Текст книги "Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)"
Автор книги: Елена Хорватова
Соавторы: Павел Саксонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 110 (всего у книги 142 страниц)
Чулицкий едва ли не заурчал – как кот перед блюдцем сметаны:
– Еще бы! Ни до, ни после не было такого человека! Вы только вдумайтесь: простой надзиратель, а талантов, гения – на всё начальство вместе взятое! Впрочем, с непосредственным начальством ему крупно повезло…
– Постойте! – воскликнул я. – Это ведь при Путилине было?
– При нем, при нем: при Иване Дмитриевиче!
– Но он-то, – невольно вырвалось из меня, – как ухитрился прошляпить такое предательство?
Михаил Фролович, безусловно, подметил это мое невольное «он-то» – не слишком, говоря по правде, лестное для самого Михаила Фроловича, – но от замечаний воздержался, да и от обиды, похоже, тоже.
– Да как же вы все еще не понимаете? – спросил он.
– Да что, в конце концов, я должен понять?
– Всё, что делал Талобелов, делалось из соображений общественного блага! Этот удивительный человек никого не предавал.
– Но как же тогда, – я продолжал недоумевать, – выходило так, что его сведения оказывались настолько полезными для уголовных? Разве смысл внедрения в уголовную среду заключается не в том, чтобы эту среду… хоть как-то разредить? Вывести на чистую воду заводил, отправить их на каторгу, поспособствовать облаве на рыбу поменьше? А вы что говорите? С ваших слов получается, что этот – как его! – Талобелов действовал ровно наоборот: помогал преступникам уходить от сыска, прикрывал их операции, выдавал им полицейские планы…
– А еще, – Чулицкий – не в силах сдерживать переполнившее его чувство восторга – оскалился. – Еще он и сам начал выходить «на дело». И сам планировал операции, к которым – мало-помалу – стали подключаться не абы кто, а крупнейшие люди!
– Крупнейшие люди?
– Из уголовного мира, само-собой…
Я было кивнул – мол, понял, – но Чулицкий тут же поправил самого себя:
– Хотя – бывало – и не только уголовного!
Мой взгляд стал вопросительным.
– Помните, – тогда спросил меня Михаил Фролович, – некоего Невзлина? Действительного статского советника?
Это дело я, разумеется, помнил, хотя тогда мне было лет двенадцать или тринадцать: не запомнить его было невозможно!
Невзлин – крупный чиновник Министерства народного просвещения – попался на попытке вывезти заграницу две дюжины редчайших рукописей, за полгода до того украденных из Публичной библиотеки[547]. Разразился невероятный скандал. В конце концов, Невзлин признал, что он не только явился заказчиком преступления (рукописи были похищены в один из неприсутственных дней), но и лично принимал участие в операции: якобы он сам должен был видеть, что брать, а что – нет! Но и этого мало. Спустя неделю или около того – от ареста я имею в виду, – Невзлин, выпущенный до суда под честное слово (вот уж странность, не правда ли?), был взят с поличным на попытке убийства некоего – фамилию, хоть убейте, не вспомню – сомнительного дельца, по информации полиции связанного с уголовной средой и специализировавшегося на торговле крадеными предметами искусства! Разумеется, Невзлина тут же снова скрутили и отправили в крепость, откуда он вышел уже по этапу.
– Громкое было дело, ничего не скажешь, – признал я. – Но причем тут Талобелов?
– Как – причем? Это он всё и организовал!
Я опешил:
– Как – он? Невзлин!
– Нет, – Чулицкий опять не то расплылся в улыбке, не то заурчал подобно коту. – Невзлин был вором, положившим глаз на рукописи. Человеком он был небогатым, а за рукописи можно было выручить очень большие деньги. Вот он и решился. Но всю операцию разработал Талобелов: именно к нему и обратились Иваны, с которыми, в свою очередь – или прежде всего? – связался Невзлин. Каждому полагалась доля. Невзлин получал больше всех – собственно рукописи. Иваны – стойте крепко! – участие в прибыли одного не слишком дотоле известного товарищества, подвизавшегося на почве оказания библиотеке кое-каких услуг… кажется, речь шла о строительстве нового корпуса, но…
– О строительстве корпуса! – воскликнул я. – О каком корпусе вы говорите[548]?
