Текст книги "Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)"
Автор книги: Елена Хорватова
Соавторы: Павел Саксонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 116 (всего у книги 142 страниц)
9.
Когда Можайского «повязали» на Санта-Лючии, Гесса – по невероятно счастливой случайности – с ним не было. По такой же случайности синьор Таламини в своей статье не обмолвился о Гессе ни словом. Очевидно, Сушкин просто не счел нужным сообщать своему итальянскому респонденту еще и о Вадиме Арнольдовиче. Когда же поезд прибыл на вокзал, Гесс замешкался в вагоне-ресторане: собственно, ресторан уже был закрыт, но русскому путешественнику позволили закончить запоздалый завтрак. Вот так и получилось, что при задержании своего начальника Вадим Арнольдович не присутствовал, а сам факт того, что Можайский задержан, обнаружил, выглянув в окно: в тот самый момент, когда Вадим Арнольдович собирался отправить в рот кусок поджаренной колбаски, Можайский в сопровождении нескольких полицейских прошел по перрону.
Первым побуждением Вадима Арнольдовича было, конечно, бросить всё – колбаску, недопитый бокал легкого красного вина и любезно поглядывавшего из-за стойки стюарда, – чтобы сломя голову помчаться за новостями и собственно невесть куда уводившимся Можайским. Но природный здравый смысл тут же остудил этот порыв, нашептав на ухо очевидную истину: если в пасти оказалась голова, совершенно незачем засовывать в нее же и руки с ногами! Поэтому Гесс спокойно закончил завтракать, а после – с таким же олимпийским спокойствием проследовал в купе, где это олимпийское спокойствие сменилось на мгновение тревогой: исчез не только саквояж Можайского, но и его – Гесса – собственный!
«Что за ** ***?!» – чисто по-русски воскликнул Вадим Арнольдович, однако и теперь здравый смысл пришел ему на выручку. – «А!» – пробормотал Вадим Арнольдович. – «Понимаю!»
Он и в самом деле всё понял правильно: Можайский, спасая своего помощника от задержания, прихватил и его саквояж – в надежде, что вошедшая в пословицу небрежность итальянских полицейских и на этот раз немножко затмит им разум и не позволит увязать два и два. Можайский решил, что если саквояж Гесса оставить на месте, то уже сразу возникнет вопрос о спутнике. Но если саквояж Гесса взять, как ни в чем не бывало, с собой, то полицейские решат, что в купе Можайский ехал один. Так и вышло: любезный капитан, помогая принчипе с багажом, не удосужился расспросить поездную обслугу о количестве путешественников.
Гесс остался на воле!
«Но что теперь?» – подумал Вадим Арнольдович.
И решил:
«Отправлюсь-ка я в тот самый отель, о котором говорил Юрий Михайлович!»
Как выяснилось чуть позже, решение было правильным: оно соответствовало тому, чего от Гесса ожидал Можайский.
10.
Отель, в который въехал – или вплыл? – Вадим Арнольдович, находился в месте весьма примечательном, но давно уже пришедшем в упадок. Здание – некогда весьма импозантный особняк – с трех сторон окружалось водой: двумя каналами и речкой. Выглядело это чарующе, но… внешняя штукатурка здания давно не обновлялась, выходившая на речку стена имела явные признаки разрушения, с кровли местами исчезли декоративные балясины – любимое украшение эпохи Возрождения и всех тех, кто подделывается под ее стилистику.
Внутренние помещения, отведенные под номера, оказались подстать внешнему облику дома: сырые, плохо вентилируемые, обставленные скудно и мебелью настолько ветхой, что на тот же стул было страшно присесть, а кровать, казалось, не выдержит и первой на ней ночёвки. Реальность, разумеется, оказалась не настолько пугающей – мебель держалась вполне себе уверенно, – но мрачное впечатление убогости это ничуть не сглаживало.
Синьору Джессу – так, взглянув на его паспорт, Вадима Арнольдовича тут же окрестил портье – позволили выбирать: отель не мог похвастаться обилием постояльцев. Собственно, постояльцев-то и было всего – одна престарелая супружеская пара из Швейцарии и один совсем молоденький студент-англичанин. Гесс выбрал номер на первом этаже и окном выходивший на единственную «сухую» сторону – в улицу, сухопутной дорогой соединявшую отель с остальным городом. Соображение, согласно которому Гесс поступил именно так, было очень простым: так можно было незаметно ускользнуть и незаметно же вернуться.
