Текст книги "Избранное"

Автор книги: Франц Фюман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 55 страниц)

Едва Рейнеке договорил эти слова, как Хинце взмолился:

– Рейнеке, не в службу, а в дружбу, сведите меня туда! Разве вам не известно, что мыши – моя любимейшая дичь?

– Этого я действительно не знал, – проговорил Рейнеке, – но раз вы так говорите, племянник Хинце, то я вам охотно верю и сведу вас. Так поспешим же!

И они пошли к пасторскому сараю. Рейнеке проделал в его глиняной стене дыру, сквозь которую не далее как прошлой ночью выкрал курицу. Пасторский сын Мартинет поставил у лазейки силок, надеясь, что разбойник в следующий раз в него попадется. Рейнеке это знал, а потому он сказал Хинце:

– Смело лезьте в дыру, племянник, разве вы не слышите, как нагло распищались там мыши? Ловите и жрите их, сколько душе угодно, я буду сторожить здесь, снаружи, а утром, спозаранку, мы отправимся к королю!

– А не угожу я здесь в ловушку? – спросил осторожный Хинце. – Попы ведь народ злобный, они не прочь расставить нам ловушки!

– Тогда пойдемте лучше назад, в Мальпартаус, – заявил Рейнеке. – Моя жена уж чем-нибудь да попотчует вас, пусть и не жарким из мышей, зато медом или сеном. Не знал я, Хинце, что вы такой трус…

Но Хинце уже скользнул через дыру в сарай и угодил прямо в силок.

13

Когда кот почувствовал у себя на шее петлю, он сделал еще один прыжок, но от этого веревка только туже затянулась. Хинце стал отчаянно вопить, призывая Рейнеке на помощь, а лис торжествовал, слыша его вопли, и крикнул в дыру:

– Ну как, Хинце, хороши ли мыши на вкус? Достаточно ли жирные, или вам хотелось бы, чтобы пастор немного сдобрил их горчицей? Скажите, разве при дворе теперь принято петь за едой такие песни? Ах, как бы я хотел, чтобы в этой ловушке вместе с вами сидел Изегрим, он причинил мне столько зла!

Сказав это, Рейнеке удрал, а Хинце стал вопить еще пуще. Его крики услыхал Мартинет, пасторский сын. Он поспешно вскочил с постели и радостно воскликнул: «Вор попался, вор попался, куриный вор угодил в ловушку!» Он разбудил отца, мать и слуг, и все они с палками и мотыгами побежали в сарай, чтобы расправиться с куриным вором.

На Хинце посыпались удары, один глаз ему выбили сразу, тогда он, в смертельном страхе, сделал отчаянный скачок, вцепился пастору в живот и выгрыз ему кусок мяса. Пастор завопил и упал без чувств, женщины и Мартинет закричали от ужаса и потащили пастора с кровавой раной в животе домой в постель.

Хинце воспользовался случаем. Напрягши все силы, принялся он грызть веревку, на которой висел, и наконец перекусил ее надвое. О Рейнеке, предатель из предателей, думал он, вылезая со стонами из сарая, и в ту же ночь потащился обратно ко двору короля.

Вскоре он вновь предстал перед королем: весь израненный, на шее – обрывок веревки, один глаз выбит! Когда Нобель увидел, как отделали его посланца, гнев его не знал предела. Он кричал, что теперь беспощадно покарает Рейнеке, и созвал всех своих советников, дабы обсудить, каким образом заставить Рейнеке предстать перед судом.

Тут взял слово Гримбарт-барсук.

– Не могу отрицать, что здесь предстало много обвинителей, – начал он. – Только я думаю, что при всех недостатках моего дяди следует соблюсти закон, а закон предписывает, что каждого обвиняемого надо вызывать в суд три раза. Стало быть, Рейнеке надо вызвать в третий раз, а ежели он не явится и тогда, то пусть король его накажет!

– Но кто же, – раздраженно спросил король, – отважится передать Рейнеке третий вызов? Неужели вы думаете, что здесь найдется еще хоть кто-нибудь, кому не дорога его шкура, его глаз и его жизнь? Кто захочет подвергнуть опасности свое здоровье и свои пока еще целые конечности ради того, чтобы в конце концов вернуться сюда без Рейнеке?

