Текст книги "Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)"
Автор книги: Елена Хорватова
Соавторы: Павел Саксонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 112 (всего у книги 142 страниц)
Поняв, что из себя представляла конструкция, я поневоле усмехнулся:
«Однако!» – ухмыльнулся я.
«А что поделать, сударь?» – ухмыльнулся в ответ Талобелов. – «При наших занятиях – штука необходимая!»
«Да чем же вы занимаетесь, наконец?» – прямо спросил я.
Талобелов, уже не сдерживаемый надуманными предлогами, еще раз предложил мне занять место на табурете подле «картины» и сам уселся рядом:
«А вот послушайте!»
И кивнул на стекло.
«Но что заставило вас изменить позицию и прийти мне на помощь?»
Талобелов пальцем провел по стеклу, как будто сбрасывая с него пылинки, и ответил, не глядя на меня:
«Знаю я таких, как вы, сударь. Упертый вы человек… ведь по-добру по-здорову вы и не думали уходить?»
«Нет», – признал я.
«Значит, был бы скандал?»
«Очевидно!»
«Вот видите!»
«Молжанинов боится скандала? Или… – вдруг уточнил я, – это вы боитесь разоблачения?»
Талобелов дернул плечом:
«Да нет, сударь, – ответил он, как мне показалось, совершенно искренне, – ни я, ни Семен ничего не боимся. Мы, знаете ли, не робкого десятка люди!»
Тут Талобелов широко улыбнулся, а меня кольнуло в сердце: ведь и правда – какие же они трусы, если столько всего наворотили, причем сам Талобелов еще и работал когда-то под ежедневной угрозой смерти?
«Это не мы боимся… они!»
Талобелов кивнул в сторону стекла.
«Зволянский?» – изумился я.
«И он, и другие».
«А кто еще?»
«Да тут много кого замешалось!»
«Да во что же, Господи?»
Так мои вопросы завершили круг, что с новой усмешкой не замедлил подметить мой странный собеседник:
«Давайте-ка лучше смотреть и слушать!» – заявил он и, отвернувшись от меня, вперился взглядом в стекло.
Я последовал его примеру.
Зволянский сидел на корточках подле Брута и рылся в его карманах. Молжанинов – с огурцом в руке! – стоял рядом. Оба чиновника для поручений сидели у края стола: перед ними громоздилась кипа каких-то бумаг, и они перебирали эти бумаги, время от времени делая в них какие-то пометки.
«Да что же это!» – донеслось до меня.
Зволянский поднялся на ноги и посмотрел на Семена Яковлевича. Молжанинов откусил огурца, прожевал, пожал плечами и ответил довольно пренебрежительно:
«Понятия не имею, Сергей Эрастович: должно быть здесь».
«Но вы же видите: ничего!»
«Значит, перепрятал».
«Зачем?»
«Да кто же его, шельму, знает? Может, учуял чего?»
«Петр Иванович!» – окликнул Зволянский одного из чиновников.
Тот оторвался от бумаг и вопросительно посмотрел на своего начальника.
«Ступайте в его комнату, – кивок на Брута, – и посмотрите там!»
Чиновник тоже кивнул, поднялся со стула и вышел из кабинета… Боже, вот тут я, признаюсь, особенно возблагодарил Талобелова, так нежданно пришедшего мне на помощь и вызволившего меня из-за вазы. Не сомневаюсь: оставайся я на прежней своей позиции, меня бы непременно обнаружили!
«Что они ищут?» – обратился я к Талобелову.
«Аркаша, – ответил он, – еще с вечера должен был иметь при себе список запросов».
«Каких запросов? От кого?»
«Известно, от кого: революционеров!»
Я опешил настолько, что Талобелов, видя мои выпученные глаза и отвалившуюся нижнюю челюсть, рассмеялся:
«Ну да, – повторил он, – от них, голубчиков!»
«Вы… вы…» – залепетал я, не в силах правильно сформулировать мысль.
«Нет, сударь, что вы!» – Талобелов опять рассмеялся. – «Мы сами – никакие не они… не революционеры то бишь. Мы просто снабжаем их дельными вещами».
«Снабжаете!»
«Именно!»
«Вы!»
«Мы».
«Но ведь вы – полицейский!» – как последний аргумент, выкрикнул я.
Талобелов положил руку на мое колено:
«Вот именно поэтому».
До меня дошло:
«Значит, вы – агенты?»
