Текст книги "Докер"

Автор книги: Георгий Холопов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 45 страниц)

ГВАРДИИ КАПИТАН ХАБЕКОВ

Впервые имя гвардии капитана Хабекова я услышал при форсировании Свири. Это было на окраине города Лодейное Поле. Под огнем врага десантники Хабекова дружно отчаливали от берега, а те, кому не нашлось места в лодках, свертывали свои плащ-палатки в «наволочки», набивали их ветками тальника и, стянув ремнем, бросались в воду.

Среди многих десантных батальонов гвардейцы Хабекова одними из первых достигли вражеского берега и устремились к укрепленному пункту – Карельский.

О храбрости и сметке Хабекова я за день наслышался столько, что решил обязательно написать о нем в газете. Я пошел вслед за батальоном. Но в какую бы я роту ни попадал, мне неизменно отвечали: «Да, гвардии капитан был только что здесь, но ушел. Ищите его в соседней роте…»

Найти Хабекова взялся мне помочь комиссар полка. Но даже у высоты Карельской, где перед штурмом на день задержались наши войска, это ему сделать не удалось. У гвардии капитана, видимо, много было неотложных дел не только у себя в ротах, но и у танкистов, саперов и артиллеристов, с которыми он координировал действия своего батальона.

Тогда комиссар полка сказал:

– Я познакомлю тебя с сержантом Муратом Кардановым. Он земляк Умара Хабекова, тоже черкес. Оба они коммунисты. Карданов лучше других расскажет о своем комбате.

Я помню душное и тревожное утро следующего дня, побелевшие от пыли цветы и травы и похожую на древнюю крепость высоту Карельскую. Помню сержанта Мурата Карданова, лучшего из командиров взводов батальона, сухопарого, рослого горца, и его солдат, молодых десантников, залегших в траве в ожидании сигнала к штурму высоты. Но Карданов мыслями был уже в бою и на мои расспросы о Хабекове отвечал сухо и односложно.

Вскоре по высоте ударили наши артиллерийские и минометные батареи, в облаке пыли понеслись по дороге танки, ведя огонь на ходу. И вдруг в сотне метров справа от нас кто-то выбежал вперед в развевающейся плащ-палатке, напоминающей кавказскую бурку, и, размахивая автоматом, поднятым над головой, высоким гортанным голосом закричал:

– Гвардия!.. Вперед, за Родину!..

– Хабеков!.. Хабеков!.. – раздались со всех сторон крики, и солдаты все разом стали подниматься с земли.

Вокруг меня гремело могучее, все нарастающее «ура», а по полю, обгоняемый сотней быстроногих солдат, словно волны обступающих его со всех сторон, припадая к траве и вновь поднимаясь, в своей развевающейся крылатой плащ-палатке бежал комбат Хабеков, которого я тщетно искал второй день.

Карельская была взята штурмом. Десантники истребляли заслоны врага и с боями продвигались по лесу к следующему укрепленному пункту – Самбатуксе. Отступая, фашисты ставили за собой дымовую завесу, и гвардейцы Хабекова шли, прикрыв рукой глаза от едкого дыма. Потом враг стал поджигать лес. Пламя высоко поднималось в небо. Но и огонь не остановил солдат Хабекова.

После взятия Самбатуксы бои перекинулись к опоясанной эскарпами, надолбами, гранитным и бетонным заграждением Мегреге. Перед широко раскинувшимся на берегах Олонки городом Олонцом я потерял след батальона Хабекова, так и не повидавшись с гвардии капитаном. Не нашел я его батальон и в Видлице.

Только в районе Салми я как-то однажды встретил Мурата Карданова. Он прибыл по вызову штаба дивизии издалека. Я думал, что Карданов вернется в батальон и я пойду вместе с ним, но этого не случилось. Карданову было присвоено звание Героя Советского Союза, и ему надо было ехать в Москву.

