Текст книги "Сокровище тамплиеров"

Автор книги: Джек Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 42 страниц)

ГЛАВА 5

Убаюканный ровной, привычной поступью жеребца, Синклер невольно начал дремать в седле, но испуганно встрепенулся, когда конь неожиданно остановился и тихонько заржал. Храмовник понял, что заснул. Страшно было подумать, до чего могла довести такая непростительная беспечность! Но вокруг как будто всё было спокойно, нигде не видно было ни души, ничто не предвещало беды. Вот только конь почему-то застыл как вкопанный, навострив уши.

Когда Синклер в последний раз осматривался, он не замечал никаких возвышенностей, а сейчас в пятнадцати шагах перед ним вздымался крутой каменистый откос высотой в четыре его роста. Но насторожила его не скала и не расщелина в ней, а копьё, торчавшее из песка возле этой расщелины. Копьё походило на то, которое Синклер бросил, заполучив коня. Если оружие перед скалой было примерно той же длины, что и копьё, некоторое время служившее рыцарю посохом, значит, древко погрузилось в песок до середины. Но главное, оружие оставил здесь человек, и, возможно, он сейчас прятался в пещере, целясь во всадника из лука. Застывший в седле тамплиер представлял собой превосходную мишень.

Первой мыслью Синклера было убраться подобру-поздорову, но он не мог оторвать взгляда от копья.

Лаклан Морэй нашёл волокушу, изготовленную из двух копий. Одно из них Синклер использовал в качестве посоха, другое оставил в пещере, в которой укрывался от песчаной бури. Но что, если было и третье, задался вопросом Алек, и Лаклан забрал его с собой? Маловероятно. Но всё-таки возможно. Ведь, пока Лаклан тащил его на волокуше, Синклер почти всё время пребывал в беспамятстве, к тому же находился за спиной Морэя. А если копий было всё же три, торчащее перед расщелиной в утёсе вполне могло принадлежать Морэю. Вдруг он воткнул его в песок в качестве сигнала? Расщелина, чёрная от забившегося в неё песка, зияла буквально в двух шагах от древка. Может, в этой расщелине лежит Морэй – раненый или спящий.

Как можно осторожней Синклер спешился, обнажил длинный кинжал и, щурясь от отражающегося от скалы яркого света и опасливо всматриваясь в чёрный провал, двинулся вперёд. Не успел он сделать и пары шагов, как понял: то, что он принял за тёмную щель, на самом деле было чёткой тенью выступа скалы, который почти сливался с каменной поверхностью утёса. Разозлившись на себя за то, что зря спешился, Синклер выпрямился и уже собирался вернуться к коню и снова залезть в седло, но его удержало любопытство. Он всё же рискнул подойти ближе, чтобы проверить, действительно ли пространство между каменистым склоном и выступом пустое, как это кажется со стороны?

Нет, оно оказалось не пустым. Заглянув в тесное пространство, Синклер увидел засыпанного песком человека. Тот сидел неподвижно, вжавшись спиной в угол между двумя каменными поверхностями. В первый момент Синклера захлестнула волна восторга: он решил, что нашёл Морэя, укрывшегося здесь от песчаной бури и, как робко надеялся тамплиер, сумевшего выжить.

Рванувшись вперёд, рыцарь опустился на колени и торопливо смёл песок с обёрнутой тканью головы. Прикосновение, видимо, заставило человека очнуться, и тот дёрнул головой; но пальцы Синклера уже уцепились за край матерчатого покрывала, поэтому резкое движение сидящего приоткрыло часть его лица. В тот же миг Синклер вскочил, замахнулся кинжалом и, покачиваясь, замер.

Кожа и волосы, которые он увидел, никак не могли принадлежать сэру Лаклану Морэю. У Лаки волосы были светлые, рыжевато-золотистые, а бледная кожа щёк постоянно обгорала на солнце и шелушилась, к ней не приставал настоящий загар. Но перед Синклером был совсем другой человек – смуглый, с кожей цвета ореха, с жёсткими чёрными волосами у рта.

Синклер отступил на шаг, держа кинжал наготове. Он не спешил ударить, понимая, что сейчас опасность ему не грозит: незнакомец был завален песком ещё больше, чем недавно был завален в пещере сам рыцарь, а тамплиер помнил, каких трудов ему стоило освободиться.

Присматриваясь к незнакомцу, Синклер обратил внимание на выступ в покрывавшем его песке. Убрав кинжал в ножны, он наклонился, пошарил и понял, что это рукоять меча.

Синклер извлёк оружие из песка и медленно выпрямился, держа в руке изогнутый сарацинский симитар с полированным клинком из узорчатой сирийской стали. Он знал, что такие клинки, именуемые дамасскими, отличаются отменными боевыми качествами. Видимо, занесённый песком сарацинский воин не был рядовым воином. Но как бы он ни был опасен, убивать его сейчас у Синклера не было ни малейшей надобности.

