Текст книги "Докер"
Автор книги: Георгий Холопов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 45 страниц)
«Да, история, – думаю я. – Всякого навидался за годы войны, но такого – впервые!.. Что могло привести эту девушку к предательству? Пойти в эсэсовскую дивизию?.. Самую страшную и самую подлую у немцев?..»
И я почему-то начинаю дрожать. Дрожат у меня руки, хотя я их сжимаю в кулаки. Мерзко все это!
Я направляюсь к своему подшефному, присаживаюсь к нему. У него закрыты глаза, он выключен из всего происходящего вокруг.
Я вижу издали: идет бурное объяснение между Паулем Леншем и девушкой-снайпером.
К ним подходит опекун, садится рядом, что-то спрашивает. Девушка разводит руками, что-то ему отвечает.
В нескольких шагах от них, как монументы, стоят старшины-богатыри, положив руки на автоматы. Им, говорят, обещаны награды, если девушку доставят живой до штаба дивизии. Но доставят ли?
Вот опекун встает, направляется ко мне. Он широко улыбается. На войне я много встречал таких мальчишек – войну они воспринимают как цепь забавных приключений.
– Ох, интересно же, товарищ капитан! – говорит он, захлебываясь от восторга, и бухается рядом. – Сюжетец же, я вам скажу!.. Прямо для Шекспира!.. Поговорите с ней, я переведу.
– А почему не «сюжетец» судьба телефонистки Нины, командира взвода Вовки?.. Сюжетов здесь хватает… – Я гляжу на опекуна почти что с ненавистью. – Зачем мне переводчик?
– Без меня вам все равно не обойтись! Она не говорит по-русски. Принципиально!
– О чем же мне с нею говорить?.. О чем?..
– Ну, о том, о сем… Это же так интересно!
Опекун все же возбуждает во мне профессиональное любопытство. Я встаю. Он идет танцующей походкой впереди меня.
Первый и, видимо, последний раз в жизни я беру короткое интервью у предательницы… Вот она сидит передо мной… У нее иссохшие губы. Землистый цвет лица. Мертвые, безжизненные глаза.
Но странно, я не спрашиваю у нее ни имени, ни фамилии, что всегда делаю в первую очередь, опять-таки по профессиональной привычке. И до сих пор я не могу понять, почему я тогда этого не сделал. Есть в моей записной книжке вся ее «история», но нет даже имени.
Я задаю первый вопрос.
– Где вы познакомились с унтер-офицером?
Она смотрит мимо меня, долго молчит, потом отвечает с немецким акцентом:
– Не понимайт!.. – И сама задает мне вопрос: «Sprechen sie deutsch?»
Я ей не отвечаю.
– Не понимайт! – говорит она и отворачивается.
– Ну, что с ней спорить! – с мольбой обращается ко мне опекун. – Я переведу! – И он переводит мой вопрос.
Она отвечает:
– Познакомились в Смоленске.
– Он ваш муж?
– Да, мы познакомились в Смоленске, тогда их часть стояла у нас в городе.
– Почему он не рад вам?
Она снова долго молчит. Смотрит куда-то в пространство. Потом, горько усмехнувшись, отвечает по-русски:
– Он говорит – я его компрометирую…
Русская речь в ее устах звучит как-то неожиданно для меня. Наступает долгая пауза. Что бы еще спросить?
– Чем вы занимались до войны – учились, работали?
– Уже несколько месяцев работала.
– Когда и где научились стрелять?
– Еще до тридцать седьмого года, девчонкой. Я закончила снайперский кружок.
– Это правильно говорят, что за вчерашний и сегодняшний день вы убили больше тридцати наших солдат?
– Кто это считал?
– Да говорят…
– Я за два дня сделала один выстрел… Сбила с одного дурака фуражку с красным ободком… Напомнила, что существую… А снайперов и без меня хватает в дивизии!..
Сунув записную книжку в карман, я задаю последний вопрос:
– Скажите… что вас заставило предать Родину?
– Liebe! – отвечает она и зло смотрит на своего Пауля Ленша. И вдруг она задает вопрос: – Скажите, его расстреляют?.. Ну, меня обязательно расстреляют, я ничего другого и не жду… Скажите… командование ваше удовлетворит мою просьбу – расстрелять вместе?.. С этим желанием я и перешла линию фронта… При другом офицере меня снова заставили бы стрелять… А стрелять я уже давно не могу! Не могу, понимаете?.. Не мо-гу…
– Видите ли, – отвечаю я ей, – я не совсем уверен, что унтер так уж жаждет смерти. Удовлетворят ли вашу просьбу?.. Скорее всего, унтера вылечат и отправят в лагерь для военнопленных…
– Что, что, что?.. – У нее вдруг отваливается нижняя челюсть.
