Текст книги "Докер"
Автор книги: Георгий Холопов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 45 страниц)
Теперь голову Агапова я изо всей силы, как железный прут, пригибаю к себе, потом – намертво прижимаю к своему затылку, чувствуя на нем его прерывистое, горячее дыхание.
А там – я грохаюсь на колено и, поднатужившись до звона в ушах, кусая губы и рыча как зверь, чуть ли не припав грудью к пристанским доскам, перекидываю Агапова через себя.
Он сильно ударяется спиной, вытянувшись вдоль лабиринта.
Но в следующее мгновение – вскакивает на ноги, и во мраке сверкает лезвие его финки.
Глава четвертаяЭтот человек появляется у меня в палате наутро, после операции. Под коротеньким халатом, подпоясанным чуть ли не на груди, я вижу синие галифе и начищенные хромовые сапоги.
Он садится за стол и долго смотрит на меня немигающими совиными глазами. Не гипнотизер ли он? Не хочет ли он меня усыпить, чтобы я не чувствовал боли? Ах, как бы хорошо сейчас немного поспать!..
Вся левая часть тела у меня кажется онемевшей. Мне не шевельнуть и рукой. Только при глубоком вздохе я чувствую ноющую боль под лопаткой. Если бы финка Агапова не скользнула по лопатке, а пришлась бы под нее, то она как раз бы угодила мне в сердце. Тогда бы мне не нужно было ни страдать еще под ножом хирурга, ни лежать в этой большой неуютной палате.
Человек с немигающими совиными глазами вытаскивает из портфеля кипу чистой бумаги, ручки, карандаши, чернила в пузыречке и все это церемонно раскладывает на столе.
Я с любопытством наблюдаю за ним, хотя и сквозь прищуренные, закрывающиеся глаза. Что он собирается делать? Не рисовать ли меня? Не художник ли он, если не гипнотизер?
А он покашливает и строгим голосом спрашивает:
– Фамилия?.. Имя?.. Отчество?..
В последующие дни человек с немигающими совиными глазами приходит сразу же после моего завтрака и начинает меня мучить все новыми и новыми вопросами.
Странная, наверное, это профессия – следователь. Следователю все должны казаться жуликами. Мой, например, ничему не верит. Он упорно, изо дня в день, хочет убедить меня в том, что я состоял в сговоре с Агаповым, был его подручным по контрабандным делам в порту.
– Что-то вы не поделили, – загадочно произносит он, гипнотизируя меня. – Но что?
За это что он многое бы дал!
– Нам делить было нечего, – говорю я в десятый раз. – Я никаких дел не имел с Агаповым. О том, что он занимается контрабандой, я узнал только в тот вечер и из его же рассказа! Он изрядно тогда выпил. У меня не было против него никаких улик до этого злополучного свертка. Я и хотел схватить сверток, чтобы разоблачить Агапова.
– А не поделить? – перебивает он, снова гипнотизируя меня.
– Ну, зачем мне наркотики?.. Зачем валюта?..
– Валюта!.. – Он ухмыляется. – Не знаю, не знаю… Кстати, почему это тебя называют не грузчиком, как всех, а докером?
Я ему объясняю. Но он только кривит губы. А немигающие совиные его глаза не спускают с меня взгляда.
– А для чего ты изучаешь немецкий язык?
Я снова объясняю. Он, не перебивая, выслушивает меня и задает новый вопрос:
– А не кажется ли тебе странным, что, имея среднее образование, ты пошел работать в грузчики, жить в общежитии?
– Нет! – Я снова терпеливо объясняю.
И он снова ничему не верит!
– Лучше тебе во всем признаться сейчас, на следствии, – советует он. – Это потом тебе зачтется на суде. Кто вам с Агаповым еще помогал в артели?
– Никто.
Он хочет в «дело Агапова», кроме меня, впутать всю артель, но я не даюсь. Тогда он хочет хотя бы зацепиться за одного старшого. Но и тут я держусь – я уже перестал за эти дни робеть перед ним. У старшого тысяча недостатков, но чтобы он воровал или занимался контрабандой – я сам не видел, не слышал и от других.
– Хорошо. Но тогда кто вам помогал из команды парохода?.. Из администрации пристани?.. Из охраны?..
– Никто.