– Я приведу его, если вы не против, – сказал барсук Гримбарт.

– Что ж, Гримбарт, ступайте, – с облегчением ответил король, – и призовите Рейнеке в третий раз. Только прихватите с собой всю свою мудрость, она вам понадобится!

– Будьте спокойны, – заверил барсук Гримбарт, – уж я приведу Рейнеке ко двору.

Итак, Гримбарт-барсук отправился в Мальпартаус. Там он застал лиса, его жену и детей.

– Друг Рейнеке, – так Гримбарт приветствовал лиса. – Друг Рейнеке, я вас не понимаю! Ведь вы муж умный, не дурак, зачем же вы гневите короля, презирая его приказ и даже насмехаясь над ним? Защищать вас дальше невозможно, поэтому я настоятельно вам советую, идемте со мной ко двору! Гнев короля доведен до предела, – ежели вы воспротивитесь и в третий раз, то он непременно подступит к вашей крепости со всем своим войском, и вам с женой и детишками не уйти от его львиной ярости! Потому для вас поистине самое лучшее – пойти со мной к королю. Ваша хитрость помогала вам избежать и больших опасностей. Пойдемте, дядюшка Рейнеке, и пусть ваш ум и на сей раз пересилит ваших врагов!

14

Вот что говорил Гримбарт, и Рейнеке с ним согласился.

– Лучше всего поступить, как вы советуете, – сказал он, – и отправиться к королевскому двору, чтобы добиться для себя справедливости. Королю я уже не раз оказывал услуги, это одна из причин, почему меня так ненавидят мои враги. Если мне удастся хоть пять минут поговорить с королем с глазу на глаз, уж я сумею склонить его на свою сторону, ведь без моего совета ему никак не обойтись!

Так сказал Рейнеке, затем он простился с женой, рыжей лисицей Эрмелиной, и наказал ей беречь и холить его сыновей.

– Прежде всего я препоручаю вашим заботам Рейнхарта, нашего младшенького, – сказал Рейнеке. – Он еще мал, его мордочка пока что покрыта нежным, шелковистым пушком, но со временем, надеюсь, он станет похож на своего отца! А вот и мой горячо любимый Россель, он юн летами, но уже изрядный вор, его вы должны холить и лелеять не меньше, чем Рейнхарта! – С этими словами он покинул свое семейство, оставив любимую крепость Мальпартаус на попечение жены.

Рейнеке и Гримбарт зашагали по дороге, ведшей к королевскому двору, и успели пройти совсем небольшое расстояние, когда Рейнеке сказал вдруг Гримбарту:

– Дражайший племянник, – так начал он, – я, быть может, иду на смерть, а меня тяготят мои грехи, так что будь добр, прими мою исповедь, ведь здесь нет попа, которому я мог бы исповедоваться.

– Дорогой дядя, – отвечал на это Гримбарт, – сперва дайте зарок никогда больше не красть, ибо без этого доброго намерения и самая прекрасная исповедь вам не поможет.

– Это мне лучше знать, – сказал Рейнеке, – вы только извольте сесть, я сразу же и начну.

Барсук Гримбарт торжественно уселся на камень, а Рейнеке присел у его ног и начал свою исповедь.

– Ах, я великий грешник, – жалобным голосом заговорил лис, – всем животным я причинил зло! Брауна я завлек в ловушку – в дубовое бревно. Хинце заманил в силок, где ему выбили глаз; зайца избил до полусмерти, да и петух справедливо жалуется на то, что я загрыз его детей. Это правда, я сожрал у него почти всех, больших и, ах, маленьких тоже, не побрезговал даже цыплятами!

15

– Королю я оказал неповиновение, – продолжал Рейнеке, – нарушив мир на Троицу, королеву оскорбил тоже, так как говорил о ней гадости. Но больше всего я погрешил против волка Изегрима. Я часто называю его своим дядей, хотя он мне не дядя, мы с ним вовсе не родня. Я познакомился с ним шесть лет тому назад в монастыре под Элемаром. Вы знаете, племянник, мое давнишнее желание – стать монахом и в тихой обители мирно, благочестиво проводить свои дни.