Оставалось только повернуться, снова сесть на коня и уехать, предоставив неверного его участи. Однако едва у Синклера мелькнула эта мысль, он тут же её отбросил. Он сам был воином, следовал кодексу воинской чести и никогда не убивал того, кто ему не угрожал. Оставить сарацина в таком беспомощном состоянии было всё равно что убить безоружного, а этого рыцарь не мог себе позволить.

Ругая себя за дурость, он сначала воткнул меч остриём в песок, чтобы оружие находилось под рукой, потом опустился на колени и принялся разматывать ткань с головы неверного. Сарацин дёрнулся, но Синклер упёрся в его грудь затянутой в лубки рукой, размотал последние складки и попятился, чтобы взглянуть со стороны на открывшееся взору лицо.

Как он и предполагал, внешность человека была типичной для сарацина – худощавое лицо с высоким лбом, ястребиным носом и высокими скулами, глубоко сидящие узкие глаза, настолько тёмные, что они казались чёрными дырами. Жёсткие чёрные усы и бородку сарацина покрывала корка слипшегося песка. В глазах – весьма естественно для человека, погребённого в песке и пыли, – читалось крайнее раздражение, но само лицо вовсе не выглядело злобным. При виде его в памяти Синклера всплыло слово, не вспоминавшееся годами, но сейчас вдруг показавшееся самым подходящим: «стоик».

Не в силах шевельнуться, сарацин неотрывно смотрел на рыцаря – смотрел без всякого выражения, явно ожидая, что тот будет делать дальше. Несколько минут оба не шевелились и не нарушали молчания.

Наконец Синклер глубоко вздохнул.

– Что ж, парень, – сказал он на своём родном гэльском языке. – Давай-ка откопаем тебя.

Рыцарь предостерегающе приложил палец к губам, извлёк из ножен кинжал и поднял так, чтобы сарацин как следует его рассмотрел, после чего воткнул оружие в песок рядом со своим правым коленом. Потом, не говоря ни слова, наклонился и начал сгребать песок в сторону, начав с места под подбородком. Расчистив плечи и левую руку, Синклер увидел на засыпанном песком человеке такую же тончайшей работы кольчугу, какую видел на мертвеце. Как только рука сарацина освободилась, тот сам взялся за дело, энергично сбрасывая с себя песок. Помогавший ему Синклер не забывал об осторожности и дважды менял позу, отбрасывая симитар назад – так, чтобы сарацин не мог до него дотянуться. В то же время рыцарь держал под рукой кинжал, тоже вне досягаемости неверного.

Они работали вместе под звуки своего тяжёлого дыхания. Когда Синклер наконец начал сгребать песок с ног сарацина, мусульманин вскинул руку, явно призывая к осторожности.

Синклер качнулся назад и прищурился, гадая, что он сделал не так. Сарацин наклонился и показал туда, где должна была находиться его левая нога, энергичными жестами предлагая Синклеру продолжать. Франкский рыцарь снова принялся за дело, но обратил внимание на то, с какой осторожностью разрывает сарацин песок вокруг своей правой ноги, и понял – нога эта ранена. Кроме того, он обратил внимание на измождённый вид мусульманина, что напомнило ему о собственной жажде. Резко выпрямившись, Синклер вернулся к коню и взял тот бурдюк с водой, что был полнее. На обратном пути он услышал, как сарацин сплёвывает песок. Но едва в поле зрения мусульманина появилась тень Синклера, эти звуки прекратились, и, обогнув скальный выступ, рыцарь увидел, что человек, которого он начал про себя называть Чернобородым, смотрит на него, как раньше, – спокойно, без выражения. Стоически.

Прислонившись к утёсу, Синклер бросил тяжёлый бурдюк с водой в сторону сарацина. Мусульманин поймал бурдюк обеими руками, и впервые на лице его отразилось удивление.

– Давай, малый. Попей.

Рыцарь кивнул, и сарацин кивнул в ответ. Лицо его вновь стало бесстрастным, зато руки энергично принялись вытаскивать затычку.

– Здорово иметь две руки, когда нужно напиться из бурдюка, – с кривой усмешкой промолвил Синклер, глядя на мусульманина.

Сарацин остановился, не донеся бурдюк до рта, и непонимающе взглянул на Синклера. Тот хотел было повторить свои слова на арабском, но спохватился и продолжал на родном языке:

– Давай, пей, но налей воды и мне.

Рыцарь достал из котомки металлическую чашу, прижал её к лубкам раненой руки и подался вперёд. Сарацин бросил взгляд на его руку, кивнул и наполнил чашу. Синклер сделал маленький глоток, прополоскал рот, сплюнул, хлебнул уже как следует и опять прислонился к стене.

