Текст книги "Избранное"

Автор книги: Франц Фюман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 55 страниц)

– Ты мне кое-что обещал, – напомнила она.

– Я кое-что принес, – отвечал Гефест.

В выпуклой передней части колесницы, состоявшей из площадки с полукруглой загородкой, скамьей и двумя колесами, лежал золотой головной убор.

– Это тебе для того, чтобы волосы не разлетались, – объяснил Гефест. – Матерь Гея называет этот убор шлемом, потому что он защищает лоб и темя. Больше я, к сожалению, ничего сделать не успел, я ведь работал для отца. К тому же у тебя, как я вижу, есть теперь что надеть.

– Эти шкуры, – сказала Афина, – ужасная гадость. Артемида сдирает их с мертвых зверей. Они окровавленные и слизкие и через два-три дня начинают нестерпимо вонять. Я в них долго ходить не буду. Лучше зябнуть, чем вонять!

– Я знаю, как обрабатывать шкуры, чтобы они не пахли, – заметил Гефест. – Их надо положить в золу и золой же оттереть. Я тебе покажу. Но я изготовлю тебе шкуру из золота. Свои обещания надо выполнять.

Афродита перестала его чесать.

– Сперва ты сделаешь такую шкуру мне, – вскипела она. – С какой стати Афина будет получать от тебя подарки! Это просто неслыханно! И золотой шлем мне тоже нужен! Пусть Афина уступит его мне. Скажи ей это, слышишь! Скажи сейчас же!

Но Афина уже успела нахлобучить шлем, и, когда Зевс увидел, как он блестит, ему тоже стало завидно.

– Ты накуешь мне что-нибудь в этом роде, дорогой мой, – потребовал он. – Я желаю носить на моей голове, то есть на главе моей, что-либо такое, чтобы всякий сразу понял, кто здесь царь. Больше всего мне нравится на этом шлеме зубец. Сделай мне шлем с семью зубцами! И спроси у Геи, как назывался он по-старому. Мой шлем должен называться не шлемом, а как-то иначе.

– Но шлем – это ведь и есть старое название, – возразил Гефест.

– Значит, нужно еще более старое! – заявил Зевс.

– Да и семь зубцов на шлеме – это слишком много, – осмелился еще раз вставить Гефест. – Золото тяжелое, а твоя рана еще не вполне зарубцевалась. Такой тяжелый шлем будет давить тебе на голову.

– Значит, сделай его полегче, – сердито сказал Зевс. – На то ты и кузнец! Я желаю иметь легкий шлем из золота, с семью зубцами и с самым старым названием, никак не иначе! Изволь уж постараться! А как вообще обстоит дело с твоей мастерской?

Гефест указал на образовавшийся кратер.

– В этой яме я вижу руду, – сказал он. – Железо, медь и даже олово. А совсем глубоко внизу мерцает золото и еще что-то, чего я не знаю. Быть может, это та руда, о которой я мечтал. Да, здесь я могу оборудовать себе кузницу. Надо будет только взять сюда инструмент. – И он ответил Зевсу на вопрос, что такое инструмент.

– Ну, это слово для твоего обихода, – заявил Зевс, – можешь оставить его себе. У меня есть молния, у тебя – инструмент, стало быть, у каждого свое, и как раз то, что отвечает его желанию. А теперь поспешай, сын мой, дабы легкий шлем с семью зубцами был готов еще сегодня. Мой дорогой сын Арей поможет тебе нести инструмент, не зря же он у нас такой широкобедрый! В случае необходимости он и тебя взвалит к себе на спину. Ну а теперь поторапливайтесь, поторапливайтесь, милые вы мои!

Арей хотел было возмутиться, но Афродита улыбнулась ему, а так как она последовала за хромающим Гефестом, то и Арей поплелся за ней. Дочери Океана, те, что не отправились вместе с Корой, нырнули обратно в свои источники.

Зевс глубоко вздохнул.

– Ступай теперь и ты, – обратился он к Аполлону, – ступай придумывать слова! Обо мне не беспокойся – мне надо еще о многом поразмыслить. Меня заботит участь Атланта. Боюсь я, очень боюсь, что скучает он там, внизу, на своем асфоделиевом лугу. Придется чем-то его занять.