Когда волк услыхал, что я в монастыре, он пришел ко мне туда и спросил, с чего ему начать, дабы тоже сделаться монахом. Я ему сказал, что первым делом надо научиться звонить в колокол. Это ему понравилось. Я велел ему лечь на спину, связал ему ноги, подвесил его вместо языка в самый большой колокол и начал изо всех сил дергать за веревку. Волк принялся жалобно выть, сбежался народ, и когда люди увидели, как волк раскачивается на колокольне, они подумали, что туда сам черт забрался, вооружились дубинами и давай дубасить косматый этот язык, да так, что чуть не перебили ему хребет! Вот какие грехи я совершил против волка, и этот еще не самый страшный!

– Так рассказывайте дальше, – сказал барсук, и лис продолжал свою исповедь.

– В другой раз, – повествовал он, – мы с волком пришли в окрестности Юлиха, и я привел его к дому одного священника, где, как я знал, висит здоровенный окорок. Волк жадно прогрыз дыру в стене кладовой, ему давно не попадалось никакой добычи, он отощал от голода и был худ как щепка. Поэтому он наелся окороком до отвала и так набил себе брюхо, что чуть не лопался и с раздувшимися боками не мог уже вылезти обратно через дыру. Увидев это, я проворно выскочил из кладовой и поднял большой шум, а чтобы народу сбежалось побольше – ведь я хотел, чтобы волка прикончили, – я вбежал в дом к священнику, тот как раз обедал и на столе у него стоял замечательный жареный каплун. Я впрыгнул на стол, схватил каплуна и был таков. Поп давай кричать: «Караул, грабят!» – и хотел было за мною погнаться. Но ему мешало его толстое пузо, и, вставая, он опрокинул стол. Жаркое, компот, овощи и яичница – все свалилось на пол, а поп с криками «Держи вора! Бей его!» поскользнулся и сел задом в миску с малиновым компотом. Теперь уже все орали: «Бей его, бей его!» – гнались за мной и не отставали, а громче всех орал поп в компоте. А я все бежал и бежал к кладовой, где сидел в плену волк, и там, в аккурат перед дырой, бросил каплуна.

Подбирая с земли каплуна, поп услыхал, как в кладовой орудует волк, тут все заметили дыру – и волку пришлось худо! Крестьяне так его отдубасили, что он лежал будто мертвый, тогда они протащили его по улицам и бросили в навозную яму. Там, в вонючей жиже, волк провалялся всю ночь, и как ему все же удалось оттуда выбраться, для меня навсегда останется загадкой.

– Продолжайте, – сказал барсук, и лис повел рассказ дальше.

– Недолгое время спустя, – исповедовался Рейнеке, – волк пришел ко мне и предложил заключить союз: мы будем охотиться сообща, а добычу делить. Но волк был со мной нечестен; ему очень хотелось наесться курятины, а без моих плутней ему бы ни одной курицы не поймать, это он понимал. Стало быть, я должен был надуть волка, прежде чем он надует меня, и я рассказал ему про куриный насест, на котором обычно спали семь кур и жирный петух.

Был час пополуночи, когда я подвел волка к курятнику и подстроил так, что он в своей алчности забрался туда раньше меня. Я просто ему сказал: «Кто заберется первым, сцапает, конечно, самую жирную курочку». Волк тыкался носом во все углы, но никаких кур не нашел, и неудивительно, ведь я уже всех повытаскал. «Нет здесь кур, братец», – проворчал он, но я возразил: «Заберись-ка поглубже, они же прячутся!»

Волк осмелел и стал обшаривать весь насест, а я тихонько вылез наружу, убрал подпорку, державшую окно открытым, и оно с грохотом захлопнулось. Когда волк услыхал стук, он испугался и плюхнулся с насеста вниз на пол птичника. Это разбудило спавших там крестьян. Они зажгли свет, увидели перед собой распростертого на полу волка, и он снова чуть было не лишился жизни и спасся лишь с большим трудом.

Так исповедовался Рейнеке, а в заключение он сказал:

– Видите, племянник, какой я грешник. Я всем сердцем раскаиваюсь в содеянном. Прошу вас, отпустите мне мои грехи и наложите на меня епитимью, я буду терпеливо ее соблюдать.