– Я и говорю: кажется. Но все же, пусть и кажется, речь шла именно о строительстве.
Прозвучало это как-то… слишком туманно.
– Ерунда какая-то! – заметил я.
– Не совсем, – оспорил мое заявление Чулицкий. – Дело в том, что всюду, где проявлялась рука Талобелова, возникали самые невероятные, порою – фантастические, комбинации! Поэтому речь – чтобы Иваны заинтересовались – действительно могла идти о строительстве. Вы понимаете, все такие работы финансируются Казначейством, а где оно, там и…
– Да… – протянул я.
– Вот именно[549].
Мы немного помолчали, но затем я спросил:
– А Талобелов?
– Он получал пятнадцать тысяч рублей.
– Ого!
– Да. Но это – пустяки в сравнении со стоимостью рукописей и возможными присвоениями выделенных на строительство корпуса средств.
– Гм… – я решил зайти с другой стороны. – Но отчего же вы полагаете, что в этом… деле проявилось… как вы сказали? Служение Талобелова общественным интересам?
Михаил Фролович покачал головой:
– Вы все больше меня удивляете, Сушкин! Ведь то, о чем вы спрашиваете, очевидно!
– Да как же? – я действительно не понимал.
– Случай Невзлина не был первым. Другие не были настолько же громкими, но они были! Ценные экземпляры утрачивались библиотекой и ранее. И каждый раз они – ведь это понятно! – исчезали не сами по себе. Их воровали. Но кто? И как? Вот такие стояли вопросы. Иван Дмитриевич[550] пытался найти ответы, но безуспешно. И тогда свой план предложил Талобелов. План был дерзок и прост одновременно. Не стану вдаваться в его подробности, тем более что всех подробностей я и сам не знаю – откуда? – но из того, что мне известно, скажу следующее: Талобелов хотел подтолкнуть Иванов к розыску лица – достаточно влиятельного для того, чтобы провернуть через него выгодную аферу с расхищением государственных средств, и одновременно с тем – достаточно падкого на заработок воровством. Тут, очевидно, было много нюансов: во всяком случае, мне так представляется. Но теперь уже никто о них не расскажет, если только…
– Если только?
– Если только не тот старичок, которого вы встретили у Молжанинова. Не могу поверить, но вдруг он и вправду – сам Талобелов?!
– Да нет, – Инихов, – не может быть!
– Вот и я о том же…
– Господа! – оборвал я вновь зазвучавший скептический хор. – Господа! Но почему же Невзлина взяли только спустя полгода?
Чулицкий:
– Но ведь и это очевидно! Дмитрий Иванович ждал, желая выследить всю цепочку. Было понятно, что Невзлин не сможет извлечь прибыль из предприятия, не продав рукописи. Но кому он собирался их продать?
– Он же повез их заграницу!
– Да.
– Значит…
– Значит, покупатель был именно там.
– Но…
– Вас удивляет, зачем Невзлина задержали до времени?
– Именно!
Чулицкий развел руками:
– Обычное головотяпство. Правая рука не знает, что делает левая.
– То есть – случайность?
– Да.
– То есть – операция сорвалась?
– Верно.
– А скупщик? Скупщик тут причем? Тот, которого Невзлин пытался застрелить?
Чулицкий кивнул:
– Хороший вопрос!
– Вы что же, – изумился я, – сами не знаете ответ на него?
– Не знаю!
Я онемел.
Инихов:
– Видите ли, Никита Аристархович, Невзлин так ни в чем и не признался: кроме, разумеется, того, что сам – как он полагал – организовал кражу из библиотеки, а также лично участвовал в ней. Когда его взяли, он был перепуган до полусмерти, и первое, о чем он попросил, – обеспечить ему охрану!
Я ожил, но посмотрел на Сергея Ильича с сомнением:
– А вы откуда знаете? Вы ведь тоже еще… не служили?
Инихов утвердительно – и немного иронично – взмахнул сигарой:
– Куда там! – согласился он. – Мне было всего ничего… да так же, как и вам, наверное!
– Тогда откуда вы знаете такие подробности?
Теперь Инихов хитровато улыбнулся:
– Слухами земля полнится!