Наши войска освободили Салми и Питкяранта, вошли в Сортавала, и на этих рубежах в августе 1944 года завершилась война с Финляндией.

В октябре некоторые наши части были переброшены с Карельского фронта на Запад.

Среди многих имен командиров, известных мне по Северу, я встретил на дорожных указателях в городе Кечкемете, в Венгрии, и имя Хабекова. Я вспомнил форсирование Свири, бои за Карельскую и Самбатуксе, но, занятый неотложными редакционными заданиями, поиски гвардии капитана отложил до лучших времен.

Стрелки из фанеры с надписью «Хозяйство Хабекова» попадались мне потом и в районе Будапешта, и в небольших венгерских городках по дороге на озеро Балатон, где шли тяжелые танковые бои, и в Австрийских Альпах, и на развороченных авиацией улицах Винер-Нойштадта, и, наконец, в Вене.

Как-то во время боев за Дунайский канал я на перекрестке у Венской оперы среди сотен других стрелок заметил и хабековскую.

– Ну, уж сегодня обязательно повидаю этого неуловимого гвардии капитана! – решил я и отправился на поиски батальона Умара Хабекова.

Фанерные стрелки долго водили меня по улицам, пока не завели в узкий торговый переулок.

Навстречу мне медленно двигалась машина, задрапированная кумачом, а позади шла запрудившая весь переулок колонна молодых солдат десантных войск.

Прижавшись к нише витрины, я пропустил процессию.

– Кто убит? – спросил я юного солдата с флажком в руке, замыкавшего колонну, когда он поравнялся со мной.

– Гвардии капитан Хабеков… наш комбат… – ответил он, по-мальчишески вытерев рукавом гимнастерки глаза.

САПЕР И КОРРЕСПОНДЕНТ

Освободив западную часть Вены, наши войска остановились перед Дунайским каналом. Берега канала высокие, одетые в камень. Форсировать канал было трудно. Немцы это знали хорошо. Они ушли на левый берег и взорвали за собой мосты, оставив целым лишь один, который заминировали.

Спасти этот мост взялась группа саперов-комсомольцев во главе со старшиной Степаном Кузаковым.

Старшина был атлетического сложения, невозмутимого спокойствия и великий молчальник. Он по-пластунски подполз к мосту, осмотрел его и вернулся на командный пункт. Я спросил:

– Каким способом вы думаете разминировать мост?

Старшина подмигнул мне:

– Потом расскажу, товарищ капитан.

Но от командира батальона я узнал, что Кузаковым задуманы три варианта разминирования моста. Первый – вплавь через канал ночью. Второй – пробираться по фермам моста, тоже ночью. И третий – бегом через мост, под пулями немцев. Самым рискованным, конечно, был третий вариант. Какой выберет Кузаков?

Я об этом спросил у самого старшины, но он по своей привычке снова подмигнул мне:

– Потом расскажу, товарищ капитан…

Во второй половине дня саперы во главе с Кузаковым незамеченными подползли к мосту и притаились за парапетом. Здесь старшина подал товарищам знак, как спринтер на старте спустился на одно колено, спрятав саперные ножницы за спину, рванулся на мост. За ним гуськом, пригнувшись, с топорами за поясами, побежали Широков, Шевченко, Захаров и Михалевич.

В ту же секунду по немцам ударили наши танки и самоходные пушки. Но гитлеровцы прежде всего открыли огонь по саперам. Те на мгновение прижались к перилам моста и снова сделали бросок вперед.

Немцы все еще не решались взорвать мост. Они были уверены, что успеют перестрелять пятерых смельчаков. Им удалось ранить Кузакова в ногу. Старшина упал, ножницы выпали у него из рук. Но их тут же, чуть ли не на лету, подхватил Широков, ринулся вперед и с размаху перерезал провода, соединяющие заряд с подрывной машинкой.

Мост был спасен, к нему устремились наши танки.

Раненого Кузакова привели в подвал, где размещался командный пункт батальона, оказали первую помощь, а потом на носилках вынесли к санитарному автомобилю.