Север Африки пылал красной медью. От восточного побережья отделился кусок суши и поплыл в море.

Аполлон побежал догонять Гефеста.

– Постой, кузнец, – кричал он, – я хочу сделать тебе одно предложение!

Афродита, которую каждый шаг по трудной дороге заставлял ворчать и хныкать, тотчас остановилась и оперлась на Ареево плечо.

– Кузнец, – сказал Аполлон, – давай меняться. Ты и для меня изготовишь золотую шкуру, ибо эта в самом деле нестерпимо воняет, а я для тебя буду придумывать новые слова. Ты же передашь их потом отцу и скажешь, будто они очень старые.

Гефест брезгливо сморщился. Казалось, будто предложение Аполлона пахнет для него еще хуже, чем невыделанная звериная шкура у того на плечах.

– Этого нельзя делать, это нечестно, – сказал он с возмущением.

Аполлон был поражен резкостью тона.

– Что значит «нечестно»? – спросил он. – Я никогда не слыхал такого слова.

Гефест вздохнул.

– Это страшное слово, – признался он. – Его всякий раз употребляла Гея, когда мне случалось сделать что-нибудь хуже, чем я мог. Такие изделия она бросала в болото, и мне приходилось ночью изготовлять их заново!

Он снова вздохнул.

– На то, чтобы быть честным, уходит очень много времени, – посетовал он. – Но иначе я не могу.

– Мне кажется, я это понимаю, – сказал Аполлон.

Арей и Афродита присели на траву.

– А тяжело тебе было у Геи? – спросил Аполлон.

– Очень тяжело, – тихо ответил Гефест. – Я рад, что ушел оттуда. – Он затряс головой. – У нее было просто ужасно.

– Ты должен мне об этом рассказать, – попросил Аполлон. – Я люблю рассказы, и больше всего самые страшные. Дочери Океана знают много интересных историй, про битву титанов и прочее, про чудовищ с сотней тысяч рук и голов и прежде всего – про древнего бога Урана, который состоял сплошь из небесной синевы. Но какой он принял конец – страх и ужас! Афина тоже любит слушать рассказы. Вообще она славный малый, хоть и девчонка. Нам троим надо держаться вместе! Старики потешные, они без конца ссорятся и с утра до вечера доказывают свою правоту. Гестия, правда, милая, но ужасно скучная. Артемида тоже ничего, но у нее на уме одни звери, а у Деметры одни растения! А вот с Афиной весело. Так будем дружить?

– С великой охотой! – сказал Гефест и тихо прибавил, чтобы не услышала Афродита: – Дай мне сперва исполнить отцово порученье. Потом я вам обоим сделаю золотые шкуры.

– Сделай что-нибудь и для Артемиды, – попросил Аполлон. Он доверчиво смотрел на кузнеца. – Знаешь, она ведь моя сестра. Она выцарапает мне глаза, если у меня будет что-нибудь такое, чего нет у нее. Что-нибудь для ее зверей, понимаешь?

– Ладно, – вздохнул Гефест, – сделаю что-нибудь и для Артемиды.

И они продолжали свой путь.

Тем временем Зевс взошел на золотую колесницу и подкатил к стенающей Гере.

– Как поживаешь, дорогая женушка, – спросил он, – радует ли тебя твое возвышение? Не могу и сказать тебе, как оно радует меня. А теперь призадумайся над тем, кто из нас властелин. У тебя для этого будет достаточно времени.

– Развяжи меня, – молила Гера, – я больше и пальцем не шевельну против тебя!

Зевс улыбнулся.

– Пальцем, возможно, нет, зато обеими руками.

– Развяжи меня, брат, камень разорвет меня пополам!

– Повиси еще немножко! – сказал Зевс.

Он крутанул колеса и покатил дальше. Прижимая к себе громоносный жезл, обозревал он моря и земли. Африка все еще горела. Берега дымились, а воды клокотали. «Это сделала моя молния, – думал Зевс, – моя рука! Теперь я обладаю властью над всеми вами! Теперь я испытываю то, что Прометей называет „счастьем“. Быть всемогущим – вот это счастье!»