Разумеется, Гримбарт не собирался мучить своего дядю строгой епитимьей. Он обломил веточку, трижды легонько стеганул Рейнеке по спине и сказал:

– Отныне, дорогой дядя, вам отпущены все грехи, совершенные вами в прошлом. Постарайтесь теперь исправиться, творите добрые дела, не грабьте больше и не убивайте, не совершайте злодеяний, и господь воздаст вам сторицей!

– Этого я и буду придерживаться, – заверил Рейнеке, после чего оба встали и продолжали свой путь к королевскому двору.

16

Идя своей дорогой, они вышли из лесу на равнину, где по правую руку виднелся монастырь, построенный из красного кирпича. В том монастыре жили монахи, любившие вкусно поесть, а потому державшие множество кур, гусей, уток и прочей птицы. Рейнеке это знал и оттого сказал барсуку:

– Ежели мы пойдем мимо монастыря, то изрядно сократим путь!

Гримбарт согласился, а Рейнеке своим острым взглядом разглядел, что возле монастырской стены в поисках корма копошатся в земле куры. Чем ближе они подходили, тем быстрее он зыркал глазами, и они все чаще останавливались на жирном и крупном молодом петухе. Вдруг Рейнеке сделал гигантский прыжок, и вот уже в воздух полетели перья, и петух испустил последний вздох.

– Несчастный! – вскричал барсук Гримбарт. – Что ты делаешь? Разве давеча ты не поклялся, что отныне будешь вести праведную жизнь и перестанешь убивать и грабить?

– Простите меня, племянник, – отвечал Рейнеке. – Я совершенно невиновен. Все это вышло из-за моей задумчивости. Я размышлял о священных предметах, а мои лапы и зубы действовали без моего ведома. Но такое действительно не должно больше случаться! – С этими словами он опять вернулся на дорогу.

Путь их пролегал дальше по узкому мосту. Но Рейнеке беспрестанно оглядывался на монастырских кур, и если бы в эту минуту явился охотник и стрелой отсек бы ему голову, то она полетела бы прямиком к курам. Гримбарт заметил странное поведение лиса.

– Рейнеке, Рейнеке, – сказал он, – ненасытный грешник, где опять блуждают твои глаза!

– Ах, племянник! – отвечал Рейнеке. – Как вы все-таки плохо обо мне думаете! Я скорблю обо всех несчастных курах и петухах, что у меня на совести, а чтобы моя вина терзала меня сильнее, держу перед глазами этих бедных птиц и творю за них благочестивые молитвы, вот и все.

Гримбарт промолчал – он-то хорошо знал, в чем дело. Они пошли дальше, но у Рейнеке голова всю дорогу была повернута назад, к курам, покамест они не скрылись из глаз. А когда впереди показался двор и замок короля, Рейнеке охватила тоска и безмерный страх.

17

Когда при дворе услыхали, что прибыл Рейнеке, то сбежались все, и малые и великие, и теснили друг друга, чтобы увидеть лиса, потому что все собирались на него жаловаться. Однако Рейнеке напустил на себя беспечный вид, спокойно прохаживался рядом со своим племянником барсуком, раскланивался то с одним, то с другим, отпускал шутки и вообще вел себя так свободно и непринужденно, будто ни у кого не взял и нитки.

И вот он предстал перед троном короля Нобеля, поклонился, как подобает, и заговорил:

– Всемогущий государь, прошу вас, выслушайте меня, ибо другого такого верного слуги, как я, здесь, среди всех этих господ, вам не найти. Я знаю, многие поносят и оговаривают меня. Однако вы, государь, мудрейший изо всех, и это утешительно, так как ваш приговор будет справедливым. А потому не слушайте клеветников и предателей, они ненавидят меня лишь за то, что я думаю единственно о вашем благе и являюсь, государь, вашим преданнейшим слугой!

– Замолчите! – в досаде прикрикнул на него король. – Замолчите, прошу вас! Ваша лесть для меня – пустой звук! Вы нарушили мир, который я велел провозгласить, и за это преступление должны понести кару. Вот стоит петух, по вашей вине, злодей вы этакий, он потерял всех своих детей!