В отеле не было телефона. Это обстоятельство поначалу огорчило Вадима Арнольдовича, но затем он просто махнул на него рукой: с кем ему было связываться по проводам? Что же до Можайского, то князь, очевидно, найдет способ коммуникаций – как только освободится, разумеется.
Разумеется, так и получилось.
Уже к вечеру, когда небо над Венецией – дотоле серое – пошло черными и багровыми пятнами, Гесс получил первую весточку:
Флориан. Если можете – прямо сейчас. Если не можете, постарайтесь в течение часа. Буду за столиком не один. Не подходите: возьмите другой столик, наблюдайте и ждите. Смотрите в оба: полагаю, вам будет на что полюбоваться.
М.
Записку доставил какой-то неопрятного вида мальчишка, сразу же потребовавший с Вадима Арнольдовича деньги:
– Soldi, soldi! – требовал он, вытянув к Вадиму Арнольдовичу ладошку.
А когда Вадим Арнольдович, порывшись по карманам, положил в нее несколько монеток достоинством по пять чентезимо[586] – он сам получил их ранее в ресторане поезда, – скорчил недовольную рожицу:
– Taccagno![587]
– Ступай, ступай, малыш! – ответил, нимало не смутившись, Гесс.
Мальчишка сплюнул и удалился.
11.
Войдя в кафе, Гесс неприятно поразился царившей в нем атмосферой.
Поначалу, попроси его кто-нибудь об этом, он даже не смог бы эту атмосферу охарактеризовать – по крайней мере, внятно, – но уже через минуту он понял, что именно его так смутило: разнузданность под маской благочиния! Впрочем, и такое определение было бы слишком расплывчатым, но лучшего на ум не приходило.
Практически все столики были заняты: парами, компаниями, одинокими посетителями. На первый взгляд, ничего необычного и уже тем более странного в этом не было, но стоило приглядеться, как становилось ясно: все эти пары и компании состояли исключительно из сводников и сведенных, а посетители, пока еще не нашедшие пару, постреливали взглядами по сторонам так, что становилось не по себе.
«Вот тебе и Флориан!» – подумал Гесс, отыскивая свободное местечко[588].
Это мысленное восклицание вполне укладывалось в психологию Вадима Арнольдовича, и вообще достаточно чопорного, и не привыкшего, в частности, к обилию женщин в публичном месте: в России такого рода заведений, как это венецианское кафе, было еще сравнительно мало… да что там – мало! В столице если такое и было, то разве что одно-единственное, на Невском, да и то: даже в нем такого явного стремления, придя в одиночку, уйти под ночь не одному, не наблюдалось!
«Публичный дом, да и только!» – оформил Вадим Арнольдович новую мысль. – «Однако!»
Но было – строго между нами – и кое что еще, что, помимо непривычной атмосферы, смутило Гесса. Как ни стыдно было бы в этом признаться, но причина лежала на поверхности: одежда. Да: Вадим Арнольдович, не ожидавший ничего подобного, оказался неподобающе одет!
Вообще, готовясь к выходу – а времени, как мы помним, у него было совсем немного, – Вадим Арнольдович достаточно критично отнесся к своему костюму. Дорожное платье, которое всё еще – на момент получения записки от Можайского – было на нем, он переменил на вполне добротную «тройку»: темный однобортный пиджак, брюки в полоску, жилет на пяти пуговицах. Сорочка была белоснежной и с отложным воротником. Галстук – неброский. Довершали картину котелок и довольно внушительного вида трость: с такими в Европе уже почти не ходили; разве что в сельской местности еще можно было такие встретить – у прогуливавшихся господ и безлошадных коммунальных врачей.
Этот костюм смотрелся хорошо. Но – не в Флориане!
Едва Гесс переступил порог, в его глазах запестрело: краски, искры, оттенки струились со всех сторон и, подступаясь к Вадиму Арнольдовичу, словно бы в изумлении замирали – это что еще за явление?
Едва Гесс переступил через порог, он понял: в своем добротном, но мрачноватом костюме он выглядел пугалом для собравшихся в кафе людей и, что еще хуже, выделялся из их среды так же, как на свадьбе выделялся бы зашедший на рёв баяна могильщик. Это второе обстоятельство било по нервам и заставляло ежиться.
«Вот попал!» – в очередной раз подумал Гесс, сумрачно констатируя очевидное. – «Этак не я в наблюдателях окажусь, за мной наблюдать не устанут!»
Но делать было нечего: найдя местечко, Вадим Арнольдович присел и начал – уже более внимательно – осматривать помещение.