Он свистом подозвал к себе Кратоса и Бию и отдал им какие-то приказания.

Смятение на Ниле

Прометей летел на Луну, чтобы поискать там металл, твердый, как железо, сияющий, как золото, и прозрачный, как тихая вода. Он знал, что Гефест мечтает о таком веществе, которое, не пропуская холода в его мастерскую, пропускало бы солнечный свет, а поскольку он припоминал, что где-то на Луне видел однажды мутновато-прозрачные круглые пластины, то ему хотелось приятно удивить новообретенного друга при его въезде на Олимп. В полной уверенности, что кузнец прибудет туда только к вечеру, Прометей на рассвете улетел, и когда он сверху увидел, как что-то золотое вкатывается на гору, то в восхищении подумал: это в гранитном подножии Олимпа отражается солнечный жар. Но потом Африку охватило пламя, и тогда, в страшном предчувствии, Прометей связал этот пожар с непонятным явлением, которое наблюдал утром, а это последнее в свою очередь – с прибытием на Олимп Гефеста и каким-то еще неизвестным ему деянием Зевса и поспешно полетел обратно на Землю.

Кузнец ничего не рассказывал ему об оружии, которое он взялся изготовить властелину ради обладания Афродитой, и все же Прометей предчувствовал ужасное. Последние три дня были слишком мирными и многообещающими, а Зевс выказывал себя таким любезным, таким добродушным и предупредительным, что, как ни хотелось этому радоваться, подобное превращение казалось невероятным, а потому пугающим. Потом загорелась Африка, а вслед за тем земной шар вдруг затрясся и чуть было не сошел со своего пути, извергнув из себя черный дым и растекающееся пламя. Когда же планета вновь обрела равновесие, вдали, на горизонте, открылась высочайшая вершина Олимпа, а на ней висело какое-то вытянутое в длину и жалобно стонущее существо. Разве это не Гера, не ее голос? Но если это Гера, то почему она висит на скале и почему здесь, в обители богов, никто не окажет ей помощь? А что это катается перед нею, сверкая золотом, будто гигантский жук? Прометей хотел уже изменить направление, чтобы, не залетая в Африку, получить ответ на свои тревожные вопросы, как вдруг сильный ветер, подувший с юга, донес до него тысячеустый вой.

Он больше не смотрел на Олимп. Гера – то был один голос, там же в его помощи нуждались бесчисленные живые существа… С быстротою вихря помчался он к устью Нила, над которым вздымалась стена белого бездымного огня. Сама река была черна от ревущих зверей, вместо воды она несла пасти, глаза, рога, дымящиеся гривы, изливая в море сплошной вой. Берега ее, а также морское побережье пылали, и нестерпимый жар гнал животных на середину реки.

Многие уже погибли: кто приблизился к берегу, изжарился в огне, кто не умел плавать, а лишь едва барахтался, утонул, а кто оказался между такими колоссами, как мамонт или бегемот, был раздавлен или задушен. К тому же этот живой поток был в непрестанном коловращении: пловцы подминали под себя безжизненные тела и пытались скользить дальше по их спинам, а на плывущих крупных зверей без конца карабкались сотни мелких. Гроздья мышей-малюток висели на слоновых ушах, гиббоны, визжа, качались на львиных гривах, а длинные шеи жирафов и страусов покачивались под тяжестью змеиных клубков, будто деревья, когда их валит буря.

Так катился к северу этот поток смертной муки, но и открытое море не сулило животным спасенья, ибо они привыкли к пресной воде, а морская соль разъедала им самые чувствительные места. Воспаленными глазами смотрели они на сушу, но берег дымился. Выбирать можно было только между смертью в море и смертью в огне.

Прометей наблюдал это бедствие, не в силах помочь. Спускаясь на Землю, он предполагал разделить устье Нила и направить воду на горячий песок, чтобы животным было где отдохнуть, но теперь он боялся, что стоит ему ступить на землю, как они начнут карабкаться по нему и столкнут в море. Уже сейчас, едва завидев его, они спрыгивали с тонущих пловцов и отчаянно кидались ему навстречу, как же должны они наброситься на него, когда он окажется среди них! Кружа низко над морем, Прометей плакал от сознания собственной беспомощности.