«Разумеется».
Моя голова пошла кругом: Кальберг, Молжанинов, пожары, трупы, революционеры… что за невероятная смесь! А главное – что за дикая смесь! Как одно в такой мешанине увязывается с другим?
– Очень даже увязывается! – Чулицкий.
– Да, Михаил Фролович, теперь-то многое понятно, но тогда, в комнатушке, я ничего вообще не знал… а теперь – конечно: я и сам вижу, насколько всё просто! Или, если угодно, насколько мы все ошибались, принимая дело за обычные… ну, или необычные, но все же с целью простой наживы убийства!
– Нет, не ошибались! – Можайский.
Гесс вскинул взгляд на его сиятельство:
– Не ошибались?
– Нет, – повторил Можайский. – По крайней мере, не до конца.
– Что это значит?
– Давайте позже, хорошо?
– Ну…
– Что у тебя на уме, Можайский?
– Ничего особенного, Михаил Фролович. Просто, похоже, у меня сложилась общая картина. Полагаю, и у тебя тоже!
Чулицкий на очень короткое мгновение задумался, а потом согласился:
– Да, пожалуй… вот только исчезновение всех жертв для меня по-прежнему остается загадкой!
Его сиятельство склонил голову к плечу:
– Я, кажется, догадался, в чем дело!
– Ты серьезно?
– Насколько это возможно.
– Зачем же они исчезли?
– Давай отложим это на завтра? Придет ответ из Венеции…
Чулицкий погрозил пальцем:
– Экий хитрец!
– Да нет, – Можайский улыбнулся – губами, – никакая это не хитрость! Просто не вижу смысла в преждевременных выводах.
– Ну да, конечно!
Тогда его сиятельство, гася улыбку в глазах, прищурился:
– Хочешь взять меня на пари?
Чулицкий фыркнул:
– Больно надо!
– Значит, хочешь!
– Ну, допустим!
– Что ставишь?
Чулицкий задумался:
– Коньяк?
– Идет!
– Господа, – обратился к нам Чулицкий, – вы все – свидетели!.. Ну, говори!
Его сиятельство тоже осмотрел всех нас, словно желая убедиться: правильно ли мы поняли условия пари. И только потом сказал – просто, без всякой аффектации:
– Все эти люди – агенты.
– Полиции? – не понял Чулицкий.
– Нет, – возразил Можайский, – Кальберга.
Чулицкий нахмурился:
– Кальберга? – переспросил он. – Помилуй: да зачем же Кальбергу столько агентов? Но главное-то, главное… зачем они все… ну, ты понимаешь!
Голова Можайского опять склонилась к плечу:
– Понимаю. Зачем – ты хочешь сказать – они поубивали своих родственников?
– Или их едва не убили!
– Ну, их… это вряд ли!
– Но пример Некрасова!
– Исключение!
– В таком деле не может быть исключений!
– Это еще почему?
– А потому, – Чулицкий начал расхаживать вперед-назад, – потому, что иначе рушится вся конструкция, дотоле весьма стройная и безопасная! Поверь моему опыту: не станет преступник вроде Кальберга менять отработанную схему, вводя в нее исключения. Это не просто опасно: это – смертельный рис для всего предприятия!
На губах Можайского появилась скептическая улыбка:
– Ты, Михаил Фролович, – заявил он, – совсем уж плохо думаешь о способностях нашего… гм… подопечного! Кальберг – не заурядный преступник, а большой фантазер и выдумщик. Экспериментатор. Новатор, если угодно. Такие люди, как он, не боятся новшеств и связанного с ними риска. Такие люди легко импровизируют. Их преступления не совершаются под копирку, если в том нет особой нужды…
– Но все преступления Кальберга – именно что под копирку!
– Нет.
Чулицкий остановился в своих хождениях прямо напротив Можайского. Он и его сиятельство смотрели друг на друга, а мы – все остальные – молча наблюдали за ними. Это, можно сказать, была немая схватка титанов: признанного сыщика, главы Сыскной полиции, и сыщика-любителя, известного, однако, своими неоднократными открытиями и тою пользой, какую он – стоило к нему обратиться – неизменно приносил официальному следствию!
Неизвестно, сколько времени оба они могли стараться друг друга переглядеть. Потому и неизвестно, сколько времени могли бы ухлопать и мы на созерцание их состязания. К счастью, однако, спустя минуту или две раздался телефонный звонок.