Сарацин сделал то же самое, тщательно прополоскав рот и осторожно выплюнув смесь воды и песка. Он снова поглядел на Синклера, явно спрашивая разрешения, и, когда рыцарь кивнул, прополоскал рот снова, сплюнул, с нескрываемым удовольствием сделал третий глоток, прополоскал горло и на сей раз проглотил воду.

– Давай. Попей ещё. И промой глаза, потому что я знаю, что ты чувствуешь.

Взяв за кончик ткань, которой была обмотана голова сарацина, Синклер несколько раз встряхнул тряпку, чтобы убрать песок, жестами изобразил, что намочил её и промывает глаза, и вручил сарацину. Мусульманин, внимательно следивший за Синклером, послушался его совета. Протерев глаза, он поднял бурдюк, явно спрашивая Синклера, не хочет ли тот выпить ещё. Рыцарь покачал головой, и сарацин, вернув на место затычку, поставил бурдюк рядом с собой. Синклер шагнул вперёд, забрал воткнутый в песок кинжал, выпрямился и, глядя на сарацина сверху вниз, промолвил:

– У меня есть вопрос, мессир Чёрная Борода. Кто чей пленник: я – твой или ты – мой? У меня есть кинжал и твой меч, но я не уверен, что от них будет много пользы, если дело дойдёт до поединка. Оба мы ранены, но, по-моему, всё зависит от того, что сейчас в лучшем состоянии – моя рука или твоя нога. Это самое главное.

Он помолчал, размышляя, что делать дальше, и прекрасно понимая: в любом случае ему придётся завершить начатое – освободить сарацина из песчаного плена.

– Что ж, – молвил рыцарь, пожав плечами, – давай выясним это.

Несколько минут спустя он отрыл левую ногу сарацина и убрал с неё последний песок. Сам сарацин по-прежнему действовал очень осторожно, потихоньку смахивая песок с ноги, явно озабоченный тем, что он увидит. Скоро Синклер понял, как обстоят дела: нога была в лубке, плотно забинтована, и, похоже, о ней позаботился сведущий человек.

Синклер невесело рассмеялся.

– Славная мы с тобой парочка! Шесть здоровых конечностей на двоих, и оба мы ни на что не годны. Даже потолковать друг с другом не можем, не то что сразиться.

Он постучал кинжалом по стальным арбалетным болтам лубка, и уголок рта сарацина впервые приподнялся в намёке на улыбку.

– Впрочем, мы вполне могли бы ещё попить, потому что я никак не могу придумать, что делать дальше. Вряд ли мне удастся снова забраться на коня с этой проклятой рукой, раз поблизости нет подходящего камня. Но даже если бы это мне удалось, ты не сможешь сесть позади меня.

Тамплиер поднял бурдюк с водой и вручил сарацину.

– На. Наливаешь ты определённо лучше, чем я.

Спустя мгновение, держа в руке полную до краёв чашу, он отодвинулся и осторожно сел на горку песка. Но когда Синклер наклонился, чтобы бережно поставить чашу между ног, из-за пазухи его выглянула усыпанная самоцветами рукоять кинжала. Не успел он снова её спрятать, как услышал, что сарацин ахнул. Синклер поднял глаза: глаза мусульманина широко раскрылись, на лице появилось странное выражение.

– Что-то не так? Это?

Рыцарь вытащил кинжал и снова заметил то же странное выражение в глазах сарацина. В следующее мгновение лицо мусульманина вновь стало бесстрастным, зато он впервые заговорил.

По-французски.

– Откуда у тебя этот кинжал?

Синклер вытаращил глаза от изумления, но без промедления ответил на том же языке, искренне обрадовавшись возможности поговорить с сарацином. Рыцарь решил скрыть, что понимает арабский.

– Я нашёл его сегодня утром. Рядом с мертвецом. В нескольких милях отсюда.

Последовала долгая пауза, потом сарацин спросил:

– Ты его убил?

Синклер уловил в его голосе боль и покачал головой.

– Нет.

Он поудобнее пристроил руку в лубке на колене.

– Я же сказал тебе, что нашёл его мёртвым. Он был засыпан песком, как и ты. Кто он такой? Очевидно, ты его знал.

Сарацин помолчал, потом склонил голову в знак согласия.

– Его звали Аруф. Он был младшим братом моей жены. Он был серьёзно ранен, когда мы разделились. Правда, кровь удалось остановить, рану забинтовали, но, видно, пока он ехал верхом, снова открылось кровотечение.

– Он взял твоего коня и оставил тебя здесь?