Тут король поднялся и зарычал так, что задрожали деревья и горы:

– С чего это вам вздумалось твердить, будто вы мой вернейший слуга? Только стыд и позор навлекаете вы на меня такими словами! Вот, взгляните на моих людей: Браун изувечен, а Хинце наполовину ослеплен, и это ваша работа! Довольно болтовни, начинаем суд – здесь вы увидите многих, кто намерен на вас пожаловаться!

– Разве я повинен в прожорливости Брауна, государь? – поспешно воскликнул Рейнеке и сразу продолжал: – Зачем же медведь так безудержно рвался есть Рюстефилев мед? Я ему не советовал, но он не пожелал меня слушать! А уж коли ему пришлось драться с крестьянами – господин Браун здоровенный малый, отчего же он не защищался как следует и не выместил на крестьянах свой позор? Он бежал, этот трус, просто взял и уплыл прочь!

А уж коту Хинце лучше бы помалкивать: я предоставил ему кров, но ему приспичило идти таскать мышей! Я предостерегал его, даже когда мы уже стояли возле пасторского сарая, и предлагал скромный ужин, но он тоже не пожелал меня слушать! Так обстоит дело с ними обоими, но ежели вам, государь, нравится наказывать за это меня, невиновного, то я готов терпеть. Поступайте со мной, как вам будет угодно, я в вашей власти. Вы можете меня оправдать – что было бы справедливо, – но можете и осудить, можете сварить в кипятке, повесить, обезглавить, ослепить, четвертовать – что бы вы со мной ни сделали, все я приму как должное. Однако если вы хотите предать меня суду, то на этом суде я буду говорить только правду и только по делу, пусть даже во вред себе самому!

На короля эти слова как будто бы произвели впечатление. Но тут поспешно поднялся его канцлер, баран Беллин, и воскликнул: «В суд, в суд, самое время предъявить Рейнеке обвинение!» И все присутствующие бесконечной вереницей потянулись в суд. Во главе процессии шли высшие сановники двора – Изегрим-волк, и Браун-медведь, и Хинце-кот, а за ними – все лесные, полевые и степные звери и птицы: Балдуин-осел и Лампрехт-заяц, маленькая собачка Вакерлос и большой охотничий пес Рейн, Гермен-козел и Метке-коза, белка, бык, лошадь, олень, косуля, кролик, куница, кабан, горностай, рысь, пантера, леопард, и Бокерт-бобр, и Бертольд-аист, и Маркварт-сойка, и Лютке-журавль, и Хенниг-петух, и его сыновья Крейянт и Кантарт, и остальные его сыновья и дочери, еще не съеденные лисом, общим числом пять. Но среди этих животных находились еще тысячи других, мохнатых и пернатых, четвероногих и двуногих, их было такое множество, что я никак не могу перечислить всех по именам; все эти животные сбежались, чтобы обвинить лиса и потребовать у короля его казни.

18

И вот большое собрание истцов стало в круг, и в Рейнеке полетели жалоба за жалобой, но тот умел перехватить любой упрек и выкрутиться из любой петли. Что бы ему ни предъявляли, у него всегда находилась отговорка, и кое-кто втихомолку уже начал восхищаться его хитроумной и складной речью.

Но все же в конце концов сеть из обвинений и доказательств стала такой плотной, что даже плут Рейнеке не мог из нее выскочить, а уж от вины в смерти наседки Кратцфус ему при всей его хитрости было не отвертеться. Поэтому король, посовещавшись со своими советниками, приговорил его к смерти, приказал связать, отвести на место казни и повесить за шею. У Рейнеке захолонуло сердце, когда он услыхал этот приговор. Он был не в силах защищаться, так что его мгновенно связали по рукам и ногам.

19

Друзей Рейнеке возмутило, что его приговорили к повешению и связали. Ведь лис принадлежал к знатному дворянскому роду, стало быть, ни вязать его, ни вешать король был не вправе. Пусть кучка Рейнековых друзей была и невелика, но среди них находились такие важные сановники, как Мертен-обезьяна и Гримбарт-барсук; из протеста против этого приговора они сразу покинули двор.

