Текст книги "Бунт на «Кайне»"

Автор книги: Герман Вук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)

– Разумеется, не должно, но все мы люди.

– Спасибо, доктор.

Челли продолжил прямой допрос и заставил доктора Ландина неоднократно, в разных вариантах повторить, что Квиг никогда не был болен психически и не является больным в настоящее время. Доктор произносил эти слова подчеркнуто, обиженным тоном, изредка бросая взгляды на адвоката.

– Доктор Берд мой последний свидетель, сэр, – пояснил председателю суда прокурор Челли, когда распорядитель вышел в коридор за свидетелем.

– Хорошо, – ответил Блэкли и посмотрел на часы. В зал вошел стройный моложавый лейтенант с черной шевелюрой и изжелта-бледным нервным лицом. Взгляд его карих, больших, но глубоко посаженных глаз словно пронзал насквозь. Был в них какой-то фанатичный блеск. И тем не менее доктора Берда можно было назвать довольно красивым.

Отвечая на вопросы Челли, он подтвердил показания доктора Ландина. Четким, твердым и вместе с тем приятным голосом он показал, что Квиг пригоден к службе и нет оснований считать, что он когда-либо был непригоден к ней.

– Доктор Манелла также разделяет это мнение?

– Да.

– Вы не наблюдали у коммандера черт так называемой паранойяльной личности? – после небольшой паузы спросил Челли.

– Я бы предпочел это называть обсессивной личностью[33]33
  Обсессивная личность – человек, страдающий навязчивыми состояниями.


[Закрыть] с паранойяльными чертами.

– Эти черты свидетельствуют о психическом заболевании?

– Нет, не свидетельствуют.

– Термины «паранойяльная личность», «обсессивная личность» фигурируют в заключении вашей комиссии?

– Нет, не фигурируют.

– Почему, доктор?

– Видите ли, в психиатрии мало достаточно точных терминов. Одни и те же термины означают совсем разные вещи даже в рамках одной школы. «Паранойяльная личность» звучит как диагноз болезни, но на самом деле таковым не является, во всяком случае для меня, для доктора Ландина и для доктора Манеллы.

– Следовательно, коммандер Квиг признан здоровым тремя психиатрами, имеющими каждый свою четкую точку зрения?

– Да.

– Вы единогласно пришли к заключению, что коммандер Квиг в данное время психически здоров, и нет оснований полагать, что он был болен 18-го декабря, когда внезапно его отстранили от командования под предлогом психического расстройства?

– Да, мы единогласно пришли к заключению, что он здоров.

– У меня вопросов больше нет.

Гринвальд подошел поближе к свидетелю.

– Доктор, скажите, в теории психоанализа Фрейда существует такое понятие как «психическое заболевание»?

– В психоанализе существуют такие понятия, как «расстроенная» личность и личность «адаптировавшаяся».

– Слова «расстроенный» и «адаптировавшийся» в понимании рядового человека условно совпадают с такими общепринятыми понятиями, как «больной» и «здоровый»?

– Только весьма условно.

– По вашему мнению, капитан Квиг страдает комплексом неполноценности?

– Да.

– Какова причина этого?

– Серьезные моральные травмы, полученные в детстве. Но они хорошо компенсированы.

– Есть ли разница между «компенсированной» и «адаптировавшейся» личностью?

– Несомненная.

– Вы можете ее пояснить?

– Хорошо. – Берд улыбнулся и поудобнее откинулся на спинку кресла. – Возьмем, к примеру, человека с глубоким психологическим расстройством, прочно укоренившимся в подсознании. Это заставляет его совершать странные поступки и находиться в состоянии постоянного необъяснимого напряжения, но он никогда не поймет причин этого. Он может «компенсироваться», находя выход тем или иным своим влечениям, скажем, в стремлении к власти, или же мечтательности, или используя один из многих других механизмов защиты. Однако без психоанализа ему никогда не удастся адаптироваться и извлечь из тайников подсознания причину расстройства.

– Подвергался ли коммандер Квиг психоанализу?

– Нет.

– Следовательно, он – «расстроенная» личность?

– Да. Но это не делает его больным.