Я вздрогнул и сбросил с себя оцепенение:
– Кто это в такое время?
Можайский и Чулицкий оторвались друг от друга и – с облегчением, похоже – тоже воззрились на телефон. Остальные начали вполголоса переговариваться.
Я подошел к аппарату:
– Алло? Алло?
– Сушкин? – голос незримого собеседника был хрипл и мне незнаком.
– Да, это я: с кем имею честь?
– Конец тебе, Сушкин!
Мои пальцы сжали трубку так, что послышался хруст эбонита:
– Кто говорит? – закричал я.
Из трубки послышался демонический хохот, после чего соединение оборвалось.
– Что? Что? – со всех сторон посыпались на меня вопросы.
Очевидно, я побледнел или на моем лице как-то иначе выразилось состояние неописуемого ужаса – панического, необъяснимого рационально, – охватившего меня в буквальном смысле от макушки до пят.
– Что с вами, Сушкин?
Ко мне подошел оказавшийся ближе всех Митрофан Андреевич. Полковник отобрал у меня трубку и, предварительно послушав – не донесется ли из нее хоть что-то еще, – повесил ее на рычаг.
– Что с вами? – повторил он.
Я, глядя на него с беспомощностью ребенка, только и смог, что потыкать пальцем в аппарат и промычать что-то невнятное.
– Сушкин!
Голос доносился до меня как из какого-то далёка: я не мог на нем сосредоточиться, он рассеивался, не достигая моего сознания, слова человеческой речи были неразборчивы примерно так же, как неразборчиво для слуха журчание ручья.
– Да очнитесь же!
Я ощутил, как мою щеку ожгло. В ушах зазвенело.
– Черт побери! – вскричал я. – Вы что, ополоумели?
Полковник отступил, мир вернулся в привычные рамки.
– Телефон!
Моя рука метнулась было к трубке, но Митрофан Андреевич ее перехватил:
– Там уже ничего! – сказал полковник, удерживая меня. – Что случилось? Кто звонил?
– Не знаю!
– Но что сказали?
– Что мне – конец!
Митрофан Андреевич выпустил мою руку из своей и схватился за собственный подбородок. Оглядевшись, я обнаружил, что и все остальные уже столпились вокруг меня и смотрели на меня во все глаза.
– Ого! – Можайский. – Прямо вот так – конец?
– И еще – смех! – я снова побледнел, но теперь – от гнева. – Ну, прямо сатанинский какой-то смех!
– Однако, странно…
– М-да… – протянул Чулицкий. – Ночью – попытка вломиться в квартиру… днем – Кальберг собственной персоной… теперь – пожалуйста: звонок с угрозами! Что бы это могло значить?
– Не знаю!
– Почему, – Чулицкий продолжал немного растягивать слова, – именно вы? Что такого вы сделали?
– Да ничего я не делал! Что мог я сделать, сидя в квартире?
– Минутку! – Инихов. – Вчера вы вовсе не сидели в квартире. Наоборот: вы очень даже активно разъезжали по городу… в компании нашего юного друга – поручика Любимова. Где вы с ним побывали? В Обуховской больнице и в Адресном столе?
Я призадумался.
– Ну… да, – был вынужден признать я. – Но что с того? Разве это как-то могло взбесить кого-то именно против меня?
– Гм…
– Адресный стол! – Чулицкий. – Ведь это вы, Сушкин, откопали ту информацию, которая… ну, ту самую, согласно которой…
Михаил Фролович замолчал, не договорив. Замолчал неуверенно, поскольку и сам видел: что-то и в этом его предположении было не так. В конце концов, что за прок настойчиво лезть ко мне, если полученная нами – мною и поручиком – информация уже стала достоянием полиции? Да и что такого особенного было в той информации? Положив руку на сердце, ничего!
– Может, – поручик, – обычная месть?
– Но за что?
Монтинин:
– Не каждому по вкусу, когда репортеры суют… э… ну, вы понимаете!
Я кивнул: действительно, нас, репортеров, нередко упрекают в том, что мы суемся в такие дела, до которых не должны иметь никакого касательства. Насколько справедливы подобные обвинения, оставим за скобками – сам я считаю, что для репортера нет и не может быть закрытых дверей, за исключением, разумеется, новобрачных, – но факт остается фактом: всегда достаточно таких людей, которые имеют на нас зуб! Я и сам не раз за свою репортерскую карьеру получал и гневные отповеди, и даже прямые угрозы. Но каждый раз как-то обходилось. Да и поводы были… гм… не настолько серьезными, как в данном случае: мне еще не доводилось накрывать целую банду опаснейших преступников, да еще и таких, которые, как начало выясняться, были связаны то ли с революционным подпольем, то ли с иностранными разведками!
