Текст книги "Бунт на «Кайне»"

Автор книги: Герман Вук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)

– Я не могу… я не могу, не будучи психиатром, правильно ответить на этот вопрос.

– Мистер Кифер, – строго промолвил Челли, – если бы вы увидели, что человек катается по палубе, а изо рта у него идет пена, если бы он бегал по судну с криками, что за ним гонится тигр, могли бы вы сказать тогда, что этот человек находится в состоянии временного помешательства?

– Да, мог бы.

– Капитан Квиг когда-нибудь вел себя таким образом?

– Нет, никогда.

– У вас когда-нибудь возникало подозрение, что он психически болен?

– Протестую, – сказал Гринвальд и встал. – Свидетель не является специалистом. Личное мнение не может быть принято в качестве свидетельского показания.

– Я снимаю вопрос, – согласился Челли с еле заметной улыбкой. Блэкли велел вычеркнуть вопрос из протокола.

Когда Гринвальд сел на свое место, Марик подвинул к нему блокнот, где поверх розовых свинок трижды крупно написал одно слово: «Почему?» Гринвальд быстро написал на чистой странице: «Втягивать в это дело Кифера не будем. Это может повредить вам. Два обозленных бузотера намного хуже, чем один героический пом. Держитесь спокойнее».

– Мистер Кифер, – начал Челли, – до 18-го декабря вам было известно о подозрениях Марика, что капитан Квиг психически болен?

– Да.

– Расскажите, как вам стало это известно.

– Когда мы пришли на Улити, это было за две недели до тайфуна, Марик показал мне журнал, что-то вроде дневника, куда он записывал некоторые поступки капитана Квига. Он предложил мне вместе с ним отправиться на «Нью-Джерси» и доложить обо всем адмиралу Хэлси.

– Какое впечатление произвел на вас этот дневник?

– Я был ошарашен, сэр.

– Вы согласились пойти с ним к адмиралу?

– Да.

– Почему?

– Видите ли, я был так потрясен. Марик был моим начальником и, кроме того, близким другом. Я не мог отказаться.

– Считали ли вы тогда, что записи Марика являются достаточным основанием для отстранения Квига от командования?

– Нет. Когда мы прибыли на «Нью-Джерси», я в очень резкой форме высказал Марику все, что думаю о его журнале, и что эти записи не могут служить оправданием наших действий. Нас обоих обвинят в сговоре с целью бунта.

– Что он вам ответил?

– Он согласился со мной. Мы вернулись на «Кайн» и больше никогда не касались этого вопроса, а также состояния здоровья капитана Квига.

– Вы поставили в известность капитана о журнале Марика?

– Нет, я этого не сделал.

– Почему вы этого не сделали?

– Было бы нелояльным восстанавливать капитана против его помощника. Марик явно отказался от мысли предпринимать что-либо дальше. Я считал, что вопрос закрыт.

– Вас не удивило, что спустя две недели он отстранил капитана от командования?

– Я был ошарашен.

– А, может, обрадованы, мистер Кифер?

Кифер как-то съежился в кресле и, глядя на грозное лицо Блэкли, сказал:

– Я уже говорил, Марик был моим близким другом. Я был очень обеспокоен всем этим и понимал, что у него могут быть большие неприятности, да и у всех нас тоже. Я понимаю всю серьезность создавшегося положения. Как я мог радоваться этому?

– У меня вопросов больше нет. – Челли кивнул Гринвальду.

Защитник встал.

– У меня тоже, – сказал он.

Все семеро за судейским столом уставились на адвоката. Брови председателя суда Блэкли взлетели вверх.

– Намерен ли защитник отложить допрос свидетеля на более позднее время?

– Нет.

– Вы отказываетесь от перекрестного допроса?

– Да, сэр.

– Секретаря суда прошу застенографировать, что защита и обвиняемый отказываются от перекрестного допроса свидетеля лейтенанта Кифера. В таком случае, суд желает задать вопросы свидетелю… Мистер Кифер, можете ли вы сообщить суду известные вам случаи или факты, которые могли побудить разумного, осторожного и опытного офицера прийти к выводу, что капитан Квиг, возможно, психически болен?