– Я больше чем уверен… вашего унтера вылечат и отправят в лагерь для военнопленных! – говорю я уже утвердительно, даже повысив голос.
– А я? – Она вся выпрямляется, пытается встать, но чувствую: не может, нет силенок.
– А вас будут судить.
Я делаю шаг, чтобы уйти, спрашиваю:
– А вы все-таки не сказали истинную причину…
Она отворачивается, молчит. Снова «не понимайт»!
Опекун не знает, перевести мой вопрос или нет. Он смотрит на меня, смотрит на нее. Он больше не улыбается, лицо у него растерянное, вытянувшееся. Каков сюжетец для Шекспира, а?..
– Что он сказал? – обращается она к нему по-немецки, снова овладев собою.
И этот болван переводит! Она отвечает ему по-немецки:
– Liebe, Liebe, Liebe!.. – И тут же взрывается, вскакивает на ноги, готовая разорвать меня на части, кричит мне в лицо по-русски: – А вашего отца расстреливали как врага народа?.. А вы сидели в лагере как дочь врага народа?..
Я некоторое время стою, ошарашенный ее истерическим криком. Слушать ее невозможно, и я отхожу в сторонку…
Мне вспоминается, как я тогда реагировал на этот крик:
– А-а-а-а, дочь врага народа, – ответил я ей, усмехнувшись. – С этого бы и начали!..
Все мне тогда показалось просто и ясно: дочь врага народа… потому-то и воюет на стороне врага. Хотя, правда, для такого категорического обоснования у меня было мало доводов, наоборот даже, я знал немало людей, добровольцами пришедших на фронт из тюрем и лагерей, чтобы воевать с немцами, и среди них десятки и десятки ставших потом истинными героями, прославленными воинами и командирами. Исключения, конечно, всегда бывают, и к этому надо относиться спокойно, без обобщения и панических выводов. Что ж поделать, если эта гадина не понимает: предательство не имеет оправдания. Ни любовь, ни несправедливость, ни оскорбление – ничто не может заставить человека уйти к злобному и беспощадному врагу, воевать против своих, мстить солдатам, ничем не причастным к его бедам. Не понимает: у человека самое дорогое – это его Родина, вот лежат вокруг палатки те, что ради ее счастья пролили свою кровь, и те, что отдали свою жизнь…
У палатки останавливаются два «студебеккера». Из кабины первой машины выпрыгивает майор Бугаев.
– Что-то ты долго пропадал, – говорю я, подойдя к нему. Зубы у меня чуть ли не стучат.
– Попробуй заставь их везти раненых! Пробовал когда-нибудь?
– Пробовал!.. В Карелии, на реке Суне… Угрожая гранатой…
– Ну то-то! – И Бугаев направляется к лейтенанту.
Начинается погрузка раненых, – в первую очередь, конечно, грузим тех, кого еще можно спасти. Тут мы полагаемся на указания военфельдшера.
Сажаем в первую машину и телефонистку.
– А как же Вовка? – спрашивает она в слезах. – Без него я никуда не уеду! – кричит она, пытаясь вылезти из кузова. – Отправьте его со мной, товарищ капитан, – обращается она ко мне, точно я тут самый главный. – Я его выхожу!..
Но лейтенант не разрешает везти старшину. Даже мне, не медику, ясно, что это бесполезно. Поздно, не выдержит дороги.
– Давай уезжай! – кричит Бугаев шоферу.
Шофер рвет машину с места таким рывком, точно у него в кузове не раненые, а булыжник.
Уходит первая машина с ранеными, с плачущей, безутешной телефонисткой. Мы начинаем грузить вторую машину.
Бугаев советуется со мной: не посадить ли и эсэсовца со старшинами? Я одобряю его предложение. Мало ли что может случиться в дороге?
Но пока мы на носилках подносим раненых, у палатки останавливается откуда-то вынырнувший «виллис». Из него выскакивают знакомый мне капитан и лейтенант из армейского «Смерша» и молча направляются к девушке-снайперу.