– Сергей Ильич!
Сигара Инихова снова пришла в движение:
– Хорошо, хорошо… это – тоже легенда. Я услышал ее года три-четыре тому назад, когда… впрочем, неважно: мы вели следствие по одному довольно щекотливому делу, и я целыми днями засиживался в кабачке у Сенной…
Нечто подобное я уже слышал и потому невольно улыбнулся:
– Опять в кабачке!
Инихов – уже без хитринки – улыбнулся в ответ:
– Что поделать? Это не я такой: работа у меня такая!
– Ну так что же? – «посуровел» я, а точнее – выплеснул свое нетерпение.
– За бутылкой и картами познакомился я с одним примечательным малым – большим знатоком истории… не книжной, вы понимаете, а вполне себе уголовной. И вот, среди прочего, рассказал он мне и такую легенду: однажды Иванов серьезно обманул человек оттуда… – Инихов потыкал сигарой в направлении потолка. – Обещал участие в дележе казначейских денег, но обещания не сдержал. И даже хуже того: не собирался данное Иванам слово держать, так как никакого дележа – из-за отсутствия финансирования – не предвиделось вообще. Но долю свою он получил! И чем бы вы думали? – книжками!
Инихов сделал эффектную паузу, словно сам был историком.
– Да, – уже естественным тоном продолжил Сергей Ильич, – услышав такое, я изрядно удивился. Но уже в следующее мгновение припомнил: ну конечно – Невзлин! А так как с именем этого чинуши было связано и имя Талобелова, я насторожился… точнее, нет: не насторожился, а вдвое против прежнего развесил уши. Уж очень хотел узнать подробности. И за подробностями дело не стало! Рассказал он мне всё от начала и до конца, но наиболее поучительным вышел конец: мол, еще никто безнаказанно не обманывал Иванов! Получалось, что Невзлин, хапнув свои рукописи, полгода после этого прятался по разным углам…
– Минутку! А как же его служба?
Инихов описал сигарой полукруг, что, вероятно, должно было значить, что вот тут-то он ничем не может мне помочь, так как и сам знает не больше моего:
– Служба, служба… – почти проворчал Сергей Ильич. – Да кто же теперь восстановит такие подробности? Моего собеседника такие детали не волновали, да и меня тогда, признаюсь, тоже… Ну, так вот. Примерно полгода – так выходило со слов историка – Невзлин провел в глубокой, как сказали бы наши друзья – французы, конспирации. Иваны объявили его во что-то вроде – только не смейтесь! – всероссийского розыска…
Я и не думал смеяться. Наоборот: по моей спине пробежали мурашки – настолько живо перед моим мысленным взором предстала жутковатая картина… Ночь, метель, Невзлин, вглядываясь, в почти непроницаемую завесу падающего снега, перебежками – от одного фонарного пятна к другому – продвигается по проспекту и не видит, как за ним, почти по пятам, но оставаясь вне поля его зрения – как и вне поля зрения городовых – крадется страшная фигура с ножом наготове…
– Смею вас заверить, Сергей Ильич, мне совсем не до смеха!
Инихов понимающе кивнул головой:
– Да, мне тоже было бы не смешно, если бы и за мной… вот так… представляете? Ходите вы и не знаете, где и как, а главное кто вонзит вам лезвие под ребро или перережет горло!
– Такое действительно бывало? В том смысле, чтобы Иваны объявляли на кого-то охоту и… доводили ее до конца?
Невзлин снова кивнул, но теперь его кивок выражал не понимание, а утверждение:
– Да, конечно, – ответил он. – Бывало. И не раз.
– Я уже готов пожалеть этого Невзлина!
– И есть за что!
– Так что же с ним приключилось?
Инихов помусолил сигару, выпустил клубы дыма…
– Иваны объявили его в розыск и назначили награду тому, кто либо выдаст место его проживания, либо сам доставит его к Иванам…
– Живым?
– Поначалу – да. Но когда история затянулась, в условиях появилась поправка: можно и мертвым. А можно и не доставлять: только голову!
– Кошмар!
– Еще бы!
– И Невзлин об этом знал?
– Мир не без добрых людей: очевидно, кто-то ему донес о действиях Иванов и о том, что за его голову объявлена награда. Вот он и впал в панику.