– Значит, месть? – спросил я скорее самого себя, нежели Инихова или кого-то еще. – Всего-навсего?
Ответил Инихов:
– Нельзя исключать.
– И что же делать?
Сергей Ильич улыбнулся и малоутешительным образом пожал плечами:
– Ничего, полагаю.
– Как так – ничего? – изумился я.
– А что же тут можно сделать?
– Ну… я не знаю…
– Вот и я не знаю. Кроме, разве, того, чтобы дать вам совет: будьте предельно осторожны до тех пор, пока мы не накроем всех!
Я скривился в обреченной гримасе:
– Кого это – всех? Если, как уверяет Гесс, речь идет о революционерах…
– Я не уверяю! – Вадим Арнольдович мотнул головой, давая понять, что я то ли с выводами тороплюсь, то ли вообще что-то не так понял. – Я всего лишь передаю слова Талобелова… а кто сказал, что они, слова эти, – правда?
Сейчас уже ясно, что Гесс – в отличие от Инихова и других, считая и меня самого – был прав. Точнее, он был прав в том, что революционеры здесь были ни при чем, как ни при чем была и заурядная месть. Но в тот вечер понять это не было решительно никакой возможности, хотя прямо там же, в моей гостиной, и находился человек, в голове которого имелась нужная для сложения двух чисел информация.
Я, помнится, уже говорил, что этим человеком был штабс-ротмистр. Монтинин Иван Сергеевич. Но он – и это я тоже уже говорил – и сам не имел понятия о том, что такая информация у него имеется!
Плохо было и то, что мы – уютно расположившиеся в моей гостиной – не могли и представить себе, что даже у меня на дому ни я, ни кто-либо из нас в безопасности отнюдь не находились. Нам и в головы не могло прийти, что дерзкий негодяй решится проникнуть ко мне несмотря не дневное оцепление, несмотря на то, что уже едва не попался, несмотря на две уже неудачные попытки. И уж тем более, мы и представить не могли, на что именно он решится! Согласитесь, дорогой читатель: кто в здравом уме мог подумать о бомбе и о поджоге?
А ведь звоночек уже прозвенел! И ровно в те самые минуты, когда Гесс – сбивчиво и постоянно прерываемый – вел свое повествование, адская машинка, заложенная в моей кухне, уже отсчитывала минуты. И точно такие же устройства уже готовы были сработать и в разных других частях дома!
Меня до сих пор удивляет невероятная жестокость, с какой всё это было проделано. Ладно, мы – я и полицейские чины. Но чтобы поджечь весь дом? С множеством его обитателей? И так, что – нельзя же было не учесть погоду! – сгорел дотла целый квартал?
Впрочем, что теперь плакать по волосам! Вернемся лучше к рассказу Вадима Арнольдовича.
Итак, без всякой пользы потратив время на всякие предположения о причинах настойчивого желания преступников добраться до меня, мы несколько остыли и дали Вадиму Арнольдовичу возможность продолжить. Что Вадим Арнольдович и сделал.
– Талобелов поведал мне, что через него и Молжанинова проходила координация действий полиции и жандармов по обеспечению безопасности: именно Молжанинов и он расстроили многие из акций, в том числе и некоторые из тех, что наделали изрядного шуму. При этом информаторская деятельность Талобелова и Молжанинова была настолько искусно замаскирована, что ни один из провалов не вызвал вопросов именно к ним. Да и какие могли быть к ним вопросы, если Талобелов был вообще незрим, оставаясь этакой тенью за спиною Молжанинова, а сам Молжанинов был необыкновенно щедр и – через Брута – снабжал подпольщиков деньгами, оружием, оборудованием?
Но и это, как выяснилось тут же, было всего лишь вершиной айсберга: деятельность этих господ оказалась куда шире! Но для начала я стал свидетелем вот какой сценки: в кабинет вернулся чиновник для поручений. В руке он держал какую-то бумагу.
«Нашли?» – осведомился Зволянский, протягивая руку.
«Сразу же!» – ответил чиновник, протягивая начальнику листок.
Зволянский углубился в чтение.