И тут я встретился с ним взглядом.

Видимо, на лице у меня было написано такое отчаяние – теперь уж не поговорить с героем! – что старшина остановил санитаров, я подбежал к нему, и он запекшимися губами прошептал:

– Сердитесь, товарищ капитан?.. И зря! Я, по-моему, все рассказал.

ПОСЛЕДНИЙ СНАРЯД

В первый же час боя выбыла половина расчета. Вскоре были ранены и остальные артиллеристы. Но эти остались в строю. Перевязанные бинтами, которые тут же пропитались кровью и почернели от порохового дыма, они продолжали сопровождать пехоту по улицам Вены.

К полудню в ящике осталось три снаряда.

Пушка стояла на перекрестке, со всех сторон обстреливаемая немецкими автоматчиками. Пули то и дело щелкали по щиту. Командиру орудия Чернецову вместе с заряжающим Бесамбековым и наводчиком Мартыновым пришлось укрыться в воротах ближайшего дома.

Пехотинцы попытались одни, без поддержки артиллерии, подняться в атаку, но неудачно.

Прижав перевязанную руку к груди, Чернецов тогда крикнул:

– Мартынов, к пушке!

Но Мартынов не двигался с места: у него пулей было ранено бедро.

– Мартынов, к пушке! – повторил командир орудия, но, посмотрев на его смертельно бледное лицо, прокричал: – Бесамбеков, за мной! – И вместе с заряжающим бросился на перекресток.

За ними заковылял и Мартынов.

Они спрятались за щит и развернули пушку. Первый снаряд Чернецов послал в окно, откуда стреляли пулеметчики, второй – в ворота углового дома, где скрывались вражеские автоматчики.

Пехотинцы поднялись и ринулись штурмовать дома.

Артиллеристы остались одни на пустынном перекрестке с пушкой и единственным бронебойно-зажигательным снарядом.

– Надо спасать пушку! – сказал Чернецов.

Бесамбеков побежал, раскрыл ворота, вернулся, и втроем они с превеликим трудом откатили пушку в глубь двора.

И в это время где-то совсем близко послышалось грохотание тяжелого танка.

– Танки, братцы, танки! – прошептал Мартынов.

Прислушиваясь к лязгу гусениц, флегматичный Бесамбеков сказал:

– Один танк!

Было ясно, что это вражеский танк и что он ищет их.

– Что же нам делать? – на какое-то мгновение растерялся и Чернецов.

Все они были молодые ребята, комсомольцы, и впервые участвовали в бою.

– А мы закроем ворота, сам черт нас тогда не сыщет! – Мартынов, припадая на правую ногу, пошел и захлопнул ворота.

Грохотание тяжелого танка нарастало. Вскоре этот грохот заглушил даже залпы наших батарей по ту сторону Дуная.

– Пронеси, господи! – прошептал Мартынов, вернувшись к товарищам.

Чернецов долгим взглядом посмотрел на него, швырнул цигарку и кинулся к пушке. Поняв замысел командира, то же самое проделал Бесамбеков. Еще не вполне осознавая зачем, к пушке заковылял и Мартынов. Они развернули пушку и направили ее на ворота.

– Жаль, что остался один снаряд! – с сожалением сказал Мартынов. – А то бы мы им показали кузькину мать!

– И один снаряд – снаряд! – прокричал в бешенстве Чернецов и с помощью Бесамбекова зарядил пушку.

Придерживая на голове чалму из бинтов, Бесамбеков побежал к воротам и в то мгновение, когда немецкий танк поравнялся с воротами, распахнул их и плашмя упал на землю. Раздался выстрел!

Оглушенный, сжимая обеими руками голову, Бесамбеков еще лежал на земле, когда рядом с собой он увидел Чернецова и Мартынова. Он отпустил руки.

– Ты что, оглох? – услышал он ликующий крик Мартынова.

