь там осталась одна койка, зато появились широкий стол, кресло, диван, большой сейф, несколько переговорных трубок и телефонных аппаратов внутрикорабельной системы связи. Капитан брился и, читая приказ, ронял на него мыльную пену.

– Значит, Кваджалейн? – небрежно бросил он. – Ладно. Оставьте его у меня. Никому ничего не говорите, даже Марику.

– Да, сэр.

Когда Вилли начал разбирать и регистрировать почту, его ждал пренеприятный сюрприз. Кифер оставил ему несколько гроссбухов и ключи от сейфа, где хранилась секретная документация. Он ненавязчиво подбросил Вилли еще пару дюжин конвертов с красным штемпелем, которые лежали на дне его шкафа, под обувью и грязным бельем. Он уверил Вилли, что эти бумаги – «сплошной мусор».

– Я намеревался разобрать их со следующей партией почты, но вы справитесь с этим и сами. – Кифер зевнул и, улегшись на койку, углубился в чтение.

Вилли обнаружил, что в сейфе царит полный беспорядок. Если б Кифер засунул все документы в джутовый мешок, на их поиск ушло бы куда меньше времени. Идиотская система регистрации требовала для каждой бумаги четырех различных отметок. Вилли прикинул, что на разбор почты у него должно уйти пять, а то и шесть дней. Он прошел в канцелярию корабля, чтобы посмотреть, как Пузан расправляется с кипами несекретной корреспонденции. Писарь впечатывал основные данные на зеленые стандартные бланки и менее чем за час разобрал примерно столько же бумаг, сколько лежало в каюте Вилли.

– Откуда у вас эта система? – спросил Вилли писаря.

Тот недоуменно взглянул на него.

– Ниоткуда, сэр. Это флотская система.

– А это что такое? – Вилли сунул гроссбухи под нос писарю. – Вот это вы видели?

Пузан отпрянул от гроссбухов, как от прокаженного. – Сэр, это ваша работа, а не моя…

– Я это знаю.

– Мистер Кифер, он раз пять пытался заставить меня вести секретную документацию. Инструкции запрещают простому матросу…

– Я только хочу знать, эти гроссбухи утверждены официально или…

Писарь скорчил гримасу.

– Официально? Господи, да от такой системы любой писарь третьего класса наживет геморрой. Мистер Фанк придумал ее в сороковом году. Передал ее мистеру Андерсону, тот – мистеру Фергюсону, а последний – мистеру Киферу.

– Почему они отказались от обычной флотской системы? Она же намного проще.

– Сэр, – сухо ответствовал писарь, – не спрашивайте меня, почему офицеры делают то или другое. Вам может не понравиться мой ответ.

В следующие недели Вилли перетряхнул свое хозяйство. Он вернул стандартную флотскую систему регистрации и хранения документов. Шестьдесят устаревших бумаг сжег, а остальные разложил так, что в мгновение ока мог найти любую из них. Занимаясь этим делом, он не раз задумывался о Кифере. Не вызывало сомнений, что писатель тратил понапрасну чудовищно много времени. Вилли помнил, как некоторые письма или инструкции искали с утра до вечера, слушая едкие комментарии Кифера по поводу флотской неразберихи. А сколько часов просиживал он над гроссбухами! А ведь Кифер дорожил каждой лишней минутой, которую мог отдать чтению или написанию своей книги. И Вилли знал, что умнее Кифера на «Кайне» никого нет. Как же, каким образом этот человек не заметил, что сам себя завел в тупик и винил флот в собственных ошибках? Вилли начал смотреть на Кифера другими глазами. Писатель уже не казался ему таким умным.

Перед уходом к Кваджалейну капитан Квиг впал в апатию. Целые дни он проводил в каюте, валялся на койке или сидел у стола, решая кроссворды. Появлялся он лишь вечером, если они стояли в порту, чтобы посмотреть фильм на полубаке. В море, во время маневров, он не казал носа на мостик, отдавая приказы вахтенному офицеру по переговорной трубке. Треск звонка из капитанской каюты стал таким же привычным на мостике, как и пищание гидроакустика. Он перестал ходить в кают-компанию и не ел ничего, кроме огромных порций мороженого с кленовым сиропом, которыё ему приносили в каюту.

Офицеры полагали, что Квиг работает над планом предстоящей операции, но Вилли знал, что это не так. Он приносил раскодированные письма в капитанскую каюту и ни разу не застал Квига над схемой битвы или учебником по тактике морского боя. Тот спал, ел мороженое, листал журнал или просто лежал на спине, уставившись в потолок. Он напоминал человека, пытающегося забыть о тяжелой утрате. Энсин предположил, что Квиг, возможно, поссорился с женой на побывке или получил по почте плохие новости. Он и представить не мог, что плохими новостями явился приказ об участии в операции.

