Текст книги "Избранное"

Автор книги: Франц Фюман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 55 страниц)

Богиня покачала головой.

– Я никогда не вернусь на Олимп, – тихо ответила она. – Мне противен тамошний воздух. Я хочу спать среди посевов, когда они всходят и зеленеют, а летом укрываться в тени колосьев, когда же пойдет снег, я зароюсь в землю, как делают семена. Ты же, титан, оставайся в Африке! Там, в глубине страны, есть высокие горы и прохладные озера, туда ступай и не мешай Зевсу хозяйничать на его скале. На Африканском нагорье я видела цветы, сотканные из радуги, и деревья, чье благоухание наплывает, как туман.

– А ты пойдешь со мной? – спросил Прометей.

Деметра снова покачала головой.

– Я хочу быть одна, – твердо сказала она. – Только Кору мне хотелось бы иногда видеть. Я люблю ее как родную дочь. Ее участь так печальна. Каждое зернышко имеет право весною выйти на свет, а эта девушка должна вечно томиться во тьме. Я никогда ее не забуду. Прощай, титан! – Мгновенье она колебалась, не поцеловать ли ей на прощанье Прометея, потом прижала его руку к своему лбу и скрылась.

Волосы ее развевались по ветру, оставляя светлый след.

«Я останусь, – твердил себе Прометей, – я останусь! Даже если все остальные убегут, я останусь! Я призову Зевса к ответу!»

Полосатые ослята кричали.

Земля гудела.

Показался Зевс.

Тяжелой поступью шел он по пустынному Судану в сторону Мертвого моря. На левом плече он держал громоносный жезл, на правом, привязанный ремнями, сидел орел. От тяжести царь запыхался, он низко опустил голову, а временами тянул носом воздух и сопел. На Олимпе запах жареного так приятно щекотал ему ноздри, что он больше не мог совладать со своим желанием и, бросив золотую колесницу, побежал прямехонько в Африку. Он надеялся найти там пожарище вроде того, что встречалось ему в Критском лесу: обугленные стволы, сгоревший кустарник, а под ними – готовое ароматное жаркое, однако повсюду он видел песок, песок и только песок, вся равнина до горизонта – сплошной песок, да и шел он все время по песку, а над песком было только небо; когда же убегали звери, то песок носился и в воздухе. И вот за странно тихим Нилом он вдруг обнаружил еще одну реку, в мутной тине которой валялись слоны и носороги, а за нею, как ему виделось, лежала опять пустыня. И здесь тоже никаких следов золы и жара! «Что это за широкое русло?» – думал он, как незадолго перед тем думал лев. Ведь прежде его здесь не было! Он принюхивался, но ни капли пряного аромата больше не чуял. Да и запах тлеющих цветов развеялся тоже.

Он обернулся назад и втянул в себя запах африканской пустыни.

Она пахла песком, и более ничем.

«Что такое, где жаркое? – раздраженно думал он. – Неужто его поглотила Гея? Это на нее похоже! А быть может, этот ров и есть ее бесстыдно разинутая, алчная пасть? Пусть не смеет меня раздражать! Я набью ей глотку молниями!»

И он в тысячный раз повторил про себя: «Молний у меня сколько угодно! Я могу в каждого врага метнуть сотню молний, и еще сотню, и еще сотню, и у меня все равно останется их столько же, сколько было! Я царь! Ни у кого нет такого запаса молний!»

Поблизости захлюпали шаги.

Зевс вздрогнул. К нему шел Прометей. Царю было совсем некстати, что его помощник вдруг оказался здесь, среди толстокожих, и наблюдал его алчность. Он почувствовал, что пойман с поличным, хотя знать о его прожорливости не мог никто.

Орел заклекотал.

– Привет тебе, брат Зевс! – сурово и с дрожью в голосе сказал Прометей.

– А ты-то что здесь делаешь? – спросил властелин. Зевс хотел, чтобы его вопрос звучал непринужденно, но он звучал неуверенно.

– Ищу тебя, брат Зевс.

– Так поднимайся сюда!

По пустыне пронесся ветер. Зевсу в глаза швырнуло горячий песок. Он закрыл их руками, от этого громоносный жезл скатился у него с плеча. Прометей вскарабкался на берег.

Зевс рассерженно поднял оружие.

В гневе он заворчал, тогда в животе и в кишках у него забурчало тоже.

– Где же пожарище? – напустился он на Прометея.

Тот ожидал от Зевса любых слов, но только не этих.

– Вот, – ошеломленно сказал он и обвел рукой пустыню. – Вот, брат Зевс. Это твоих рук дело!

– А где лежат сгоревшие животные?

На другом берегу Нила показались Зевсовы шпионы.

– В воздухе, – отвечал Прометей, уже совершенно сбитый с толку. К чему все эти вопросы? Неужели Зевс не видит, что произошло? Или, узрев собственное злодейство, он впал в безумие?

– В воздухе, в воздухе, – передразнил его Зевс. – Что это должно означать? В воздухе я ничего не вижу. Ты что, смеешься надо мной?

Кратос и Бия подходили все ближе.

– Они сгорели дотла, и дым развеялся, – объяснил Прометей. Он смотрел на серый жезл с острием на конце, который Зевс прижимал к себе. Так это и есть грозное вместилище молний?

– Это твое новое оружие? – неуверенно спросил он.

– Да, – ответил Зевс. – Гефест изготовил его для меня на своей наковальне. Боюсь только, что инструмент у него был чересчур раскален. Если эта молния сжигает животных дотла, пусть он сделает мне другую, послабее.

Прометей перестал что-либо понимать. С каких это пор Зевс считает зверей своими врагами? Доселе он никогда о них не печалился, а когда Арей однажды за обедом глотал сырое мясо, Зевс велел ему покинуть жилище богов. Зачем же брату понадобилось теперь убивать зверей и зачем ему их трупы? Поистине, права была Артемида, мир пришел в смятение!

Зевс подошел к берегу Красного моря. При виде его забеспокоились даже толстокожие, а крокодилы зарылись в тину. Ослица тоже с усилием поднялась на ноги и принялась тормошить своих малышей.

– Надо бежать, – говорила она, – здесь нам грозит опасность! Вон то бескрылое двуногое на берегу хочет убивать. Взгляд у него такой алчный. Вставайте-ка, вставайте, надо спасаться.

Малыши терлись блестящими серыми носами о материнские бабки и смеялись.

– Ему сюда и не допрыгнуть, – сказал один.

– У него даже нет зубов, – сказал другой.

– О, глупышки вы мои, – стонала мать, – вставайте скорее!

«Вот было бы отменное жаркое, – увидев их, подумал Зевс. – Такое свежее и сочное! А какое, наверно, вкусное! Зря, что ли, я прошел пешком через всю Африку? Надо еще разок попробовать!»

Почуяв беду, слоны и носороги с оглушительным топотом побежали в сторону Индии. Ослица, чтобы отвести опасность от своих детей, стала взбираться вверх по откосу.

Зевс поднял жезл и прицелился.

– Что ты собираешься делать? – в недобром предчувствии спросил Прометей.

– Еще раз испытать молнию, – пробурчал Зевс. И, во второй раз прицелясь в поднимавшуюся на берег ослицу, уже более внятно сказал: – Ты ведь еще не видел моей молнии. Надо и тебе изведать ее силу!

Не упуская из виду своей цели, он поднял жезл. Прометей все понял.

– Стой! – закричал он. – Ты не смеешь ее убивать! У нее малые дети, без нее они погибнут! Там, внизу, в ложбине, вид…

Но Зевс уже потряс жезлом, и молния вмиг испепелила ослицу-мать.

– В самом деле, – с досадой проворчал Зевс, – они разлетаются по ветру! Нет даже дыма!

Зебрята в ужасе кричали. Теперь они пытались стать на ноги, подпирая друг друга боками, но колени у них так тряслись, что, едва встав, они валились опять.

Зевс с недовольным видом опустил оружие. Прометей бросился на него, готовый задушить, но Кратос и Бия тут же бросились на Прометея. Титан не успел стиснуть горло властелина, как был повержен на землю. Кратос вдавил ему лицо в песок, Бия, притиснув ему ноги коленями, скрутил за спиной руки, а Зевс, зажав между ногами громоносный жезл, связал его сыромятными ремнями, которые Бия с момента появления орла неизменно носил на поясе.

Прометей больше не пытался защищаться. Бия подкатил его, связанного, к ногам царя, а тот, снова взяв в руки оружие, невольно озирался в поисках трона. Кратос заметил его взгляд. Он бросился наземь и подставил Зевсу спину.

Зевс медлил. Никогда бы он не подумал, что возможно подобное раболепие. Не хитрость ли это? Но какую цель она преследует? Он нерешительно сел на живое сиденье.

Прометей прощался с жизнью. «Больше никогда не увижу я голубого неба, – думал он, – не увижу леса, не увижу снега, не увижу Деметры. Теперь я буду навечно сослан во тьму, к Кроносу. Ах, хоть бы еще разок взглянуть на небо!»

Видел он покамест только шкуру стоявшего перед ним Бии. Зевс приставил острие громоносного жезла к груди титана.

– Ты хотел говорить со мной, брат мой? Я тебя слушаю.

Вонючая шкура Бии и острие жезла.

– Прикажи Бии отойти! – потребовал Прометей.

– У нас с тобой нет секретов, – возразил Зевс. – Ты хотел говорить со мной. Так говори!

«Я не стану унижаться, – думал Прометей. – Не скажу Зевсу того, что он хотел бы от меня услышать. Это мои последние слова. Я не потрачу их ни на ложь, ни на мольбы о пощаде».

Беспомощные крики зебрят.

Серая мгла.

Смрад.

– Зевс, – начал свою речь Прометей. – Зевс, ты хуже Кроноса, ибо тебе известно, что быть тираном дурно. Ты убил надежду, Зевс. С твоим воцарением стало только хуже. Где наши мечты? Я ненавижу тебя, Зевс, я тебя ненавижу!

У Бии перехватило дыхание. Так никто еще не смел говорить с царем! Невольно подумалось ему, что Прометей – такой же титанов сын, как он сам, и он исполнился презрения к своему собственному брату.

– Ты все сказал? – осведомился Зевс.

– Я сказал, что хотел, – ответил Прометей. И тихо добавил. – Я в твоей власти. Ты поступишь со мною, как тебе заблагорассудится. Дай мне только еще раз увидеть небо!

– Но за что же? – спросил Зевс. Спросил медленно, почти равнодушно, тоном, из которого явствовало, что ответа он не ждал.

«Он играет с ним», – думал немой Кратос, но Зевс опять спросил, столь же медленно и безразлично:

– За что ж ты гневаешься на меня, брат мой?

– И ты еще спрашиваешь! – вскричал Прометей. – Ты нарушил клятву. Гефест избавил тебя от мучений, и ты обещал властвовать справедливо!

– Не понимаю, брат мой, о чем ты говоришь, – молвил Зевс. – Я решительно ничего не обещал.

Прометей не верил своим ушам, ему стало казаться, будто все это сон, однако Зевс продолжал:

– Правда, вы все время об этом говорили, но я никакой клятвы не давал. Постарайся вспомнить! Клятвы я не давал.

Когда Зевс сказал это, Прометей увидел перед собой Критский лес и сидящего на кварцевой глыбе Зевса, Гефеста с топором в руках и Геру в дупле оливы, слышались ему также разные голоса, кричащие и шепчущие, но голоса Зевса, произносящего клятву, среди них не было.

– Клятвы я не давал, – повторил Зевс. Он шевельнул мизинцем, давая Бии знак отойти, тогда Прометей увидел на фоне синевы ненавистное лицо, и лицо это заслонило от него все.

– Вот ты говорил о наших мечтах, – начал Зевс, – только, видишь ли, мечты-то у всех разные. – Он склонился над поверженным, глаза у него были большие и задумчивые. – Гера мечтает лишь о том, чтобы зарубить топором Афродиту; братец Посейдон мечтает похитить у меня власть и отнять жену; Арей мечтает о крови, титаны – о восстании, а чудовища там, внизу, мечтают о свободе. Ты мечтаешь о том, чтобы все было иначе, и мечтай себе на здоровье. Но я царь. Чьи же мечты я должен осуществить? Каждый считает свою самой лучшей, но то, что благо для одного, – погибель для другого. Неужели мы ради того лишь десять лет воевали против Кроноса, чтобы теперь растерзать друг друга? Я мечтаю о порядке, и я его создам. Ибо для этого я достаточно могуществен!

Он встал и простер над Прометеем громоносный жезл.

– Смотри, – рек он, – я владею всепобеждающей молнией. На ней будет зиждиться мое царство.

Прометей выслушал эту речь с изумлением. Так властелин никогда еще не говорил. Прометей готовился услышать брань, угрозы, похвальбу, болтовню и крики, которые, словно ветер, просвистели бы мимо его ушей.

Однако из этой речи он не пропустил ни слова и в сердце своем невольно с нею соглашался. Зевс и сам почувствовал, что, произнеся ее, стал другим. Он не имел намерения говорить то, что сказал, а собирался в самом деле кричать, браниться, хвастаться и угрожать. Но потом им завладела новая мысль и повлекла за собой слова. И вот Зевсу казалось, что благодаря этим словам он теперь знает больше, чем прежде, и что желания его отныне тоже станут совсем другими. Вместе с тем ему представлялось, что он сам всегда стремился обрести эти новые знания и желания и лишь неблагоприятные обстоятельства мешали ему это сделать. Ни о каком порядке он вовсе не мечтал, но, заявив об этом сейчас, решил, что так оно всегда и было, просто ему не случалось это высказать… Помнишь, в тот вечер… Тогда, в лесу, накануне битвы с Кроносом… Сверканье мечей на солнце и тишина… Он замечтался, но вдруг увидел на земле Кратоса и с отвращением пнул его ногой.

– Встань! – приказал он. Кратос вскочил. – Ты больше никогда не будешь подставлять свою спину для сиденья! – проговорил Зевс. – Чтобы у меня этого не было! Понял?

Кратос совершенно ничего не понял, но усиленно кивал. Бия – и тот понял не все. То, что Зевс пнул Кратоса ногой, было вполне понятно, а вот что он запретил ему когда-либо бросаться под ноги царю в виде живого трона, было непостижимо. Если бы он, Бия, повелевал молниями, то всегда сидел бы на спинах своих подданных, да что там, он бы на них стоял и ходил бы по их телам! Но, быть может, царь как раз это и задумал и хочет только дождаться более удобного случая, большего числа зрителей, например! Так что Бия, подобно своему брату Кратосу, тоже кивнул. Но Зевс больше не обращал на них внимания. Он глядел на Прометея. Прометей молчал.

– Развяжи ему руки, – приказал Зевс.

Бия уставился на него: неужели Зевс говорил это серьезно?

– Я сказал: развяжи ему руки, – с неудовольствием повторил Зевс.

И тогда Бия развязал сыромятные ремни, которыми Зевс трижды обмотал грудь и руки Прометея. Не хочет ли царь с ним сразиться? – подумал он, увидев, как Прометей, расправляя плечи, немного приподнялся. Бия терялся в догадках: может быть, царь хочет испытать нашу верность? Не замыслил ли он какую-нибудь хитрость, не устраивает ли нам проверку? Может быть, он видит что-нибудь такое, чего не видим мы? И он украдкой огляделся.

Песок, сплошной песок, а во рву – тина.

Тут он опять услыхал голос царя.

– Клянись, – говорил Зевс, – клянись, что больше никогда не будешь выступать против меня!

Прометей глубоко вздохнул, но промолчал. Это было молчание пробуждающегося. До сей минуты он ждал приговора, который навечно упрячет его во тьму. Теперь в ушах у него гулко отдавались непостижимые слова, которым невозможно было противоречить.

– Развяжи ему ноги тоже, – приказал Зевс, и на сей раз Бия повиновался без колебаний. – Я не требую, чтобы ты клялся мне в повиновении, – сказал Зевс. – Клянись, что не будешь покушаться на мою власть!

Прометей молчал. Он тоже вспоминал сейчас лес, и свои мечты перед битвой, и берега иного мира в вечерних сумерках. Сейчас он метнет ему в лицо молнию, думал Кратос, и тут Зевс, скрестив руки на груди, произнес:

– Пусть будет мир между нами, Прометей. – И прибавил: – Видишь, Прометей, я обещаю тебе мир! Обещай и ты!

Тогда и Прометей скрестил руки на груди.

– Обещаю тебе мир, брат Зевс! – проговорил он, полный неукротимой надежды, и взглянул вверх, на небосвод, осенивший обе клятвы. Все хорошо, ликовало его сердце. Зевс вспомнил о прежних своих мечтах, он вернулся к началу, этим предложением мира Кронос побежден окончательно. Пусть будет мир! Под этим знаком да начнется новое царство!

Мгновенье оба молодых титана пребывали в молчании, со скрещенными на груди руками, потом, будто по уговору, одновременно их опустили. Выпрямившись, стояли они теперь на белом песке, один против другого, в равной мере исполненные молчаливого достоинства. Прометей протянул брату руку для пожатья, но Зевс едва заметным рывком схватил громоносный жезл, а Кратос и Бия мгновенно стали у него за спиной. Так они противостояли друг другу: на одной стороне – власть, на другой – мечта.

– Иди своей дорогой, титан, – молвил Зевс, – берегись пересекать мою! Мы обещали друг другу мир, так позаботимся же о том, чтобы никто из нас его не нарушил. Ты больше не ступишь на Олимп и на землю, которая его окружает, я никогда не приду в страну, которую ты изберешь для себя. Можешь, как прежде, жить в лесу, на Крите, в Африке, где пожелаешь, я же даю слово навечно обходить эту землю стороной. Можешь отправиться также в нижний мир, к Аиду, но тогда уж оставайся со своими навсегда, оттуда возврата нет. Таков, титан, приговор царя богов: что было когда-то между нами, миновало. Соблюдай мир, я буду хранить его! А теперь – в путь!

Ответа Зевс не ждал. Вихрем помчался он обратно на Олимп, а Кратос и Бия, плохо умевшие летать, колыхаясь и неуклюже взмахивая руками, последовали за ним. Прометей видел, как они летят следом, за темной тучей, и кажутся все меньше, сперва будто вороны, потом будто мухи, потом будто комары. А потом небо опустело, как его сердце. Погас и след от сияющих волос Деметры.

Прометей упал на колени.

– Будь ты проклят, обманщик Зевс! – вскричал он. – Будь ты проклят, царь, будь ты проклят, бог!

Его крик разнесся по пустыне и спугнул зебрят. Они жалобно захныкали.

– Да, да, вы нуждаетесь в помощи, – пробормотал отверженный и направился к берегу, однако, когда он показался над откосом, малыши во второй раз попытались подняться и, став наконец на шаткие ножки, подпирая друг друга, выбрались из ложбины и побрели в аравийскую пустыню.

Прометей посмотрел им вслед, смутно понимая, что они идут навстречу гибели от голода и жажды, прижимаясь друг к другу в сиротской беспомощности, спотыкаясь в песке и рискуя ежеминутно наступить на змею. И он смотрел и смотрел, как они бредут, понемногу тая вдали, пока совсем не исчезли, но все стоял над откосом и не трогался с места.

Из тины высунулся крокодил, вяло взглянул на него, потом зарылся обратно.

«Теперь я совсем одинок, – думал Прометей, – на Олимп меня не пускает Зевс, в море – Посейдон, в лес – Артемида.

Ушел и ворчливый кузнец Гефест, мой добрый товарищ. Деметра покинула меня, а старая Гея стала крошечной, как маковое зернышко, и что-то бессвязно бормочет. Что мне делать? Лучше всего мне пойти к моим братьям и сестрам в долину между черными реками, улечься рядом с Эпиметеем и вместе с ним грезить о прошлом. Пусть здесь дерутся и грызутся все кому не лень! Мне-то что за дело! Я отправляюсь вниз!»

Так он рассуждал сам с собой, как вдруг ему почудилось, будто из паркой тины доносится какой-то голос и шепотом называет его имя.

– Ах, матушка, – воскликнул он, – матушка Гея, верная, добрая моя! Я знал, что тебя тронут страдания твоего внука. Но скажи, что ты можешь для меня сделать?

– Ничего, бедненький мой сыночек, решительно ничего, – произнес голос.

Прощание Геи

– Ничего, сыночек, решительно ничего, – повторил голос, – но я хочу сказать тебе прощальное слово.

– Но где же ты, – звал Прометей, – я тебя не вижу!

– Здесь, – отвечал голос – теперь он звучал у носка ноги титанова сына.

Прометей всмотрелся в тину и увидел копошащегося в ней черного жучка.

– Да, – сказал жучок, – это и есть могущественная мать всего живого. В такое маленькое существо втиснута ныне вся моя сила. Но я еще могу говорить, а потому хочу дать тебе совет. Слушай, сынок, хорошенько, слушай хорошенько! Когда я кончу говорить, мудрость моя иссякнет, мои уста больше никогда не отверзнутся, и я буду лишь тем, чем была искони, – землей.

– Говори, матушка, – прошептал Прометей. Он опустился на колени и вытянул руку. Жучок влез на тыльную сторону ладони, но оказался таким тяжелым, что вдавил руку в землю. Прометей лег на живот, и матерь Гея взглянула ему в лицо. Она приняла образ того жука, которого люди впоследствии назвали скарабеем, только была значительно меньше.

– Говори, матушка, внук твой слушает, – настаивал Прометей. И еще он попросил: – Слезь с моей руки, матушка, ты становишься все тяжелее, и тяжелее, и тяжелее, и теперь ты так мала, что я почти тебя не вижу! Ты давишь меня, будто скала, и ломаешь мне кости! Я больше не в силах вынести твою тяжесть! О, пусти меня, моя рука уходит в землю. Нет, не говори, что ты бессильна!

Тогда жучок, теперь не больше макового зернышка, скатился с Прометеевой руки в тину, став лишь крупицей черноты в черноте, и эта крупица начала говорить:

– Ах, как много надо сказать, как много сказать, – лепетала старуха, – с чего мне начать! С начала надо начать, с него начинать, с него, с того, что раньше всего, с самого начала, а-а-ла-ла, ла-ла-ла-ла.

Голос ее, хотя она все еще говорила шепотом, разносился над тиной и над пустыней, однако чем громче звучали ее слова, тем более темным делался их смысл. Прометею стоило все больших усилий уловить его, а многое так и оставалось путаным и загадочным. Старуха говорила о событиях, о которых Прометей ничего не знал, называла имена и слова, ему неизвестные, как, например, слово «стихии», которое то и дело всплывало в ее речи, или же слово «природа». К тому же она говорила так необычно, что мысли ее завершались словами с созвучными окончаниями, как «сказать» и «начать», и временами она десятки раз повторяла понравившиеся ей слоги и звуки, теряясь в этих повторениях, будто в лесу. Тем не менее Прометей не отваживался перебивать Гею и просить у нее объяснений. Он знал, что она всегда исполняет то, о чем возвещает, значит, раз она заявила, что после этой речи навеки умолкнет, стало быть, так оно и будет. Поэтому он напряженно вслушивался и прислушивался; впоследствии это слушание вспоминалось ему как труднейшее испытание в его жизни – конечно, до его мук на Кавказе! Ибо Гея говорила много часов кряду, а то, что она рассказывала, была история мира.

– Начну, сыночек, я с начала, – заговорила Гея, – верней, с начала всех начал. Был тусклый мрак, и все молчало, в оцепененье мир дремал. Нигде ни звука, ни движенья, пустыня мертвая вокруг – откуда что возьмется вдруг? Еще не знали разделенья стихии главные в том мире, а было их всего четыре: тепло и холод, влага, сушь; не ведал мир ни дня, ни ночи, мужчины, женщины не знал! Итак, в начале всех начал стихийных сил всего четыре – тепло и холод, влага, сушь, еще ведь не было к тому ж ни тьмы, ни света, только мрак, лишь тусклый мрак, сыночек милый, и вперемешку эти силы, тепло, и влага, и стихии, и сушь, и холод, и вода, и лы, и ла, ах, да, да, да…

Такой вот сбивчивой скороговоркой, да еще нараспев, вела старуха свой рассказ, и из этих, а также из последующих ее слов Прометей уразумел, что вначале был мрак, ни свет, ни тьма, а только мрак, но мрак вещественный, нечто вроде мутного пара, сухого и влажного, теплого и холодного, светлого и темного одновременно, беспорядочная смесь, хаос, как называла это состояние Гея, или, как еще она говорила, неразбериха, которая существовала задолго до титанов, но однажды завихрилась, закружилась, забродила и закипела, чтобы в конце концов разделиться на два существа: мужское, Урана, сухой, холодный, ясный и всеобъемлющий небесный свет, и Гею, теплую, влажную, темную, всеприемлющую Землю, матерь, материнское начало, которое само себя называло также материей. Едва разделившись, оба эти начала соединились снова, наново перемешав и наново разделив правещество: сухое и холодное дало глину, сухое и теплое – огонь, влажное и холодное – воду, влажное и теплое – воздух, а эти новые элементы затем образовали все необъятное царство природы. Из воздуха и огня возникли звезды, из воды и огня – камни, из воды и земли – все живое, а из воды и воздуха – погода и ее явления: дождь, туман, облака, роса, иней и сверкающий снег…

Потом Гея и Уран произвели на свет детей из плоти, чтобы они следили за еще длившимся брожением элементов во Вселенной, – Фебу, Атланта, Океана, Тетию и всех других титанов, до самых младших – Реи и Кроноса, но потом из лона праматери вышли ужасающие создания – Котт, Бриарей и Гиес, Сторукие, – жизнь в самом диком, алчном, неистовом, неукротимом и буйном ее проявлении, создания, тотчас же напавшие на свою родительницу и за это заточенные в самый твердый камень. После этого Гея противилась производить на свет подобное потомство, но так как Уран не переставал теснить ее, она призвала сыновей на помощь против ненасытно вожделеющего мужа, и однажды ночью Кронос серповидным куском кварца рассек отца на части и кровавые останки сбросил во вспенившееся море…

До этих пор Прометею удавалось следовать за течением рассказа, и, как ему казалось, в монотонном бормотании старухи он уловил еще одно: что из кровавой пены вышла девушка – Афродита, но затем речь Геи стала совсем сбивчивой: она говорила о возникновении и гибели, о едином, распавшемся на многое, и о многом, жаждущем воссоединения, о жизни, желающей смерти, и о смерти, желающей жизни, о том, что стихии искупают друг перед другом несправедливость – нарушение Времени… Еще один раз речь ее стала внятной: она заклинала Прометея выпустить из камня ее бедных деточек, Сторуких, а вместо них заточить богов, этих извергов, которые выбросили из гнезда собственное дитя, чего никогда не сделали бы ни крокодил, ни шакал, ни крыса.

В этом месте гнев захлестнул ее, и, перестав петь и рифмовать, она закричала:

– Даже неразумные растения стараются, чтобы их семена нашли питательную почву; рыбы с холодной кровью в жилах лелеют свой приплод у себя во рту; пугливая перепелка бросается навстречу коршуну, защищая своих птенцов, одни только боги выкинули собственное дитя! Ах, а я так щедро их одарила, отдала им мои лучшие силы! – От горя и гнева Гея долго рыдала, потом из ее уст вновь полилась путаная речь о законе, о власти и о судьбе, полились призывы и заклинания, завершившиеся следующими едва различимыми словами: – Сыночек, сыночек, ну вот я кончаю, с пустыми руками тебя оставляю, мне нечем, мой милый, тебя наделить, и помощь свою не могу посулить, доверься стихиям, всего их четыре, то силы исконные, бывшие в мире, воды одной мало, а камень негоден, смешай все руками, пусть тепл и холоден, пусть влажен и сух будет твой матерьял, смешай все, сыночек, смешай элементы, меленты, тементы, ле-ме и ле-ленты… – Тут ее голос потонул в невнятном бормотании. Еще раз булькнуло что-то в тине, потом все стихло. Зажглась вечерняя заря.

– Говори, бабуся, говори! – просил Прометей и, все еще лежа на берегу, пропустил между пальцами уже чуть подсохшую тину, но голос умолк, и Прометей не нащупал в тине крупицы, которая была бы тяжелее остальных. Тогда к горлу титанова сына подступили слезы, но он устыдился их и, уткнувшись лицом в илистое дно, так пролежал на берегу всю ночь. Он не спал, но и не думал ни о чем и не чувствовал ничего, кроме смутной печали. Ему казалось, будто и он уже стал тенью, как его братья и сестры, и ему хотелось лишь одного – вечно лежать в бесчувствии. Однако с наступлением утра холод, голод и жажда принудили его подняться. Пошатываясь, он встал и вдруг увидел в засохшем иле свою собственную фигуру и свое собственное лицо.