– Доктор Ландин показал, что он адаптировавшаяся личность.

Берд улыбнулся.

– Вы опять увлекаетесь терминологией. Адаптация имеет особое значение в психоанализе Фрейда. Доктор Ландин употребил это слово в весьма общем значении, означающем, что пациент компенсировал свое расстройство.

– Вы могли бы описать это расстройство коммандера Квига?

– Без тщательного психоанализа, боюсь, я не смогу этого сделать достаточно точно.

– Но общее представление у вас, видимо, сложилось?

– Общая картина, разумеется, составилась. Подсознательно коммандер Квиг чувствует, что его не любят за то, что он человек слабый, неумный и ничего из себя не представляет. Истоки чувства вины и враждебности к окружающему надо искать, видимо, в детстве.

– Как же он все это компенсировал?

– В основном двумя путями. Есть паранойяльная форма, однако, это путь бессмысленный и нежелательный. В данном случае карьера морского офицера сыграла свою положительную роль.

– Вы считаете, что выбор военной карьеры капитаном Квигом есть компенсация его расстройства?

– Как и большинство военных карьер.

Гринвальд исподтишка взглянул на Блэкли.

– Поясните эту мысль, доктор.

– Я просто хотел сказать, что это выход, как бы шанс вернуться в материнское лоно и вновь родиться, но уже в ином, синтезированном образе, лишенном недостатков.

Со своего места поднялся прокурор Челли.

– До каких пор будет продолжаться эта не имеющая отношения к делу дискуссия?

– Вы протестуете против вопроса адвоката? – сердито нахмурился Блэкли.

– Я прошу суд установить регламент на эту пустую трату времени, не имеющую отношения к делу.

– Просьба принимается к сведению. Продолжайте перекрестный допрос.

– Доктор, вы заметили какую-нибудь особенность в поведении коммандера, или, скорее, привычку? – продолжил допрос Гринвальд. – Например, вы обратили внимание на его руки?

– Вы имеете в виду металлические шарики, которые он перекатывает пальцами?

– Это происходило в вашем присутствии?

– В первую неделю нет. Но потом, когда он сам мне о них рассказал, я порекомендовал ему не отказываться от этой привычки, если она его успокаивает. Он воспользовался моим советом.

– Расскажите, что это за привычка.

– Капитан Квиг непрерывно перекатывает пальцами два металлических шарика. Руки он меняет.

– Он не говорил вам, почему он это делает?

– У него дрожат руки. Это помогает ему унять дрожь или же скрыть ее.

– Почему у него дрожат руки?

– Это один из симптомов внутреннего напряжения.

– В психоанализе эта привычка о чем-нибудь говорит?

Берд настороженно посмотрел на судей.

– Это специфическая область…

– Пожалуйста, в таком случае объясните нам популярно.

– Без анализа личности можно лишь строить предположения, что это может означать. Подавляемая склонность к онанизму, возможно, оставшаяся с детства привычка играть в катышки из фекалий…

– Фекалий?

– В мире детской символики существует поверие, что фекалии – это смертоносный яд и орудие мести. Таким образом выражается гнев и враждебность к окружающему миру.

Члены суда обменялись полуудивленными, полушокированными взглядами. Челли опять заявил, что это напрасная трата времени, но Блэкли вновь отклонил все его возражения. Прищурившись, председатель суда смотрел на врача, словно на какую-то диковину.

– Доктор, – продолжал Гринвальд, – вы показали, что коммандер Квиг «расстроенная», а не «адаптировавшаяся» личность.

– Да, это так.

– Значит, говоря языком неспециалиста, он болен.

Берд улыбнулся!

– Я помню, что согласился с самым общим и, разумеется, неточным соответствием слов «расстроенный» и «больной». Ну, если так подходить, тогда мы все больны…

– Данное судебное заседание интересует, болен ли коммандер Квиг. Если он болен, то как ваша комиссия могла дать заключение, что он здоров?

– Боюсь, вы увлекаетесь игрой слов. Мы не нашли, что он болен.

– Может ли его нынешнее состояние перейти в болезнь?

– В экстремальной ситуации это возможно.