Сам Вилли в связи с предстоящей операцией испытывал и возбуждение, и легкую тревогу, и безмерное удовольствие от сознания своей причастности к тайне. Внушительный объем приказа об операции, длинный перечень задействованных в ней кораблей, многословные подробности, столь затруднявшие чтение, вселяли уверенность. Глубоко в душе он не сомневался, что флот гарантирует ему безопасность при любом столкновении с японцами.

Ясным теплым январским днем корабли покинули порты Гавайских островов и, образовав огромный круг, двинулись к Кваджалейну.

Армада двигалась вперед милю за милей, не останавливаясь ни на секунду. Враг не показывался, лишь волны, синие днем и черные ночью, катились по поверхности океана, и, насколько хватало глаз, дымы из труб боевых кораблей, идущих в строгом величественном строю, поднимались к звездам и солнцу. Радиолокатор, загадочный прибор, позволяющий измерять расстояния с точностью до нескольких ярдов, легко обеспечивал неизменность относительного расположения кораблей. Их строй, столь четкий и точный, тут же становился гибким и податливым при перемене курса или при перестроении. Это морское чудо, о котором не мог и мечтать адмирал Нельсон, создавалось сотнями вахтенных офицеров, из которых далеко не все были профессиональными моряками, но студентами, коммивояжерами, школьными учителями, адвокатами, служащими, писателями, аптекарями, инженерами, фермерами, пианистами, и эти молодые люди превзошли в морской искусности ветеранов флотов Нельсона.

Вилли Кейт считался уже полноправным вахтенным офицером и воспринимал как должное все приборы и механизмы, облегчавшие его труд. Свою работу он не считал легкой. Его все еще безмерно удивляла та быстрота, с которой он освоил морскую премудрость и новый статус боевого командира. Он вышагивал по рубке, сжав губы, подняв подбородок, озабоченно хмурясь, чуть ссутулившись, сжимая руками бинокль, который часто подносил к глазам, оглядывая горизонт. Не принимая во внимание некоторого внешнего позерства, он в полной мере справлялся со своими обязанностями. Вилли быстро развил в себе способность улавливать едва различимые импульсы, пронизывающие корабль с носа до кормы, способность, более всего характеризующую вахтенного офицера. За пять месяцев он научился «держать» корабль в общем строю, уяснил жаргон связи и донесений, разобрался в распорядке жизни на корабле. Он знал, когда приказать помощнику боцмана начать уборку, когда затемнять корабль, в какой момент поднимать коков и пекарей, когда будить капитана, а когда дать ему поспать. Чуть заметным движением руля или изменением режима работы двигателей он мог выдвинуть корабль на несколько сот ярдов вперед или отвести его назад, мог за десять секунд рассчитать курс и скорость при перестроении, начертив единственную линию на диаграмме маневрирования. Глубокой ночью его не пугала густая чернота дождевой пелены, во всяком случае, пока на экране радара светились зеленые точки соседних кораблей.

«Кайн» определили на правый фланг, в состав кораблей внутреннего противолодочного охранения. Две цепи эсминцев окружали войсковые транспорты, авианосцы, крейсера, линейные корабли, десантные суда. Каждый эсминец прослушивал гидролокатором узкий конус подводного царства, и конуса перекрывали друг друга. Ни одна из подлодок не могла приблизиться к кораблям, не оставив следа на экранах гидролокаторов. Одной их цепи вполне хватило бы для обеспечения безопасности. Двойная цепь символизировала привычку американцев добиваться повышенной надежности. «Кайн» занимал позицию позади траверза, где появление подлодки не представлялось возможным. Минный тральщик в такой позиции означал уже сверхбезопасность. Разумеется, в предстоящем сражении «Кайну» отводилась не столь активная роль, как «Благородному Ричарду»[13]13
  «Благородный Ричард» – американский корабль времен войны за независимость.


[Закрыть], атаковавшему «Серапион»[14]14
  «Серапион» – английский корабль.


[Закрыть]. Тем не менее американский боевой корабль плыл во вражеских водах, прощупывая глубины невидимым лучом. И если бы вместо Вилли Кейта вахту нес Джон Пол Джонс, едва ли тот смог бы лучше выполнить возложенные на него обязанности.