Бесамбеков приподнялся на локте и увидел окутанный черным густым дымом танк со свастикой на башне, языки пламени, выбивающиеся из открытого люка.

Он вскочил, и, обнявшись, они втроем попытались протанцевать какой-то дикий танец. Но лишь застонали от боли.

КАЖДОМУ НА ВОЙНЕ СВОЕ

На подступах к Дунайскому каналу все еще идут упорные бои.

Вот осколком снаряда разбило громадное бемское стекло в витрине обувного магазина. Бесстрашные венские девушки, «вторым эшелоном» идущие вслед за нашими передовыми частями, тут же, и чуть ли не под разрывами снарядов, пробираются в витрину и дальше – в магазин.

Оттуда выходит какая-нибудь красивая бестия с очаровательной улыбкой, несет в кошелке или нанизав на веревку пар двадцать модельной обуви всех цветов и фасонов и, высоко вздернув руку, с удивительной грацией машет нашим солдатам.

Венские юноши ведут себя несколько иначе, не столь «героически».

В районе Канала ко мне подходит группа человек в двадцать. Наряжены в жалкие лохмотья. И где они набрали это многоцветное тряпье?.. А рядом – фабрика готового платья, развороченные снарядом ворота. Юноши просят разрешения… немного приодеться. Они думают, что я комендант. Но я не комендант и конечно, разрешаю.

Юноши входят в ворота, я иду своей дорогой.

Через час, недалеко от Оперы, я вижу на той стороне улицы толпу необыкновенно толстых людей. Откуда такие взялись в Вене? Кто они? Толстяки переходят улицу и еще издали машут мне рукой. И тоже не без грации!..

Я, конечно, узнаю юношей. Как им удалось напялить на себя по три костюма и по три пальто – трудно сказать. Но еще труднее при их виде удержаться от смеха.

Каждому на войне свое.

СТАРЫЕ ДЕВЫ ИЗ ПРЕССБАУМА

Прессбаум расположен на холмах, покрытых лесом. Отсюда не так далеко до Австрийских Альп. Городок курортный, всюду пансионы и виллы богатых венцев. У каждого дома – аккуратно подстриженный сад, дорожки, посыпанные песочком. Сейчас середина апреля, пышно цветут вишня, абрикосы, магнолия.

Опьяненный запахом магнолий, никого не замечая на улице, я брожу по городку, думая о том, что вот хорошо бы остановиться здесь на несколько дней и пожить в покое и тишине… Вдруг мне преграждают дорогу две женщины. По виду – благочестивые монашенки. Тощие, высокие, они удивительно похожи друг на друга: остроносенькие, в пенсне с длинными черными шнурками, одетые во все черное, с зонтиками под мышкой, в старомодных ботах, напоминающих ботфорты.

– Фрау Маргарита, – хриплым шепотом произносит одна из них.

– Фрау Матильда! – резко говорит вторая.

Две фрау отводят меня в сторону и с таинственным видом спрашивают, где мог остановиться наш военный комендант. Потом, перебивая друг друга, они рассказывают, что якобы час назад два наших солдата сделали им непристойное предложение, – и с таким азартом, знанием дела и подробностей фантазируют на эту тему!.. Я готов со стыда провалиться сквозь землю. Но, набравшись храбрости, спрашиваю:

– Зачем вам комендант? Ведь с вами как будто бы ничего не случилось?

– Нас оскорбили! Мы – девицы! Да, да, не смотрите на нас такими удивленными глазами! Мы – девицы! Мы требуем, чтобы комендант нашел солдат, наказал их или же… или же выдал нам компенсацию! – И две фрау, гордо вскинув головы, достают из карманов пространные жалобы на имя коменданта.

Сдерживая улыбку, я рассказываю им, как найти коменданта, и мы расходимся в разные стороны…

А вечером, перед отъездом в Винер-Нойдорф, ужиная в офицерской столовой, я случайно узнаю: комендант, чтобы отвязаться от этих двух сумасбродных прессбаумских дев, не нашел ничего лучшего, как выдать им из трофейного склада по отрезу сукна на пальто. В компенсацию!..