– Коза дезидера?[589] – отвлек его немного насмешливый голос.
Гесс поднял взгляд и встретился им с и вправду смеявшимися глазами официанта. Это было довольно обидно, но понять официанта не составляло труда: не каждый день увидишь в заведении такого посетителя!
– Кофе! – буркнул Вадим Арнольдович и поспешил отвернуться.
– Э тутто куи?[590] – не удержался официант.
– Всё! – зло прошипел Вадим Арнольдович, не поворачивая головы.
Официант щелкнул каблуками – в этом Вадиму Арнольдовичу тоже послышалась насмешка – и удалился.
«Черт знает что такое!»
– Что вы, синьор! Антонио – превосходный малый!
Вадим Арнольдович повернул голову и едва не вскрикнул от ужаса: к его столику подошла – и руку в атласной перчатке уже положила на спинку свободного стула! – разодетая в цветастые шелка матрона.
– Антонио – мастер на все руки и прыток… если вы понимаете, о чем я!
– Сударыня, – начал Гесс, но его язык отказывался работать должным образом. – Сударыня…
– О, синьор! Не смущайтесь! – матрона сделала движение сесть.
И вот тогда к Вадиму Арнольдовичу вернулась уверенность:
– Не сметь! – воскликнул он. – Убирайся!
Матрона на мгновение опешила, а затем, привлекая к столику всеобщее внимание, разразилась воистину площадной бранью. По залу полетели смешки.
– Гварда!
– Гварда![591]
Но Гесс уже полностью оправился от первых впечатлений и снова стал самим собой: к нему вернулась не только уверенность, но и определенная властность – всё-таки он был из России, страны, как известно, господ! Да и служба в российской полиции наложила свой отпечаток на его характер…
Гесс решительно поднялся из-за стола и, схватив матрону под локоть, поволок ее на выход. Матрона визжала и отбивалась, но сил противостоять закаленному систематическими занятиями в полицейском спортзале Вадиму Арнольдовичу у нее, разумеется, быть не могло. Очень скоро она оказалась снаружи, тогда как Вадим Арнольдович остался внутри.
Его возвращение за столик можно было назвать триумфальным: в зале царила мертвая тишина. Смолк даже дотоле пиликавший что-то оркестр. Все взгляды были устремлены на него, а он – усмехнувшись открыто и даже презрительно – пальцем поманил другого официанта – Антонио видно не было – и приказал стремительно подбежавшему человеку:
– Десерт к кофе на ваше усмотрение! И поживей!
– Си, синьор!
Официант улетел исполнять.
– Ну-с, – Вадим Арнольдович уже не думал про себя, а говорил вслух, – теперь можно и осмотреться!
12.
Можайского он обнаружил сидевшим почти в самом центре зала в компании двух пестро одетых господ и трех не менее пестрого вида девиц. Девицы, впрочем, производили сравнительно приятное впечатление: то ли их ремесло еще не успело на них отразиться, то ли они и не были профессионалками. Тем не менее, Вадим Арнольдович был удивлен: не тем, конечно, что его начальник оказался в компании девиц – эка, в общем-то, невидаль! – а его обликом в целом: его сиятельство своими одеждами настолько походил на местную шутовскую публику, что оторопь брала!
– Ну и ну!
Тем временем, Можайский и его спутники открыто смотрели на Гесса и, посмеиваясь, обменивались шутками – явно на его, Гесса, счет.
Вадим Арнольдович нахмурился.
И вдруг из-за столика Можайского послышался совсем уж громкий смех:
– Прего, прего! – восклицал один из спутников князя, а одна из девиц даже захлопала в ладоши.
Можайский позвал официанта. Тот подошел, выслушал, закивал головой и – с улыбкой – отправился за заказом. Через минуту он вернулся с помещенной в серебряное ведерко бутылкой шампанского, бумагой, пером[592] и чернильницей.
Можайский принялся что-то писать, а его спутники склонили к нему головы, заглядывая в листок. На их лицах появилось недоумение, но Можайский тут же вновь развеселил их комментариями.
– Сплендидо!
– Маньифико!
Официант принял небрежно сложенную пополам бумагу и понес ее – с бутылкой в ведерке – к столику Гесса. Вадим Арнольдович прищурился.
– Синьор! – торжественно провозгласил официант, подавая послание. – Позволите открыть бутылку?
– Окажите любезность!
Откуда-то появился еще и бокал, официант негромко хлопнул пробкой и наполнил его. Гесс же погрузился в чтение.