День переходил в ночь, ночь – в день, армада плыла по безбрежному океану, и на борту старого тральщика установился замкнутый цикл действий, повторяющихся каждые двадцать четыре часа. Размеренность сменила бурный водоворот, вызванный появлением нового командира.

Однажды утром в Пёрл-Харборе, накануне отплытия, Квиг обнаружил на палубе растоптанные окурки. Учинив разнос вахтенному офицеру, он прошествовал в канцелярию и продиктовал следующий документ:

«Постоянно действующий Приказ по кораблю № 6–44.

1. Главная палуба этого корабля должна содержаться в идеальной чистоте.

2. За невыполнение вышеуказанного будет наказываться вся команда.

Ф. Ф. Квиг».

Приказ тут же вывесили на всеобщее обозрение. Следующим утром капитан нашел окурок в проходе на полубаке и отменил увольнения на берег для всей команды. Потом палубная команда два дня постоянно мела палубу. Но едва «Кайн» отплыл к Кваджалейну, приказ положили на полку, и палуба стала такой же грязной, как и раньше, однако, один из матросов исправно подметал пятачок между каютой капитана, трапом на мостик и тамбуром над трапом, ведущим в кают-компанию.

Ситуация эта являлась типичной для нового порядка на корабле. Команда уже вычислила привычки и маршруты капитана. Теперь он находился в маленьком круге согласия, который перемещался вместе с ним, словно луч прожектора, вбирая в себя только то, что видел и слышал Квиг. Вне круга на «Кайне» все шло по-прежнему. Изредка капитан внезапно вырывался из круга. Поднимался крик, и возмущение Квига мгновенно оформлялось в новый корабельный закон. Его неукоснительно соблюдали, естественно, внутри круга согласия, и полностью игнорировали вне его. Такое отношение не являлось сознательным заговором. Матросы «Кайна» очень бы удивились, услышав подобную характеристику их корабельного быта. Возможно, они заявили бы, что все это – досужие выдумки. Большая часть команды относилась к Квигу с легким неодобрением, несколько человек, затаивших на капитана зло, его ненавидели. Были у Квига и сторонники. Вне круга согласия жизнь стала проще, грязнее и вольготнее, чем раньше. Анархия, по существу, сдерживалась лишь внутренней дисциплиной в среде матросов, да уважением к двум-трем офицерам, особенно к Марику. Те матросы, что обожали грязь да азартные игры и любили поспать, заявляли, что им не приходилось встречать шкипера лучше Квига, добавляя, «если только не попадаться ему на глаза».

Команда прекрасно знала, что Квиг терпеть не может Стилуэлла. Старшина-артиллерист не находил себе места из-за письма, отправленного Мариком через Красный Крест, в котором он справлялся о здоровье матери старшины. Стилуэлл становился все мрачнее по мере того, как неделя сменялась неделей, а он все ждал неминуемого удара. Каждая вахта у руля, в непосредственной близости от Квига, превращалась для него в пытку. Матросы, недолюбливающие капитана, старались подбодрить старшину, так что оппозиция естественным образом стала группироваться вокруг него. Остальная часть команды избегала Стилуэлла, они боялись, что капитанская немилость распространится и на дружков старшины.

В кают-компании сформировалось три партии. Одна состояла из самого Квига, который с каждым днем становился все более недоступным и замкнутым. Вторая – из молчальника Марика, стремившегося сохранить взаимопонимание между капитаном и его кораблем. Старший помощник видел, что вытворяет команда. Он осознавал, что обязан следить за соблюдением приказов капитана, но также понимал, что выполнить их или невозможно, или выполнение их слишком дорого обойдется для старого корабля. Его коробило существование круга согласия, но он ограничивался поддержанием нормальной работы всех служб вне этого круга.

Третья партия включала остальных офицеров, и их негласным лидером стал Кифер. Открытое недолюбливание Квига сплотило офицеров, и они часами высмеивали капитана. Новички, Йоргенсен и Дьюсели, быстро уловили настроение кают-компании и очень скоро присоединились к общему хору. Вилли Кейт считался любимчиком капитана, так что немало острот выпадало и на его долю. И действительно, Квиг относился к Вилли с куда большей теплотой, чем к остальным. Но и Кейт с жаром насмешничал над капитаном. Лишь Марик не принимал участия в состязании сатириков. Он или молчал, или пытался защищать Квига. Если же поток острот не иссякал, он уходил из кают-компании.

Такая вот ситуация сложилась на корабле ВМС США «Кайн», когда тот, спустя пять дней после отплытия из Пёрл-Харбора, пересек невидимую границу и вошел в японские воды.