Он бросает ручку и уходит к раскрытому окну. Но стоит вполоборота, не сводя с меня глаз. Он курит и старательно рассеивает дым рукой, чтобы, не дай бог, дым не попал в палату. Он бережет мое здоровье.
В это время много всяческих мыслей приходит мне в голову. Я весь в размышлениях о своем поступке. Агапов меня меньше всего сейчас интересует – черт с ним!.. А как сложится теперь судьба остальных членов артели?
Что станет с Романтиком?
Что – с Киселевым?
Что – с Конопатым и Угрюмым стариком?
Что будет с командой «Апшерона»?
Накурившись, следователь начинает шагать по палате. Дело мое приводит его в уныние. Ну совершенно не к чему прицепиться. Глупое дело! Но, нагулявшись, он приободряется, новые планы созревают у него в голове…
Я уже не сержусь на него. Я начинаю понимать его. За раскрытие контрабандных дел ведь полагается большое вознаграждение!
К концу дня он мне дает подписать протоколы допроса. Я их внимательно читаю, по ходу исправляя грамматические ошибки, и ставлю свою подпись. Но иногда и не ставлю: такого я не говорил. Он не сердится. Собирает бумаги и торопливо уходит – допрашивать Агапова… правда, того – уже в тюрьме. Мною он снова займется с утра, после завтрака.
Все эти одиннадцать дней, что я лежу в больнице, я живу, точно отрезанный от всего света. Я ничего не знаю, что происходит в нашей артели после всего случившегося. Кроме лечащего врача, сестер и следователя – людей хмурых и малоразговорчивых, – ко мне никто не заходит в палату. Это меня обижает. Я дуюсь на всех, как маленький. Неужели ни один в артели не вспомнил меня, не заинтересовался моей судьбой?.. Ну хотя бы Романтик, вырвавший нож из рук Агапова?.. Ну, если все так заняты, то разве не могли мне хоть бы прислать записку? Спросить о здоровье? Ответить на мою записку?
И только на двенадцатый день, словно по мановению волшебной палочки, вокруг меня все меняется. Прежде всего улыбаются сестры. Перевязку мне делают не в палате, а в перевязочной, как всем. Хирург, осмотрев рану, даже шутит со мною и говорит, что через несколько дней он выпишет меня из больницы с направлением на амбулаторное лечение.
А после завтрака – впервые сытного, с горячим и крепким чаем в стакане, а не в алюминиевой кружке! – хотя я и жду, ко мне не заходит порядком надоевший мне следователь. Это меня радует и немного печалит. За эти одиннадцать дней я уже успел к нему привыкнуть, научился распутывать хитросплетения его вопросов.
В дверях вдруг показывается Романтик. В руках у него ворох кульков.
– Ты? – говорю я.
– Я, – смеется он.
– Что же вы, черти, забыли меня? – Я сажусь в постели.
Он заходит, швыряет кульки на тумбочку, и мы по-мужски неуклюже обнимаемся. Меня прошибает слеза. Романтик особенно дорог мне среди грузчиков. Спаситель, спаситель мой! Дважды спас меня. Нет, трижды! От бревна, от водки и от ножа. Теперь-то я уже твердо знаю: нахожусь под негласным его шефством. Случайности тут не могут быть, к тому же – трижды…
Только сейчас, от Романтика, я узнаю всю правду о себе!
Оказывается, все одиннадцать дней, что я лежу здесь, я находился не только под следствием, но и под арестом. Вот это – новость! Да, да, был самым настоящим арестантом, с единственной только разницей, что вместо тюрьмы… лежал в больнице. Теперь понятно, почему меня поместили в отдельную палату. (А я-то думал: «За геройский поступок!») Понятно, почему меня никто не навещал.
Романтик рассказывает о портовых делах. Нашу артель распустили. Морагентство не хочет больше пользоваться услугами сезонников. Заодно распустили и артель Вени Косого. Но взамен создаются четыре новые кадровые артели. Любой грузчик из распущенных артелей может вступить в любую из них или убраться на все четыре стороны. Наши – убрались…
– А Киселев?
Романтик долго молчит.
– Прибавилось ему заботушки!.. Приехала жена с тремя детьми.
– Все-таки приехала? А ведь налаживались дела и у них в колхозе – Киселев часто в последнее время подумывал: не вернуться ли к семье?
– Видишь ли, есть у них в районе такой…
– Алешка Зыков?
– А ты откуда знаешь?