Их уход заставил короля задуматься, и он сказал себе: Рейнеке величайший злодей, какой когда-либо жил на свете, это неоспоримо, однако у него есть влиятельные друзья, коих мне совсем не хотелось бы отталкивать!

Зато Изегрим-волк, Браун-медведь и Хинце-кот торжествовали, услыхав королевский приговор. Они следили, чтобы Рейнеке не вырвался из своих пут, ведь именно они схватили и связали его. Они потащили лиса к виселице, расписывая ему по дороге, как через несколько минут он будет дергаться в воздухе, и открыто радовались тому, что повесят его собственными руками. При этом они призывали друг друга хорошенько следить за Рейнеке, ибо если он еще раз вырвется на волю, то отомстит им так жестоко, что никому из них не остаться в живых.

– К чему столько слов, – сказал волк, – теперь нужна только крепкая веревка, и тогда – прости-прощай, Рейнеке-лис.

До этой минуты Рейнеке молчал, но тут он открыл рот и произнес:

– Ежели вам нужна веревка, то спросите Хинце. Он знает одно местечко у пастора в сарае, где висит отменная веревка. Ах, Браун и Изегрим, уж больно вы торопитесь лишить жизни вашего племянника! Так пошлите же Хинце за веревкой, и вам это сразу удастся!

Тем временем король с королевой и всеми советниками прибыли к месту казни, чтобы, как тогда было принято, поглядеть на работу палача. Трое знатных господ, взявших на себя его обязанности, уже поделили их между собой. Изегрим должен был подставить лестницу, Хинце завязать узел, а Браун держать приговоренного. Кроме того, Изегрим позвал своих родичей и строго-настрого наказал им не спускать с Рейнеке глаз. Увидел тут Рейнеке, что ему уже не спастись от своих врагов, и проклял их всех, а пока он их проклинал, Браун его пинал, Хинце тащил, а Изегрим подталкивал вверх по ступенькам к виселице.

20

Тут уж сердце Рейнеке и впрямь отчаянно забилось: он стоял на верхней ступеньке, и стоило только Изегриму выбить стремянку у него из-под ног, как его жизнь оборвалась бы навеки. Лихорадочно пытался лис придумать какой-нибудь трюк, чтобы еще раз повернуть дело в сбою пользу, но, сколько ни изощрял свой ум, ничего не приходило ему в голову. Чтобы оттянуть время, он решил сперва хотя бы попытаться заговорить. И вот он обратился к своим обвинителям, которые обступили его широким кругом, и сказал:

– Господа, я стою на пороге смерти и знаю, что мне от нее не уйти. Поэтому, прежде чем покинуть сей мир, я обращаюсь к вам с просьбой: позвольте мне публично покаяться! Я забочусь не о себе: мои грехи слишком велики. Но если не все мои злодейства будут известны, в них могут заподозрить какого-нибудь невиновного, а этого ни в коем случае нельзя допустить! Вот почему я хотел бы покаяться и откровенно признаться здесь во всем.

Большинство из тех, кто слышал эти слова, были ими растроганы. «Это небольшая и бескорыстная просьба, – говорили они, – ее поистине надо уважить!» Они попросили короля, чтобы он позволил Рейнеке публично покаяться, и король дал согласие.

– Только здесь, на верхней ступеньке, – сказал Рейнеке, – я едва ли смогу говорить, я боюсь свалиться.

– Так спуститесь ступенькой ниже, – недовольно сказал король.

Рейнеке спустился ступенькой ниже и повел такую речь:

– Боже, боже, помоги мне, – сказал лис, – ибо, сколько я ни оглядываю тех, кто стоит здесь, внизу, не вижу ни одного, кому бы я не причинил хоть какого-нибудь зла. Едва я вышел из-под материнской опеки, как стал охотиться на козлят и ягнят, отбившихся от своих. Однажды я загрыз ягненочка и нализался его крови, и мне так это понравилось, что на другой день я зарезал четырех козлят, и с тех пор не знал удержу! С каждым днем я все больше смелел: птиц ловил на лету, а зайцев на бегу, не щадил ни кур, ни уток, ни гусей. Да, многих я убил просто из кровожадности и закопал в песок то, что был не в силах сожрать.