– Сэр, я уже говорил, я не психиатр. – Кифер заметно побледнел.

– А теперь об этих записях в журнале, которые вел Марик. Вы читали журнал, мистер Кифер, не так ли? Факты, изложенные в нем, вам известны?

– Большинство из них да, сэр.

– И эти факты, заставившие Марика решиться на то, чтобы доложить о них адмиралу Хэлси, все же не показались вам достаточно убедительными, не так ли?

– Да, сэр, не показались.

– Почему?

Кифер ответил не сразу. Он посмотрел сначала на часы, а потом на председателя суда.

– Сэр, на этот вопрос трудно ответить неспециалисту…

– Вы сказали, что были близким другом мистера Марика. Суд пытается найти смягчающие вину обстоятельства. Говорят ли вам, как неспециалисту, факты, записанные в журнале Марика, что капитан Квиг является нормальным и компетентным офицером?

В голосе Блэкли звучала ирония.

– Как неспециалист, сэр, – быстро сказал Кифер, – я понимаю, что вопрос о психической норме весьма относителен. Капитан Квиг был приверженцем суровой дисциплины, особенно придирчив к мелочам и признавал правильной лишь свою точку зрения. Общаться с ним было нелегко. Я не имею права подвергать сомнению правильность всех его решений, но были случаи, когда, по моему мнению, он был чрезмерно суров и придирался по мелочам. Все эти случаи отмечены в журнале Марика. Не очень приятные случаи. Но на их основании не следовало делать вывод, что капитан Квиг маньяк… Поэтому я считал своим долгом честно предупредить Марика не делать этого.

Блэкли кивнул прокурору, и они тихо обменялись замечаниями.

– Вопросов больше нет. Свидетель, вы свободны, – сказал председатель суда.

Кифер встал, по-военному повернулся кругом и быстрым шагом вышел из зала суда. Марик посмотрел ему вслед с какой-то растерянной улыбкой.

Дневное заседание началось с допроса Хардинга и Пейнтера. Это были угрюмые и молчаливые свидетели. Суд даже вынужден был предупредить Пейнтера об ответственности за уклонение от ответов. Все, что Челли удалось выжать из свидетелей, подтверждало показания Кифера: когда капитан Квиг был отстранен от командования, он не производил впечатления психически больного. Они не знают, что заставило помощника капитана принять такое решение. Допрос свидетелей показал, что оба они относятся к Квигу с неприязнью. Но тот и другой вынуждены были подтвердить, что во время пребывания капитана на судне не видели, чтобы он совершал какие-либо действия, говорящие о психическом расстройстве.

Подвергнув Хардинга перекрестному допросу, Гринвальд выяснил, что Стилуэлл на целых полгода был лишен увольнительных за то, что читал на вахте, и что однажды, когда тральщик после плавания вернулся в Штаты, вся команда была лишена полагающегося ей пятидневного отпуска за то, что часть матросов явилась на общий смотр без спасательных жилетов. Адвокату все же удалось заставить Пейнтера рассказать, как проходил суд над Стилуэллом.

Прокурор Челли раздраженно спросил:

– Мистер Пейнтер, капитан Квиг принуждал вас признать Стилуэлла виновным?

– Он не приказывал мне, нет. Но по тому, как он объяснил закон, было ясно, какого приговора он от нас ждет.

– Какого же?

– Признать виновным, уволить с флота за недостойное поведение.

– А какой приговор вынес суд?

– Виновен, лишается шести увольнений на берег.

– Пытался ли капитан Квиг оказывать на вас давление, чтобы изменить приговор?

– Нет.

– Он представил суду письменное возражение?

– Нет.

– Принимал ли он потом против личного состава судна какие-либо меры наказания?

– Пожалуй, да. Он не разрешал сон после ночной вахты. Вел учет всех ошибок в записях, которые обнаруживал в вахтенных журналах.

– Следовательно, требования правильно вести записи в вахтенном журнале и не спать в дневные часы вы рассматриваете как суровые меры наказания?

– Тогда вахту несли только три офицера, которые сменялись каждые четыре часа, и без сна…

– Отвечайте на вопрос. Вы эти меры считаете наказанием?