Недели через две после этой истории, уже после взятия Вены, я попадаю в Баден. Хотя наши войска движутся на север Австрии, к Аспарну, но штаб фронта пока еще здесь. Подходя к штабу, я вдруг вижу фрау Маргариту и фрау Матильду! Энергично жестикулируя, они что-то объясняют часовому, чего-то требуют от него.

Холодок пробегает у меня по спине. Я поворачиваю назад.

Через полчаса, возвращаясь к штабу, я спрашиваю у часового:

– Что от вас хотели эти две женщины?

– Кикиморы? – Часовой улыбается. – Да вроде как бы хотят пожаловаться самому командующему. Говорят, на них покушались сегодня два наших солдата… Видели таких красавиц? Поди им уже за пятьдесят, бесстыдницам. – Часовой качает головой. – Они у генерала будут требовать «компенсацию».

Не знаю, что на этот раз получили прессбаумские девы, но думаю, что-то ценное. И вот почему…

Проходит апрель. Проходит май. Уже капитулировала Германия. Уже совсем-совсем закончилась война, и наши войска возвращаются на родину.

В первых числах июня я приезжаю в Вену, захожу по служебным делам к коменданту центрального района города.

В приемной полковника много народу. Я записываюсь в очередь и сажусь с газетой у окна. И вдруг… открывается дверь, из кабинета коменданта выходят прессбаумские девственницы!.. На этот раз они вместо зонтиков держат под мышкой толстые портфели, запихивая туда кипы каких-то свидетельств с разноцветными печатями.

Когда они со строгими, непроницаемыми лицами, гордо вскинув головы, шлепая ботфортами, покидают приемную, я спрашиваю у адъютанта полковника:

– Интересно, что могли просить у коменданта эти две женщины?

– У коменданта!.. – Адъютант смотрит на меня уничтожающим взглядом. – Они просят у Советского правительства! Пенсию!.. За потерю девственности! – взрывается адъютант.

ТАМ, ГДЕ ПРОХОДИЛИ ТУРНИРЫ РЫЦАРЕЙ

Сегодня я приехал в Розенбург. Это недалеко от Хорна. Розенбург знаменит замком, построенным в XII веке.

У ворот замка ко мне подходит гид-австриец. Он в кожаных шортах и курточке, в зеленой тирольской шляпе, утыканной крашеными перьями.

Свой рассказ о замке гид начинает с большого квадратного двора. Много веков назад здесь на горячих и быстрых конях, закрывшись крепкими щитами, бились на турнирах белокурые рыцари.

Потом мы идем по замку. Как и во всяком замке, в нем неуютно и скучно.

А природа вокруг пышная, прекрасная. Стоит замок на высокой, неприступной скале. Внизу – пропасть, река, деревушка.

Когда мы возвращаемся через двор, где когда-то ломались копья и звенели мечи рыцарей, мой гид достает из кармана пухлый конверт и, приподняв шляпу с пестрыми перьями, угодливо спрашивает:

– Не купит герр капитэн порнографические открытки?

САЛЮТ

Их было трое отважных партизан: мясник Владислав Вомасек, столяр Ярослав Макса и студент Ян Церган. Когда наши войска уже были поблизости от Йиндржихува-Градца, эти три молодых чеха первыми выбежали с национальными флагами на Старую площадь, чтобы встретить советских солдат.

Но тут уходящие из города немецкие фашисты схватили трех партизан и расстреляли у Святой Троицы.

Через час в город вошли наши войска. Это было девятого мая 1945 года, в день Победы, когда уже отгремели последние выстрелы в Европе.

Наши войска шли дальше через этот город, я уже остался на похороны отважных чешских партизан.

Хоронили их на другой день. На похороны вышли все жители города.