Старшины-богатыри сжимают автоматы на груди, преграждают им дорогу. Один из них с отчаянием в голосе говорит:
– Прав таких не имеете, товарищ капитан! Мы лично по приказу подполковника Сизова…
Капитан улыбается, успокаивает его:
– Представь себе, мы тоже по его приказу! Чем нам спорить, садитесь и вы в машину. Как-нибудь поместимся.
Девушку-снайпера ведут к «виллису». Развернувшись, он теперь стоит у самого шоссе. Слева от девушки идут старшины, справа – офицеры из «Смерша»… Вдруг девушка приседает, чтобы схватить лежащий под ногами камень. Запустить в Пауля Ленша?..
Но ее хватают за руки.
– Гадина немецкая! – обернувшись к раненому унтеру, кричит девушка-снайпер…
Ее усаживают в «виллис». Машина срывается с места.
Опекун и сестра идут к немцу. Расходится хмурая толпа автоматчиков. А мы с майором Бугаевым и военфельдшером еще долго и молча смотрим вслед уходящей все дальше и дальше юркой машине.
Судьба все же свела меня с неуловимым Сизовым. Но это было уже после ожесточенных боев на озере Балатон, после того как наши войска освободили всю Венгрию и вступили на австрийскую землю.
Было начало апреля. Полк Сизова шел на перехват отступающих немецких дивизий в Австрийских Альпах. Я направился с полком в эту нелегкую экспедицию. Правда, через три дня я вернулся, чтобы успеть к венской операции.
Походу в Альпы предшествовало вот что… Перед вступлением наших войск в Винер-Нойштадт город был сильно «проутюжен» американской авиацией, хотя нужды в этом уже не было. Некоторые районы были начисто снесены с лица земли. Как-то, попав на «виллисе» в один из таких районов, я потом долго не мог выбраться назад. Но в этой «утюжке» была своя логика: в Винер-Нойштадте были немецкий авиационный и локомотивный заводы. Американцы пытались заводы уничтожить, чтобы они не попали в руки советских войск. Но, к счастью, заводы остались невредимыми. Наши войска захватили огромные трофеи как на заводах и на аэродроме, так и на складах. При бомбежке, правда, сильно пострадал центр города. В особенности площадь Адольфа Гитлера и прилегающие к ней улицы. В районе площади было много магазинов, и горы готового платья – костюмов, пальто – были выброшены на улицу. По ним ходили машины и танки.
Молоденькие солдаты-десантники Сизова, которые всегда шли впереди наступавших войск и никогда ничего не брали себе из трофеев, в Винер-Нойштадте дрогнули: многие взяли по костюму, благо они валялись под ногами. К тому же эти костюмы были сшиты из синего бостона – мечта этих 18—20-летних юношей. Приобрести у нас такой костюм до войны было трудно даже за большие деньги. Ну, а ко всему, уже все прекрасно знали, что война скоро закончится, пора запастись цивильной одеждой.
Багаж у солдата, известно, небольшой: все, что влезет в его вещевой мешок. Вещевые мешки у солдат Сизова всегда бывали тощенькими! Так их приучил командир полка! Солдаты его отличались храбростью, они брали города, но ничего – себе.
И вот полк Сизова змейкой вытянулся в Альпах. Сизов перед последним рывком на отроги Альп выбрал большую поляну, и передняя колонна полка остановилась. Отдых! На эту злополучную поляну спешат остальные. А вокруг – неописуемая красота! Альпийские луга, покрытые цветами. Вдали виднеется беленький монастырь. Над головой – бездонное голубое небо.
Сизов приказал всем раскрыть вещевые мешки: они показались ему подозрительно разбухшими.
Мешки были раскрыты. Сизов шел вдоль строя и собственноручно вытряхивал из них все лишнее. Бостоновые костюмы летели в первую очередь. Его примеру вскоре последовали командиры рот и взводов, а потом и сами бойцы. Костюмы складывались в отдельную кучу.
Вскоре полк снялся с места, и передние группы расползлись по тропинкам. Начался крутой подъем. В одном месте я остановился, чтобы перевести дух. Как завороженный, я смотрел на открывшиеся просторы Альпийских отрогов. Была поразительная тишина.
Я стал искать место нашего недавнего привала. И сразу его нашел! Посреди светло-зеленой открытой поляны высился темно-синий, почти черный курган. Курган из бостоновых костюмов!..