– Будь ты проклят, огонь! – кричал он, сам пылая от гнева и бессилия. – Будь ты проклята, свирепая стихия, злейший враг всего живого, ненасытная, прожорливая смерть!

В нем пробудилась гордость титана: его предки некогда повелевали стихиями, почему бы и этой не покориться сейчас его воле?

– Погасни! – вскричал он, налетая на границу огня. – Погасни, велит тебе сын Япета!

Но крик его прозвучал каким-то сиплым карканьем, а из белого прозрачного тумана, затопившего раскаленную песчаную пустыню, дразня его, высовывались красные огненные языки. Прометей пытался своим заклинанием подавить их безмолвное торжество, но голос ему отказал, а жар погнал прочь от суши. Камни лопались с пронзительным жужжаньем; испаряясь шипели горные озера; дико трубили слоны, которым морская соль разъела хоботы. Прометей решился, презрев опасность, все же опуститься на землю в гущу зверей, как вдруг обнаружил невдалеке, на Нубийской равнине, холм, высившийся посреди раскаленного песка и кишевший птицами.

Должно быть, этот холм состоит из вещества, которое само не горит и не передает тепла! Прометей тотчас помчался туда и убедился, что его предположение верно. Холм был образован из рыхлого серо-белого камня, в котором переплетались разлохмаченные волокна и который, подобно слюде, без труда разнимался на слои, только был много легче.

Он выломал целую пластину, а вместе с ней вырвал и несколько широких и очень крепких корней сухого кустарника – единственного растения на этой возвышенности, после чего полетел обратно. Невдалеке от морского берега Прометей бросил пластину в жар и, стоя на этом острове, принялся корнем копать песок, разделяя устье реки на множество рукавов и протоков, которые в наше время называются дельтою Нила.

Он скреб и копал изо всех сил, но все больше животных тонуло. Прометей слышал, как их жалобные мольбы переходят в предсмертное бульканье, а почва была все еще такой раскаленной, что холодная вода, хлынув на нее, тотчас испарялась. Прометей раздумывал, у кого из животных копыта настолько твердые, что можно пустить их сюда на пробу, и решил погнать на берег пару дромадеров, которые как раз брели через устье. И тут он увидел, содрогнувшись еще сильнее, чем при виде бушующего огня, что поток животных поплыл вдруг в обратную сторону, задом наперед. Казалось, будто какая-то чудовищная сила высасывает зверей из моря и тащит их вверх по реке, против течения. Титанова сына охватил ужас. Неужто огонь так силен, что может поворачивать реки вспять? Или же стихия в отместку за то, что он ее проклял, развязала свои скрытые, еще неведомые миру силы и заставила уже спасенные существа добровольно броситься назад, в погибель?

Прометей не мог знать, что Посейдон прорыл в той части суши, которая в те времена соединяла Африку с Азией, ров, параллельный Нилу и более глубокий, чем ложе последнего, а потом еще своим трезубцем пробил дыру в откосе берега, так что Нил устремился в другое русло, потянув за собой и зверей.

Это произошло на Востоке, но и в других областях помощники не дремали: Океан и его дети с Запада гнали на пожарище волну за волной; на Юге Артемида выводила находившиеся под угрозой стада в безопасные зоны, а Деметра, сняв с себя звериные шкуры и связав их узлом, собирала семена редких растений, чтобы позднее посеять их в неповрежденную почву.

Тем временем начали таять высокогорные ледники, образовавшиеся ручьи врывались в огонь, и от этого столкновения возник самум, отбросивший огонь назад, на выгоревшую землю. Еще только раз взметнулось пламя навстречу светлому солнцу – и окончательно сникло. Появились тучи, пар, поднимавшийся с побережья и с гор, изливался крупными горячими каплями, наново испарялся и опять падал дождем, остужая жар, полосу за полосой. Докрасна раскаленный песок стал желто-коричневым, испекшиеся камни рассыпались в прах. Северная Африка превратилась в пустыню.