– И попытался бежать заграницу?
– Нет, не думаю.
– Но…
– Там у него, скорее всего, была и впрямь назначена встреча с покупателем, потому он и выжидал, потому же и отправился в поездку. А его паника выразилась в том, о чем я уже говорил. Едва его прихватили, он бросился умолять о защите и о том, чтобы его ни в коем случае не содержали с уголовными!
– И просьбу его, как я понимаю, выполнили?
– Да, вполне.
Я насторожился:
– Что значит – вполне?
Инихов нахмурился:
– Мне кажется, в этом вновь проявилась рука Талобелова.
– То есть?
– Невзлина вообще отпустили из-под стражи! Под самое обычное честное слово явиться на суд. Даже без письменного обязательства… а это не странно даже, а очень, очень странно!
– Действительно!
– А потом… ну, вы помните.
– Да: он попытался убить скупщика краденого.
– Что-то вроде того.
И снова я насторожился:
– Что-то вроде?
На этот раз Инихов просто пожал плечами:
– Напомню, что против торговца, к которому неожиданно явился Невзлин, не было ничего, кроме подозрений. А его роль во всей этой истории и вовсе осталась непроясненной.
– Ах, вот вы о чем!
– Да.
– А потом?
– А потом Невзлина судили уже по нескольким обвинениям, включая и покушение на человекоубийство. И приговорили, если мне память не изменяет, к лишению состояния[551] и к десяти годам каторжных работ. С каторги он так и не вернулся.
– Иваны?
– Именно!
– Достали и там?
– И даже легче, чем где бы то ни было еще.
– Так Невзлина убили?
– Не просто убили, а замучили до смерти!
Меня передернуло. По спине опять побежали мурашки.
– М-да… – только и смог я проговорить.
– Точно! – так же кратко отозвался Инихов.
Мы немного помолчали, а затем я спросил:
– А что же Талобелов?
Инихов пожевал сигару, вынул ее изо рта и сказал так:
– Талобелов продолжал работать. Несмотря на неудачу – с точки зрения Иванов – дела с ограблением библиотеки, доверия он не только не лишился, но и напротив – доверие к нему укрепилось еще больше. Ведь свою-то сторону договора он выполнил блестяще! Операции проводились за операциями, Талобелов – в глазах уголовных – заматерел настолько, что его начали посвящать в такие дела, о допуске к которым постороннего – да еще и полицейского, напомню! – прежде и речи быть не могло. Насколько мне известно – это-то как раз и является самой большой загадкой, – всё шло к тому, что Талобелов готовился завершить то, ради чего он приложил столько усилий и на что потратил столько лет своей жизни. Говоря попросту, он собирался нанести удар по организации Иванов. Такой удар, после которого никто из них уже не смог бы оправиться. Больше того: такой удар, который поставил бы под сомнение саму возможность создания новой воровской иерархии в России!
– Во всей России?
– Да, во всей России, – подтвердил Инихов. – Тут нечему удивляться: воровской мир связан повсеместно; связующие ниточки тянутся из Петербурга в Москву, из Москвы – в Ростов и в Одессу; оттуда… да это и неважно! Важно лишь то, что у Талобелова ничего не получилось.
Я – еще вот только что стоявший на позиции того, что Талобелов – предатель – вздохнул:
– Его раскрыли!
– Да, раскрыли.
– Но как?
– Кто и как – неизвестно. В один ужасный день Талобелов просто исчез. Иван Дмитриевич выждал неделю или около того – мало ли: вдруг самому Талобелову было так нужно, а связаться с начальством он по какой-то причине не мог, – а потом приступил к поискам. Перевернули всё: и лавру, в одном из флигелей которой Иваны держали штаб, и всевозможные притоны, и… ну, всё короче! Когда поиски живого человека результата не дали, Иван Дмитриевич начал искать хотя бы его тело. Тогда сетями и бреднями прочесали канали, реки и прочие водоемы… на Неву надежды не было – течение, – но даже ее пропустили сквозь частый гребень! И… тоже без всякого результата!
– Значит, и тело не нашли?
– Не нашли.