Через какие-нибудь полчаса тишина в Альпах была взорвана треском автоматов и пулеметов, разрывами мин и гранат. Весь огонь полка был обрушен на отступающие немецкие части. Попав в ловушку, они выбирались из нее в паническом ужасе, не сделав ни одного ответного выстрела. Ни одного!.. Это было обезумевшее стадо. Упавший растаптывался тысячами кованых солдатских сапог.
Август 1967
Косов
МЛАДШИЙ БРАТ КОМБРИГАНа станции Сосново я с сожалением оставил электричку и пересел в поезд времен гражданской войны, который и должен был довезти меня до Приозерска; состоял он из пяти или шести дачных вагонов, но надо было их видеть!..
В вагоне я оказался рядом с молчаливой группой грибников – людей пожилых, в дождевиках, с объемистыми корзинами на коленях.
Справа и слева от нас ехала молодежь. Великовозрастные девочки и мальчики бренчали на гитаре, орали во всю глотку песни, верховодил ими длинногривый оболтус в джинсах. Остановить их не было никакой возможности.
Когда поезд начал притормаживать на станции Серово, один из грибников встрепенулся, схватил корзину:
– Вылезаем, братцы!.. Я больше не могу!..
Но сидящие рядом остановили его:
– Терпи! Настоящий гриб после Приозерска.
Грибник закурил. Руки у него тряслись от волнения. Закурили и его приятели. Прошло какое-то время, и один из них, сидящий у окна, спросил:
– Интересно, именем какого Серова названа станция?
– Серов был один, комбриг. Который погиб с Полиной Осипенко. Довоенная история, – ответил грибник, собиравшийся выйти на станции.
Мне он показался в прошлом военным человеком, какая-то выправка еще проглядывалась в его тучной фигуре. Тогда я сказал:
– Нет, станция названа именем другого Анатолия Серова – двоюродного брата комбрига.
– Но это комбрига звали Анатолий Серов! – возразил грибник, как-то нехорошо посмотрев на меня.
– Их было два Анатолия, два Серова, – сказал я.
Теперь и приятели грибника нехорошо посмотрели на меня. И, точно боясь какого-то подвоха с моей стороны, отвернулись к окну.
А тот длинногривый оболтус, слышавший наш разговор, крикнул мне:
– А ты, папаша, ври, да знай меру… И Анатолиев у него два и Серовых два!..
Молодежная часть вагона взорвалась смехом.
Потом они запели по-английски какую-то фривольную песню. И опять орали во всю глотку.
Я тоже отвернулся к окну. Мелко сеял дождичек, было уныло вокруг. Поезд наш бросало из стороны в сторону, безбожно тарахтел вагон на стыках…
– К чему бы это? – спросил я жену, когда во всех подробностях рассказал ей о приснившейся мне поездке в Приозерск. И несколько раз повторил: «Уж очень нехорошо посмотрели на меня грибники!»
– Ты слышал и смех и английскую песню? – насмешливо глядя на меня, в свою очередь спросила-жена.
– Слышал, а что? Разве во сне не поют, не разговаривают?. Я сам иногда веду часовые споры, и со мной спорят…
– Я не мастерица разгадывать сны, но думаю, что тебе давно пора написать про Серова. Так надо понимать осуждающий взгляд грибников. Кстати, почему бы тебе и наяву не проехаться в Приозерск? Правда, я не совсем уверена, что по этой дороге есть станция Серов. Сосново есть, там пересаживаются на паровичок, но Серов… не помню.
– Ну, ты могла и забыть, – сказал я. Набрав справочную Финлядского вокзала, я спросил, часто ли идут поезда на станцию Серов.
– Станцию Серов?
– Серов.
– Одну минуту!
У телефона я проторчал добрых десять минут. И уже хотел положить трубку, как женский голосок снова заговорил:
– По Финляндской дороге нет станции Серов. На Карельском перешейке, правда, есть поселок Серово, но он находится на Выборгском шоссе, недалеко от Зеленогорска, в стороне от железной дороги… Есть еще город Серов, бывший Надеждинск, но это по Свердловской…
– Ну как же нет! – возмутился я и бросил трубку на рычаг.
Потом я рылся в картах, но станции Серов нигде не было. Был город Серов, бывший Надеждинск…
В осеннюю пору 1932 года на улочках Надеждинска появился молодой, симпатичный летчик в военной форме. Первыми его заметили девушки, стали приглядываться к нему и гадать: не подручный ли это сталевара Анатолий Серов, уж больно похожа улыбка.