– Знаю… Да, жалко Киселева. Горячий, но справедливый мужик.
– Киселев не пропадет. Вчера всей семьей переехали на стройку. Работать он умеет и любит.
Некоторое время мы молчим.
– Арест с тебя сняли, обвинение – тоже. Знаешь, кто помог?
– Кто?
– Начальник погрузочного отдела.
– Гусейн-заде? Который не хотел принять меня на работу?
– Он самый! Не знает и не помнит тебя, но верит тому, что ты говоришь об Агапове и что о тебе говорят в артели! Рассказывают: он выслушал следователя – тот пришел доложить ему о твоем «деле» – и с такой силой ударил кулаком по столу, что все, что на нем было, – медная пепельница тоже! – подпрыгнуло на полметра.
– Не может быть!.. – Многое бы я дал, чтобы хоть краешком глаза посмотреть на следователя в эту минуту!.. То-то, видимо, у него была глупая рожа. Тут-то уж он наверняка заморгал!.. Но чувство радости у меня сменяется грустью: «Значит, не по мановению волшебной палочки изменилась обстановка вокруг меня, а от удара кулака!.. А если бы Гусейн-заде не ударил?.. А если вместо него был бы кто-нибудь другой, потрусливей и поравнодушней?»
На мой вопрос Романтик отвечает, закатывая еще выше рукава:
– Тогда бы эта канитель продолжалась долго. Гусейну-заде можно быть смелым! Он старый портовик, его здесь все знают. Активный участник Бакинской коммуны. Это что-нибудь да значит! – Романтик смеется. – Я вчера заходил к нему. По твоему делу, поблагодарить. Видел у него на столе эту пепельницу. Весит, наверное, больше двух килограммов. Когда выйдешь из больницы, зайди посмотри. Поблагодарить старика тоже, конечно, не забудь.
– Пепельницу эту я помню. Она имеет форму ковша?
– Точно!.. Еще одна вещь меня удивила у него. Учебник физики! Видимо, ему в детстве не на что было учиться. Буковки у него в тетрадке в палец толщиной…
– А как ты? Куда ты надумал идти? – останавливаю я его.
– Не знаю. – Романтик отводит глаза. – Пока что ушел из общежития. Устроюсь на другую работу. Вечерами буду учиться.
– Ушел… к Елизавете?
– Ты угадал. Но почему?
– Не знаю. А как ее мальчишки?
Романтик на этот раз тоже долго молчит.
– Из-за них, можно сказать, все это и случилось. Шутка ли – три сорванца! Елизавете одной с ними не справиться. К тому же она мало зарабатывает. – Он виновато опускает голову. Он понимает мои раздумья и тревогу.
– А что будешь делать с ее «веселым характером»?
– Бороться. Никаких попоек! – Но голову он не поднимает.
– А конфетами ребятишек угощал?
– Угощал. – Тут он широко улыбается и понимающе кивает мне. – В сундучке у меня ведь еще хранится фунтика два из старых запасов.
Не успевают в коридоре затихнуть шаги Романтика, как в палату чуть ли не с воплем влетает Алик. Халат у него еле-еле держится на одном плече.
– Ну зачем ты полез в драку с этим бандитом? Хоть бы дождался, когда б я стал работать у вас в артели!.. – И, вскинув свои сильные руки, сжав кулаки и вобрав голову в плечи, он проносится по палате, нанося десяток молниеносных ударов по воображаемому противнику. Хватив, как рыба, раскрытым ртом воздух, он смеется: – Ну, как?
– Здорово! – говорю я. – Ты бы его сразу убил.
Алик садится на краешек кровати.
– Не дождался тебя, сам пошел в Морагентство. Был у вашего начальника. Он говорит, что грузчики ему не требуются – нет вакансий. И в то же время, знаю, набирают четыре кадровые артели!.. Тогда я ему сказал про твое обещание. Он помялся и говорит, что, вот если ты поручишься за меня, тогда он, может быть, что-нибудь придумает. Поручишься?.. Заодно – и за моих товарищей, они тоже ищут работу… Чего боится ваш Гусейн-заде – не пойму! Или не верит молодым, мы кажемся ему негодными для тяжелой работы! Создали бы хорошую комсомольскую артель, хорошую спортивную команду. У меня знаешь какие ребята? – Он хватает меня за руку. – Посмотри в окно!
