Текст книги "Докер"
Автор книги: Георгий Холопов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)
Машина наша останавливается по красному сигналу. Поднявшись со снега, обочиной дороги к нам идут три привидения с автоматами на груди. Крайний справа, зажав в руке карманный фонарь, заслоняется им от света фар, требовательно спрашивает:
– Пропуск!
– Муза! – погасив фары, басом отвечает шофер.
– Пропуск!!! – угрожающе произносит привидение.
– Мушка, мушка! – на этот раз торопливо, дискантом отвечает шофер.
– Ну, это другое дело, – ласково говорит привидение, подходя к машине, и просит достать у него из кармана маскировочного халата кисет с махоркой, свернуть цигарку. У привидения замерзшие руки, а курить страсть как хочется.
Но шофер достает свой кисет, хвалит свой табак, со всей щедростью скручивает автоматчикам по толстой цигарке, дает им прикурить, и они, пожелав нам счастливого пути в Кобону, уходят за обочину дороги, сразу же по пояс проваливаясь в снег и слившись со снегом.
Машина трогается, и мы снова едем ночной пустынной дорогой.
– Надо же такое сморозить: «Муза»?.. – хмыкнув, смущенно произносит шофер и качает головой.
– Что это за Муза? – спрашиваю я.
– Да котенок в нашем автобате!.. Снял с крыши во время пожара вчера… Такая смешная холера…
БЕЛОСНЕЖНАЯ ПОСТЕЛЬВторую неделю идут дожди. Болота набухли, и над ними висит промозглый, сизый туман. Сквозь туман в просветах проглядывает черный заболоченный лес без листвы. А там, дальше, тянется чахлое мелколесье, по которому проходит передний край.
По траншее, прорытой меж двух болот, я возвращаюсь из боевого охранения в расположение КП роты. Уже сумеречно, здесь мне ночевать, а утром ехать дальше… Со мной идут три солдата. Они молча шагают по колено в воде, одной рукой захватив полу мокрой шинели, другой прижав к груди мокрый автомат.
Войдя в землянку, солдаты снимают шинели и первым делом принимаются за растопку печи, сделанной из бочки от бензина.
Двое это делают со знанием дела, и мокрые дрова вскоре начинают чадить в печке. Третий топчется около них, не зная, к чему приложить руки, потом забирается на нары, сложенные из тоненьких жердочек, и, вытянувшись, дремлет. Сквозь накаты на живот солдату короткими струйками стекает вода. Солдат отодвигается, не открывая глаз, нащупывает за спиной котелок, ставит его рядом и снова дремлет.
В печке дрова наконец разгораются и вспыхивает пламя. Два солдата снимают мокрые сапоги, портянки навешивают по ободку железной бочки. Я следую их примеру.
– Эх, ребята! – говорит первый солдат, положив на колени сапоги подошвами вперед и совсем близко придвинувшись к огню. – Хорошо бы сейчас очутиться в каком-нибудь ресторанчике!.. С музыкой!.. Или хоть в забегаловке, тоже ничего… Чтоб было светло, тепло, а мы бы тихо сидели где-нибудь в уголочке и по-дружески попивали водочку под соленые грибки…
– Оно, конечно, было бы неплохо, – говорит второй солдат, осторожно вращая свой сапог перед огнем. – Но я бы многое отдал за то, чтобы вырваться из этого проклятого болотного края и попасть на какой-нибудь степной фронт… в знойную степь, где нет ни глотка воды, где люди задыхаются от жажды…
Тогда на нарах приподнимается третий солдат, берет переполненный котелок, выплескивает воду под нары и, свесив ноги, говорит:
– Слушая вас, я вот о чем помечтал, ребята. Хорошо бы сейчас вдруг перенестись домой!.. Попариться бы в баньке и лечь в постель – белоснежную, с хрустящей простыней и наволочкой. Вытянуться в такой постели и заснуть крепким сном! Спать день, спать два, пока не надоест…
– Белоснежная постель! – хмыкнул первый солдат, выворачивая голенища дымящихся сапог и снова протягивая их к самому огню…
Ночью противник атаковал оборону роты, и в болотах завязалась ожесточенная схватка. Продолжалась она до самого утра.
На нашей стороне было много раненых, один пропал без вести. Им оказался солдат «белоснежная постель».