– Да.

– Вопросов больше нет.

Поднялся Гринвальд.

– Мистер Пейнтер, какое задание выполнял тогда тральщик?

– Мы сопровождали десантные суда в район боевых действий.

– Тральщик долго находился в море?

– Практически все время.

– Кто из офицеров нес ходовую вахту?

– Кифер, Кейт и Хардинг. Мне почти все время приходилось находиться в машинном отделении из-за частых поломок.

– Они все командовали какими-то, службами, у каждого были свои обязанности помимо дежурства?

– Да.

– Вахта была круглосуточной, вахтенные офицеры сменяли друг друга каждые четыре часа. Сколько часов в сутки в среднем выпадало на сон?

– Сейчас скажу. Если из трех смен две ночные, теряешь четыре часа сна – это когда ночная смена с 24.00 или же утренняя с 4.00. Ну а если бывали боевые тревоги на рассвете… В среднем дежурные спали в сутки часа четыре или пять. Если, конечно, не бывало еще ночных тревог.

– А как часто они бывали?

– Раза два в неделю это уж обязательно.

– Капитан Де Врисс запрещал отсыпаться днем после ночной вахты?

– Нет, не запрещал. Он, наоборот, советовал отсыпаться каждую свободную минуту. Говорил, что ему не нужны на корабле лунатики, которые не соображают, что делают…

– Мистер Пейнтер, на судне бывали смертные случаи от переутомления? – вновь коротко спросил прокурор Челли.

– Нет, не было.

– Вам известны среди команды случаи расстройства нервной системы на почве переутомления?

– Нет.

– В результате такого жестокого преследования со стороны капитана, запретившего спать в дневное время, был ли нанесен ущерб работоспособности команды тральщика?

– Нет.

Следующим свидетелем был Урбан. Правая рука маленького сигнальщика дрожала, когда он произносил слова присяги.

Прокурор сразу же попросил свидетеля подтвердить, что он находился в ходовой рубке вместе с капитаном Квигом, офицерами Мариком и Кейтом и рулевым Стилуэллом в тот момент, когда был отстранен капитан Квиг.

– Что вы делали в ходовой рубке?

– Я вел навигационный журнал, сэр.

– Расскажите своими словами, как старший лейтенант Марик отстранил капитана Квига от командования.

– Это произошло в 9.45. Я внес запись в журнал.

– Как это произошло?

– Марик сказал: «Сэр, я отстраняю вас от командования кораблем».

– Он больше ничего не сказал или сделал?

– Я не помню, сэр.

– Почему он отстранил капитана? Какая в это время была обстановка?

– Началась сильная бортовая качка.

Прокурор Челли глазами, выражавшими отчаяние, посмотрел на судей.

– Урбан, опишите с точностью обстановку за десять минут до того, как капитан был отстранен от командования.

– Я уже сказал, началась сильная бортовая качка.

Челли ждал, в упор глядя на матроса. После долгой паузы он не выдержал:

– И это все? Помощник капитана что-нибудь говорил? Капитан что-нибудь говорил? А вахтенный офицер? Значит, все десять минут бортовой качки прошли в полном молчании?

– Был сильный шторм, сэр. Я не помню всего точно.

Блэкли наклонился вперед и поверх своих сложенных вместе пальцев посмотрел на матроса.

– Урбан, вы присягнули говорить правду. Отказ отвечать военному суду на вопросы означает неуважение к суду, а это очень серьезный проступок. Обдумайте хорошенько свой ответ.

– Мне кажется, сэр, капитан хотел дать команду «Лево руля», а старпом, наоборот – «Право руля». Что-то в этом роде, – в отчаянии произнес Урбан.

– Почему капитан давал команду «Лево руля»?

– Не знаю, сэр.

– Почему старший помощник требовал «Право руля»?

– Сэр, я сигнальщик. Я вел журнал. Я добросовестно выполнял свои обязанности, несмотря на сильную бортовую качку. Я не знал, что там между ними происходило, не знаю и сейчас.

– Капитан вел себя странно?

– Нет, сэр.