Спасенные звери, дрожа, сгрудились в Посейдоновом рву. Львы прижимались к газелям, газели – ко львам, степной волк пыхтел рядом с зайцем; хищники не хватали добычу, а слабые не удирали. У всех торчали изо рта языки, будто высохшие сучья, и то тут, то там кто-нибудь падал как подкошенный, ткнувшись головой в мутную воду. Даже крокодилы лежали в изнеможении. Не осталось ни одной неопаленной или неразодранной шкуры, ни одной пары глаз, не замутненных зрелищем смерти.

Горилла-мать молча качала двух умолкших детенышей, некогда слывших самыми неуемными крикунами во всей Африке. Теперь у малышей не осталось сил даже на то, чтобы хныкать, языки у них стали жесткими, как галька, а губы высохли добела, виднелись только ноздри.

Посейдон понял, что жизнь зверей все еще в опасности.

– Сюда, дочери Океана, сюда! – кричал он в сторону открытого моря, сложив руки у рта наподобие пещеры. – Возьмите пустые раковины на берегу и соберите в них дождь! Звери гибнут от жажды в этой каше из соли и пота!

– Мы спешим! Мы спешим!

– Проплывите под материком! Не теряйте времени зря!

– Мои дочери поспешают!

Последними в ров, который ныне зовется Красным морем, плюхнулись два слоненка, больше животных в реке не осталось. Сквозь отверстие в откосе берега сочилась только черная жижа – пепел с водой.

– Мы плывем! Мы плывем!

Пока Посейдон заделывал тиной брешь в откосе, ко рву подлетела Артемида, выпачканная сажей, с растрепанными волосами. Прохладными мясистыми листьями и медоносными цветами с Африканского нагорья она перевязала самые тяжкие раны. Дети Океана приволокли дождь в рожковых раковинах, а по узкому перешейку, еще соединявшему Африку с Азией, подошел и Прометей, у которого дрожали колени.

Увидев скученных во рву зверей, он улыбнулся, но потом заплакал.

– Что произошло, брат? – спросил он, рыдая.

– Ничего особенного, – отвечал Посейдон, опершись на свой трезубец. – Просто царь Зевс испробовал свое новое оружие. – Он зло взглянул на Прометея. – Его изготовил для властелина твой Гефест, – медленно проговорил он, – твой Гефест, которого ты вытащил из леса. Вот к чему привел твой замечательный план, болван ты эдакий! Ах, сидел бы ты лучше со своими в преисподней!

Прометей ничего не понимал, не почувствовал он и бешеной ненависти, звучавшей в этом обвинении.

– Помогите мне! – крикнула Артемида и указала на ослицу с сильно раздувшимися боками, которая стояла в полусоленой и полупресной воде и стонала. – Она собирается рожать, а места у нее нет!

Прометей и Посейдон уложили роженицу в плоскую илистую ложбинку, однако от пережитого испуга животное свела такая судорога, что, несмотря на сильные схватки, ослята не могли выйти из материнской утробы. Артемида растирала повизгивающей ослице, которая с мольбой смотрела на нее большими коричневыми глазами, напрягшийся живот.

Посейдон отвернулся. Женские и материнские дела пугали его. Увидев, что два арабских жеребца бьются из-за полузасыпанной лужи пресной воды, он бросился к ним и, схватив за ноздри, с силой развел в стороны. Жеребцы вскидывались на дыбы, бешено лягались, но Посейдон грубо поставил их на колени и закинул им головы назад.

– Где вода, там хозяин я! – в ярости вскричал он. На губах у него выступила пена, такая же, как на мордах бесившихся коней, а глаза бога и глаза жеребцов одинаково налились кровью. По носу лошади, которую Посейдон держал левой рукой, текла кровь, ее шейные позвонки хрустели, и когда она, дрожа, подчинилась ему, Посейдон немного разжал кулак, после этого сдалась и вторая. Теперь кони спокойно стояли рядом с морским богом, и он попеременно поил их, набрав воды в горсть. И он до тех пор брал у Океановых дочерей полные раковины, не обращая внимания на жажду остальных, пока его животные удовлетворенно не засопели.

Жара немного спала, и в ветвях оленьих рогов опять защелкали, хотя еще и хрипловато, самые дерзкие из юных обезьян. Укрощенные кони звонко ржали. Далеко на севере им отвечала какая-то кобыла.