Так я стал алчным разбойником, но я все еще был мелким разбойником, не таким крупным и сильным, как Изегрим. Он подстерег меня однажды в зимний день, когда я охотился в низовьях Рейна, волк сообщил мне, что он мой дядя, при этом взял меня за горло, крепко стиснул и спросил, не хочу ли я стать его сообщником в будущих разбойных набегах, мы-де будем вместе охотиться и по-братски делить добычу. Я согласился, а что мне еще оставалось, когда я чувствовал у себя на шее его когти?

Так стали мы с ним вместе охотиться: он крал что покрупнее, я – что помельче, да только делил он, как ему заблагорассудится. Случись ему одному зарезать теленка, он его один и сожрет. Но случись нам уложить теленка вместе – он, и его жена, и его семеро детей поедают все, до последнего ребрышка, да и ребрышко это я получаю после того, как младший волчонок обглодает его дочиста! И я бы, наверно, умер с голоду, но, благодарение Господу, я не терпел нужды. Мне достался клад, так что я был при деньгах – ведь золота и серебра там не счесть, не увезти и на семи подводах!

– Клад? – живо спросил король. – Вы сказали, клад? Как же он вам достался, Рейнеке? Рассказывайте, рассказывайте!

– Я так высоко стою, у меня голова кружится, государь, – проговорил Рейнеке.

– Так спуститесь на ступеньку ниже, – приказал король, и лис спустился на ступеньку ниже.

– Как мне достался клад, государь, я вам открою без утайки, – заявил Рейнеке. – Мне ведь все равно помирать, а золото с собой на тот свет не возьмешь. Так слушайте: клад этот был украден, а не будь он украден, вы, государь, были бы убиты, но из-за того, что он был украден, моему покойному отцу пришлось распроститься с жизнью.

21

Когда королева услыхала, что Рейнеке говорит об убийстве ее супруга, она испугалась.

– Заклинаю вас, Рейнеке, – взмолилась она, – ведь вы на пороге смерти, не лгите в свой последний час, скажите правду и сообщите нам, что вы знаете об этом покушении!

Но король перебил ее.

– Это мое дело! – сказал он. – Пусть Рейнеке сойдет вниз и все мне расскажет.

Со скрежетом зубовным отпустил Хинце веревку, лис сошел вниз, и король с королевой отвели его – а его шею все еще обвивала веревка – в сторонку и велели рассказывать. Можете себе представить, как смеялся в душе Рейнеке-лис! С лестницы-то я сошел, думал он про себя, потому что наврал им с три короба, но пока что у меня еще веревка на шее, и руки еще связаны, и враги мои еще не наказаны! А посему – смело вперед, будем врать дальше, без зазрения совести!

22

Король, конечно, Все еще не доверял Рейнеке и беспрестанно его спрашивал, правду ли он говорит.

Рейнеке же твердо взглянул в глаза королю и сказал:

– Неужели в свой смертный час я стал бы лгать? Из моего рассказа, государь, вы увидите, что я говорю правду, ведь я раскрою вам мошеннически? проделки, совершенные моими ближайшими родственниками, не пощажу даже памяти родного отца!

– Так говорите же, – повелел король, и Рейнеке продолжал свой рассказ.

– Не кто иной, как мой родной отец, – сказал он, всхлипнув, – мой родной отец нашел в уединенном месте сокровища могущественного короля Эрманариха. Это переполнило его такой гордостью и высокомерием, что он начал презирать других зверей и замыслил заговор против вас, государь. Он послал Хинце-кота в Арденны, в тот дикий край, где обосновался Браун-медведь, и наказал передать ему письмо. Там было написано, что коли Браун желает стать королем вместо вас, то пусть немедля отправляется во Фландрию. И Браун, в самом деле взалкавший королевской короны, сразу же пустился в путь.

Мой отец хорошо его принял и тотчас отправил гонцов к Гримбарту-барсуку и Изегриму-волку, и однажды темной ночью все они вместе с котом Хинце сошлись на совещание, а было это в деревне Ифте, которая, как известно, находится невдалеке от Гента. Мой отец рассказал им о сокровищах, и, соблазнившись блеском золота, они порешили вас убить. Все они дали друг другу клятву в верности и клялись на голове Изегрима. Они намеревались в городе Аахене провозгласить медведя королем, надеть ему на голову золотую корону, а тех, кто этому воспротивится, отец с помощью сокровищ должен был подкупить и заставить замолчать.