– А помощник?

– Нет, сэр.

– Помощник казался испуганным?

– Нет, сэр.

– А капитан?

– Нет, сэр.

– А кто-нибудь был испуган?

– Я был, сэр… Чертовски испугался, прошу прощения, сэр.

Один из членов суда, офицер-резервист с рыжей копной курчавых волос и типичным лицом ирландца, не выдержал и громко прыснул.

Блэкли резко повернулся к нему, но тот уже прилежно что-то писал в своем блокноте.

– Урбан, – произнес Челли, – вы единственный очевидец, не являющийся участником бунта. Ваши показания имеют огромную важность.

– Я все записал в журнал, сэр, все, что произошло.

– В журнал не записываются разговоры. А мне необходимо знать, что в это время говорили присутствующие.

– Я уже сказал, сэр, один требовал повернуть налево, другой – направо. А потом мистер Марик заменил капитана.

– В это утро капитан не вел себя странно, он не был похож на человека, который сошел с ума?

– Он был такой, как всегда, сэр.

Челли не выдержал и заорал:

– Я спрашиваю, он был сумасшедший или нормальный, Урбан? Урбан отпрянул назад и весь сжался в кресле, испуганно глядя на Челли.

– Конечно он был нормальный, сэр, насколько я помню.

– Но вы не помните ни одного слова из того, что говорилось в то утро?

– Я вел запись в журнале, сэр. Кроме спора «право» или «лево» и того, что сильно штормит, я ничего больше не слышал.

– А о балласте в то утро никто не говорил?

– Кажется, что-то говорили.

– Что именно?

– Нужно или не нужно принять балласт.

– Кто предлагал принять балласт?

– Кажется, капитан или, может, Марик. Я точно не помню.

– Очень важно, Урбан, чтобы вы вспомнили, кто это предложил.

– Я ничего не знаю о балласте, сэр. Знаю только, что такой разговор был.

– В то утро пустые цистерны заполнили водой?

– Да, сэр, я помню, потому что записал это в журнал.

– Кто отдал такой приказ?

– Не помню, сэр.

– Вы слишком много не помните, Урбан!

– Я вел журнал, сэр, вел его хорошо. Меня для этого поставили.

– Я думаю, сэр, свидетель не собирается считаться с предупреждением, сделанным ему председателем суда! – воскликнул Челли, повернувшись к Блэкли.

– Урбан, сколько вам лет? – спросил Блэкли.

– Двадцать, сэр.

– Ваше образование?

– Один год колледжа.

– Вы говорили суду правду?

– Сэр, вахтенный в рубке не обязан слушать, о чем спорят капитан и его помощник. Он должен вести журнал. Я не знаю, почему мистер Марик освободил от командования капитана.

– Вы видели, чтобы капитан совершал странные поступки?

– Нет, сэр.

– Вам нравился ваш капитан?

– Конечно нравился, сэр, – убитым голосом произнес Урбан.

– Продолжайте допрос свидетеля, – сказал председатель суда, обращаясь к прокурору.

– У меня больше нет вопросов к свидетелю.

Гринвальд приблизился к свидетельскому месту, слегка постукивая своим красным карандашом по ладони.

– Урбан, вы были на «Кайне», когда по выходе из Пёрл-Харбора тральщик собственным корпусом перерезал буксирный трос?

– Был, сэр.

– Что вы делали, когда это произошло?

– Я был… на мостике, сэр. Капитан давал мне взбучку…

– За что?

– За непорядок в одежде. Я плохо заправил рубаху.

– И в то время, когда вы с капитаном обсуждали этот важный вопрос, судно напоролось на собственный буксирный трос?

Челли, нахмурив брови, вперился взглядом в защитника и вдруг вскочил:

– Протестую против подобной формы ведения перекрестного допроса свидетеля и требую весь этот текст вычеркнуть из протокола. Прибегая к наводящим вопросам, защитник принудил свидетеля утверждать, что «Кайн» перерезал собственный буксирный трос. Этот факт не затрагивался при прямом допросе свидетеля.