Раненых подобрали на поле боя и увезли в медсанбат. Долго искали пропавшего без вести. Его нашли только к вечеру. Он был втоптан танкетками в разжиженную дождями болотную грязь. Похоронили его тут же, недалеко за болотом.
Спящим на белоснежной постели я не желал бы, чтоб даже приснился такой сон.
«ПРОТИВОЧЕРТОВО РУЖЬЕ»«Язык» Лятти Рейно, солдат отделения противотанковых ружей, своего ротного пастора называет «противочертовым ружьем». Так, говорит он, солдаты нарекли пастора за его молитвы, в которых он просит бога покарать «русских чертей». Но бог, видимо, оглох на старости лет, не слышит молитв пастора, и «противочертово ружье» вынужден изо дня в день стрелять одними и теми же холостыми патронами.
По словам Лятти Рейно, пастор среди солдат не пользуется авторитетом из-за безрезультатности своих молитв, ну, а кроме того, пастор – он же шинкарь и фотограф – не совсем честен: водку продает втридорога, к тому же разбавляет водой, а за каждый снимок дерет пять марок, пользуясь тем, что на фронте нет фотографов.
Но с некоторых пор, видя, что паства перестает ходить на утреннюю молитву, «противочертово ружье» решил внести новшество в свою работу. Он стал совершать молитвы не о покарании всей советской армии в целом… а каждого рода оружия в отдельности! Например, сегодня он призывает все небесные силы на уничтожение «гектарного орудия» (так он называет нашу «катюшу»), завтра – на «русских артиллеристов, стреляющих прямой наводкой»…
В день, когда Лятти Рейно был схвачен нашими разведчиками в плен, он прослушал проповедь «противочертова ружья» о покарании русских снайперов. Пастор советовал пастве не высовывать носа из траншеи, по открытой местности – ползти на брюхе, при артиллерийской стрельбе – не выбегать из землянок, так как в это время любят охотиться русские снайперы.
Услышав смех солдат, пастор рассердился, назвал всех дураками и сказал, что если они не будут осторожны, то русские всех перестреляют, как куропаток. На вопрос солдат, откуда пастору все известно, тот ответил:
– Про все намерения противника мне от бога известно!..
Придя в боевое охранение, Лятти Рейно впервые задумался над словами пастора и в особенности над случаем, о котором тот рассказывал. В соседнюю роту привезли новую немецкую стереотрубу, и только ее высунули из траншеи, как с русской стороны раздались два точных выстрела. Подумав о том, что совсем неприятно было бы получить эти две пули в собственные глаза, Лятти Рейно решил не высовываться из траншеи… и тут… он только успел крикнуть: «Русские разведчики!» – как потерял сознание. Пришел он в себя уже у нас в обороне.
Сдерживая улыбку, я говорю Лятти Рейно:
– Вы зря послушались своего пастора. В тот день из-за плохой видимости наши снайперы совсем и не стреляли. Действовали только разведчики.
– Да, да, – уныло кивает он своей рыжей головой. – Я всегда был уверен, что наш пастор отъявленный мошенник и ему ничего не известно о действиях ваших солдат… Не случайно, надо думать, он разбавляет водку водой и за каждый снимок дерет пять марок…
ДОРОГИ ЗАПАДА
НА БЕРЕГУ ДУНАЯМного героического, порой удивительного, видел во время переправы полноводный Дунай, вспененный артиллерийским огнем. Но вот первая сотня десантников на лодках, плотах и «амфибиях» добралась до правого берега, ворвалась в траншеи гитлеровцев, и гул боя вскоре все дальше и дальше стал уходить от реки.
На левом берегу, от солдата до генерала, все трудились в районе переправы. Понтонеры наводили мост, и к нему по всем дорогам, а то и прямо по полю уже мчались сотни и сотни танков и самоходов, тысячи грузовиков, и все это, в четыре-пять рядов растянувшись на несколько километров в радиусе переправы, гремело, лязгало железом, поднимало пыль до небес, и солнца не было видно.
Мы готовились к переправе на правый берег с территории рабочего поселка какого-то завода. Пока товарищи мои чинили старую, ветхую лодку, принадлежавшую рыбаку-мадьяру, я помогал расчету противотанкового орудия столкнуть в воду большой, тяжелый плот.