«Что это?» – спросил я у Талобелова, полагая, что тот может знать содержимое документа.
Оказалось, что знает:
«Инструкция к покушению», – ответил он.
«На кого?» – переспросил я, а мое сердце сжалось.
«Да на шефа вашего!»
«Можайского!»
Талобелов усмехнулся:
«Нет-нет, успокойтесь! – он похлопал меня по колену. – Вашего князя никто не собирается трогать. Можайский – всеобщий любимчик, даже… кх-ммм… революционного подполья!»
– Ну, спасибо! – его сиятельство сделал Гессу полупоклон.
– Это он так сказал, – немного смутился Гесс.
– А вы сочли необходимым передать!
Гесс смутился больше, но его сиятельство неожиданно улыбнулся:
– Ладно, Вадим Арнольдович, не берите в голову! Неисповедимы пути Господни: возможно, в этом подполье есть кто-то, с кем я обошелся недостаточно сурово!
– Скорее, – Чулицкий, ворчливо, – по обыкновению необдуманно мягко. Снисходительно. Без надлежащей выволочки. Не принимая в расчет обстоятельства. Без оглядки на возможные последствия. В общем, по-свойски, а значит – в нарушение должностной инструкции, для совести, а не общего блага, по наитию, каковое наитие, Можайский, развито у тебя не очень!
Эта тирада вызвала общий смех, причем сам Можайский не остался в стороне: Михаил Фролович хотя и не упустил случай поддеть «нашего князя», но сделал это весьма добродушно – для Михаила Фроловича, разумеется.
Когда все отсмеялись, Гесс снова взял слово:
«Не на Можайского», – сказал Талобелов.
«А на кого тогда?» – спросил я.
Талобелов ткнул пальце вверх и пояснил:
«На Клейгельса».
«На Николая Васильевича!» – ахнул я, впрочем, признаюсь, даже с каким-то облегчением…
– Считайте, – покачал головой Митрофан Андреевич, – мы этого не слышали! Ведь правда, господа: не слышали?
Мы единодушным хором подтвердили: если Гесс и обмолвился о чем-то, то это как-то прошло мимо наших ушей!
Гесс поблагодарил нас, но все же счел своим долгом пояснить – вы, читатель, понимаете, что и я, не будь такого пояснения, не стал бы об этом писать:
– Вы, господа, неверно меня поняли. Я, конечно, не имел в виду, что весть о покушении на Николая Васильевича сделала мне облегчение. Нет. Просто на фоне Юрия Михайловича[565] – а ведь о нем первом я и подумал – Николай Васильевич очень хорошо защищен. Вот я и решил, что заговорщикам будет совсем не так просто подобраться к нему[566]!
– Да поняли мы, Вадим Арнольдович, поняли: шутим мы так…
Гесс еще раз выразил нам благодарность, а затем вернулся к рассказу:
– Талобелова удивило мое удивление:
«Что вас так удивляет?» – спросил он меня.
Я замешкался с ответом, так как и впрямь не находил разумных объяснений: а почему, собственно, целью заговорщиков не мог быть Николай Васильевич?
«Но почему именно он?» – все же продолжал настаивать я. – «Он-то что и кому сделал плохого?»
Талобелов поразился моим словам:
«Вы что же, серьезно это спрашиваете?»
«Да».
«Клейгельс – представитель власти. Этого достаточно. Да и потом…»
Талобелов запнулся, но я уже знал, что именно он скажет.
«… да и потом, – повторил он, – о делишках Николая Васильевича разве что немые не поговаривают!»
Я понял, что Талобелов имел в виду, и поэтому возразил даже с определенной горячностью:
«Да ведь то, что ему приписывают, находится в совсем другой плоскости! Причем здесь революция?»
«А! – отмахнулся Талобелов. – Разве вы не знаете, что для этого люда любой предлог годится?»
Я был вынужден согласиться:
«Да, пожалуй…»
Мы замолчали, вновь превратившись в слух и зрение: за стеклом события текли своим чередом.
Зволянский, наконец, закончил чтение «инструкции».
«Что вы об этом думаете?» – спросил он Молжанинова.
Молжанинов только развел руками:
«Я пытался передать через Брута: это – безумие».
«Но, как мы видим, не сработало?»
«Как видим, нет».
«Гм… вы уверены, что планы теперь не переменятся?»