Да, это был он, Анатолий Серов. За три года, что он учился в авиационной школе, потом служил в части, вон как раздался в плечах, не сразу и узнаешь. К тому же – летная форма.
Надеждинск тридцатых годов – это прежде всего металлургический завод, к которому лепились улицы этого небольшого уральского городка. И интересы жителей были связаны с заводом. Сталевара, доменщика, литейщика можно было встретить в каждой семье. Вот летчика – нет, не было.
Теперь есть и летчик. Нисколечко не изменился этот Анатолий Серов! Такой же заводила, каким его помнят на заводе. Не успел и дня пробыть дома, как уже хлопочет о заводском аэроклубе.
Когда на первом занятии Серов сказал, что стать летчиком – дело смелых, и прежде всего сталеваров, в зале раздались голоса:
– И я, и я хочу стать летчиком!..
Среди кричавших был и его двоюродный брат. Тоже Анатолий, тоже Серов, тоже подручный сталевара. Только отчество у него было другое – Иванович, и на два года был он моложе…
Правда, Анатолию-младшему, прежде чем поступить в Оренбургскую летную школу, пришлось три долгих года учиться в металлургическом техникуме. Так хотел отец – старый горняк думал отвадить сына от летного дела. Но сын оказался удивительно настойчивым. Получив диплом техника-прокатчика, он тут же уехал из Надеждинска.
Анатолий-старший же в это время бог знает что вытворял в дальневосточном небе – он овладевал техникой высшего пилотажа. Успехи у него были громадные. По мастерству его сравнивали с Валерием Чкаловым.
О Серове много писали в тридцатые годы, о нем слагали легенды.
После возвращения из Испании он был назначен начальником летной инспекции Красной Армии. Ему присвоили звание Героя Советского Союза и звание комбрига – чин, равный генеральскому. Перед ним поставили задачу: не увлекаться инспектированием, а учить тому, чему сам научился в боях с фашистскими асами.
И он учил.
Однажды в испанском небе «четверка» Серова вступила в бой с двадцатью фашистскими истребителями и сбила семь самолетов, но вскоре три наших истребителя вынуждены были выйти из боя. Серов остался один против тринадцати, но он не дрогнул. Он сбил еще два самолета, после чего пикированием чуть ли не до самой земли ушел от врагов.
Жизнь Серова трагически оборвалась 12 мая 1939 года.
Под Москвой, во время учебно-тренировочного полета на двухмоторном самолете «УТИ-4», на котором он в роли инструктора летел с известной летчицей Полиной Осипенко, самолет не вышел из пикирования, врезался в землю…
Страна была в трауре.
В эти дни город металлургов Надеждинск был переименован в Серов.
С Анатолием-младшим судьба меня свела во время войны. Это было в начале февраля 1942 года, в одном городке, куда я приехал писать о летчиках полка Добыша для армейской газеты. Но прежде мне захотелось слетать на боевое задание в тыл врага. И это удалось сделать с замечательным летчиком Борисом Афониным.
С Анатолием Серовым мне предстоял мирный полет в расположение штаба армии, в Алеховщину. Серова там ждала награда – орден Ленина за недавние бои в районе Тихвина.
И вот мы с ним с утра сидим на аэродроме, ждем погоды.
– Шли бы вы, товарищи, домой, – советует нам заместитель командира полка Перепелица. – Ну какой может быть полет при нулевой видимости?
Я переглядываюсь с Серовым: «Может, действительно отложим?» Но он качает головой, твердо произносит:
– Будем ждать!
– А если снег будет идти целый день?..
– Все равно будем ждать…
Перепелица пожимает плечами и уходит. Знает характер Серова! О его настойчивости и мне в полку много рассказывали.
Мы уже около трех часов мерзли на аэродроме, когда снова появился Перепелица, сжалился над нами:
– Ладно уж, если будет хоть пятьдесят метров видимости, дам разрешение на вылет. А там как знаете!
– Полетим слепым полетом!.. Все будет в порядке! – ответил Анатолий Серов, и мы побежали к самолету.
Это был тяжелый, неуклюжий «ТБ-3». Самолеты этого типа уже были сняты с эксплуатации. Вместо них летали новенькие и изящные пикирующие бомбардировщики. «ТБ-3» использовались в полку как «извозчики».