Вдруг поблизости раздался лай собаки и к реке подбежала лохматая дворняжка. Удивительно было, как она могла сюда попасть. Собака неистово лаяла, но бойцам было не до нее: они грузили на барки орудия, ящики со снарядами, телеги и сами спешили попасть на тот берег.
Почувствовав собачьим чутьем, что я заметил ее, лохматая дворняжка подбежала ко мне, закружилась вокруг моих ног и с лаем бросилась в сторону. Она куда-то звала. Я последовал за собакой и, пройдя метров сто по берегу, увидел нашего десантника, лежащего невдалеке от свежей воронки. Рядом с ним валялись автомат, два «магазина», вещевой мешок. Солдат не подавал никаких признаков жизни. Казалось, он был убит. Но когда собака стала лизать ему ладонь, солдат медленно поднял руку, погладил рыжую дворняжку, она села на задние лапы и, подняв голову, внимательно посмотрела на меня.
– Ранен? – спросил я у десантника.
– Ранен, – не открывая глаз и не поворачивая головы, еле слышно ответил он.
– Тяжело?
– Не знаю.
– А куда ранен?
– Не знаю. Ничего не чувствую. Ничего не вижу.
– Совсем?
– Совсем.
Я крикнул в сторону разбитых домов, где разгружали автомашины с ящиками снарядов:
– Санитара! Пришлите санитара! На крик мой никто не отозвался.
Раненый осторожно повернул голову, спросил:
– Первый раз на переправе?
– Нет, второй. А что?
– Когда форсируют реку, тут уж никого не докричишься. Время дорого!
– Как же быть? – Я остановился в нерешительности: не то надо было идти в поиски за санитаром, не то оставить раненого на произвол судьбы и идти к своей лодке.
– А ты, браток, иди по своим делам, – сказал раненый. – Полкан меня не оставит. Мы с ним вместе из дому. От самой Волги! Слышал про такой городок – Черный Яр?.. Вот дай напиться и – иди!
Я с удивлением посмотрел на лохматую дворняжку, которая от Волги дошла до берегов Дуная, встретил взгляд ее умных глаз и стал искать какую-нибудь посудину, чтобы зачерпнуть воды. Но такой посудинки под рукой не оказалось.
– Может, выпьешь… вина? – спросил я, доставая флягу. – Силенки прибавит!
Десантник пошевелился, сказал:
– А мне послышалось: «Может, выпьешь вина?»
– Я и говорю: «Может, выпьешь вина?»
– Вот опять послышалось!..
– Да ты, кажется, шутишь! Это к добру! – Я нагнулся и вложил ему в руки флягу.
Раненый повернулся на бок, оперся на локоть, сделал глоток, второй, третий и десятый, потом часто-часто замигал, открыл глаза, недоверчиво посмотрел на меня, на Полкана, на тот берег..
– Вижу! Вижу!.. – вдруг радостно закричал он.
Я не меньше, чем раненый, обрадовался его чудесному исцелению.
– Может, и рана твоя… того… кажущаяся? Просто тряхнуло тебя взрывной волной. Или нет? Куда ты ранен? – с этими словами я опустился на колено, и гвардеец вскрикнул, когда я коснулся его плеча: там была рана.
– Поверни меня к реке, – сказал раненый, и я осторожно повернул его лицом к реке. – Здорово, Дунай! Поклон тебе от Волги!.. – крикнул он, схватился за плечо, и лицо его исказилось от боли. – А вон ребята пушку грузят на плот… Эй! Артиллерия! Скоро тронетесь на тот берег? – вновь крикнул он и схватился за плечо.
– Вот дадут третий звонок – и поедем, – весело отозвался кто-то из артиллеристов.
Раненый протянул мне руку, я помог ему подняться. Он подошел к реке, жадно приник к дунайской водице.
В это время, откуда ни возьмись, появились две санитарки.
– Кто здесь раненый? – строго спросила старшая.
Я кивнул на десантника.
– А, любушки-голубушки! – обернувшись, пропел раненый и приветливо помахал девушкам рукой.
– Бесстыжие твои глаза!.. Санитара ему! Карету!.. У меня там полсотни раненых, перевязывать их некому… – сердито начала было отчитывать его строгая девушка.