А вы, я посмотрю, молодец! Не растерялись. Признаюсь, я уже и не знал, как с вами связаться, но повод вы подали великолепный! Мои спутники – на них не обращайте внимания: один из них – аристократико локале [593] , а второй – полицейский агент – уверены, что в этой записке я высмеиваю ваше поведение… синьоры и синьоры любят пошутить!
Так вот, милый Вадим Арнольдович: обстановка, в которую мы с вами угодили, крайне напряженная. Я нахожусь под постоянным наблюдением, поэтому свободно действовать можете только вы. Прямо сейчас возьмите на заметку сидящего слева от вас – через стол – господина: полагаю, он покажется вам знакомым, а если нет – не беда. Просто следуйте за ним, когда он покинет кафе. Проследите, куда он направится и, по возможности, установите его местожительства.
Далее. Гостиница Сан Галло находится здесь же, поблизости: буквально в двух шагах от площади, прямо за прокурациями. Меня заверили, что никаких русских в ней нет, равно как нет, получается, и Молжанинова, но вы проверьте это. Только будьте осторожны: дело нешуточное. Придумайте что-нибудь со свойственной вам, в чем я убедился, находчивостью. Чувствую, нас решили поводить за носы!
И последнее на сегодня: сейчас подойдите к моему столику и учините что-нибудь вроде скандала – это будет ожидаемой реакцией, без каковой сопровождающий меня полицейский может что-нибудь заподозрить. Вы понимаете: итальянцы и сами настолько горячи, что и во всех других ожидают увидеть такую же горячность.
Связаться со мной вы сможете вот по такому адресу: палаццо Мантони. Но сделайте это только при самой настоятельной необходимости. Если ее не будет, ждите моих инструкций: я найду способ – навроде того, посредством которого вы уже получили мою записку в вашей собственной гостинице.
Ну, с Богом! Действуйте!
Вадим Арнольдович тщательно – на множество кусков – порвал листок и поднялся. Официант – не переставая, впрочем, улыбаться – благоразумно отошел от столика на шаг.
– Синьор? – спросил он Вадима Арнольдовича.
– Моменто! – покосился на официанта Вадим Арнольдович и взял в руку бокал.
Далее последовала возмутительная сцена: Гесс – с бокалом в руке – проделал – не спеша, под любопытными взглядами посетителей кафе – путь до столика Можайского и встал подле него, совершив церемонный полупоклон.
– Эгреджио синьоре![594] – сухо вымолвил он. – Вы нанесли мне оскорбление, что совершенно недопустимо для порядочного человека. Полагаю, вы не откажетесь встретиться со мною завтра…
Вадим Арнольдович деланно запнулся и перевел оледеневший взгляд на того, кого он посчитал – из двоих спутников-мужчин Можайского – полицейским агентом:
– Где у вас тут принято стреляться?
Агент – если только это и вправду был агент – поперхнулся:
– Стреляться? Стреляться? – затараторил он. – Почему стреляться?
– А вот почему! – ответил ему Гесс и выплеснул в лицо Можайского шампанское.
Шампанское, впрочем, в лицо его сиятельству не попало: уж очень ловок оказался Вадим Арнольдович, вроде бы и проделавший всё, что было необходимо, но так, что жидкость и брызги по большей части оказались просто на столе.
Можайский, отряхиваясь салфеткой, встал. Его всегда мрачное лицо сделалось настолько зловещим, что тут же – не медля ни секунды – на Можайского навалились оба его спутника, также повскакивавшие из-за стола.
– Стойте, стойте! – кричал один.
– Остановитесь! – вторил другой.
Девицы хлопали ресницами, но – это было очевидно до смешного – без всякого страха.
Можайский высвободился из объятий:
– Но, господа! – «возмутился» он. – Вы же видите: мне нанесено страшное… нет: чудовищное оскорбление! Такое только кровью смывается! Не знаю, как у вас, а у нас в России…
– К черту Россию! Синьор извинится! – агент – или это был не агент? – умоляюще посмотрел на Вадима Арнольдовича. – Синьор! Мы просто пошутили! Примите наши самые искренние извинения! Вы – настоящий продэ[595]! Прошу вас, извинитесь и вы перед эцелендза! Шампанское в лицо – это уже слишком!
Гесс насупился, но внимательный наблюдатель смог бы заметить в глубине его глаз неосторожные смешинки. К счастью для Вадима Арнольдовича, внимательных наблюдателей в компании Можайского не нашлось.
– Так вы что же: тоже из России? – спросил Можайского Вадим Арнольдович.