– Слушай, милая моя, – увещевала ослицу Артемида, – опасность миновала! Охотница помогает роженице. Пусть в лесу резвятся здоровые дети.

Ослица потянулась – судорога отпустила ее, – раздвинула тонкие ляжки, и двое малышей выскользнули из ее утробы на свет. Уши ослят, хоть и мягкие, были уже замечательно острые и длинные, а вот их шерстка, белая, как остывший пепел, была расчерчена широкими, угольно-черными полосами, шедшими горизонтально от шеи и спины к животу, а также по задним ножкам и мордочкам.

Увидев их окрас, мать-ослица оторопела, но потом все же попыталась пересохшим языком столь же нежно вылизать это свое потомство, как обыкновенных серых ослят.

– Страх порождает уродов, – ожесточенно заявила Артемида.

Прометей же не мог налюбоваться новорожденными.

– Погляди, какие они милые! – сказал он, испытывая облегчение от того, что среди всего этого бедствия появилось что-то отрадное, и кончиком пальца легонько, едва касаясь, провел по черной полоске от уха до челюсти. Артемида с ненавистью посмотрела на него.

– Это ублюдки, – пренебрежительно сказала она, – какая-то помесь, ни то ни се. Пожар привел мать в смятение, она зачала от искр и пылающих углей. То, что она произвела на свет, не ее породы. Кто знает, какое племя населит теперь леса! – Она выпрямилась, и ненависть ее дышала таким холодом, что Прометей отпрянул. – Ты привел к нам Гефеста, – продолжала она ледяным тоном. – Этого мы тебе никогда не забудем.

– Что же произошло? – спросил Прометей во второй раз и уже совершенно потерянный. Тогда наконец Посейдон поведал ему о прибытии кузнеца на Олимп, о страшном оружии царя и о наказании Геры.

Прометей закрыл лицо руками.

– Я не могу в это поверить! – простонал он.

– Так поверь своим глазам, титан! – промолвил Посейдон.

Тихо зарычал лев. Утолив жажду, он почувствовал голод или по крайней мере желание пожевать. Зверь повернул голову, увидел рядом с собой трепещущего детеныша антилопы и с удивлением тряхнул мощной гривой. С каких это пор добыча идет к нему сама? Что, собственно, случилось с той минуты, как пальмы внезапно превратились в огонь? Он бросился в Нил, это он еще помнил, но ведь этот странный ров – не Нил! И что это за двуногие существа расхаживают тут между ними, словно совсем не боятся ни зубов, ни когтей, да еще из каких-то переносных костяных источников без различия поят как газелей, так и пантер? В недоумении лев щелкнул зубами. Козленок шарахнулся в сторону и, поскользнувшись, упал, а лев опять щелкнул зубами, но все еще будто во сне и без определенной цели. Козленок безропотно опустил головку. Артемида подскочила к нему, взяла его на руки и, напевая, стала качать.

Лев разинул пасть в третий раз, зафыркал, втянул голову в плечи и взглянул на похищенную добычу, которую еще мог схватить зубами. И вот он поднял лапу, проверяя, действуют ли мелкие мышцы, выпускающие наружу когти. Тут надо рвом появилась летящая Деметра, разбрасывая семена из мешка, и после каждого ее броска в теплом иле произрастали цветы.

Благоухание ночной росы, медленно поднимаясь, заполняло ущелье лимана, на дне которого покачивалось небо. Дождь утих, Нил, как всегда, неторопливо катил свои воды по старому руслу, и его равномерный шум призывал к тишине и покою. Лев мирно сомкнул челюсти и перестал ворчать, и даже детеныши павиана молча, как зачарованные, смотрели на цветущий берег. Мать близнецов счастливо улыбалась, и в этой улыбке гасла ненависть. Звери стояли под звездами в синеве ночи и грезили. Вдруг с ближнего нубийского холма снялась стая птиц и кричащей тучей взвилась в небо.

Лев испугался и занес когтистую лапу, норовя цапнуть существо впереди себя. Если бы Артемида не отскочила, едва лишь он шевельнулся, быть бы ей разодранной. Теперь же его лапа обрушилась на отраженное в воде небо, но в этот миг земля грозно загудела.