– Свидетель утверждает, что не видел, чтобы капитан Квиг совершал странные поступки, – продолжал Гринвальд. – Я же пытаюсь опровергнуть это утверждение. Согласно статье 282 кодекса наводящие вопросы при перекрестном допросе свидетеля разрешаются.

Председатель вновь объявил перерыв.

Когда заседание началось, Блэкли сообщил постановление суда:

– Защитник позднее сможет вернуться к новым данным, не имеющимся в деле, и может вновь вызвать на допрос свидетеля. Протест прокурора удовлетворяется. Этот текст перекрестного допроса защиты изымается из протокола.

Во второй половине дня Челли допросил двенадцать членов команды «Кайна». Это были старшины и матросы, и все они угрюмо и кратко подтвердили, что капитан Квиг в то утро был таким, как всегда, и ничего необычного в его поведении до того, как начался шторм, во время шторма и после него, не было.

Первым допрашивали Беллисона. Гринвальд задал ему всего три вопроса.

– Беллисон, что такое, по-вашему, паранойяльная личность?

– Не знаю, сэр.

– Какая разница между психоневрозом и психозом?

– Не знаю, сэр. – Беллисон сморщился от недоумения.

– Могли бы вы с первого взгляда определить невротика?

– Нет, сэр.

Всем остальным членам команды Гринвальд задал эти три вопроса и получил такие же ответы. Повторенные двенадцать раз вопросы окончательно вывели из терпения прокурора Челли и членов суда. Они с еле сдерживаемым негодованием смотрели на защитника и нервно ерзали в креслах.

После допроса последнего из команды, а им оказался боцман по прозвищу Фрикаделька, первое заседание суда закончилось.

Марик и адвокат вышли вместе из здания суда. Солнце клонилось к закату, его косые оранжевые лучи позолотили воды залива. После спертой атмосферы судебного зала с его специфическими запахами масляной краски и навощенного линолеума, вечерний воздух казался необычайно свежим. Во дворе стоял серый джип Гринвальда, и они молча направились к нему, ступая по хрустящему гравию.

– Кажется, они прижали нас, – тихо произнес Марик.

– Посмотрим, – промолвил Гринвальд. – Наш ход еще впереди. Вы знаете этот город? Где здесь хорошо кормят?

– Я сяду за руль.

Гринвальд выпил не одну рюмку за ужином. Он избегал говорить о суде и вместо этого долго и скучно рассказывал об индейцах. Он рассказал, как мечтал стать антропологом, но вместо этого из-за какого-то дурацкого стремления к подвижничеству стал юристом. Он понял, что вместо того чтобы изучать индейцев, куда важнее защищать их. Теперь он нередко жалеет об этом.

Марик все меньше понимал своего адвоката. Разумом он уже смирился с тем, что дело его дрянь и надеяться не на что. Он был убежден, что показания Квига, Кифера и Урбана угробили его в первый же день суда. И все же он цеплялся за тоненькую ниточку своей веры в этого странного парня, его защитника. То, что ждало его, было так ужасно, что он должен был на что-то надеяться. Если его осудят по всей строгости, это будет означать увольнение с флота и пятнадцать лет тюрьмы.

34. Трибунал. День второй. Утреннее заседание

– Проходите, лейтенант Кейт, – сказал распорядитель в две минуты одиннадцатого, открывая двери приемной суда.

Вилли покорно, ничего не видя, следовал за ним через одну за другой открытые двери, пока не очутился в зале судебных заседаний. Он ощутил легкое покалывание в руках и ногах, какое испытал однажды на «Кайне» перед высадкой десанта. Лица судей за столом казались пугающими размытыми пятнами на фоне огромного звездно-полосатого флага, красно-бело-синие краски которого были неестественно яркими, как в цветном фильме. Вилли не помнил, как поднялся на возвышение, где находилось место свидетеля, как его приводили к присяге. Серое лицо прокурора Челли казалось зловещим.

– Мистер Кейт, 18-го декабря утром вы были вахтенным офицером?

– Да.

– Капитан был отстранен от командования во время вашей вахты?

– Да.

– Вам известна причина, побудившая помощника капитана пойти на это?