– Ты потише, рана у меня еще не совсем зажила. – Я приподнимаюсь, сую ноги в тапочки. Подхожу к окну. Да, ребята один к одному, спортивного вида все…
Сестра ставит мне градусник и говорит между прочим:
– К тебе сейчас зайдет еще какой-то гражданин. Халата ждет.
«Кто же это может быть?»
Проходит несколько минут, дверь раскрывается, и на пороге появляется… сам Гусейн-заде.
Я протираю глаза: нет, это не кто-нибудь другой, а именно Гусейн-заде. Халат небрежно наброшен на его плечи. В руках у него тоже куча всяких кульков.
– Ну, здравствуй, здравствуй, герой. Узнаешь Гусейна-заде? – спрашивает он, улыбаясь. Прикрывает дверь, но стоит на месте.
– Узнаю, – смущенно произношу я. Сажусь в постели, натягиваю по грудь простыню, сую градусник под подушку.
– Все-таки стал грузчиком?.. К тому же – докером?.. Прибавил себе два года?..
Я опускаю голову, не знаю, что ему ответить.
– Хорошо, думаешь, обманывать Гусейна-заде?..
– Плохо, – еле выдавливаю я из себя. – Я собирался зайти к вам, объясниться, но старшой…
– Знаю, знаю. Ваш Горбачев рассказывал. – Он берет табуретку, садится, кладет свертки на тумбочку. – Но ты свою вину искупил. Забыли про метрику!.. Все!.. – и характерным движением бьет ладонью о ладонь.
– Спасибо, – говорю я, но не решаюсь еще поднять голову.
– Был в школе такой тихий мальчик, – нарочито коверкая слова, произносит он с сильным акцентом, – я говорил по телефону с твоим директором! – а здесь как лев кидаешься на нож контрабандиста!
– Ну, как и лев! – Я поднимаю голову, улыбаюсь, сразу же почувствовав себя свободнее с начальником погрузочного отдела Морагентства. – Скорее – как котенок!
– Нет, именно как лев… Любопытно все-таки, как решился?
– Я не «решался», товарищ Гусейн-заде. Так получилось. Я кинулся, хотел выхватить сверток…
– А там всякий гашиш-машиш, зингеровские иголки, валюта? – Он задумчиво потирает себе подбородок. – Сейчас дело уже не в Агапове – в команде «Апшерона». Говорят, многие там занимались контрабандой. Нехорошо получается, а?
– Нехорошо, – подтверждаю я.
– Совсем плохо!.. Как твоя рана?
– Почти что зажила, товарищ Гусейн-заде. Через несколько дней могу выписаться.
– Не торопись, полежи еще. Настроение как?
Я задумываюсь. «Действительно, какое у меня настроение?»
– По-моему – неплохое. Но вообще-то живется мне не очень легко! Хотя – интересно! – говорю я, спохватившись. – Ведь я докер! – И, не зная почему, вдруг рассказываю ему о портовой жизни, о людях нашей артели, правда, уже распущенной.
Гусейн-заде, точно подремывая, слушает меня, положив свои большие руки на колени. Потом – кивает головой:
– Жизнь – хорошая школа. – Подумав, добавляет: – Самая лучшая школа.
– А зачем тогда учиться в школе? – Я смеюсь.
– А грамоту надо знать?.. В остальном надо учиться у жизни. Только когда живешь среди людей, понимаешь их радости и страдания…
– Да, страдания… В порту я часто вижу несчастные лица, товарищ Гусейн-заде, тяжелые судьбы. У меня многие просят помощи. Но я не всегда знаю, что ответить, как помочь людям.
– А это подскажет тебе совесть, дорогой. Готовых ответов не ищи на все случаи жизни. Не бойся ошибиться!.. Гусейн-заде тоже ошибался, не святой. – И тут он по-свойски подмигивает мне, делает энергичное движение, сжимает руки на коленях: я вижу знакомые мне кувалды. – Но о совести поговорим как-нибудь в другой раз. Не за этим пришел к тебе Гусейн-заде.
«А зачем же?» – Я напряженно смотрю на него.
– Надо дальше учиться, дорогой!..
– Куда же дальше?.. Я только весной закончил школу, товарищ Гусейн-заде.