– А…
– Да-да, – Инихов быстро подтвердил ту самую мысль, которую я не успел высказать вслух, – народ с пристрастием опрашивали тоже. Ведь кто-то же должен был что-нибудь знать! Но и это ничего не дало. Редкий, удивительный случай: даже информаторы держали языки за зубами! Очевидно, произошедшее с Талобеловым – начиная от его внедрения к Иванам и до провала – настолько выходило за рамки и было настолько вопиющим, что…
Недоверие вернулось ко мне:
– Но постойте! – воскликнул я. – А почему вообще Путилин решил, что имел место провал? Вдруг…
Я, оглядываясь на вдруг насупившихся полицейских, запнулся.
Инихов отрицательно мотнул головой:
– Нет, Никита Аристархович, того, о чем вы думаете, быть никак не могло. Талобелов не мог переметнуться!
– Почему?
– Во-первых, не такой он был человек…
По моим губам скользнула скептическая усмешка.
– …а во-вторых, в этом не было никакого смысла.
Вот это уже меня заинтересовало:
– Почему? – спросил я.
– Потому что, – ответил Инихов, – вся ценность Талобелова для уголовных была неразрывно связана с его работой в полиции. Вне этой работы, конечно, тоже открывались те или иные возможности – для такого-то умного и изобретательного человека! Но… это могло быть интересно ему самому, однако самим уголовным – нет. Они бы его – окончательного, если можно так выразиться, перебежчика – просто не приняли бы. Это было бы и неразумно, и опасно.
– Гм…
Я задумался.
В словах Сергея Ильича была определенная логика, но все же безупречной она не выглядела. Кроме того, если тот старик, которого Гесс встретил у Молжанинова, и в самом деле был Талобеловым, то всё, сказанное Сергеем Ильичом в его оправдание, и вовсе теряло смысл.
– А что с пожаром? – поворотился я к Митрофану Андреевичу. – Вы говорили, что Талобелов сгорел?
Митрофан Андреевич – от неожиданности вопроса – вздрогнул, но ответил тут же:
– Да, мне рассказывали именно так. Но вы понимаете: ручаться я не могу. Это было еще до моей службы в пожарной команде.
– Понимаю, Митрофан Андреевич, – согласился я, – а все же?
Полковник пальцами обхватил подбородок, помассировал его как будто в задумчивости – наверное, так оно и было – и коротко поведал:
– В пожаре на Гутуевском острове – дело было изрядное – нашли человеческие останки. Опознать их, конечно, возможности не было, но кое-какие косвенные признаки указывали на то, что сгоревший – именно Талобелов.
– Какие же признаки могли сохраниться в огне?
– Вообще-то, – Митрофан Андреевич улыбнулся, – редко бывает так, чтобы пламя уничтожило всё без остатка. Поэтому знающие люди – знающие, разумеется, что и как искать – почти всегда находят те или иные свидетельства разного рода. А в случае с человеческими останками на Гутуевском острове осматривавших заинтересовали две специфические детали. Первая – перстень. Простенький, стальной, но именно это уберегло его от плавления[552]. Сама простота перстня привлекала к себе особенное внимание: люди редко носят такие… да что там – редко: практически никогда. Золото, серебро, другие металлы – да. Но сталь… Среди тех, кто осматривал находки, нашелся человек, припомнивший: такую или подобную ей вещицу видели у Талобелова, а ему, в свою очередь, ее подарил сам Иван Дмитриевич. Отправились к нему. Иван Дмитриевич осмотрел перстень и признал в нем собственный подарок.
– Аргумент! – был вынужден согласиться я.
– Да.
– А вторая деталь?
– Бумажник.
Я так и подскочил, не веря собственным ушам:
– Что? Бумажник?
Митрофан Андреевич повторил:
– Да, бумажник.
– Но это-то как возможно?
– Кожа, – пояснил Митрофан Андреевич, конечно же сгорела, но под кожей находились – опять же, стальные – пластины, скрепленные подвижными элементами.
– Не понимаю!
– Ну… дайте-ка свой!
Митрофан Андреевич протянул руку, а я, достав из кармана свой собственный бумажник, подал его полковнику.