И вот мы теперь сидим и ждем в самолете. Ждет экипаж. Вскоре как будто бы посветлело, как будто бы и снегопад немного утих.
Нам дали разрешение на полет.
– Засеките время! – крикнул мне Серов. – Через сорок четыре минуты приземлимся в Алеховщине.
– Засекаю! – крикнул я.
И мы взлетели. Тяжело, с каким-то надрывом шел «ТБ-3». У него скорость была не больше, чем у «кукурузника». Непонятно, как на нем летали в начале войны? Это почти что неподвижная цель, которую легко сбить первым же снарядом.
Я посмотрел в иллюминатор. Снова снег шел стеной. Видимость снова была равна нулю.
Но мы прилетели в Алеховщину.
Когда мы вылезли из самолета, Серов спросил:
– Ну, посмотрели на часы?
– Посмотрел, – ответил я. – Приземлились на сорок четвертой минуте.
– Ну то-то, знай наших! – И он гордо пошел вперед.
Нам дали «козлик». У штаба армии, размещавшегося в двухэтажном деревянном здании школы, мы расстались. Серов направился в штаб, я – домой.
– Долго не задерживайся! – крикнул я Серову. – Буду ждать к ужину!..
Он помахал мне рукой.
Что Серов получил награду, я понял сразу, как только он переступил порог моей комнаты, – так широко и счастливо он улыбался! Оказывается, член Военного совета был на месте, и награду Серову решили вручить тут же, для чего собрали работников штаба и политотдела.
После ужина я положил перед Анатолием Ивановичем блокнот, карандаш и попросил его написать свою подробную биографию.
Серов вопросительно посмотрел на меня:
– Кому она нужна, моя биография?
– Мне может пригодиться. Вдруг захочу написать рассказ?
Когда я часа через два вернулся из редакции, Серов спал, устроившись на диване. Вырванные из блокнота исписанные листки лежали на столе. Некоторые из них были заполнены с двух сторон. Видимо, Серов решил сэкономить бумагу.
Эти четырнадцать страничек до сих пор хранятся у меня.
Все лето гитлеровцы готовились к штурму Ленинграда. Операция носила кодовое название «Волшебный огонь».
Противник сосредоточил южнее многострадальной, распаханной минами и снарядами станции Мга громадные силы, переброшенные из Крыма: тринадцать пехотных дивизий, много тысяч орудий, в том числе и осадных, тысячи самолетов и танков.
До начала решительного штурма Ленинграда немцы готовились блокировать город и с востока, отрезать его и от Ладожского озера.
Как и осенью 1941 года, Ленинград снова оказался в смертельной опасности.
Наше командование решило погасить «Волшебный огонь», пока он не успел разгореться. Для этого войска Ленинградского и Волховского фронтов сами перешли в наступление. В районе Невской Дубровки, Синявина, в этом болотистом и торфяном краю, завязались кровопролитные бои. В боях принял участие и гвардейский авиаполк Добыша, в котором служил Анатолий Серов. Аэродром находился в двадцати километрах севернее Тихвина и ста пятидесяти от места боев.
21 сентября на Мгу полетела эскадрилья пикирующих бомбардировщиков в составе восьми «Пе-2» – девятый самолет из-за неисправности не мог взлететь. Вел эскадрилью опытный Павел Семак. В пути к ней пристроились истребители прикрытия.
Боевую задачу наши бомбардировщики должны были выполнить двумя заходами, чтобы держать в напряжении противника как можно дольше, тем самым облегчая наступление наземных сил.
Уже при повторном заходе пикирующие бомбардировщики были атакованы двумя четверками «мессершмиттов». Но с ними завязали бои истребители прикрытия.
Когда же наши самолеты, отбомбившись, пошли на свою территорию, их настигли уже тридцать «мессеров». Завязался неравный бой восьми бомбардировщиков с тридцатью истребителями, у которых и скорость и вооружение были намного мощнее, чем у «Пе-2».
Анатолий Серов вел первое звено. Ведомыми у него были летчики Сергей Пушкин и Михаил Малышев.
Немцы зажгли самолет Малышева – он сделал сильный левый крен, перевернулся и, объятый пламенем, рухнул вниз.
Немцы зажгли и самолет Пушкина. Охваченный пламенем, он все еще держался плотно к Серову. Но вот загорелся и бомбардировщик Серова! Через какую-то минуту и тот и другой летели уже на одном моторе. Серов с большим трудом удерживал самолет в горизонтальном положении.