– Дальше, дальше надо учиться! – Он пододвигает табуретку к самой кровати. – Стране сейчас нужны не столько грузчики, даже если они себя называют докерами, сколько инженеры! Строить фабрики, заводы! Ты парень грамотный, лучше меня все это знаешь. А грузчиков для работы в порту мы наберем. Хоть на двадцать артелей! Даже кадровых!.. Из Управления мы получили разверстку на пять человек. Учиться в Ленинграде!.. Думали, думали – и решили тебя послать в институт, учиться на инженера. Остальных – пошлем на рабфак. – Он по-отечески треплет меня по плечу. – Научишься машины строить!
Я задумываюсь. «Интересно, получился бы из меня приличный инженер?.. В детстве я много «строил». Одних приемников мы сколько наделали с Виктором!.. И сейчас испытываю восторг при виде какого-нибудь инструмента, каких-нибудь там пустяковых деталей, самых что ни на есть простеньких болтов, гаек, шестеренок. Руки сами тянутся к ним…»
– Но у меня совсем другие намерения, товарищ Гусейн-заде, – говорю я. – Не зря же я пошел в докеры…
– Знаю, знаю. Горбачев рассказывал. Ведь я все знаю о тебе! – Он снова по-свойски подмигивает мне. – Ты думаешь о мировой революции, я тоже думаю о ней. Но революция продолжается в работе каждого человека, в моей работе, в твоей работе. Революции нужны грамотные солдаты. Тебе надо стать инженером! Жалко, у меня нет среднего образования!.. А то бы Гусейн-заде тоже пошел учиться. – Вздыхает. – До института, правда, я не дотяну – годы не те, дорогой! – но рабфак обязательно закончу.
– Но кто меня примет в институт без рабочего стажа?
– Профсоюз путевку даст! Потом, у тебя небольшой стаж есть. На всякий случай Гусейн-заде напишет тебе еще записку Товарищу Кирову!.. Читал его приветствие нашим нефтяникам?.. Не отстаем от ленинградцев. Пятилетку по нефти выполнили за два с половиной года, очень обрадовали Мироныча. Не зря, выходит, он столько лет был нашим партийным руководителем. К тому же Гусейна-заде он хорошо знает, поможет тебе…
Тут я с особенным уважением смотрю на этого старого потомственного грузчика. Интересно, откуда он знает Кирова? По каким делам ему приходилось встречаться с ним? Но спросить, конечно, не смею.
– Спасибо за заботу, товарищ Гусейн-заде, – говорю я. – Но ваше предложение такое неожиданное… Я не знаю, что и ответить…
– Он еще будет думать! Мне бы предложили!.. Гусейн-заде не только бы поехал – пешком бы пошел в Ленинград! – И тут он опускает кувалды на свои мощные колени.
Глава пятаяВыйдя из больницы, я с минуту стою в раздумье: куда идти? Ищу по карманам мелочь – крупных-то нет! Набирается что-то около рубля. Решаю: пойду в порт, съем две-три порции шашлыка, этим отмечу выздоровление.
Город мне снова кажется наводненным крестьянами. Их можно встретить на всех улицах. Но чаще всего – во главе с вербовщиками, небольшими колоннами. Идут они на нефтяные промыслы. Работы там сейчас много. Расширяются старые, осваиваются новые площади. Строятся дороги, новые поселки.
Много крестьян толпится у Морагентства и его погрузочного отдела в порту. Эти, конечно, просятся в грузчики. Вот когда лафа старши́м! Можно сколотить хоть десяток артелей.
Я хочу пройти на 17-ю пристань. Может быть, увижу кого-нибудь из наших ребят? Но вахтер – тот самый, который с видом знатока тогда ощупывал «персидские арбузы», – останавливает меня. Требует пропуск! Пропуск – это новость. А какой может быть пропуск у грузчика? Разве что его палан? Но палана сегодня у меня с собою нет.
Но бог с ним, с вахтером! Я иду на «пятачок». Здесь табором располагаются несколько десятков крестьянских семей. Наверное, ждут пароход. Не на рыбные ли промыслы они держат путь? Не в Закаспийский ли край?.. Ташкент, говорят, город хлебный…
Я ищу стариков шашлычников. Но нигде их не видно. Еще новость! Не видно никого и из жуликов-картежников. Не полетела ли вместе с Агаповым и контрабандистами с «Апшерона» и вся шайка Махно? Всех точно смело метлой…
Я сажусь у самого моря, смотрю на море, наблюдаю за погрузочной суетней на двух пристанях – 17-й и 18-й. Волны лениво плещутся у моих ног.