Отпевали партизан в костеле под торжественную «Чешская земля, прекрасная земля».

Потом похоронная процессия, растянувшаяся на километр, направилась на кладбище. Впереди шли девочки в нарядных белых национальных платьях. За ними – почтенные старики города в черном, в котелках и с тросточками. Шли они в своеобразном строю, в шахматном порядке, чтобы не мешать друг другу, ритмично взмахивая тросточками. Это придавало процессии особую строгость и торжественность.

Уже за городом навстречу процессии из-за леса показался наш стрелковый полк. Солдаты брели усталые, запыленные, неся на плечах ручные пулеметы и противотанковые ружья. Но узнав, что хоронят чешских партизан, они положили тяжелую ношу на землю, подняли автоматы к небу – к небу! – и на виду у всех открыли стрельбу.

И тут произошло невероятное. В процессии одни повалились на землю, другие скатились в кюветы.

Посреди шоссе остались стоять только мы с доктором Зуда, руководителем местного Сопротивления, по просьбе которого я участвовал в похоронах партизан.

Я не сразу сообразил, что произошло.

– Салют, салют! – закричал доктор Зуда.

– Салют, салют! – закричал я вслед за ним.

– Проклятая война! – жестко проговорил Зуда. – Видите, что с народом сделали немцы?

Да, потрясенный, я видел страшный рефлекс войны… Но тут, помогая друг другу, в разорванных и испачканных платьях, все стали подниматься с земли, вылезать из кюветов, и с разных концов шоссе, в грохоте выстрелов в честь погибших партизан, уже неслось с нарастающей силой тысячеголосое:

– Салют, салют!..

А потом, когда катафалки двинулись к кладбищу, люди снова встали в колонну. Они шли обнявшись и от стыда и радости плакали.

ВОЗМЕЗДИЕ

Идут пленные эсэсовцы, из тех, что не успели ко дню капитуляции Германии удрать к американцам и англичанам. Их тысячи, много десятков тысяч. Идут они запыленные, грязные, усталые, задыхаясь от жажды.

Едут пленные эсэсовцы. У этих чудовищно огромные автобусы, набитые чемоданами. Сидят они на крышах, на капотах моторов, на крыльях и чуть ли не на колесах машин.

Идут и едут пленные эсэсовцы, проклятые богом и людьми, ненавистные всем, кто встречает их на солнечных улицах этого зеленого уютного чешского городка…

В конце городка, у выезда на раскаленное асфальтированное шоссе, стоит маленький домик с садом, огороженный высоким сетчатым забором. В саду буйным цветом распустились яблони, вишня, абрикосы, гудят пчелы, а из водопроводной колонки широкой струей льется холодная прозрачная вода, с веселым журчанием лесного ручейка растекаясь по бесчисленным канавкам, вырытым заботливыми руками старого хозяина дома.

Сам хозяин со старухой вот уже третий день сидят на скамейке у настежь раскрытой калитки и все смотрят, смотрят на бесконечные колонны пленных немцев. Хозяева принаряжены, как в праздник; старик держит черную трость, которую берет в руку лишь в дни больших спортивных состязаний, свадеб или похорон. Старуха сидит неподвижно, положив большие тяжелые руки на колени. Она вся в воспоминаниях о сыне, у нее печаль и страдание на лице. А старик, опершись на трость, с яростью курит старую трубку из мореного дуба.

То и дело, услышав шум воды, к домику с котелками и флягами подбегают пленные. Но у раскрытой калитки, встретившись взглядом со стариком, они останавливаются, точно перед стеной. Никто из них не решается войти в сад. А вчера еще они не были такими робкими. Потоптавшись на месте, немцы молча уходят и торопливо занимают свои места в колонне.

Старик молча смотрит им вслед.

Так продолжается весь день, до сумерек.

Обедают старик и старуха в разное время, чтобы не оставить без присмотра гостеприимно раскрытую калитку.

А вода в саду шумит, журчит в канавках…