– А вы не допускаете иной возможности, доктор? – В голосе Гринвальда внезапно зазвучали резкие нотки.

– Что вы имеете в виду?

– А то, что требования к командиру корабля могут оказаться немного более жесткими, чем вы можете себе их представить. В этих условиях легкое нездоровье может усугубиться настолько, что капитан Квиг сделается нетрудоспособным.

– Это абсурдное предположение, потому что…

– Так ли уж оно абсурдно? Вы работали на кораблях, доктор?

– Нет.

– Плавали?

– Нет, – Берд заметно терял прежнюю уверенность.

– Как давно вы служите на флоте?

– Пять месяцев, нет – шесть…

– Вам приходилось до этого случая встречаться как врачу с командирами кораблей?

– Нет.

– На чем основывается ваше представление о степени трудности работы командира?

– На моих общих знаниях…

– Как вы считаете, доктор, командир корабля должен быть высокоодаренной, исключительной личностью?

– Думаю, что нет…

– Значит, нет?

– Во всяком случае, высокая одаренность не обязательна. Это может быть личность с адекватными реакциями на происходящие события, с достаточно высоким уровнем интеллектуального развития, имеющая необходимую подготовку и, разумеется, опыт. Однако…

– А всего этого достаточно, чтобы стать, скажем, хорошим психиатром?

– Не совсем… это особая область и…

– Иными словами, психиатр должен быть более одаренным и образованным, чем командир корабля? – Гринвальд взглянул на Блэкли.

– Дело в том, что здесь требуются совсем другие качества… Кстати, обидные противопоставления делаете вы, а не я, сэр.

– Доктор, вы признали, что коммандер Квиг болен, и таким образом высказались более определенно, чем доктор Ландин. Теперь вопрос, насколько болен. Вы считаете, что не настолько, чтобы отстранять его от командования. Но поскольку вы, как выяснилось, недостаточно осведомлены о требованиях, предъявляемых к командиру корабля, это дает мне право предположить, что вы ошиблись в своем заключении.

– Я протестую против подобных предположений! – Берд в эту минуту был похож на обиженного ребенка. Голос его дрожал. – Вы намеренно правильный термин подменяете понятием ненаучным, обиходным, полярным…

– Простите, я не понял последнего слова…

– Полярный, значит, резко противоположный верному, оскорбительный для него… Я никогда не употреблял слова «больной». Моя же осведомленность о требованиях, предъявляемых к командиру корабля вполне достаточна, иначе я сам дал бы себе отвод как член комиссии.

– Это было бы разумным решением.

– Свидетель подвергается оскорблениям! – вспылил Челли.

– Я снимаю свое последнее замечание. Вопросов больше нет.

Гринвальд вернулся на свое место.

В течение десяти минут Челли пытался убедить Берда исключить из своих показаний слово «больной». Молодой врач был не на шутку расстроен. С раздраженным упорством догматика он сыпал терминами и отказался менять что-либо в своих показаниях. Челли, наконец, вынужден был отпустить строптивого и разгневанного психиатра. В качестве формальных доказательств он приложил, кроме заключения психиатров, также заключение врача с Улити, несколько медицинских свидетельств о состоянии здоровья Квига и штурманский и вахтенный журналы тральщика «Кайн». На этом прокурор закончил изложение дела.

– Три часа пополудни, – сказал Блэкли. – Готова ли защита изложить дело?

– Мне осталось опросить двух свидетелей, сэр, – ответил Гринвальд. – Первый – это обвиняемый.

– Обвиняемый, вы просите суд предоставить вам слово для показаний?

По кивку Гринвальда Марик встал.

– Да, сэр, прошу.

– Писарь, запротоколируйте законную просьбу обвиняемого… Защита, продолжайте излагать дело.

Марик рассказал о событиях утра 18-го декабря на тральщике «Кайн». Он повторил показания лейтенанта Кейта.

– Угрожала ли судну крайняя опасность, когда вы сместили капитана? – задал вопрос адвокат.

– Да, сэр.

– На основании каких фактов вы пришли к такому заключению? Марик провел языком по пересохшим губам.