– Зевс приближается! – закричала Деметра, которая, продолжая сеять, достигла северного побережья Красного моря. – Кратос и Бия следуют за ним. Он идет сюда!

Океановы дочери бросились врассыпную.

– Он должен держать перед нами ответ, – решительно заявил Прометей.

Посейдон горько рассмеялся.

– Его молния разорвет тебя на куски, дурак! – возразил он. И поспешно прибавил: – Таких слов я больше не потерплю. Немедленно покинь мои владенья!

Шаги приближались. Ил чавкал и хлюпал. Вода была серая. Воздух гудел от шума, дыхание у львов было жаркое и отдавало серой. Какая-то горилла заколотила себя в грудь.

Деметра повернула назад.

– Покинь мои владения! – орал Посейдон. – Ты оскорбил царя! – Он поднял трезубец, лицо его потемнело от гнева. Кони рядом с ним били копытами. Зубы у них были широкие и желтые, они могли бы перекусить ногу быку. – Уходи прочь, титан! – кричал Посейдон. – Ты всегда был нам чужим!

Деметра слушала его ошеломленно и с отвращением. «Почему Прометей терпит такую хулу? – думала она. – Ведь он никогда не был трусом!» Взгляд ее заклинал титана: «Защищайся!» Но Прометей пытался выиграть время. Молча, но и не опуская глаз, выдержал он наскок Посейдона. Он не хотел без нужды раздражать богов, ибо намеревался напомнить Зевсу клятву, данную им перед выздоровлением, и ему требовались свидетели.

Посейдон разгадал его намерение и отнюдь не собирался ему способствовать. Время заговоров против Зевса минуло безвозвратно, теперь идет борьба за второе место, и каждый должен драться за себя! Если Зевс испепелит этого олуха, тем лучше! Птицы всей стаей повернули на юг. Во рву ожили страх и хищные вожделения, заговорив сотнею голосов. Венчики цветов поникли, их медовый сок начал разлагаться, они испускали тяжелый, сладковатый запах тления.

Матери криками созывали детей.

Дельта остыла теперь настолько, что животные могли вернуться. Первыми, еще до отлета птиц, в горячий песок зарылись ехидны и гадюки. «Здесь тепло, здесь низко, здесь лучше, чем раньше!» – шипели они, с наслаждением раздувая свои блестящие чешуйчатые бока. «Сюда, безногие братья, сюда, гибкие сестры, здесь отныне будет наше царство и наша площадка для танцев! А вы, остальные, берегите подошвы и пятки!»

Со свистом скользили они по песку, разевая пасти, где поблескивали ядовитые зубы.

– Эта земля остается моимцарством! – шипел лев. Хвостом он бешено колотил по воде. Черная гадюка, свиваясь и развиваясь, плыла вдоль берега. Лев цапнул ее лапой, но угодил в дикобраза, который как раз высунулся из ямки в иле и ощетинил хвост. Впервые раненный, да еще сразу в семи местах, лев заревел, изливая боль и гнев от подобной обиды, и внезапно все пришло в движение. В один миг морской рукав наполнился звуками и закишел всевозможными существами. Фенеки фыркали, фонтанчиками взлетали тушканчики, быстроногие зверушки вихрем неслись в пустыню, а хищники мчали за ними следом. Обезьяны тоже целыми стадами устремились вниз по берегу, самки и детеныши в середине, вокруг – боеспособные самцы с оскаленными клыками. К таким движущимся крепостям без особой нужды не решалась подступиться даже пантера.

Крокодилы сердито поднимали головы.

– Что там опять за возня? – зевая, спрашивали они.

– Разбегается шустрый народец, – засопел в ответ бегемот. – Должно быть, многие уже в Нубии. Спите себе спокойно.

– Этого мы и хотим, – зевали крокодилы и снова закрывали глаза. – Нет ничего прекраснее тихой дремоты, – бормотали они.