– Смотрите… – Митрофан Андреевич, поворачивая бумажник так и эдак, принялся показывать мне всевозможные швы. – Видите? Ваш бумажник тоже – как и мой, как, очевидно, и Талобелова – вовсе не состоит из цельных кусков кожи. Напротив: каждая из его поверхностей состоит из двух, как минимум, частей – лицевой и внутренней. Лицевая – выделки тонкой, внутренняя – грубее. А между ними… распороть?
Я выхватил бумажник из рук Митрофана Андреевича:
– Не стоит! – воскликнул я, опасаясь, что полковник мог немедленно перейти от вопроса к действиям.
Митрофан Андреевич ухмыльнулся:
– Не стоит, так не стоит! Тогда поверьте на слово: между этими поверхностями есть вставки, придающие бумажнику общую форму. Так вот: обычно эти вставки делают из толстой прессованной кожи, а в дешевых бумажниках – из картона. Но у Талобелова они были стальными.
Я понял, но удивился еще больше:
– Господи! Зачем? Ведь это должно быть страшно неудобно!
И снова Митрофан Андреевич ухмыльнулся:
– Спросите у Михаила Фроловича! Или у Сергея Ильича. Или у Юрия Михайловича. Или…
– Стойте, стойте!
Чулицкий:
– Это совсем просто, Сушкин! – Михаил Фролович полез во внутренний карман и вынул свой собственный бумажник. – Держите!
Я взял. Бумажник оказался тяжелым и… непроминаемым. Тогда меня осенило:
– Пуля!
– Верно. И нож – тоже.
Я повернулся к Можайскому:
– И у тебя такой?
Можайский кивнул.
– И у вас?
Вадим Арнольдович тоже кивнул.
– Видите ли, Сушкин, – продолжил Митрофан Андреевич, когда я вернул Чулицкому бумажник, – такая штуковина у сердца – неплохая защита от выстрела даже в упор, не говоря уже об ударе ножом!
– Значит…
– Значит, и найденный на пожарище бумажник, а точнее то, что от него осталось – пластины, принадлежал полицейскому. Нетрудно было сложить одно с другим: стальной перстень, «полицейский» бумажник… Талобелов!
Воцарилась тишина.
– Но кто же тогда, – ожил, наконец, Чулицкий, – тот странный старик? Зачем он выдал себя за Талобелова? Что скажете, Вадим Арнольдович? У вас есть какие-нибудь мысли по этому поводу?
Гесс, не менее других пораженный рассказом Митрофана Андреевича, выглядел растерянно и все же – упрямо:
– Я все-таки склонен считать, что это и есть Талобелов, – заявил он к всеобщему нашему изумлению.
– Да ведь я говорю вам… – начал было Митрофан Андреевич, но вдруг замолчал.
Это внезапное молчание было настолько красноречивым, что не оставляло никаких сомнений: полковник до чего-то додумался!
– Ну! – воскликнул тогда Чулицкий. – Ну? Что вы хотите сказать?
Митрофан Андреевич помялся, лицо его немного побледнело. Он словно собирался сказать какую-то крамолу – так не хотел и одновременно с тем горел желанием высказать зародившееся в нем подозрение.
– Митрофан Андреевич!
– Да, господа, да… – полковник пришел в себя. – Мне вот что подумалось: а если Сушкин прав?
– Сушкин?!
Вскрик – совершенно неприличный! – Чулицкого заставил меня поежиться.
– Да, именно Сушкин! – настаивал Митрофан Андреевич. – Разве не мог Талобелов и в самом деле переметнуться?
– Не мог!
– Но посудите сами! – Митрофан Андреевич вскинул на руке три пальца. – Первое: тела, кроме неопознанных де-факто останков, нет. Второе: напротив, опознанный перстень Талобелова. Третье – бумажник. И перстень, и бумажник можно было подбросить. А чей-то труп… да мало ли у такого человека, как Талобелов, было возможностей организовать и труп тоже! А вот качественное, натуральное опознание устроить у него возможности не было никакой! Что же получается? Если мы примем как данность то, что Талобелов не умер – не был убит, – мы легко объединим все факты воедино, считая и факт старика. Если же мы стоим на своем, мы ничего объяснить не можем!