– На основании многих, сэр. Мы сильно отклонились от курса. Нас трижды в течение часа разворачивало бортом к волне. Крен был так велик, что его даже не фиксировал креномер. Рубка была залита водой. Из-за перебоев в работе генераторов то и дело гасло электричество, выходили из строя гироскоп и другие приборы. Корабль не слушался руля даже при крайних положениях и действии машин, радары ослепли из-за высокой волны и водяной пыли. Прервалась связь с соединением, тральщик терял остойчивость и управляемость.

– Вы докладывали об этом капитану?

– Неоднократно. В течение часа я просил его залить водой цистерны и лечь на курс против ветра.

– Что вам отвечал капитан?

– Чаще ничего. Только смотрел на меня остановившимся взглядом и время от времени повторял одну и ту же команду.

– Какую?

– Следовать курсом эскадры, даже если это грозит гибелью.

– Когда вы начали вести свой «медицинский журнал»?

– Вскоре после высадки на Кваджалейне.

– Что побудило вас к этому?

– У меня возникли сомнения относительно психического состояния капитана.

– Почему?

– Сомнения возникли, когда капитан сбросил желтый маркер у Кваджалейна, затем, когда он наложил запрет на пользование водой и устроил суд над Стилуэллом.

– Расскажите подробно обо всех трех случаях.

Когда Марик рассказывал о случае с маркером у Кваджалейна, Блэкли неоднократно прерывал его вопросами, уточняя показания приборов и соблюдаемую дистанцию между «Кайном» и десантными судами. Все ответы он записывал.

– После этих трех случаев почему вы не обратились к высшему командованию?

– Я не был еще окончательно уверен в своей правоте. Тогда-то я и начал вести журнал. Я подумал, если окажусь неправ, я сожгу его. А если прав, эта информация будет полезной.

– Когда вы показали ваши записи лейтенанту Киферу?

– Спустя несколько месяцев. После случая с пропажей клубники.

– Расскажите об этом случае.

Марик, ободрившись, рассказал все, как было.

– Скажите, лейтенант, после тайфуна капитан Квиг предпринимал попытки вновь взять командование на себя?

– Да, предпринимал, утром 19-го декабря, когда мы наконец увидели эскадру и могли присоединиться к ней, чтобы возвратиться в Улити.

– Расскажите, как это произошло.

– Я сидел в штурманской рубке и писал донесение для рапорта командованию операцией. Вошел капитан и заглянул мне через плечо. «Ты не против зайти в мою каюту, чтобы поговорить, прежде чем ты это отправишь?» – спросил он. Я ответил, что не против и спустился в его каюту. Разговор он опять начал с того, что меня будут судить за бунт, а потом вдруг говорит: «Ты, кажется, подал прошение о зачислении в кадровый состав флота. Ты понимаешь, что после всего, что случилось, шансов у тебя никаких?» А потом стал говорить, как он любит флот, что в жизни, кроме флота, у него ничего нет, и даже если все обойдется и его не спишут, все равно это останется пятном и испортит его послужной список. Я сказал, что сочувствую ему, и мне действительно было его жаль. Потом он сказал, что ему все равно выходить в отставку через несколько недель, так что я ничего не добьюсь. И вдруг предложил: он готов забыть все и не писать на меня рапорта. Он снова берет команду над тральщиком, и делу конец. Все будет забыто и похоронено – просто мы оба понервничали во время тайфуна, и все.

– Ну и что же вы?

– Я был поражен. Я сказал ему: «Капитан, вся команда знает об этом, есть записи в навигационном и вахтенном журналах. Я уже подписал их как командующий офицер». Он тут стал ходить вокруг да около и, наконец, сказал, что записи ведутся карандашом, начерно, их наверняка всего несколько строк, и не в первый раз в черновых записях делаются поправки и уточнения.

– Вы напомнили ему, что всякие изъятия и исправления в журналах запрещаются?

– Да, конечно, но он только хмыкнул и сказал, что правила бывают разные, есть даже такое, как правило самосохранения. Потом он сказал: или это, или меня ждет трибунал по обвинению в бунте, а его – запятнанная репутация, а он этого не заслужил. «Неужели несколько карандашных строк стоят всего этого?» – добавил он.