– Да, известна. Капитан потерял всякий контроль над собой, а также над кораблем. Тральщику грозила опасность опрокинуться и затонуть.

– Как давно вы плаваете на кораблях, лейтенант?

– Год и три месяца.

– Вашему кораблю за это время когда-нибудь грозила опасность затонуть?

– Нет.

– Вам известно, сколько лет провел в плавании коммандер Квиг?

– Нет.

– К вашему сведению, восемь лет. Кто из вас лучше мог судить, грозила ли кораблю в тот момент опасность пойти на дно?

– Я, сэр. Потому что я полностью владел собой и отвечал за себя и свои действия, а капитан Квиг – нет.

– Какие у вас есть основания утверждать это?

– Утром 18-го декабря капитан Квиг не отвечал за свои действия.

– Вы разбираетесь в медицине или психиатрии? Изучали их?

– Нет.

– Что же позволяет вам судить, в каком состоянии находился в то время ваш командир?

– Я видел его поведение, сэр.

– Очень хорошо, лейтенант. Опишите суду поведение капитана, заставившее вас прийти к заключению, что он потерял контроль над собой.

– Он уцепился за ручки машинного телеграфа. Лицо его позеленело и исказилось от ужаса. Речь стала замедленной, приказания он отдавал невнятно, и они полностью не соответствовали опасности момента.

– Мистер Кейт, имеет ли право вахтенный офицер прослуживший на флоте всего один год, судить, соответствуют или не соответствуют опасности момента распоряжения его командира?

– В обычных условиях не имеет, сэр. Но когда корабль в опасности, может в любую минуту опрокинуться и затонуть, а распоряжения капитана, вместо того чтобы предупредить эту опасность, усугубляют ее, вахтенный офицер не может не видеть этого.

– Капитан буянил, вел себя как безумный, выкрикивал бессмысленные слова, совершал необъяснимые поступки?

– Нет, сэр. Скорее, он был парализован страхом.

– Парализован страхом и тем не менее отдавал распоряжения?

– Я уже сказал, его распоряжения не помогали, а угрожали кораблю опасностью.

– Конкретнее, лейтенант. Почему его распоряжения угрожали кораблю?

– Например, он отдал команду идти по ветру, когда тральщик развернуло бортом к волне и он едва не опрокинулся. Он отказался принять балласт.

– Отказался? А кто просил его об этом?

– Мистер Марик.

– Почему капитан отказался?

– Сказал, что не хочет загрязнять соленой водой цистерны.

– Когда он был отстранен, он буйствовал, вел себя как сумасшедший?

– Нет.

– Опишите его поведение после того, как его отстранили от командования.

– Видите ли, он как-то сразу успокоился. Я думаю, он почувствовал себя лучше, когда с него сняли ответственность…

– Ваше личное мнение суд не интересует, мистер Кейт. Пожалуйста, говорите суду не то, что вы думаете, а то, что видели собственными глазами. Что делал капитан после того, как его отстранили от командования?

– Он остался в ходовой рубке. Несколько раз пытался снова взять на себя командование.

– Его распоряжения были разумными, он отдавал их спокойным голосом или они были бессвязными, он выкрикивал их?

– Капитан не буйствовал и не кричал ни до того, как его отстранили от командования, ни после. Есть другие формы проявления психического расстройства.

– Расскажите нам о них, мистер Кейт. – В голосе Челли звучала ядовитая ирония.

– Насколько я знаком с психиатрией, а я знаком с ней очень плохо, мне известно, например, что состояние сильной депрессии, утрата чувства реальности, неспособность оценивать… – Вилли почувствовал, как путается в собственных словах и теряет уверенность. – К тому же я не утверждал в своих показаниях, что капитан отдавал в то утро разумные распоряжения. Они были разумны лишь в том смысле, что произносил он их на правильном английском языке, но по сути своей они показывали непонимание нашего критического положения.

– Таково ваше заключение как знатока мореходного дела и психиатрии, не так ли? Очень хорошо. Вам известно, что профессиональные психиатры признали капитана Квига совершенно здоровым и нормальным человеком?

– Да, известно.

– Может вы, лейтенант Кейт, тоже считаете их психически ущербными?