Можайский мрачно кивнул:
– Как видите… сударь!
– А почему вас называют эцелендзой?
– Позвольте представиться: князь Юрий Михайлович Можайский!
– Ах, князь… Можайский… позвольте: это не вы ли – тот самый полицейский, о котором в столице ходят разные байки?
– Байки? – не понял агент. – Что такое байки?
– Раконти[596], – пояснил Гесс.
– А! Раконти! Понял! Понял! Но ведь это замечательно!
– Куда уж лучше! – буркнул Можайский и протянул Вадиму Арнольдовичу руку. – Мир?
Вадим Арнольдович согласился:
– Мир!
– Браво!
– Браво!
– Присоединяйтесь к нам!
– Нет, господа, извините: я уж как-нибудь за собственным столиком посижу!
Вадим Арнольдович – однако улыбнувшись на прощание – отошел от Можайского и венецианцев и вернулся к себе.
Никто и не заметил, что Можайский-то представился, а вот Вадим Арнольдович – нет!
13.
«Кто бы это мог быть?» – думал Вадим Арнольдович, поглядывая на человека, сидевшего через столик от него.
Этого человека, несмотря на заверения Можайского, он не узнал. Более того: человек этот и просто знакомым ему не показался!
«Ничего не понимаю…» – думал Вадим Арнольдович, перебирая лица в собственной памяти.
Между тем, человек – полный, барственный, совсем не похожий на венецианца или итальянца – поманил к себе официанта и громко, не стесняясь собственного голоса, попросил счет.
«А ведь он – русский!» – тут же решил Вадим Арнольдович, услышав и акцент, и характерное пренебрежительное отношение к правилам чужого языка. – «Несомненно русский!»
Человек рассчитался и поднялся из-за стола. Вадим Арнольдович тоже подозвал официанта.
Еще через минуту оба – незнакомец впереди, Гесс следом – оказались на площади.
«Куда теперь?»
Человек, казалось, тоже сомневался: он огляделся по сторонам, приметив при этом и Гесса, но не моргнув и глазом; покусал губы, как бы размышляя, а затем вернулся в галерею прокураций и пошел по ней, не обращая на следовавшего за ним Гесса никакого внимания.
Из галереи человек свернул в узенький проход, рассекавший здание и соединявший площадь с крошечным мостком через речушку, названия которой Вадим Арнольдович не знал. Перешел, поднявшись по ступеням, через мостик и вошел в невероятно узкую улочку, на первом же из зданий которой Вадим Арнольдович приметил табличку с названием моста, но, как ни странно, не речушки – Cavalletto.
«Художники тут что ли обитают?»[597] – подумал Гесс, втискиваясь следом за незнакомцем в темный проход.
На слежку это уже никак не походило: укрыться было негде ни тому, кого преследовали, ни тому, кто следил. Гесс и незнакомец так и шли друг за другом и на виду. Впрочем, Гесс начал подозревать, что незнакомец и не видит в нем, в Гессе, преследователя, очевидно, принимая его за простого спутника, которому тоже нужно в эти места.
А потом улочка раздалась вширь, и оба оказались на миниатюрной площади. Незнакомец остановился и снова начал озираться. Остановился и Гесс. И тоже начал озираться, делая вид, что тоже пребывает в недоумении.
– Скузо, синьоре…
Гесс вздрогнул: озираясь по сторонам, он и не заметил, как незнакомец решительно шагнул к нему.
– Скузо, – повторил человек, – театро… э…
Гесс, пораженный, смотрел на человека во все глаза. Рука того метнулась к кармашку на груди: на свет показался сложенный листочек. Человек развернул его и прочитал:
– Театро Сан Галло… это здесь?
– Понятия не имею! – ответил Гесс, от изумления даже отступив на шаг. – Театр? Вы уверены?
– Да вот: смотрите сами!
Человек протянул Гессу бумажку. Гесс принял ее и действительно прочитал:
San Marco, campo San Gallo, teatro San Gallo.
– Так это что же: и есть площадь Сан Галло? – воскликнул Гесс, возвращая бумажку.
– Ну… да… очевидно!
Незнакомец завертел головой, и Гесс – вместе с ним.
– Чертовы макаронники! – выругался незнакомец. – Хоть бы один указатель повесили!
– Венецианцы – не макаронники, – машинально поправил Гесс, в глубине души, однако, полностью согласный со своим удивительным «подопечным».
«Может, Юрий Михайлович ошибся?»