Загудели взволнованные голоса. Мнения разделились. Но все же большинство отвергало выдвинутую мной (а теперь и Митрофаном Андреевичем) идею. Как оказалось впоследствии, мы с Митрофаном Андреевичем были правы, а большинство – нет. Впрочем, и наша с Митрофаном Андреевичем правота… ах, да: прошу прощения! Ведь был еще и Гесс, который с самого начала стоял на той же самой позиции… Так вот: правота нашей троицы – моя, Митрофана Андреевича и Гесса – также была неполной. Но об этом, дорогой читатель, позже!
Сейчас же – время вернуться в кабинет Молжанинова.
Как водится во многих спорах, ни какому единому мнению спорщикам прийти не удалось, и поэтому они – мы все – просто махнули рукой на предмет разногласий и попросили Вадима Арнольдовича продолжить рассказ.
Вадим Арнольдович продолжил.
– Но разве вы не погибли? – спросил я старика, заявившего, что он – тот самый Талобелов.
Старик сухонько – и не сказать, что приятно – захихикал:
– Как видите, нет, – сказал он, отсмеявшись. – Известия о моей смерти были несколько преувеличены.
– Но как же так вышло? Почему вы пропали и никому не давали о себе знать?
Старик качнул головой, пышный парик на его голове тоже пришел в движение и – вы не поверите! – с него посыпалась пудра. Мелкою такою крошкой, почти пыльцой или пылью. Эта пыль легла на стол, и старик – или Талобелов – тут же аккуратно смахнул ее салфеткой.
– А вот это, сударь, – ответил старик, – такие вопросы, ответить на которые я не могу. Не вправе, если быть точным.
– Но почему? – воскликнул, ничего не понимая, я.
– Ровно потому же, почему Семен… Семен Яковлевич, – тут же поправил себя старик, – не может рассказать о многом из того, что вы желали бы знать и что могло бы всерьез изменить ваше мнение не только насчет самого Семена Яковлевича, но и насчет всего происходящего.
– Вы говорите загадками!
– Такова уж наша, призраков, привилегия!
Старик опять неприятно захихикал и отошел от стола.
Молжанинов наблюдал за всем этим с улыбкой, но в целом его лицо было совсем не весело.
Я опомнился и вновь указал на тело Брута:
– А он-то что? Вы обещали рассказать!
– Нет, – улыбка на губах Молжанинова стала шире, а его лицо – озабоченней, – я обещал рассказать не о нем, а… просто одну историю. Сделать намек. Об Аркадии я ничего не обещал рассказывать.
Тут же была выпита очередная рюмка. Захрустел очередной огурец.
Я тоже выпил.
– Как же так… Семен Яковлевич? – я и сам не заметил, как начал величать Молжанинова по имени-отчеству, а потому, все-таки заметив, спохватился и оборвал себя. – Как же так?
– А вот так! – Молжанинов продолжал улыбаться.
– Но…
– Нет-нет, Вадим Арнольдович! Даже не пытайтесь! Ничего из того, о чем я говорить не вправе, я и не скажу. Вы только зря теряете время. А его, времени этого, у вас все меньше и меньше. Близится минута, когда вот в эту дверь, – Молжанинов ткнул пальцем в дверь кабинета, – войдет Зволянский и… тогда уже – всё!
Я невольно оглянулся на дверь. Она была приоткрыта. С моего места сквозь щель отчасти был виден тот самый коридор, по которому еще каких-то четверть часа назад я бежал за Брутом, помчавшимся предупредить своего хозяина о моем визите.
Молжанинов был прав: если я хотел узнать хоть что-то, следовало поторопиться.
– Хорошо, – был вынужден согласиться я. – Рассказывайте то, что считаете нужным!
Молжанинов кивнул, подхватил еще один огурчик и, прежде чем приступить к рассказу, этот огурчик задумчиво прожевал. Одна была радость: водку он больше не пил… мое замечание может показаться странным, но дело было в том, что миллионщик, несмотря на свое крупное телосложение, уже начал заметно пьянеть. Его глаза блестели по-прежнему живо, язык не заплетался, но некоторые признаки все более захватывавшего Молжанинова опьянения были несомненны. И это стало еще одной причиной, которая заставляла поторапливаться.