«Откуда же мне знать? Твердо могу сказать только одно: теперь изменится вообще всё. Действия этого… Гесса раскрыли меня. Наивно думать, что о событиях в моем доме никто не узнает. А как их представить в нужном для меня русле, я и ума-то не приложу! Боюсь, меня уже ничто не спасет!»
Талобелов опять коснулся моего колена:
«Он прав».
«Его… убьют?» – шепотом, словно боясь, что нас услышат, спросил я.
«Кого вы имеете в виду? – уточнил Талобелов. – Клейгельса или Семена?»
«Обоих», – упавшим голосом ответил я.
Талобелов на мгновение задумался, а потом сказал:
«Клейгельса – нет…»
И тут же поправился:
«Вряд ли[567]. А вот жизнь Семена отныне и вправду под угрозой!»
«Что же делать?»
«Вам, – Талобелов издал смешок, – ничего. Вы уже достаточно сделали. А вот нам… впрочем, не обессудьте: я не скажу о наших планах. Довольствуйтесь тем, что план действий на подобный случай у нас, конечно же, есть!»
Но, как оказалось тут же, скрытность Талобелова была ни к чему – Зволянский, не предполагая, что его слышит кто-то еще, говорил весьма откровенно:
«Думаю, вам нужно уехать!»
«Я тоже так думаю, – согласился Молжанинов. – Но давайте хотя бы воспользуемся моим отъездом на общее благо!»
«Что вы предлагаете?»
«Я отправляюсь в Венецию!»
«В Венецию!» – воскликнул Зволянский. И добавил после небольшой паузы: «Вы уверены?»
Молжанинов откусил огурца, прожевал с аппетитным даже из-за стекла хрустом и, плеснув себе водки – жестом он предложил налить и Зволянскому, но тот – тоже жестом – отказался, – проговорил с расстановкой, тщательно выговаривая слова:
«Да, уверен. Нам, Сергей Эрастович, просто не представится другая такая возможность. Еще несколько дней и… вы понимаете!»
Зволянский помрачнел и принялся расхаживать по кабинету.
«Черт бы побрал этого Гесса!» – проворчал он. – «Надо же, как не вовремя!»
Молжанинов пожал плечами:
«Да, всё теперь кувырком. Но если и ехать, то теперь – обязательно!»
«Вы правы! – Зволянский остановился подле стола. – Езжайте!»
«Я бы хотел, – попросил тогда Молжанинов, – чтобы вы проследили за выполнением некоторых моих поручений… по хозяйству».
Зволянский в удивлении вскинул брови:
«По хозяйству?»
«Да. Вам нужно проследить, чтобы кое-какие сделанные мною распоряжения о благотворительных отчислениях не остались невыполненными. Ничто другое меня не интересует».
«Например?»
«Мы – вы это знаете – использовали гимназию Видемана и лично ее руководителя, Павла Александровича[568]. Неудобно получится, если… это останется без благодарности!»
Зволянский прищурился:
«Так ведь никто в гимназии понятия ни о чем не имеет!»
«Ну и что? Любой долг красен только платежом. Я давал на гимназию деньги, помог Павлу Александровичу кое-каким оборудованием…»
«Этим вашим чудо-проектором!»
«Да… и я хочу, чтобы деньги в гимназию продолжали поступать. На случай… э… внезапного отъезда у меня были заготовлены особые счета – как ими воспользоваться, вы найдете в адресованной вам записке…»
«В какой еще записке? Я ничего не получал!»
«Получите!»
«Да не проще ли сказать всё прямо сейчас?»
«Я написал всё загодя, нет смысла повторяться!»
Зволянский усмехнулся:
«Предусмотрительный вы человек, Семен Яковлевич! Ну, нет так нет… Что-нибудь еще?»
«Да». – Молжанинов немного помедлил. – «Если Кальберг…»
Я вздрогнул: вот оно! Кальберг! Но ответ Зволянского меня разочаровал – Сергей Эрастович попросту отмахнулся:
«О Кальберге больше не беспокойтесь. Не сегодня-завтра его схватят либо Чулицкий, либо Можайский. Другого, поверьте, уже не дано. Кальберга можно считать вне игры: он выведен из строя!»
«Вы в этом уверены?»
«Абсолютно!»
Молжанинов хмыкнул:
«Ну-ну… мэтр!»
Зволянский не понял – впрочем, как не понял и я это последнее замечание Молжанинова – и вспыхнул:
«Мэтр? Что вы имеете в виду?»