Вокруг слышна речь украинская, татарская, мордовская. Каждый здесь чем-нибудь занят. Пьют, едят, курят, чинят одежду, перебирают вещички в корзинах и торбах.
Я прислушиваюсь к разговорам соседей. Есть здесь приезжие крестьяне с Украины и с верховья Волги. В это лето там страшная засуха. Все спалило зноем!.. Есть и колхозники-отходники. Но эти – из других мест. Приехали они на сезонную работу – до весны. С уборкой дома, видимо, справятся и без них – хватает рабочих рук.
Радуюсь тому, что на этот раз на «пятачке» мало крестьян-беглецов. Кажется, дали все-таки по шапке Алешке Зыкову. Если и не всюду, то во многих местах…
Придя в барак, я вижу, что и здесь людно. Даже при открытых окнах и сквозняке стоит тяжелый запах овчины, пота, селедки и махорки.
Топчаны наших артельщиков отодвинуты к окнам и поставлены впритык. Убран стол. На его место тоже поставлены топчаны. Их в бараке прибавилось штук двадцать или тридцать.
Все здесь стало чужим, все незнакомым. Никого из нашей бродячей артели! Все разлетелись кто куда.
Я стучусь в дверь к тете Варваре. Выходит какая-то незнакомая мне женщина и говорит, что Варвара прилегла отдохнуть, а вообще-то болеет. То-то вместо нее в бараке орудуют две другие тетки, наверное – жены вновь принятых грузчиков.
– Спросите у тети Варвары, нет ли мне писем? – прошу я ее.
Она уходит и вскоре возвращается, к моей радости, с голубым конвертом в руке.
С трудом мне удается добраться до своего топчана, с еще большим трудом – сосредоточиться. В бараке стоит неумолчный шум и гвалт! Будущие грузчики Морагентства Каспийского пароходства щеголяют в новой спецодежде (завтра – спрячут в свои сундучки, работать будут в какой-нибудь дерюге), примеряют брезентовые рукавицы (многие их тоже закроют под замочек, согласные нажить себе любые мозоли), делят кусок мыла на четырех (мыло – пошлют в посылке в деревню). Через день-два новички уже приступят к работе, будут на первых порах грузить и выгружать лес или другой нестоящий груз, вроде соли, дранки, бревен.
«Да, дружище, пишу тебе из больницы, куда я попал самым невероятным образом, – читаю я. – Представь себе – у нас в Первом механическом цехе в последнее время появились «невидимки»! Говорят: кулаки. Раз в два или три дня они в обеденный перерыв или в ночную смену срезают приводные ремни со станков. Громадный цех, сотни станков – и вся работа стоит из-за того, что не работают трансмиссии. Гады режут ремни и часть уносят с собою…»
Виктор пишет, что целый месяц они охотились за «невидимками». Но на то они и «невидимки», что их не так-то легко поймать. Тогда в цеховой комсомольской ячейке создали три тайных поста. В один включили и его.
В ту злополучную ночь он третий раз нес свою вахту. Спрятался среди пустых ящиков, наваленных плотниками из упаковочной. Среди ночи трудно побороть сон (потому он всегда неохотно идет в ночную смену, хотя заработок намного выше, чем в дневной), ну и, видимо… задремал. В это время «невидимка» и огрела его сзади железным прутом!
«Как тебе это нравится? Смеешься!.. А ведь могли шутя и на тот свет отправить. Хорошо, что башка крепкая.
Вот я и лежу теперь один в большой пустой палате и как будто бы поправляюсь. А шрам, говорят, останется на всю жизнь…»
Я откладываю письмо. Мне почему-то и на самом деле становится смешно: «Значит, не я один лежал в больнице!»
Я читаю дальше. Но что это?.. Лариса приехала к Виктору. Целый день пропадает у него в больнице. Она, видимо, останется в Ленинграде. Будет здесь продолжать учение. Может случиться так, что они… поженятся! Поженятся!!! Потеха же!.. Хотя Виктор всегда, с малых лет, был к ней угрюмо неравнодушен. Не этим ли объясняются его тревожные письма по поводу ее московских увлечений?
Но меня ждут новые сногсшибательные известия.
Лариса бросила «иностранные языки», говорит, что они ей совсем ни к чему, думает поступить в медицинский институт, стать врачом. «Предательница!..»