– А вы на него не сердитесь, он тоже раненый, – вмешался я в разговор.
Строгая девушка усадила раненого на камень, спросила:
– Что у тебя?
– Конфузия! – серьезно ответил десантник.
– Бесстыжие твои глаза!.. Еще шутит, когда идут такие бои!..
– Он ранен в плечо и контужен, – сказал я.
Вторая санитарка, девушка с косичками, быстро распорола десантнику рубаху на плече, строгая девушка забинтовала рану.
– А теперь идемте, – сказала девушка с косичками, взяв раненого за руку. – Ходить можете?
– И ногой не шевельнуть… Совсем разбит… И видеть плохо вижу, – вдруг застонал он, сделав страдальческое лицо.
– Как же тогда быть? – остановилась в недоумении девушка с косичками. – Вам нужна срочная эвакуация.
– Вот и пришлите санитарную машину…
Строгая девушка грозно посмотрела на раненого. Глаза ее метали гром и молнии. Убирая бинты в сумку, она сказала:
– За тобой пришлем дядю Костю! Он быстро выбьет дурь из головы.
Когда санитарки ушли, десантник подмигнул мне, кивнул в сторону артиллеристов: на плот грузили вторую противотанковую пушку, и к плоту со всех сторон сбегались солдаты.
– Рану забинтовали, порядок! Поплывем сейчас! – сказал он, счастливо улыбаясь. – Думал, что ослеп. Страшно как испугался! Лежу на спине, головы не повернуть, боль во всем теле… Чувствую, что солнце сильно печет, ищу его на небе и не нахожу: какая-то чернота, туман, а солнца нет!
– Не мудрено испугаться в таком состоянии, – сказал я. – А солнца и в самом деле не видно. Вон пылища какая! И все это самоходы, да танки, да артиллерия…
– Идет гвардия! – Десантник крепко пожал мне руку, перекинул через здоровое плечо автомат, подобрал вещевой мешок и «магазины» и пошел к плоту. Вслед за ним, весело заливаясь лаем, побежал Полкан. Десантник нашел себе местечко на плоту, взял рыжую дворняжку на руки, и огромный плот, подхваченный быстрым течением, понесся по реке…
Я вернулся к нашей древней лодке и вскоре тоже переправился через Дунай.
Весь этот и следующий день прошли в боях и победах. Гитлеровцев далеко отбросили от Дуная. На южном участке наши десантные войска овладели высотой «Пик», захватили десяток деревень и завязали бои на подступах к укрепленному пункту противника «Три за́мка», который горел второй день, озаряя ярким пламенем соседние деревни и окружающие леса.
Уже под самый вечер из района «Трех замков» я возвращался в штаб дивизии. Дорога безнадежно была забита машинами, танками, пушками. Я свернул и пошел полем. Вскоре меня обогнала вереница телег с ранеными. Запряженные трофейными конями, они мягко катили по песчаной почве. Рядом с одной из них я увидел рыжую дворняжку, Полкана с Волги. Она бежала, высунув язык, задыхаясь, измученная долгой дорогой, припадая на заднюю лапу, ушибленную или раненную где-то…
– Полкан, Полкан! – обрадованно крикнул я.
Собака остановилась, огляделась по сторонам и снова побежала за телегой. В телеге кто-то приподнялся. Показалась голова в белоснежных бинтах.
– Здорово, друг… – донеслось до меня, и раненый вяло помахал мне рукой.
Я, пожалуй, больше по голосу узнал в нем десантника с берега Дуная, сорвал с головы пилотку, помахал в ответ, успел только спросить:
– Что с тобой, дружище?
– Да вот… – Дальше я уже не разобрал.
Мимо меня проехала последняя телега с ранеными.
– Откуда раненые? – крикнул я вознице.
Возница, широкоплечий здоровяк, нехотя буркнул в ответ:
– Из пекла. Из самого главного замка!..
ТРАНСМИССИОННЫЕ РЕМНИМы попали на станцию Папкеси через несколько часов после ее взятия.
Недалеко от станции стоял разбитый эшелон. Его таранил наш танк КВ. Случай редкостный, если не единственный, в Отечественной войне. Танк по касательной ударил гусеницами в колесо паровоза и вовремя отвалил в сторону.