– Вы продолжали отказываться?

– Да.

– Что было потом?

– Он начал просить и уговаривать меня. Это продолжалось довольно долго и было очень неприятно.

– Он вел себя странно?

– Нет, но… он вдруг заплакал. А так он был вполне нормальным. Правда к концу вдруг рассвирепел и велел мне убираться ко всем чертям. Рапорт командованию я отправил.

– Почему вы не приняли предложение капитана?

– Как я мог пойти на такое?

– Тайфун миновал. В сущности, теперь он и сам мог довести судно до Улити?

– Я уже совершил должностной проступок и к тому же считал, что изъятие записей из журналов не может что-либо изменить. А главное, я продолжал считать капитана психически больным.

– Но вы сами только что сказали, что он вел себя разумно.

– Обычно он всегда вел себя нормально, кроме стрессовых ситуаций, когда он как бы терял рассудок.

– Следовательно, сутки спустя у вас все еще была возможность изъять из официального рапорта упоминание о событии на «Кайне» и сделать это с ведома и согласия капитана?

– Да.

– Старший лейтенант Марик, вы не впадали в панику, когда «Кайн» попал в зону тайфуна?

– Нет.

– Чем вы можете доказать это?

– Чем? Да хотя бы своими действиями в то время. После отстранения капитана, в самый разгар тайфуна, наш тральщик спас пятерых членов команды затонувшего эсминца «Джордж Блэк». Не думаю, чтобы офицер в состоянии паники смог руководить спасательными работами в тех условиях.

– Вы сместили капитана самовольно?

– Да, я понимал, на что иду.

– Вы сместили его, не имея на то прямых полномочий?

– Я сместил его на основании статей 184, 185 и 186, давших мне такие полномочия.

– Вы сместили капитана, не имея на то должных оснований?

– Должными основаниями, сэр, было внезапное психическое расстройство капитана в момент, когда кораблю грозила опасность.

– Вопросов больше нет, – сказал Гринвальд.

Допрос Марика начал прокурор Челли. Он явно был преисполнен недоброжелательства к обвиняемому.

– Начнем со следующего вопроса, мистер Марик: командир находился на мостике в то время, когда вы проводили операцию по спасению членов команды «Джорджа Блэка»?

– Да.

– Это он отдал приказ сделать круг над затонувшим судном и подобрать уцелевших членов команды эсминца, не так ли?

– Он дал такую команду после того, как я распорядился начать поиски.

– Разве не он руководил вами во всей этой операции?

– Нет, он лишь делал замечания по поводу моих приказов.

– Могли бы вы успешно провести операцию по спасению без указаний или, как вы их называете, «замечаний» капитана?

– Я просто старался быть учтивым по отношению к капитану, сэр. Что бы там ни было, он оставался старшим по чину на корабле. Обстановка была такова, что было некогда прислушиваться к замечаниям капитана. Я и не помню, что он тогда говорил.

– Разве ему не пришлось напомнить вам о такой элементарной вещи, как спустить с борта грузовую сеть?

– Я не делал этого до последней минуты, потому что боялся, как бы ее не унесло в море. Он мог бы не напоминать мне об этом, я и сам это знал.

– Мистер Марик, как бы вы оценили вашу лояльность своему командиру?

– Мне трудно ответить на этот вопрос.

– Еще бы! Четыре? Два с половиной? Ноль?

– Я считаю себя лояльным офицером.

– Это вы подписали матросу Стилуэллу в декабре 1943 года увольнительную на трое суток и этим нарушили приказ капитана?

– Да, я сделал это, сэр.

– По-вашему, это лояльный поступок?

– Нет, в этом случае я поступил нелояльно.

Челли, не ожидавший такого ответа, уставился на Марика.

– Вы признаете, что как помощник капитана были нелояльным по отношению к своему командиру уже в первые дни совместной работы?

– Да.

– Очень интересно. Почему вы пошли на это?

– Я не оправдываю себя. Но больше это не повторилось.

– Вы признаете, что свою службу помощником капитана Квига вы начали и закончили нелояльными поступками?

– Я не признаю, что закончил службу нелояльным поступком.