– Ну же! – потребовал я. – Оставьте вы эти огурцы! Рассказывайте!
Молжанинов бросил на меня лукавый взгляд, за которым, впрочем, я без труда подметил что-то вроде неприязненной озабоченности:
– Ладно, ладно… дайте начнем!
Я наклонился вперед и отодвинул от Молжанинова его тарелку.
Молжанинов хмыкнул:
– Однако…
Но затем он откинулся на спинку кресла, величественно сложил руки на животе и, слегка склонив к плечу голову…
– Ну, вылитый князь!
Гесс вздрогнул и быстро обернулся.
Можайский – я увидел это – тоже вздрогнул.
– Что? – спросил Гесс.
– Остроумно! – заявил Можайский.
Однако никто не признался, что это сказал он. Очевидно, и самому шутнику, ляпнувшему без раздумий, шутка сразу же показалась глупой. А ведь так и было в действительности: привычка Можайского машинально наклонять голову к плечу вряд ли была подобающей темой для насмешек!
Не дождавшись ответа на свой вопрос, Вадим Арнольдович пожал плечами и вернулся к рассказу:
– Значит, Молжанинов откинулся в кресле, сложил руки на животе и… начал свое – предупреждаю сразу – весьма туманное повествование.
«Прежде всего, – заговорил он, – пару слов о моем положении, Вадим Арнольдович. Вы знаете меня как преуспевающего дельца, миллионщика…»
«Ничего подобного! – перебивая, не удержался я. – Я знаю вас как преступника, убийцу и отъявленного негодяя!»
Как ни странно, Молжанинов согласно кивнул:
«Да, – без всяких протестов согласился он, – и в таких ипостасях, разумеется, тоже. Но это – не суть. А суть вот в чем: каким бы вы меня ни знали сейчас, всего лишь несколько лет назад я был совершенно другим. Я был… ну, как бы это сказать?.. а, вот: был человеком, над которым судьба занесла сразу три лезвия – total bad luck[553], безденежья и пылкого романтизма. А это, поверьте, страшное сочетание. Нищий романтик…»
«Нищий? – вновь не удержался я. – Вот так совсем и нищий?»
«Совершенно», – подтвердил Молжанинов.
«Ну-ну…» – пробормотал я, припоминая то, что Молжанинов вообще-то происходил из очень обеспеченной семьи, а также и то, что его отец оставил ему более чем солидное наследство.
Правда, припомнил я и то еще обстоятельство, что Петр Николаевич из Анькиного[554] утверждал, будто Молжанинов сильно задолжал и даже был вынужден заложить свою фабрику: ту самую, которая впоследствии сгорела. Но все же, и это не очень вязалось с заверениями самого Молжанинова в его полной некогда нищете.
«Вы напрасно иронизируете, – упрекнул меня Молжанинов или, наверное, даже не упрекнул, а безыдейно попенял мне: в том смысле безыдейно, что ему было решительно все равно, верю я ему или нет. – У меня действительно не было ничего… кроме головы, конечно!»
«А семейные капиталы?»
Молжанинов передернул плечами, а по его лицу пробежала гримаса:
«Семейные капиталы! – почти с ненавистью воскликнул он. – Да знаете ли вы, на каких условиях они перешли ко мне?»
Я удивился такой постановке вопроса, как, впрочем, и самому вопросу:
«Откуда же мне знать? А что: были какие-то… условия?»
Молжанинов скривился совершенно:
«Папаша мой – чтоб ему икалось на том свете! – не видел во мне преемника, способного поддерживать семейное предприятие. Он считал меня рохлей, тюфяком, художником…»
«Художником?» – еще больше удивился я.
«Да! Художником!»
«Вы что же…» – я было начал говорить, но Молжанинов внезапно и резко наклонился к своей стороне стола и взметнувшимися с живота обеими руками ухватился за выдвижной ящик.
Я тоже резко наклонился вперед, а в моей собственной руке немедленно оказался молжаниновский револьвер:
«Что вы делаете?»
Молжанинов какие-то мгновение смотрел на меня с изумлением, а потом поднял руки ладонями ко мне:
«Успокойтесь! – заявил он. – Я всего лишь хочу кое что вам показать!»
«Это «кое что» находится в ящике стола?»