– Их не было на борту тральщика «Кайн», когда свирепствовал тайфун.

– Вы преданы своему командиру?

– Я считаю себя таковым.

– Вы во всем поддерживали своего капитана или испытывали к нему неприязнь еще до событий 18-го декабря?

Вилли знал, что Квиг уже дал свои показания в первый же день суда, но он не знал, что говорил капитан. Он попытался тщательно взвесить свой ответ на вопрос прокурора.

– Были случаи, когда я испытывал к нему неприязнь, сэр. Во всех других отношениях я был лоялен по отношению к нему и выказывал ему должное уважение.

– В каких же случаях вы испытывали к нему неприязнь?

– Всегда только в одном случае: когда капитан Квиг унижал людей и был к ним несправедлив. В этих случаях я возражал ему. Разумеется, без всякого успеха.

– В каких случаях он был несправедлив и унижал своих подчиненных?

– Даже не знаю, с чего начать. Например, он систематически преследовал старшину-артиллериста второго класса Стилуэлла.

– В чем это выражалось?

– Он на полгода лишил его увольнений на берег за то, что Стилуэлл однажды читал во время вахты. Он отказался дать ему отпуск на трое суток для поездки в Штаты, когда в семье Стилуэлла случилось несчастье. Марик дал Стилуэллу отпуск, Стилуэлл вернулся на корабль с опозданием на несколько часов. За это капитан подверг Стилуэлла дисциплинарному суду.

– Разве Стилуэлла судили не за то, что он послал ложную телеграмму?

– Да, но его оправдали.

– Однако суд состоялся по поводу совершенного обмана, а не потому, что он просрочил отпуск?

– Да. Прошу прощения, сэр, я поспешил и неточно выразил свою мысль.

– Не торопитесь и обдумывайте свои слова. Вы считаете, что чтение книг во время несения вахты в военное время это не такой уж серьезный проступок?

– Я считаю, что он не заслуживает такого сурового наказания, как лишение увольнений на полгода.

– Вы считаете себя достаточно компетентным в вопросах дисциплины на флоте?

– Я человек. Стилуэлла, учитывая состояние, в котором он тогда был, наказали слишком жестоко.

Челли на мгновение замолчал.

– Вы сказали, что отпуск Стилуэллу дал Марик. А Марик знал, что капитан отказал Стилуэллу в отпуске?

– Да.

– Из ваших показаний, мистер Кейт, следует, – в голосе прокурора звучало удовлетворение, словно он выяснил для себя нечто очень важное и к тому же приятное, – что Марик еще в декабре 1943 года сознательно нарушал приказы своего капитана?

Вилли остолбенел. Ему и в голову не приходило, что сейчас он рассказал то, что до сих пор не было известно суду.

– Видите ли, во всем виноват я. Это я его упросил. Я отвечаю за моральное состояние личного состава корабля, и я считал, что моральное самочувствие… что состояние Стилуэлла… Я считаю, что он попал в больницу из-за постоянных притеснений и придирок капитана…

Челли повернулся к председателю суда:

– Я прошу суд предупредить свидетеля, что он должен приводить лишь те факты, которые имеют отношение к делу.

– Придерживайтесь фактов, мистер Кейт, – недовольно пробурчал Блэкли.

Вилли переменил позу в кресле и почувствовал, как его одежда неприятно прилипает к телу от выступившего холодного пота.

– Итак, мистер Кейт, – продолжил допрос Челли, – вы показали, что вместе с Мариком и Стилуэллом вступили в сговор с целью обойти недвусмысленно изложенный приказ вашего командира, и случай этот имел место за год до 18-го декабря…

– Я и сейчас поступил бы так же при аналогичных обстоятельствах.

– Следовательно, верность присяге вы понимаете как выполнение только тех приказов вышестоящего офицера, которые вы сами тоже одобряете?

– Нет, я понимаю это как выполнение всех приказов, кроме тех, которые носят характер необоснованного преследования.

– Вы считаете, что на флоте нет других способов борьбы с необоснованным преследованием, кроме нарушения приказов?