В эшелоне было много всякого добра: одежды, обуви, белья, сушеных фруктов и варенья в килограммовых банках. И один вагон с добротными немецкими трансмиссионными ремнями. Вот этот вагон и привлек главным образом внимание наших солдат. У вагона толпилась большая очередь. Взяв по кругу ремня, солдаты торопливо уходили в свои роты. Судя по обрывкам фраз, доносившихся до нас, вскоре должно было начаться наступление в направлении озера Балатон.
Лейтенант Нежинцев, инструктор инженерного отдела нашей армии, с которым я утром встретился в шахтерском городке Варпалоте и откуда мы пешком добрели до Папкеси, увидя эти трансмиссионные ремни, радостно воскликнул:
– Вот счастливый случай! Возьму кожи на подметки!
Он хотел остановить солдата, несущего круг ремня, но тот обошел его, сказав:
– Несу на взвод, товарищ лейтенант. Попросите у других.
Лейтенант сделал еще одну попытку. На этот раз ему удалось остановить молоденького рыжего ефрейтора. Но ефрейтор сделал такое страдальческое лицо, с такой силой прижал к груди метровый круг трансмиссионного ремня, что лейтенант плюнул, выругался и спрятал нож, которым собирался отрезать кожи на подметки.
Рыжий ефрейтор отбежал шагов на десять, потом ликующе воскликнул:
– Ремня в вагоне много, на всех хватит!
Лейтенант обиженно буркнул в ответ:
– Ну, буду я еще лезть в вагон!
Мы сверили часы и направились искать командира батальона.
– Черт знает что! – не мог успокоиться лейтенант. – С ума сошли с этим ремнем! Попроси последний кусок хлеба – не задумываясь разделят. А с ремнем просто вышел конфуз!
– Солдат может обойтись и без хлеба, – сказал я. – На то он и солдат. А вот насчет кожи… Кожа – необходимая вещь… Тылы далеко, народ в походах износил сапоги, и каждый мечтает о новых подметках. В них ведь куда веселее шагается солдату.
Лейтенант хотя и согласился с моими доводами, но по всему было видно, что он сильно обижен и огорчен. И было бы из-за чего! Лицо его сделалось багровым, даже голос изменился, стал каким-то надтреснутым; видимо, лейтенанту в жизни все давалось легко, не привык он к отказам.
В 16.00 началось наступление наших войск на Балатон. Оно, правда, уже не носило того ожесточенного характера, что предыдущие бои, начиная от Ловашберени, но поначалу все же было упорным и кровопролитным.
Во время боя лейтенант перекочевал в соседний батальон, и я потерял его из виду.
К утру наши войска дошли до Балатона, отрезав пути отступления немцам.
В полдень я снова встретил лейтенанта… Он был ранен, не узнал меня, и его увезли на «виллисе». В последнем бою, говорят, перед самым озером, он заменил убитого командира роты и отлично дрался.
В Папкеси я возвращался один. «Не будь этого проклятого трансмиссионного ремня, может быть, лейтенант и не ушел бы в соседний батальон и не был бы ранен, – размышлял я. – Видимо, ему неловко было со мной в одном батальоне, самолюбие не позволяло: как-никак я был свидетелем его конфуза…»
В пути меня нагнал веселый старшина-артиллерист, и мы пошли вместе. Он рассказывал длинные деревенские анекдоты и всю дорогу смешил меня до слез.
Уже недалеко от Папкеси я увидел валяющиеся в разных концах безлюдного поля круги трансмиссионного ремня. Солдаты, видимо, побросали их в первые же минуты боя. В одном месте среди этих кругов я заметил убитого, мы подошли к нему. Это был молоденький рыжеволосый ефрейтор, что вчера ликующе кричал лейтенанту: «Ремня много в вагоне, на всех хватит!» Он лежал, широко раскинув руки, в кирзовых сапогах с дырявой подошвой…
Мы молча прошли дальше…
Много кругов трансмиссионного ремня валялось и в канаве, прорезающей поле. Мой веселый спутник, ничего не ведая о вчерашних событиях, сел у канавы, достал перочинный нож, поточил его о камень и, напевая песенку, отрезал себе кусок ремня. Потом протянул мне нож:
– Отрежьте и себе, товарищ капитан. Поставите новые подметки. Не будет им сносу.
Я взял нож, подержал его в руке и вернул артиллеристу.
– И зря! – сказал старшина. – Нам еще придется исходить пол-Европы! – И он отрезал себе второй кусок ремня. Про запас!
РОМАНТИК НА КОНЕОб этом солдате с утра в Вене рассказывали удивительные истории. Всюду находились свидетели его подвигов. Одни видели, как солдат на коне подлетел к огневой точке у городского театра и гранатой подавил вражеский пулемет, другие – как он захватил группу немцев в плен, третьи – как солдат прикладом автомата глушил фашистов.
Но почему солдат воюет на коне, – дикость-то какая! – объяснить никто не мог.
В полдень этого удивительного солдата я увидел в районе Оперы. На резвом коне без седла, болтая ногами, как деревенский мальчишка, едущий на водопой, он пронесся куда-то с автоматом в поднятой руке.
Но увидеть его близко мне удалось лишь несколькими часами позже, в районе Дунайского канала. Под ним на перекрестке немцы подстрелили коня, и солдат на четвереньках отползал к ближайшей подводе.
Из обувного магазина, где расположился командный пункт стрелковой роты, ведущей в этом районе тяжелые бои, вышел сердитый усатый капитан, крикнул солдату:
– А ну-ка, братец, поди-ка сюда!
Солдат остановился, потом в нерешительности повернул в сторону магазина.
– Поди-ка, поди-ка сюда! – с угрозой проговорил капитан.
Солдат на четвереньках вполз в магазин.
– Теперь можешь и встать! – сказал капитан, входя за ним. – Здесь безопасно.
Но солдат смог только приподняться на колени.
И тогда все находившиеся в магазине обратили внимание на его ноги. Солдат был без сапог, ступни его ног были обернуты темными шерстяными портянками, за которыми проглядывали предательские, хотя и не очень свежие бинты.
Вот тогда-то все поняли, почему солдат воевал на коне.
– Когда и где это тебя ранило? – участливо спросил капитан. Подхватив солдата под мышки, он усадил его на стул.
Солдат стыдливо опустил голову…
– Неделю тому назад, товарищ капитан, под Винер-Нойдорфом… Подорвался на мине…
– Ничего не понимаю! – сказал капитан. – Как же тогда ты очутился в Вене?
Солдат еще ниже опустил голову… Он готов был провалиться сквозь землю от стыда. Парень он был молодой. Лицо у него было широкое, скуластое, густо усыпанное веснушками.
– Убежал из госпиталя, товарищ капитан, из Бадена…
– Герой! Нечего сказать!.. – Усатый капитан снова стал строгим. – Да как ты смел бежать?
– Не знаю, товарищ капитан… Выполз я ночью на четвереньках из палаты во двор, проник в конюшню, забрался на ящик, с ящика на коня и уехал в Вену. По дороге солдаты подарили мне трофейный автомат, дали гранат и мешочек патронов…
– Вот чудак! – вдруг рассмеялся капитан. – Да ведь тебя за милую душу могли подстрелить на твоем дурацком коне!.. Кто же в наш век техники воюет на коне?.. Да еще в уличных боях?..
– Конечно, могли убить, товарищ капитан, – согласился солдат. – Но я как-то не подумал об этом.
– Да никак ты, братец, романтик?.. Не бежал ли ты в детстве в Индию? – вдруг, снова рассмеявшись, спросил строгий капитан.
– Бежал! – приподняв голову и широко улыбнувшись ему в ответ, сказал солдат. – Но только не в Индию, а в Узбекистан, товарищ капитан. Воевать с басмачами! Правда, тогда они были переловлены и перебиты, и вместо границы я попал в детскую колонию…
– Хоть ты и герой, – сказал капитан, похлопав солдата по плечу, – но я вынужден задержать тебя и отправить обратно в Баден. Влепят тебе в лучшем случае суток десять…
Солдата-романтика вскоре посадили в машину капитана и увезли в Баден. Но Вена его не забыла. Слава о нем росла и росла, а к вечеру о нем уже рассказывали фантастические истории, хотя недостатка в героях среди наших солдат не было в австрийской столице.
Так живая быль на моих глазах превратилась в легенду о романтике на коне.