– Вы слышали насмешливые и оскорбительные замечания, высказываемые офицерами в адрес капитана?

– Да.

– Какие дисциплинарные меры вы принимали в таких случаях?

– Никаких. Я неоднократно предупреждал о недопустимости этого и никогда не позволял таких разговоров в своем присутствии.

– Однако вы никого не подвергли наказанию за подобные грубые нарушения дисциплины. Почему?

– Есть пределы тому, что можно сделать в определенной ситуации.

Челли железной хваткой вцепился в Марика, когда тот стал рассказывать, что произошло во время тайфуна. Он цеплялся за каждую оговорку или неточность, за каждый упущенный Мариком факт. Но помощник капитана, признавая все ошибки, оговорки и неточности, с мрачным упорством отстаивал свою версию. Затем Челли перешел на самого Марика – где учился, что окончил, и обратил внимание суда на то, что помощник капитана учился весьма посредственно, как в школе, так и в колледже, и никаких познаний в психиатрии или в какой-либо другой области наук у него лет:

– Откуда вы набрались этих ученых слов о паранойе?

– Из книг.

– Каких книг? Назовите.

– Медицинских книг о психических расстройствах.

– Это что, ваше интеллектуальное хобби – в свободное время читать книги по психиатрии?

– Нет. Просто я занялся этим, когда стал замечать странности за капитаном и подумал, что он болен. А книги брал то у одного, то у другого из знакомых.

– С вашими знаниями и уровнем подготовки как могли вы рассчитывать, что поймете что-нибудь из этих сложнейших и малодоступных неспециалисту научных книг?

– Я все же кое-что понял.

– Вам известно такое изречение: «Опаснее знать мало, чем ничего не знать»?

– Да, известно.

– У вас голова набита научными терминами, в которых вы не разбираетесь, и тем не менее берете на себя смелость смещать вышестоящего по чину офицера на основании собственного заключения, что он психически болен. Вы считаете ваши действия правильными?

– Я сместил капитана не потому, что начитался этих книг. Я понял, что тральщик в опасности…

– Оставим в покое тральщик. Мы сейчас обсуждаем ваши познания в психиатрии, лейтенант. – И Челли буквально забросал Марика вопросами, оперируя десятками научных терминов из психиатрии, то и дело требуя у помощника капитана объяснения каждого из них. Марик впал в полное уныние, отвечал односложно и все чаще «не знаю».

– Итак, когда с вами говорят о психических заболеваниях, вы не в состоянии даже понять, о чем идет речь, не так ли?

– Я и не утверждал, что хорошо разбираюсь в этом.

– И все же вы решили, что знаете достаточно, чтобы отважиться поставить капитану Квигу диагноз: психическое расстройство, а теперь выдвигаете это в качестве оправдания своих действий, которые иначе как бунтом не назовешь.

– Я думал лишь о том, как спасти тральщик.

– Кто вам позволил узурпировать права капитана и его ответственность за безопасность судна, не говоря уже о ваших интуициях и догадках в области психиатрии?

– Я… – Марик умолк, тупо уставившись на Челли.

– Отвечайте на вопрос, пожалуйста. Или диагноз, который вы поставили Квигу, оправдывает ваши действия, или же это грубейшее Нарушение дисциплины, какое только можно себе представить. Так или не так?

– Если бы он не был болен, это был бы бунт. Но капитан был болен.

– Вы слышали заключение компетентных врачей-психиатров, которые давали здесь свои показания?

– Да.

– Какой они поставили диагноз? Был или не был болен капитан 18-го декабря?

– Они сказали, что не был.

– Старший лейтенант Марик, вы считаете, что лучше капитана разбираетесь, как следует вести корабль?

– В обычных условиях капитан может вести судно. В опасной ситуации, которая сложилась, он растерялся.

– А не наоборот? Возможно, это вы растерялись в стрессовой ситуации настолько, что перестали понимать правильные распоряжения своего командира? Может такое случиться?

– Вообще может, но…

– Как на флоте считают, кто более сведущ в кораблевождении – капитан или помощник?

– Капитан.