– Вот они, наши друзья! – воскликнули египетские бегунки, прозванные «крокодиловыми сторожами». Попискивая и чирикая – взволнованно повествуя о своей прогулке на асбестовый холм, – опустились они на покрытые панцирем спины. По исконному своему праву и обычаю они прогуливались также между зубами чудовищ, выискивая червячков и личинок. «Когда ты спишь, а тебя почесывают – лучше ничего и быть не может», – млея от удовольствия, бормотал какой-то аллигатор. Щебет суетливых пичуг раздражал горделивых страусов. Они то и дело пытались взлететь, но их крылья были так обожжены, что им тоже пришлось шагать по земле. Сперва они вышагивали степенно, как фламинго, но, когда за ними погнался шакал, побежали быстрее жирафов.

Один только марабу, доверяя своему клюву, выступал так же медленно, как всегда.

Посейдон оставил молодого титана на месте. Вскочив на одного из коней, другого схватив за гриву, он помчался на Север, к своему гроту, сперва по морю, потом по суше, а потом опять по морю. Кони мчались с такой дикой быстротой, что пена держала их на поверхности. «С дороги, дельфины, с дороги, акулы, морской царь едет к себе домой!» – кричал Посейдон сквозь фонтаны соленых брызг.

Они летели, оставляя позади Крит, острова, рифы. «Быстрее! – рычал Посейдон, – быстрее! Покажите, на что вы способны». Кони мчались во весь спор. Какая даль! Они ликовали, что наконец-то испробуют всю свою силу. «Быстрее! – кричал Посейдон, – вы везете царя!» Он притянул к себе второго коня и, широко раскинув ноги, сидел теперь на обоих сразу, держа трезубец между ними и налету подцепляя усачей и скатов. «Быстрее, еще быстрей!» На мордах коней пузырилась кровавая пена. «Еще быстрей!» Впереди белая стена, Посейдон рванул к себе скакунов за гривы. Кони перекувырнулись вверх ногами. Посейдон лежал на песчаной отмели. Болели сломанные ребра. Из грота выскочил Тритон.

– Обсуши их! – лежа, приказал ему Посейдон. – Напои пресной водой! Отведи к нам и нарви им клевера! Это мои кони!

Тритон повиновался.

Скачка Посейдона длилась ровно столько времени, сколько понадобилось Артемиде, чтобы положить козленка рядом с маленькими зебрами. После этого она подошла к Прометею.

– Я также запрещаю тебе вступать в мои владения! – проговорила она, и слова эти дышали ненавистью. Ненависть ее звучала торжественно, без примеси гнева или страха, была чистой, холодной и тяжелой, как серебро. Прометей никогда не относился к этой девушке вполне серьезно. Лишь в этот миг понял он всю значительность и суровость ее чувств, хотя сам и не разделял их.

Артемида опустила козленка на берег и заклинающим жестом выставила вперед руки. Перед трезубцем Прометей не дрогнул. Обнаженных рук девушки он испугался.

– Чтобы ноги твоей больше не было в лесу, – произнесла Артемида, – не то я натравлю на тебя хищных зверей. Волчьи стаи будут преследовать тебя, медведи перегрызут тебе ребра! Куница вопьется зубами в ноги, вепрь распорет живот! Не жди ни милости, ни сострадания! Мир пришел в смятенье. Будь ты проклят!

Она взяла козленка на руки и убежала. Зебрят она оставила на месте. «Постой!» – крикнул ей вдогонку Прометей, но она бежала с быстротою лани.

Земля дрожала. Слышалось хлопанье могучих крыльев. Теперь затрусили прочь и шакалы.

Во рву остались только толстокожие и ослица с ее полосатыми новорожденными.

– Будь благоразумен и не гневи царя, – сказала Прометею Деметра. Она хотела удалиться молча, но все-таки заговорила и протянула руку титану. Поведение ее брата Посейдона показалось ей таким мерзким, что она не хотела уподобляться ему.

– Прощай! – молвила она. – Прощай, мой друг!

– Ты тоже меня покидаешь? – печально спросил Прометей.

– Я покидаю вас всех, – произнесла Деметра. Она бросила мешок из шкур и закуталась в свои растрепанные волосы. Прометей лишь сейчас заметил, что она обнажена и что, несмотря на копоть и пепел, покрывающие ее тело, она прекрасна.

– Останься с нами, Деметра! – попросил он.

Он хотел сказать, как говорил обычно: «Останься с нами, сестра!» Но почему-то сказал: «Останься с нами, Деметра!»