И Топорик недавно перебрался в Ленинград, под крылышко Виктора! И он говорит, что ему совсем не обязательно стать шахтером; с бо́льшим удовольствием он будет учиться на слесаря, чтобы потом квалифицированным мастером махнуть на какую-нибудь новостройку. «Узнаю и этого милого предателя!..»
Виктор спрашивает: не пора ли и мне подумать о переезде в Ленинград? Не кажется ли мне, что нам следует собраться вместе? Знаю ли я, что это за завод, на котором они работают с Топориком? Один из лучших в стране. Многие цеха сейчас расширяются и вскоре будут набирать новых рабочих. Я бы мог на первых порах поработать чернорабочим, а потом устроиться учеником слесаря или токаря. Если я не захочу к ним на завод, то могу поступить в порт, он здесь побольше бакинского.
Меня вдруг охватывает такая тоска!.. Хочу в Ленинград, хочу к ребятам, по которым я так соскучился! Кажется, вот схватил бы сейчас свой чемоданчик и без оглядки побежал в Ленинград. И чего это я, дурак, еще раздумываю над предложением Гусейна-заде?.. Учиться так учиться, работать так работать! Но в любом случае ехать в Ленинград!.. К тому же… у меня будет письмо к Кирову. Может быть, мне даже удастся встретиться, поговорить с этим удивительным человеком, о котором я с самого детства слышал столько легенд?..
«Не сговорился ли Виктор с Гусейном-заде, что зовет меня в Ленинград?» – думаю я, откинувшись на подушку. «Куда меня больше потянет – в институт, на завод или в порт?» – гадаю я. Но мысли мои почему-то все больше вертятся вокруг тамошнего порта. Тут я конкретнее все могу себе представить. Воображаю, какой в Ленинграде большой порт, какие у причалов красавцы – океанские пароходы, какой неумолчный гул стоит целый день от грохота лебедок и вагонеток, от криков матросов и грузчиков, от шума грузовых автомобилей и скрипа телег. Ворочают там, наверное, десятки тысяч тонн всякого груза за день…
Думы мои прерываются появлением тети Варвары. Она сильно похудела и сгорбилась. С ведром в руке она тяжелой поступью обходит барак, молча расталкивая новичков-грузчиков, по-матерински отчитывая их за грязь, собирая брошенные повсюду окурки и бумажки.
– Как здоровье, тетя Варвара? – осторожно спрашиваю я.
Она огрызается:
– Ты бы спросил, когда болела-то. Чего сейчас спрашивать? И так видно – поправляюсь. – Подмигивает мне. – И сам, поди, поправился.
Она наводит чистоту посреди барака, а когда приближается к нашей половине, торопливо проходит мимо моего топчана, не удостоив меня даже взглядом. Сердится.
«И все из-за ее сыновей, все из-за сыновей! – думаю я. – Будь они неладны… В том, что испортились у нас добрые отношения, виноват, конечно, только я. Ведь так и не собрался написать грозные письма!.. В особенности младшему, мотористу Федору, который работает на острове Артема, – корю я себя. – Чем томиться от скуки на бюллетене в бараке… не поехать ли мне на остров, посмотреть на этого изверга, пристыдить его?.. Как можно бросить старую и больную мать? Выполнить свое обещание старухе?.. Сделать еще одно доброе дело? – И мечтаю: – К тому же хорошо совершить свое первое пробное путешествие перед поездкой в Ленинград – ведь из Баку я еще никуда не выезжал! – увидеть, как живут островитяне-нефтяники, как они там трудятся. Жаль только, что остров находится так близко от города. И добраться до него не так трудно: можно на попутных машинах, можно морем на баркасе… Эх, Федор, Федор!.. Не попадись ты мне под руку. Кажется, я тебя поколочу. Не посмотрю на то, что у меня бюллетень и что плечо у меня еще побаливает…»
Позади раздается шум, ругань, по какому-то поводу затевается потасовка.
Я прячу письмо в конверт, встаю.
«То-то будет радости, когда мы снова соберемся вместе. И где? На невских берегах!»
Я выдвигаю из-под топчана чемоданчик, торопливо кидаю в него свои вещички, с трудом запихиваю сапоги. Ставлю чемоданчик обратно под топчан. Совсем уже твердо решаю про себя: вернусь с острова Артема – сразу уеду в Ленинград!..