– Итак, старший лейтенант, в качестве так называемого оправдания вы выдвигаете два положения, не так ли? Первое – капитан был психически болен; второе – судну грозила опасность. Вы согласны с этим?

– Да.

– Врачи определили, что капитан не был психически болен?

– Да, это их мнение…

– В таком случае, суд имеет основания считать, что мнение капитана о том, в каком положении тогда находилось судно, было правильным, а ваше – нет. Что вы на это скажете?

– Да… Только вы должны учесть, что врачи могут ошибаться. Они не были на корабле в тот момент, – возразил Марик.

– Ваша защита, старший лейтенант Марик, строится на следующем: ваш моментальный психиатрический диагноз, несмотря на то, что вы сами признались в полном незнании психиатрии, более верный, чем заключение трех психиатров, вынесенное после трехнедельного обследования капитана. Вот на чем строится ваша защита, не так ли?

– Я только хочу сказать, что врачи не видели капитана в тот момент, когда тральщик был в опасности, – произнес после долгой паузы Марик неуверенным голосом.

Челли с торжествующей ухмылкой посмотрел на судей.

– Кто был третьим по чину офицером на судне?

– Лейтенант Кифер.

– Он опытный офицер?

– Да.

– Кем он был до того как попал на флот?

– Он писатель.

– Вы считаете его равным себе по уму или выше?

– Выше.

– Вы показывали ему свой «медицинский журнал»?

– Да.

– Ваши записи в журнале убедили его, что капитан Квиг психически болен?

– Нет.

– За две недели до тайфуна он отговаривал вас от попытки сместить капитана?

– Да.

– И все же, две недели спустя, несмотря на понимание всей тяжести такого нарушения флотской дисциплины и вопреки отрицательному мнению следующего по чину офицера, чей, как вы сами сказали, интеллектуальный уровень выше вашего, и который считал ваш диагноз ошибочным, – несмотря на все это, вы сместили капитана и самовольно взяли на себя команду тральщиком?

– Я взял команду на себя, потому что во время тайфуна капитан был явно болен.

– Вам не кажется нелогичным и даже чудовищно самоуверенным продолжать настаивать на своем безграмотном диагнозе и противопоставлять его мнению трех врачей?

Марик бросил взгляд на Гринвальда, ища поддержки, но тот уставился в стол. Марик мучительно наморщил лоб и помотал головой, как бык, которого раздразнили.

– Может, оно так и выглядит со стороны, не знаю.

– Очень хорошо. Ну а теперь об этом удивительном разговоре с капитаном, когда он предложил вам подделать официальные документы. У вас есть свидетели, могущие подтвердить это?

– Нет, мы с капитаном были одни в его каюте.

– Вы произвели какие-либо исправления или изъятия в тексте? Можете ли вы привести хоть какое-нибудь доказательство, подтверждающее ваше заявление?

– Капитан знает, что все так и было.

– Следовательно, вы надеетесь, что это оскорбительное ложное обвинение подтвердит тот, против кого оно выдвинуто?

– Я не знаю, что скажет капитан.

– Вы предполагаете, капитан Квиг будет лжесвидетельствовать?

– Я ничего не предполагаю.

– А что, если вы выдумали всю эту историю с беседой в каюте капитана, чтобы, так сказать, подкрепить главный аргумент блестяще построенной защиты, а именно, что вы разбираетесь в психиатрии лучше психиатров? Ведь подтвердить или опровергнуть разговор в каюте может только другое заинтересованное лицо, то есть сам капитан?

– Мне бы такое и в голову не пришло.

– Но вам пришло в голову считать, что ваш диагноз точней диагноза врачей?

– Если только… если говорить о капитане Квиге… каким он был в то утро во время тайфуна… – Марик стал запинаться. Пот выступил на его загорелом лбу.

– Вопросов больше нет, – сказал Челли с сарказмом.

Марик посмотрел на адвоката. Гринвальд покачал головой.

– Вопросов у защиты нет.

Марик с потерянным видом покинул свидетельское место.

Когда Гринвальд сказал Блэкли, что его последний свидетель, капитан Квиг, будет давать показания утром следующего дня, председатель объявил судебное заседание закрытым.