– Какая разница! – парировал человек. – Где мы, черт побери? Вы можете это сказать?
– Нет!
Незнакомец шагнул в сторону и задрал голову:
– А это еще что такое?
Гесс последовал его примеру и обнаружил, что здание, своею боковой стеной составлявшее улочку, с портала оказалось чем-то вроде церкви… или и вправду церковью?
– Ad majorem Dei et…
– Maria…
– Да вот и крест!
Крест и в самом деле примостился сбоку, на щипце, почти неразличимый.
– Про церковь мне ничего не говорили! – пожал плечами незнакомец.
– А что вы вообще здесь делаете? – напрямую брякнул Гесс.
– Вы не поверите! – незнакомец не насторожился, не подумал увиливать, не задал Гессу встречный вопрос: он просто начал фонтанировать объяснением! – Вы не поверите! Еще неделю назад я мирно проживал в своей квартире на Васильевском острове, никого, что называется, не трогая и полагая в душе, что и меня трогать никто не собирается! Но третьего дня я получил письмо с вложенной в него вот этой запиской…
Человек опять протянул Гессу ту самую бумажку, на которой был написан адрес.
– В письме один хорошо знакомый мне человек – знакомый по прежней жизни…
Вадим Арнольдович навострил уши: «По прежней жизни? Гм-гм… А может, Юрий Михайлович и не ошибся?»
Человек как будто уловил мысль Вадима Арнольдовича и пояснил:
– Я познакомился с ним по службе. Мой полк тогда находился в Афганистане…
– Кальберг! – закричал, хватая человека за руку, Гесс. – Кальберг!
Человек отшатнулся:
– Кальберг? – переспросил он. – Почему Кальберг? Впрочем, барона я тоже знаю, но…
Вадим Арнольдович заметил, что в первый раз за всё это время во взгляде незнакомца появилось выражение недоверия и даже чего-то похожего на испуг.
– Послушайте! – отступая еще на один шаг, требовательно произнес незнакомец. – А вы-то, собственно, кто такой? Это ведь вы учинили скандал в кафе? А потом… потом я заметил вас и на площади![598] Вы следите за мной?!
Вадим Арнольдович растерялся: как быть?
– Отвечайте!
Незнакомец смотрел на Вадима Арнольдовича в упор, и взгляд его был грозен. То добродушие, которое свойственно облику многих русских, вот только что еще пребывавших в сытой уверенности своего превосходства над окружающим миром, испарилось без следа. Незнакомец теперь походил не на барственного увальня, а на готового отчаянно защищаться солдата. Вадим Арнольдович приметил то, что ускользнуло от его внимания при первой оценке: осанка незнакомца выдавала в нем отставного военного, причем, похоже, в немалом чине.
Это наблюдение вполне соответствовало и замечанию незнакомца о службе в полку.
– Минутку! – попросил тогда Гесс. – Минутку! Я вам не враг. Я… как бы это сказать…
– Уж говорите как есть!
– Я – полицейский, – признался Гесс.
Послышался вздох облегчения:
– Полицейский? – на всякий случай уточнил незнакомец. – То есть – наш, русский?
Вадим Арнольдович кивнул:
– Васильевская полицейская часть. Старший помощник участкового пристава…
– Можайского!
Внезапно незнакомец широко улыбнулся и вновь – уже без опаски и с прежним своим безобидным видом – приблизился к Вадиму Арнольдовичу.
– Ну конечно! – едва ли не проворковал он. – Как же я сразу вас не узнал?
Гесс растерялся еще больше:
– А вы должны были меня узнать?
Незнакомец рассмеялся:
– Да вы, голубчик, меня совсем не слушаете! Говорю же: я проживаю на Васильевском острове! Ну, посмотрите на меня!
Гесс всмотрелся, всё еще ничего не понимая: ведь он уже «производил осмотр», но так и не узнал этого человека!
– Не узнаете?
– Нет.
– Давайте вернемся в кафе, – предложил человек и, не дожидаясь согласия, начал протискиваться обратно в улочку.
– Эй! – закричал Гесс. – Подождите!
Человек обернулся:
– Да полноте! Идите за мной! Не знаю пока, что вы тут с Можайским затеяли, но, кажется, это интересно!
– Но…
Человек махнул рукой и бодро зашагал по улочке. Вадиму Арнольдовичу не оставалось ничего, как следовать за ним.
«Фантасмагория какая-то, честное слово!» – подумал он.
А затем подумал и вот еще что:
«У Юрия Михайловича глаза на лоб полезут!»