«Анекдот мне тут по случаю рассказали…» – ухмылка Молжанинова стала откровенно издевательской.
Зволянский нахмурился:
«Что еще за анекдот?» – голос Сергея Эрастовича стал холоден.
Молжанинова, однако, это обстоятельство ничуть не смутило: он уже изрядно выпил, изрядно опьянел и чувствовал себя запанибрата со всем миром.
«Запомните, дети! – Молжанинов начал рассказывать анекдот. – Только полный дурак и невежда может быть уверен в чем-либо абсолютно… Вы в этом уверены, мэтр? – Абсолютно!»
Сидевший рядом со мной Талобелов хихикнул.
Зволянский побледнел.
У меня, замечу, душа ушла в пятки: настолько дикой и невозможной показалась мне эта выходка Молжанинова!
«Милостивый государь! – отчеканил Сергей Эрастович. – Запомните: стараясь меня оскорбить…»
«Ничуть не бывало! – перебил Зволянского Молжанинов и вдруг заговорил с отнюдь не хмельной рассудительностью. – Я всего лишь привлекаю ваше внимание к вполне очевидной и реальной проблеме. Если Кальберг, несмотря ни на что – ни на этого вашего Чулицкого с его ищейками, ни на Можайского, этого любителя домохозяек, – все-таки уйдет, у нас – не только у меня, заметьте! – возникнут крупные неприятности. Если он прежде меня доберется до Венеции, дело можно будет считать проваленным окончательно!»
Зволянский присел на краешек стола, от его обиды не осталось и следа:
«Да, это – правда», – сказал он. – «Тем более что…»
«Конечно, – продолжал, не слушая Сергея Эрастовича, Молжанинов, – у нас еще есть в запасе эта паршивая овца, Некрасов…»
«Да нет же! – воскликнул, теперь уже перебивая Молжанинова, Зволянский. – Нет у нас больше Некрасова!»
Молжанинов так и подскочил и даже выронил из пальцев остатки огурца:
«Как – нет? Что вы такое говорите?»
«Зарезали Некрасова».
«Как – зарезали? Когда?»
«Минувшей ночью».
«Где? Кто?»
«Во дворе гимназии… а кто – неизвестно».
Молжанинов едва ли не зарычал:
«Кальберг!»
«Очень может быть», – нехотя согласился Зволянский.
«Вот вам и Чулицкий с Можайским!»
«Его – Некрасова то бишь – Чулицкий и нашел!»
«Да толку-то от того, что нашел! Зарезанным!»
«Но он нашел и письмо…»
«Какое еще письмо?»
«Самойлову».
Молжанинов тут же умерил пыл:
«Ах, вот как! И что же в этом письме?»
«Всё, как мы и предполагали. Встреча состоялась».
«Черт побери!»
«Да».
В кабинете воцарилась тишина. Зволянский и Молжанинов молча смотрели друг на друга, а чиновники – оба – на них не обращали вообще никакого внимания, разбирая какие-то бумаги и делая из них выписки.
«О чем они?» – спросил я Талобелова.
Старик помялся, но все же ответил:
«Видите ли, Вадим Арнольдович, как и положено в таких случаях – я о революциях говорю, – подполье – лишь видимая часть айсберга. А под водой и кое-что еще имеется!»
«Что?»
«Иностранцы».
«Разведка?»
«Она самая: куда же без нее!»
Я сжал кулаки:
«Так вы еще и в шпионаж вовлечены?»
«Не в шпионаж, – поправил меня Талобелов, – а в борьбу с ним. Точнее, в борьбу с подрывною деятельностью некоторых… гм… наших партнеров!»
«Партнеров? – не понял я. – Каких еще партнеров?»
Талобелов улыбнулся:
«Ну как же! Немцев – наших близких и нам по-домашнему родственных…ах, Вадим Арнольдович, извините!»
Я мотнул головой:
«Неважно… продолжайте!»
«Англичан…»
«И эти?»
«А как же!»
«Кто-то еще?»
«Французы…»
«Да ведь, – изумился я, – мы с ними в наилучших отношениях! Я даже слышал, что ожидается визит…»
«Да-да! – с иронией подхватил Талобелов. – Ожидается. К нам жалует Лубе – самолично[569]! Но что с того?»
«Но ведь это… низко!»
Талобелов хохотнул:
«Когда-нибудь бывало иначе?»
Я поежился:
«Ужас какой!»