К счастью, мне стало известно об этом преступном замысле. Дело в том, что Гримбарт во время ихнего совещания выпил столько вина, что не мог держать язык за зубами и рассказал все своей жене, а та, как водится у баб, вмиг все пересказала моей. Правда, барсучиха взяла с моей жены слово, что она никому больше не скажет, но, как только я пришел домой, моя женушка преподнесла мне аж тепленькими все новости, что ей сообщила барсучиха.

Когда я все это услышал, меня будто обухом по голове ударили, и мне вспомнилась басня про лягушек.

Лягушки, как вы знаете, жили некогда свободно по всей стране, но свобода была им не по нутру. И они попросили Бога, чтобы он им прислал царя, дабы тот навел у них строгий порядок. Бог внял их просьбе и послал им аиста, ненавидящего лягушек, и теперь они получили такой строгий порядок, какого строже не бывает. Аист не давал им ни отдыха, ни срока, преследовал их везде, где только слышалось их кваканье, и чудовищно опустошал их ряды. Тогда они горько раскаялись в том, что возымели такое желание, но раскаяние пришло слишком поздно, и с тех пор они живут в неизбывном страхе под властью строгого царя! Об этой басне, государь, я невольно вспомнил, когда услыхал, что и нам готовят подобную участь. Вы, государь, могущественны и великодушны, при вас мы живем, как свободные граждане, а Браун – зол и коварен, подвержен всевозможным порокам и капризам. Под его владычеством мы влачили бы такое же бедственное существование, как лягушки под властью аиста.

И я стал думать, как бы этому делу помешать. Одно мне было ясно: если мой отец сумеет сберечь сокровища, то постепенно многих перетянет на свою сторону и свергнет вас с престола. Поэтому я старался вызнать, где спрятан клад. Я пристально наблюдал за отцом, старым пройдохой, и тайно следовал за ним повсюду, куда бы он ни шел, в поле или в чащу леса, все равно когда, в дождь или в снег, днем или ночью, в стужу или в летний зной.

23

– В один прекрасный день, – продолжал лис, – когда я, распластавшись на земле, долго подстерегал отца в лесу, я увидел, как он вылезает из глубокой расщелины в каменистой почве. Он зорко огляделся и, убедившись, что поблизости нет ни души, засыпал расщелину песком, чтобы она выглядела как вся остальная земля вокруг, а следы замел хвостом.

Теперь я знал, где спрятаны сокровища! Я раскопал яму, скользнул в глубь пещеры и едва не ослеп от того, что открылось моим глазам! Золото и серебро, и все вещи тонкой, искусной работы! Никто из живущих не видал ничего подобного! Но восхищаться мне было некогда, я позвал свою верную жену Эрмелину и вместе с ней принялся перетаскивать клад в другое место. Много дней пришлось нам трудиться, ведь у нас не было ни тачки, ни подводы!

Тем временем Браун с Изегримом ежедневно рассылали письма в разные концы. Они писали, что все, кто желает хорошо заработать, сражаясь, должны завербоваться к Брауну в ландскнехты. Им даже будет выплачен задаток! Мой отец – право, мне стыдно это выговорить, – мой отец бегал, как гонец этих двоих, по всей стране и разносил их письма; он не знал, что двое воров утащили его сокровища, и воображал, будто может купить весь мир, в то время как у него на самом деле не осталось и жалкого геллера!

24

– Когда в страну пришло лето, – продолжал рассказывать лис, – отец возвратился домой, чтобы доложить Брауну и его сообщникам о своих успехах. Прежде всего он побывал в Саксонии. Он рассказал обо всех страхах и бедах, какие пережил там, вербуя наемников; из вышних замков на него налетали охотники верхами, травили в лесу собаками, и зачастую ему приходилось нестись во всю прыть, спасая свою жизнь! Несмотря на это, он завербовал изрядное число ландскнехтов, сообщил он и показал Брауну список, доставивший медведю и другим заговорщикам большую радость.