Штурман Серова Иван Карпов показал Пушкину рукой – мол, прыгай скорее! – но тот не внял его совету, хотя мог бы еще спастись. Откуда-то выскочивший «мессер» снизу полоснул по самолету новой пулеметной очередью. Бомбардировщик Пушкина перевернулся и, объятый бушующим пламенем, понесся вниз…
Самолет Серова остался один в окружении «мессершмиттов». Ивану Карпову удалось сбить «мессер», и хотя тот вначале круто взмыл вверх, затем, оставляя за собой длинный шлейф дыма, перешел в крутое пикирование, из которого уже не вышел.
У Ивана Карпова кончились патроны. Давно молчал пулемет и стрелка-радиста Василия Павлова. К бомбардировщику справа устремился новый «мессершмитт». Карпову не оставалось ничего другого, как только выстрелить в него из ракетницы. Немец же ответил пулеметной очередью.
Ивана Карпова ранило в голову и в руку. Кабина наполнилась дымом. Штурман стал кричать Анатолию Серову, чтобы тот немедленно прыгал, но Серов не мог его слышать – было разбито переговорное устройство. Тогда Карпов стал показывать рукой, как и Пушкину, – прыгай скорее! – но Анатолий Иванович строго посмотрел на своего штурмана, спокойный, сосредоточенный, каким Карпов всегда знал Серова, – и покачал головой. (Таким остался он в памяти Карпова и по сей день!)
«Он сошел с ума, он хочет горящий самолет дотянуть до аэродрома!» – подумал Иван Карпов и попытался здоровой рукой открыть верхний фонарь, но не смог нащупать задвижку. Дым ел глаза, он задыхался, его покидали последние силы. Он сделал попытку найти аварийный кран на полу. Кран нащупал, но долго не мог его повернуть. Наконец это ему удалось, он рванул на себя ручку люка и вывалился из самолета.
Вот над Карповым вспыхнул купол парашюта. И тут же за ним устремились два «мессера». У штурмана был единственный шанс к спасению: скольжение парашютом. Но для этого надо было подтянуть стропы. Каким-то чудом Карпову удалось это сделать, и он камнем пошел вниз. Уже у самой земли штурман отпустил стропы. Его сильно тряхнуло, а потом парашют плавно опустился у небольшой деревушки.
Как оказалось, и Василию Павлову удалось вовремя покинуть самолет.
Горящий бомбардировщик Анатолия Серова продолжал свой полет. Будь у Серова в исправности второй мотор, он бы смог оторваться от своих преследователей уходом в облака. Но на одном моторе сделать это было невозможно. Не та была скорость и маневренность! Огрызаясь передними пулеметами, Серов упорно пробивался на восток.
В небе продолжали вести бой еще три бомбардировщика: Семака, Кривошапки и Линчевского.
Бомбардировщик Линчевского тоже горел. Его звено сбило три «мессершмитта», но вражеские истребители зажгли его ведомых, и теперь он летел один, резко маневрируя, не давая немцам вести прицельный огонь.
Один из гитлеровских асов вскоре увидел, что и этот бомбардировщик перестал отвечать на огонь; штурман Байковский и стрелок-радист Краснов были убиты. Тогда из любопытства ас близко подошел к самолету, стал наблюдать за Линчевским. И вдруг неожиданно для врага Линчевский сделал резкий разворот и протаранил «мессер» крылом своего бомбардировщика.
Такого еще не было в войну: идти на таран на горящем самолете!
«Мессершмитт» перевернулся от резкого удара и полетел вниз. Перевернулся и бомбардировщик. Это и спасло Линчевского: его выбросило из кабины, а вскоре он уже открыл парашют и благополучно приземлился.
Уходом в облака удалось спастись Семаку и Кривошапке, хотя их самолеты были изрешечены пулями.
Пошел на резкое снижение Анатолий Серов, готовый теперь сесть где попало. Он понял, что ему не дотянуть до аэродрома, – на нем горел комбинезон… Но было уже поздно. За Волховом, недалеко от Ладожского озера, в каких-то пятидесяти метрах от земли, бомбардировщик взорвался…
В возрасте 29 лет погиб комбриг Анатолий Константинович Серов.
В возрасте 29 лет погиб капитан Анатолий Иванович Серов, младший двоюродный брат комбрига…
Август 1972