– Я знаю, что можно направить рапорт высшему командованию, но обязательно через капитана…

– Почему же вы не сделали этого в данном случае?

– Мне предстояло плавать под командованием капитана Квига еще год. К тому же главным было в тот момент помочь Стилуэллу съездить домой.

– Странное совпадение, не правда ли, что все та же строптивая троица – Марик, Стилуэлл и вы снова объединились, на этот раз, чтобы отстранить капитана от командования?

– Просто так случилось, что именно в то утро, когда нервы у капитана сдали, вахту несли я и Стилуэлл. Любые другие вахтенные повели бы себя так же.

– Возможно. А теперь расскажите суду о других случаях притеснения и плохого обращения.

Вилли заколебался. Он чувствовал на себе неприязненные взгляды судей.

– Возможно, некоторые мои примеры покажутся вам незначительными, даже не заслуживающими внимания, сэр, но тогда все они казались очень серьезными. Капитан запретил на полгода показ кинофильмов только потому, что однажды по чистому недоразумению его не пригласили на просмотр. Он наложил запрет на необходимый рацион воды, когда мы находились у экватора потому, что был раздражен решением командования отозвать одного из его офицеров. Он взял в привычку созывать совещания офицеров по ночам, как только они сменялись с вахты, сократил количество офицеров, несущих ходовую вахту до трех человек и запретил сон после ночной вахты. Фактически у офицеров не было возможности отдохнуть и выспаться после вахты…

– Мы уже выслушали немало жалоб по этому вопросу. Война, не война, а офицерам «Кайна» главное хорошенько выспаться, не так ли?

– Шутить легко, сэр. Куда труднее после трехсменного дежурства и четырех часов сна держать судно в общем строю в штормовую погоду, снег и дождь.

– Мистер Кейт, капитан Квиг когда-нибудь прибегал к физическим мерам наказания?

– Нет.

– Заставлял команду «Кайна», как офицеров, так и матросов, голодать, прибегал к рукоприкладству или другим видам физического принуждения?

– Нет.

– Он прибегал к наказаниям, нарушающим Морской устав?

– Нет, он не выходил за рамки устава, а если такое случалось, он тут же шел на попятный. Зато он хорошо продемонстрировал, как можно притеснять и унижать подчиненных в рамках устава.

– Вы не любите капитана Квига, не так ли, лейтенант?

– Мне он вначале нравился, даже очень. Но постепенно и начал прозревать и понял, что он мелкий тиран и совершенно некомпетентный командир.

– Вы тоже разделяете мнение, что он психически болен?

– Я так не думал, пока не увидел его во время тайфуна.

– Марик когда-нибудь показывал вам свой «медицинский журнал»?

– Нет.

– Он когда-нибудь обсуждал с вами состояние здоровья капитана?

– Нет. Мистер Марик не разрешал в своем присутствии критиковать капитана и его действия.

– Так ли? И это вы говорите после того, как Марик нарушил приказ капитана и превысил свои полномочия в декабре 1943 года?

– Старший помощник немедленно покидал кают-компанию, когда кто-нибудь произносил хоть одно плохое слово в адрес капитана.

– А такие слова произносились в кают-компании? Кто же произносил их?

– Все офицеры, кроме Марика.

– Вы можете сказать, что офицеры «Кайна» были надежной опорой своего капитана?

– Все его распоряжения всегда выполнялись.

– Кроме тех, которые, по-вашему, можно было не выполнить… Мистер Кейт, вы заявили, что не любили капитана.

– Да, это верно.

– Вернемся к утру 18-го декабря. Ваше решение выполнять приказы Марика, а не капитана, объяснялось вашей убежденностью, что капитан в тот момент потерял рассудок, или же вашей неприязнью к нему?

Вилли несколько секунд смотрел прямо в злое лицо прокурора Челли. Он понимал, какую грозную опасность таит в себе его вопрос, и видел острые зубья расставленного капкана. Он знал, что у него есть только один ответ – правда, но она может погубить не только его, но и Марика. Однако лгать он уже не мог.

– Я не могу ответить на этот вопрос, – сказал он наконец тихим голосом.

– По какой причине не можете, лейтенант Кейт?