«Это, – в тон мне подхватил Талобелов, – еще не ужас. Куда ужасней другое!»
«Что может быть еще ужасней?»
«Польские националисты! – ответил Талобелов. – Вот где настоящий кошмар!»
«Так значит, Кальберг, – я начал прозревать, – из них?»
«Вот именно!»
«И он действует…»
«Из личной ненависти. Да: это – очевидно».
«А за ним…»
«За ним стоят англичане. Как известно, еще со времен Петра великобританцев хлебом не корми – дай поинтриговать против России!»
«А все эти преступления…»
«Как! – воскликнул Талобелов. – Вы всё еще ничего не поняли?»
«Не до конца», – признался я. – «Даже, пожалуй, единственное, что я понял, – это место Молжанинова. Он – получается – Кальбергу никакой не компаньон. Он – подсадная утка. Верно?»
Талобелов посмотрел на меня со смесью насмешки и неудовольствия:
«Э, сударь… – протянул он. – Какая еще подсадная утка? Семен – один из самых отчаянных и мужественных людей, какие только встречались мне на моем веку! За исключением разве что Ивана Дмитриевича. Да-с… Иван Дмитриевич… тот был совсем сорванец!»
«Сорванец» из уст Талобелова прозвучало так, что я поневоле улыбнулся. А тут мне в голову пришло и то, что вообще-то и сам Талобелов – «сорванец» ничуть не меньший! Недаром же он стал настоящей легендой, а потом… потом… и вовсе выкинул этот свой фокус с исчезновением или гибелью! И ради чего? Уж не ради ли того, чтобы заняться расследованием куда более серьезных преступлений, чем обычная уголовщина? Правда, не всё сходилось по датам, но я отталкивался только от известных мне фактов, а ведь немало могло быть таких, о которых я, что называется, ни сном, ни духом!
Талобелов, похоже, уловил нить моих рассуждений и любезно внес кое-какую ясность:
«Да, сударь, вы правы, – сказал он. – Мне пришлось забросить уголовный сыск ради сыска политического, но, видит Бог, это получилось… почти случайно и уж точно не по моей собственной воле. Если вы сейчас подумали о том – а вы, я вижу, подумали! – что перед вами – героическая личность, то вы, мой милый, жестоко ошибаетесь и делаете мне незаслуженный комплимент. Впрочем, сейчас – не место и не время вдаваться в биографические рассужения!»
Я попытался посмотреть Талобелову в глаза, но он отвел взгляд. Значило ли это, что и его самоуничижение – не более чем игра? Не знаю!
«Так что же со всеми этими пожарами?» – вернулся я к ранее заданному вопросу.
Талобелов пожал плечами и, в сущности, повторил свой прежний ответ:
«Странно, что вы до сих пор так ничего и не поняли!»
«Но разъясните же наконец!»
Тогда Талобелов вздохнул:
«Мы были вынуждены способствовать всему этому… ужасу…»
«Как! – воскликнул я. – Вы… вы…»
Талобелов кивнул:
«Да. К сожалению».
«Но зачем, прости, Господи?»
«У нас не было выбора».
«Да как же так?»
«А вот так!» – Талобелов снова вздохнул. – «Вот так», – уже чуть ниже на тон повторил он. – «Иначе мы не могли подобраться к Кальбергу».
Талобелов понурился, а я смотрел на этого странного и – мне начинало казаться именно так! – не вполне здорового человека.
«Вы с ума сошли?» – прямо спросил я.
«Почти», – неожиданно согласился Талобелов. – «Иногда я тоже так думаю. Что за безумие – ради раскрытия одних преступлений совершать другие, причем… не менее, возможно, тяжкие! Скажи мне кто-нибудь такое всего лишь несколько лет назад, и я бы сам рассмеялся ему в лицо, а потом, не колеблясь, заковал его в кандалы! Да, сударь, было бы именно так. А теперь… вы сами видите: перед вами – человек, повинный в стольких злодействах, что он и сам уже им счет потерял! Сколько их было? Двадцать? Тридцать? Может быть, сорок?»
Меня передернуло:
«Вы о погибших или только…»
«Да как угодно: что трупов, что самих преступлений нагромоздилось изрядно».
Я все еще не верил своим ушам:
«Талобелов! – я схватил старика за его сухую, покрытую пятнами руку. – Немедленно скажите, что всё это – неправда!»
Но старик отдернул руку, а другой, наскоро перекрестившись, так же скоро провел по лбу:
