Текст книги "Докер"
Автор книги: Георгий Холопов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц)
– А зачем? – испуганно спрашиваю я.
– А просто так! Могу я поднять мешок или не могу?
Покачиваясь, Виктор встает, пробует поднять мешок с орехами, потом – мешок с миндалем, потом – мешок с изюмом, но силы у него хватает только на то, чтобы поднять неполный мешок сушеных лимонов. Он ставит его на мешок с орехами, пытается взвалить себе на спину, но мешок опрокидывается, и сушеные лимоны с грохотом, как камни, разлетаются по деревянному настилу подвала.
– Давай лучше немного полежим, – говорю я, вытягиваясь на мешках.
На улице сильная жара, а здесь прохладно, даже холодно, и стоит непривычная тишина. Хорошо подремать на мешках с фруктами, хотя от них и пахнет мышами.
– Будем сюда приезжать каждую пятницу, когда у персов воскресенье, – сквозь сон слышу я голос Виктора. – У нас будет свой «Поплавок»! И тир мы здесь устроим. Назло Вартазару! Правда?
Но я уже засыпаю.
Глава четвертаяВ ПОДВАЛЕ ОТКРЫВАЕТСЯ «ПОПЛАВОК»
Придя из школы, я вижу у ворот вереницу дрог, нагруженных бревнами. Во дворе им не развернуться, и бревна сваливают прямо на улице.
Когда дроги, грохоча, уезжают, артель грузчиков, возглавляемая самим Нерсесом Сумбатовичем, вносит бревна в ворота и складывает их у стены.
Интересно, зачем Нерсесу Сумбатовичу понадобилось столько бревен?
Ко мне подходит Виктор. Нерсес Сумбатович смотрит на нас с ухмылкой, потом щелкает пальцами и говорит:
– Мальчики, вы почти гении. Если бы вы только знали, что́ вы мне подсказали! Но об этом пока молчок! – Он приставляет палец к губам и загадочно подмигивает.
Мы с Витькой переглядываемся, пожимаем плечами и идем домой.
– Видимо, наш Нерсес Сумбатович малость того… рехнулся, – говорит Виктор.
– Видимо, – соглашаюсь я с ним.
Но рехнулся ли?
Утром весь наш двор высыпает на балкон, разбуженный звоном пил и стуком топоров. Внизу толпится человек двадцать пильщиков, плотников и других рабочих. Одни из них таскают с улицы бревна, другие распиливают эти бревна на части, третьи затесывают у них один конец наподобие карандаша.
Мы с Виктором бежим вниз. За нами – Топорик и Лариса. Подвальные двери со стороны улицы раскрыты настежь, и рабочие вносят туда затесанные бревна. Мы спускаемся по ступенькам. И видим удивительную картину: по грудь в черной затхлой воде стоят голые косматые люди и ручной бабой забивают бревна.
– Не пристань ли собираются здесь строить? – спрашивает Лариса, но ее вопрос остается без ответа.
Я не свожу глаз с голых косматых людей, облепленных комарами. Со свирепым видом и рычанием рабочие вновь и вновь поднимают высоко над собой бабу и со всей силой опускают на бревно. Оно хотя и медленно, но все же уходит в воду.
– Вы что, ребята, хотите опоздать в школу? – раздается позади нас голос Нерсеса Сумбатовича, и мы бежим домой за сумками.
Все пять уроков я мучительно думаю о работах в нашем подвале. Что же там могут строить?.. А когда наконец раздается последний звонок, мы вперегонки несемся домой.
Спускаемся в подвал. Там уже забиты последние сваи, плотники настилают пол, отгораживают эту часть подвала от остального высокой перегородкой.
– Не пристань ли здесь строят? – снова задает свой вопрос Лариса.
И тут Нерсес Сумбатович раскрывает нам свой секрет. Нет, оказывается, не пристань, но нечто похожее на нее: «Поплавок»! Да, да, самый настоящий «Поплавок»! У этого «Поплавка», судя по затее Нерсеса Сумбатовича, должно быть больше преимуществ, чем у настоящего, приморского, ибо он будет находиться в центре города, на одной из самых многолюдных улиц, недалеко от черной биржи.
Наверху, на лестничной площадке, появляется Вартазар.
– Витя! Гарегин! – зовет он нас. – Подите-ка сюда!
Я переглядываюсь с Виктором, и мы поднимаемся к Вартазару.
Дворник берет нас за руки и ведет на улицу. Куда, зачем? Мы чувствуем недоброе, пытаемся вырваться, но безуспешно: руки у Вартазара как клещи.
Он приводит нас к подвалу Юсупова, и мы тут, конечно, догадываемся, в чем дело. Оказывается, придя в субботу к себе в подвал и сев пить утренний чай, Юсупов вдруг заметил, что его стол залит вином, вином пахнут стаканы. Тогда он сообразил, что и мешок с лимонами не мог сам опрокинуться, и закричал:
– У нас были воры!
Приказчики обследовали подвал, и поиски воров привели к нам.
И вот мы стоим перед Юсуповым. Человек он толстый, с виду кажется очень добродушным, но чинит нам строгий допрос. Главное, что его беспокоит, – не замешана ли в наших проделках воровская шайка, нет ли взрослых?
Мы чистосердечно рассказываем ему обо всем. Он раскатисто смеется, хотя его приказчики стоят с каменными лицами и недобрыми глазами смотрят на нас.
– Если б вы не попались на вине, то, надо думать, и сегодня воровали бы у меня фрукты? – спрашивает Юсупов.
– Мы ничего не крали! – вспыхнув, говорит Виктор. – Мы не воры!
– Но немножко разбойники! – Купец качает головой и говорит, что воровать вообще нехорошо, а если мы когда-нибудь захотим миндаля или изюма, то нам следует просто прийти к нему, и он сам их даст с превеликим удовольствием.
– А стену я заделаю настоящим камнем, залью цементом! – вдруг кричит он, выпучив глаза. – Закую в железо! А с той стороны велю во всю стену нарисовать несмываемой краской огромный кукиш. Кукиш! Поняли, сукины дети? – Тут он хватает со стола графин и со всей силы бьет о пол.
Мы так перепуганы, что, выскочив из подвала, вместо того чтобы бежать домой, несемся сломя голову на бульвар.
Вечером Нерсес Сумбатович садится к нам на подоконник и говорит моей матери:
– Я задумал открыть небольшое дело, Гоар-джан, совсем маленькую закусочную. И знаешь, где? У нас в подвале. На эту мысль навели меня твой сынок и Виктор. Они, черти, оказывается, знают, куда скрываться от зноя и где лакать (он хотел сказать: вино, но вовремя спохватился) лимонад или квас.
– Я плохая советчица в таких делах, – отвечает мать, безразлично отнесясь к словам Нерсеса Сумбатовича.
– Ты думаешь, я забыл твою просьбу насчет Гарегина? Нет, Нерсес Сумбатович не такой человек! Я все время думаю о твоем сынке.
– Спасибо, – говорит мать.
– Устроить его куда-нибудь раньше мне было трудно, а теперь я сам завел дело, сам хозяин положения. Вот я и предлагаю: пусть твой сынок поработает у меня. Делать ему особенно будет нечего. Я буду хорошо его кормить и платить червонец в месяц.
Так я становлюсь маленьким официантом в этом необыкновенном «Поплавке». В нем холодно даже в августовский знойный день. С комарами же Нерсес Сумбатович расправился просто: он выпустил в воду ведро мазута…
Нерсес Сумбатович свое небольшое «дело» начинает с торговли пивом.
Ошалелые от беготни, в пропотевших рубахах, маклеры и биржевики с утра до вечера то одиночками, то группами влетают в наш подвал, жадно пьют на ходу пиво и снова бегут по своим нелегким, но прибыльным делам.
Нерсес Сумбатович, разливая пиво, внимательно изучает повадки посетителей. Многих он знает, многие его знают.
К концу дня он подсчитывает барыши и недовольно ухмыляется. Как-то он говорит мне:
– На кружке пива, видимо, много не заработаешь. Так, пожалуй, можно и в трубу вылететь. Ты знаешь, что такое труба, Гарегин?
– Нет, – отвечаю я.
– Ну и слава богу! В нашем деле важно, чтобы посетитель не торчал у стойки: он должен сидеть за столиком. Мы вот что придумаем для него. Попробуем дать ему заедки. – Посетителей Нерсес Сумбатович называет не иначе, как он, они, ему. Говорят, так на войне солдаты называют противника. – Ты знаешь, что такое заедки?
– Нет, – говорю я.
– Ну и слава богу! Надо будет, Гарегин, купить два-три фунта гороха, положить его часа на два в воду, потом сварить на тихом огне.
Вечером, придя домой, я принимаюсь варить горох. Помогает мне Маро. Время от времени она кладет в воду по чайной ложке столовой соли.
Наутро я раскладываю горох в розетки и ставлю на столики.
Первый же влетевший в «Поплавок» биржевик, глотнув пива, машинально протягивает руку к гороху, потом оглядывается по сторонам, выбирая столик.
За столики садятся и второй и третий клиенты…
К концу дня Нерсес Сумбатович подсчитывает кассу и снова недовольно ухмыляется. Мало прибыли!
– Теперь мы попробуем более сильное средство, мальчик, – говорит он. – Горох он прожевывает очень быстро, а вот если в придачу дать ему еще сухарики, тогда дело у нас может пойти веселее. Чтобы разжевать сухарики, он должен сделать лишний глоток. А из этих лишних глотков, мальчик, составляются и вторые и третьи кружки пива.
Весь вечер мы с Маро нарезаем хлеб на мелкие квадратики, сушим его на противне, обильно поливая ядовитой соленой водой. Наутро, еще до школы, я несу сухарики в «Поплавок» и ставлю их в розетках рядом с горохом.
Первый же посетитель садится за столик и выпивает под сухарики три кружки пива.
И так почти каждый. К полудню все столики в подвале оказываются занятыми.
Но Нерсес Сумбатович опять недоволен.
– Попробуем еще одно средство, Гарегин, – говорит он. – Надо пригвоздить его к столику. С трезвого, как говорится, что с козла молока. Пьяный же и много выпьет, и многого не заметит. Пену, например, недолив, а иной раз… и кое-что другое, мальчик. Купим-ка мы ему завтра воблы!
Я иду на пристань, покупаю целую рогожку воблы. Она стоит дешево, ею забиты все склады. Говорят, едят воблу только грузчики и пьяницы, хотя, как мне помнится, в Астрахани в годы войны за нее платили большие деньги.
На другой день в «Поплавке» на столиках появляется и мелко нарезанная янтарная вобла.
Воблой, сухариками и горохом Нерсесу Сумбатовичу удается наконец пригвоздить его к столику. Жизнь маклеров и биржевиков постепенно с улицы переходит в «Поплавок». Здесь совершаются большие и малые сделки, здесь покупают и продают иностранную валюту, меняют золото на боны, скупают большими партиями рельсы и лес, хлопок и рис, вино и рыбу. Здесь прохладно, здесь всегда холодное пиво. И заедки к нему!..
Но Нерсес Сумбатович все равно недоволен. Его пока не радуют барыши.
Вечером, когда в забитой людьми пивной не пройти к столикам, Нерсес Сумбатович, заряжая в своем закутке новую бочку пива, то добавляет в него ведро воды, то сыплет какой-то белый порошок для пены.
– А если с ним станет плохо? – спрашиваю я со страхом.
– Ни черта с ним не станет, мальчик, – говорит он, широко улыбаясь. – Ты лучше смотри и набирайся ума. В будущем все это тебе пригодится. Ведь захочешь сам стать хозяином, а? – Он весело напевает:
Я женился бы, к примеру,
Я б нашел невесту-душку,
Но не выдру и холеру,
А пикантную толстушку…
Нерсес Сумбатович щиплет меня за щеку и говорит:
– А теперь иди домой, пора готовить уроки. Вот и Павлуша идет.
В «Поплавок» я прихожу до школы, потом после школы, а ухожу в семь вечера, когда приходит взрослый официант, длинноносый Павлуша: днем он работает в духане, а вечером подрабатывает в «Поплавке». Устаю я смертельно. Нет, это не пустяковая работа, как говорил Нерсес Сумбатович моей матери. Целый день я только и слышу его голос: «Принеси воды, Гарегин. Вынеси мусор. Вымой кружки. Подмети пол. Сходи за папиросами. Сбегай на базар».
Еле передвигая ноги, с гудящей головой, я возвращаюсь домой и сажусь за уроки. Но порою, не раскрывая учебника, я засыпаю за столом.
Глава пятаяЯ УХОЖУ ИЗ «ПОПЛАВКА»
Около пяти часов дня Нерсес Сумбатович уезжает за пивом, и до его возвращения в «Поплавке» становится тихо и пустынно. Я вывешиваю на двери картонку с надписью «Пива нет» и начинаю уборку помещения.
В эти часы меня навещают наши мальчишки. Иногда мы в подвале даже готовим уроки, решаем трудные задачки. Все любят посидеть в прохладе, поболтать о том о сем. И все охотно помогают мне подмести пол, принести воду, полить тротуар перед подвалом. А я за это угощаю их пивом или лимонадом… за счет Нерсеса Сумбатовича, конечно.
Кой-кому я оказываю и посильную помощь.
– Вот достал редкую марку, «остров Мадагаскар», – по секрету шепчет мне Топорик, отведя в сторону, и вытаскивает из спичечной коробки марку с изображением гориллы. У него всегда все марки редкие! – Только дорого просят.
– Сколько?
– Сорок копеек. У меня только двадцать. – Топорик шмыгает носом и отводит глаза, – Потом такую не достанешь.
Я открываю кассу и протягиваю ему двадцать копеек. Он сует деньги в карман и умоляюще просит:
– Только молчок! Никому ни слова. Даже Виктору.
Про Виктора он, конечно, говорит между прочим, хорошо зная, что у меня нет от него секретов.
– Раз тебе нужны деньги, ты бы хоть продавал газеты, что ли, – говорю я. – Или папиросы.
– Папиросы мама не разрешает. Говорит – лучше ириски. А ириски мне почему-то стыдно. Может, продавать газеты? Но на них много не заработаешь.
– Все равно деньги! – нарочито грубо говорю я. – На твои редкие марки вполне хватит.
– Даже на кино останется и на мороженое, – хвастается Топорик.
А Виктор приходит задумчивый, зажав под мышкой журнал «Радио всем». Мы садимся за столик и начинаем разбирать очередную схему радиоприемника. Если раньше мы увлекались только детекторным, то в последнее время все чаще и чаще засиживаемся над схемами лампового.
– Тут есть хороший рефлексный приемник, – загадочно говорит Виктор, раскрывая журнал. – При одной лампе он может выполнить работу двух– и даже трехлампового приемника. Правда, здорово? – Он тяжело вздыхает. – Но схема сложная, приемник обойдется очень дорого.
– Нам бы что-нибудь подешевле, – стараясь не смотреть на него, говорю я, – подешевле, но не хуже.
– Есть и такой приемник! – Виктор листает журнал и тычет пальцем в замысловатую схему. – Это детекторно-ламповый приемник. Он может вести прием и на антенну и на электрическую сеть. Легко переключается из детекторного в одноламповый. Смотри на схему!
Касаясь друг друга головой, мы склоняемся над журналом. Виктор водит пальцем по схеме:
– Антенна присоединяется к зажиму A. Видишь A? В этом случае переключатель П-1 поворачивается вправо на контакт C, и антенна оказывается непосредственно соединенной с катушкой самоиндукции. – Но, видя, что я слушаю его рассеянно, Виктор дает мне «бамбушку», а потом устраивает мне экзамен: – А через что мы соединяем антенну с колебательным контуром? А? Скажи!
Я смотрю на схему, которая напоминает мне паутину, и ничего в ней не могу понять.
– Молчишь?
Виктор берет мой палец и водит по схеме:
– Антенну мы соединяем с колебательным контуром через разделительный конденсатор C-1. Запомни: C-1. Колебательный контур состоит из катушки Л-1 и конденсатора C-1. Конденсатор C-2 обязательно должен быть воздушным.
– А какой детектор на приемнике?
– Автор пишет, что лучше взять периконовый. Сплав цинкита и халькопирита. У такого детектора больше чувствительных точек, чем у обычного, он дает большую силу приема.
– А какие еще детали нужны для приемника? – спрашиваю я в отчаянии.
– Вот к этому я и подхожу, – смеется Виктор. – Переключателей – два, катушек сотовых – четыре, переменных конденсаторов емкости семьсот пятьдесят сантиметров – два.
– А где же мы достанем переменный конденсатор?
Конденсатор стоит дорого и к тому же редко бывает в продаже. Мы его не раз уже искали.
– А мы его сделаем сами, – говорит Виктор.
– Как?
– А очень просто. Купим несколько алюминиевых кружек завода «Красный выборжец», разрежем их пополам, выпрямим, а потом вырежем пластинки нужных размеров. Из этих пластинок и соберем конденсатор. Вот подробное объяснение, прочти.
Я читаю, потом спрашиваю:
– А где возьмем ящик для приемника?
– Тоже сделаем сами. Не такая уж хитрая штука.
Мы долго молчим.
– Сколько же будет стоить весь приемник?
– Я уже подсчитал: все детали и лампа будут стоить около десяти рублей.
– Ох, и дорого! – говорю я, качая головой.
Мы снова молчим, всматриваясь в схему приемника.
– А приемник можно собрать и по частям, – говорит Виктор. – Начнем с переменного конденсатора. С ним будет много хлопот. Для начала купим алюминиевые кружки. Они стоят по двадцать три копейки. Если купить шесть кружек, то это нам обойдется в рубль тридцать восемь копеек. На одном только конденсаторе мы сэкономим около четырех рублей.
Мы снова молчим. От моего решения зависит – быть или не быть этому приемнику. Конечно, очень соблазнительно сидеть вечерами за ламповым приемником и, прижав наушники, слушать, что творится в эфире, о чем говорят радисты, раскиданные по всему свету. Но и денег это стоит больших.
Я иду к кассе, долго не решаюсь ее открыть.
Виктор подбадривает меня:
– Ты ведь берешь не для себя, а для общего дела. А потом – чего тебе жалеть этого нэпмача? Ведь дела у него идут хорошо?
– Хорошо, – говорю я, берясь за ящик.
– К тому же экспроприация экспроприаторов – дело благородное, и не мы с тобой ее придумали. Твой Нерсес Сумбатович подлец, и все знают, что он обманывает посетителей «Поплавка».
Трудно выговариваемые и малопонятные слова, часто употребляемые Виктором, магически действуют на меня. Я открываю ящик, беру пятьдесят копеек и протягиваю со словами:
– Больше чем на две кружки – не дам. Нерсес Сумбатович может заметить недостачу в кассе. К тому же я двадцать копеек уже отдал Топорику на марки и тридцать Ларисе на камеру. Завтра купишь еще две кружки. Так понемногу соберем конденсатор, а потом и весь приемник.
Виктор прячет деньги и подмигивает мне:
– Мы с тобой будем слушать весь мир! Только нам надо еще изучить азбуку Морзе. Но это пустяк. Купим ключ и изучим. Я уже присмотрел его в магазине, стоит он два рубля.
Но я не даю ему договорить, поворачиваю его спиной и выталкиваю из «Поплавка». Виктор раскатисто хохочет. Смеюсь и я.
Часто ко мне заходит Федя. В последнее время он приоделся, постригся, выглядит не таким страшилой. Федю не надо угощать ни пивом, ни лимонадом. Он не просит и денег. Они имеются у него самого в достаточном количестве. Обычно Федя покупает у меня пачку душистых папирос «Зефир», спички, садится за столик, требует кружку пива и закуску и, закинув ногу на ногу, начинает кейфовать.
Иногда он учит меня новым песням. Хотя и реже, чем раньше, он продолжает по вечерам распевать на бульваре. У Феди есть и компаньон, мальчик с соседнего двора. Он тоже хорошо поет, знает уйму всяких песен и неплохо стучит костями. Мы зовем его Маэстро.
В последнее время Федя чаще других поет «Письмо матери» Есенина. Он и в «Поплавке» любит мурлыкать эту песню себе под нос, сделав меланхоличное лицо. По его словам, «Письмо» дает ему большой доход. Я не удивляюсь. Песню эту поют и многие посетители нашего подвала. Некоторые даже плачут, если уже успели изрядно выпить. Но я знаю, что песни все же не могут принести Феде больших доходов. Такие песенники, как он и Маэстро, сотнями бродят по бульвару. Многие теперь поют! Видимо, Федя занимается еще чем-то таким, о чем многие не имеют никакого понятия. Но я догадываюсь, хотя это только догадка. Не случайно, когда к нам во двор приходят братья-керосинщики Али и Аюб, Федя сразу же бежит к ним навстречу и они о чем-то долго шепчутся. Что их может связывать? Конечно, не керосин, а контрабанда. Но другие контрабанду покупают открыто – ведь это никем строго не преследуется, да и братья-керосинщики несут открыто свои узлы, открыто раскладывают товар на балконе и, как «аршин-мал-аланы», зазывают соседей. Кто у них покупает отрез английского шевиота или габардина, кто французские духи или губную помаду, кто еще что. А Федя и его мать если что и покупают у керосинщиков, то только у себя на квартире, без присутствия посторонних. Что же они могут покупать в такой тайне? Только что-нибудь недозволенное. А что это может быть? Конечно, только наркотики: кокаин и опиум. Однажды при мне Федя полез в карман за деньгами и вместе с мелочью вытащил синий тюбик. Тут же он стремительно спрятал его в карман и сильно побледнел, хотя и не догадывался, что такие тюбики я не раз видел в «Поплавке» у некоторых биржевиков, занимающихся тайной торговлей наркотиками. Ведь и анашу, которой я недолго торговал, я доставал через его агентов.
Но, несмотря на это, он сердечный и хороший товарищ, хотя выглядит грубияном и драчуном, сквернословом.
Как-то Федя мне сообщает по секрету:
– Знаешь, тебя скоро вышибут из «Поплавка».
– Кто тебе сказал?
– Это совсем даже не важно. Здесь и днем и вечером будет работать длинноносый Павлуша. Ведь дела у Нерсеса Сумбатовича идут здорово? Здорово! Ну, и несолидно, чтобы вместо настоящего официанта у него работал пацан вроде тебя.
– А мне он ничего не говорил, – с обидой отвечаю я.
– Жди! Скажет! А Павлуше сказал. Тот с первого числа уходит со старого места и будет работать только здесь. Не веришь? Вот тебе крест! – И он крестится.
– Что же мне делать?
Грубая Сила загадочно улыбается:
– На твоем месте я бы давно кое-что припас на черный день. Потом затеял бы какое-нибудь дело. И я бы вошел в компанию!
Я непонимающе смотрю на него.
– Болван! – сердится Федя. – Почему бы тебе не откладывать немного денег? Хотя бы полтинник в день? Ведь по двадцать-тридцать копеек ты всем раздаешь. Что – заметит? Ведь кассу он не считает. А уйдя из «Поплавка», занялся бы чем-нибудь.
Я чувствую, как густо краснею и у меня начинают гореть уши. Потом говорю:
– Ты мне советуешь воровать?
– Разве это воровство – пятьдесят копеек?
– Хоть копейка! Ты подумал, что скажет об этом моя мать?
Федя взрывается, в бешенстве вскакивает с места.
– Он еще будет спрашивать мать! Может, еще спросишь Нерсеса Сумбатовича? Скажешь еще, что это я тебе посоветовал?
Швырнув на стол монетку, он уходит.
А я остаюсь в тяжелом раздумье: «Что, если Федя говорит правду и Павлуша перейдет на постоянную работу в «Поплавок»? Что я тогда буду делать?»
Я вспоминаю печальное лицо матери, представляю себе, как это известие отразится на ней, и не нахожу себе места. Тогда я раскрываю дверь и становлюсь у порога. Мимо в вечернем полумраке движется людской поток. Но никому нет до меня дела. Изредка только кто-нибудь спросит:
– Мальчик, не привезли свежее пиво?
От разных мрачных мыслей меня отвлекают звуки пионерского барабана. Вот из-за угла показывается отряд союза швейников. Куда он направляется каждый вечер? Впереди идет барабанщик; он в тюбетейке, у него всегда очень серьезное лицо. Я его знаю. Это Мухтар Мамедов, он живет на Набережной, учится в шестом классе. Отец у него портной.
За барабанщиком несут знамя отряда, а там в стройных рядах идут пионеры в белых рубашках с красными галстуками.
Как только барабан замолкает, пионеры поют. Чаще всего:
Вперед, заре навстречу,
Товарищи в борьбе,
Штыками и картечью
Проложим путь себе.
Мне вдвойне становится грустно, когда отряд поворачивает на Ольгинскую и удаляется в сторону бульвара. Я готов заплакать от отчаяния. Жаль, что у нас нет знакомых швейников, через которых можно было бы вступить в этот пионеротряд. Одна надежда – дождаться, когда откроют клуб нефтяников на улице Зевина, и вступить в отряд при нем с помощью Тимофея Мироновича. Он нам это обещал.
Возвращается Нерсес Сумбатович. Мы начинаем готовиться к вечернему приему посетителей «Поплавка». Потом приходит ненавистный мне длинноносый и нагловатый Павлуша, и я ухожу домой.
За чаем, вспомнив советы Феди, я спрашиваю мать – не пытался ли отец когда-нибудь заниматься коммерцией?
– Пытался. И не раз. Хотя отец твой умер таким молодым, сынок, что он толком ничем не успел заняться. Но строил всяческие планы в жизни. – Мать задумчиво откладывает вязанье и принимается рассматривать клубок ниток. – Он пробовал работать у дедушки в саду, в деревне. Но доходы были очень маленькие. Потом в Шемахе, в конторке деда, он некоторое время переписывал бумаги, но это тоже была нищенская работа. Тогда он уехал в Баку, устроился работать к богатым родственникам. – И мать вдруг как-то неожиданно улыбается. – Однажды один рыботорговец надоумил его повезти рыбу в Шемаху и на этом заработать большие деньги. Ну, отец твой согласился. Привез он целый фургон разной рыбы, одних осетров было больше двадцати штук. Лучшую рыбу он прежде всего разнес по родственникам – их хватало у него. Денег, конечно, он не стал брать. Оставшуюся же часть рыбы по своей стоимости продал соседям, знакомым и роздал в долг.
Мать снова улыбается, и мы с нею хохочем от всей души.
– И никакой прибыли он, конечно, не имел?
– Немножко имел, но ее совсем не хватило на то, чтобы рассчитаться с рыботорговцем. Рыбу следовало продавать немного дороже той цены, которую ему назначили. Но отец твой не мог так поступить. По его понятиям это было бы обманом. А обманывать он не умел.
– И что сделал рыботорговец?
– Ничего, что он мог сделать? Он посмеялся над твоим отцом и велел ему вернуть долг хотя бы по частям. Половину долга отец вернул, но вторая половина осталась за ним. – Мать строго смотрит на меня. – Учти, сынок, очень может случиться так, что этот долг когда-нибудь придется вернуть тебе.
– Через столько лет? – с ужасом спрашиваю я.
– Долг всегда остается долгом, и годы тут ни при чем, – говорит она с таким спокойствием, что у меня мурашки забегали по спине.
– И даже теперь, когда нет царя?
– Ну при чем тут царь! – Мать осуждающе смотрит на меня, берется за копье и снова начинает вязать свою тору.
Но я не могу успокоиться.
– А что, отец оставил расписку?
– Расписку? И где ты, сынок, так успел испортиться? – Мать качает головой. – Расписку берут у людей нечестных. Отцу ж твоему всегда верили на слово. Слово, сынок, дороже всякой бумажки. Запомни это и всегда старайся верить людям.
Мы долго молчим. Я все не могу прийти в себя от поразившей меня новости.
– Ма, – спрашиваю я, – а не оставил ли отец других долгов?
– Конечно, есть у него и другие долги. Они все записаны в его книжечке. Когда-нибудь я покажу ее тебе. Но будем надеяться, сынок, что его кредиторы окажутся добрыми людьми и не потребуют теперь своих денег. – Она с улыбкой смотрит на меня, и мне так хорошо становится от этого взгляда. – Их ведь все равно нет у нас.
– Нет! – весело говорю я. – Боюсь, ма, что мне придется уйти от Нерсеса Сумбатовича, и тогда мы совсем останемся без копейки. – И я рассказываю ей о том, что мне сообщил Федя.
– Это я знала, сынок. Рано или поздно тебе надо уйти из «Поплавка». Там не место для мальчика. Я уже договорилась с Парижанкой, ты будешь работать у нее вместо ее бухгалтера Наташи. Она как раз уезжает в Дербент, и Парижанка охотно возьмет тебя. Правда, Наташе она платила целый рубль, но та помогала и по хозяйству. Тебе она будет платить пятьдесят копеек в день.