– Другого выхода не было. У нас на троих остались только две лошади. Аруф поехал на север, искать помощь, а Саид отправился на восток. Они оставили меня здесь, в тени, полагая, что тут я буду в безопасности. Никто из нас не знал, что налетит буря.

– Значит, тот, другой... Саид... возможно, жив?

– Да, если такова воля Аллаха. Если так записано в книге Ангела. Но может, там записано, что мы с тобой оба умрём здесь.

Сарацин огляделся по сторонам.

– Впрочем, о смерти думать ещё рано. У меня тоже есть вода и мешок с едой, они где-то тут, под песком.

Синклер не обратил внимания на эти слова.

– А что случилось с твоей ногой? И кто так искусно наложил повязку?

– Саид спас нас обоих. Он знает толк в искусстве врачевания.

– Он врач?

– Нет, воин, но в юности его обучал отец, который был прославленным врачом. Саид так и не пошёл по стопам отца, но не забыл его наставления.

– И он поехал на восток?

Кивок головы.

– Я же сказал.

– Но что вы здесь искали? Как тут оказались? Ты был при Хаттине?

– Хаттине? А, ты имеешь в виду Хиттин...

Сарацин наморщил лоб. Ему явно хотелось спросить, что у собеседника на уме, но он подавил это желание и просто ответил на вопрос:

– Нет, меня там не было. Мы ехали в Тивериаду, по повелению султана, когда с нами приключилось злосчастье.

Синклер нагнулся и снова передал мусульманину бурдюк с водой.

– Расскажи мне об этом, раз уж нам нечем больше заняться. А потом поищем твою еду и воду. Так что же с тобой случилось?

Смуглый сарацин задумался, помолчал, а потом кивнул и начал свой рассказ.

* * *

Звали его аль-Фарух, он со своим отрядом находился в окрестностях городка Ибелин на побережье, когда гонец султана доставил ему приказ направляться в Тивериаду. Отряду предстояло проделать путь в восемьдесят миль, и воины выступили немедленно, но через некоторое время им повстречался раненый человек, бежавший из деревушки, на которую напали разбойники. По словам беглеца, грабителей было не так уж много, около двух десятков, но в деревне почти не имелось мужчин, способных сражаться, и никто не смог дать шайке отпор. Название деревушки, которое ничего не значило для Синклера, сразу привлекло внимание аль-Фаруха, потому что там проживал престарелый дядя, почитаемый брат его матери. Мысль о том, что по вине безбожных грабителей дядя, любимый и уважаемый всей семьёй, мог пострадать или даже погибнуть, настолько разъярила аль-Фаруха, что он приказал своим людям следовать намеченным путём, а сам во главе десятка избранных спутников поскакал, чтобы расправиться с разбойниками.

– К сожалению, – промолвил сарацин после продолжительного, сокрушённого молчания, – в гневе и негодовании я недооценил своих противников. Приняв слова беглеца за чистую монету, я не знал численности врага.

В результате он и его спутники угодили в хитроумно устроенную засаду в обнесённом стенами вади, и семерых бойцов застрелили из укрытия прежде, чем их командир успел опомниться. Прорваться удалось только Саиду, Аруфу, самому аль-Фаруху и ещё одному воину, который скоро истёк кровью. Пал и его раненый конь, а лошади Аруфа, брюхо которой было вспорото, так что кишки волочились по земле, Саид из милосердия перерезал горло. Тогда Аруф, зажимая тряпкой кровоточащую рану в паху, взобрался на коня позади Саида, и они втроём продолжили путь, пока не нашли это место, где и остановились на ночь.

Саид, единственный из троих не получивший ран, первым делом остановил кровотечение в паху Аруфа, посыпав рану каким-то кровоостанавливающим порошком и плотно перебинтовав. Потом занялся ногой аль-Фаруха – арбалетный болт сломал какую-то небольшую кость. Саид промыл рану, вправил кость и наложил лубок и повязку, дававшие надежду, что рана полностью исцелится.

Ту ночь они провели здесь, а когда наступил рассвет, стали размышлять, как быть дальше. Основной отряд к тому времени ускакал далеко вперёд. Возможно, соратники остановились, чтобы подождать их, может, даже повернули назад, чтобы их поискать, но все трое понимали: вероятность того, что их найдут, невелика. Они сами должны были себе помочь. Аль-Фарух решил отправить Саида на поиски отряда, однако Аруф принялся возражать, уверяя, что теперь, когда его рана перевязана и кровотечение остановилось, он чувствует себя настолько хорошо, что тоже примет участие в поисках. Если они с Саидом разделятся и один двинется на север, а другой на восток, вероятность встречи со своими будет гораздо больше.

На том и порешили.

Аль-Фаруху, которому раненая нога не позволяла сесть на коня, предстояло остаться здесь с недельным запасом еды и воды: за неделю кто-нибудь из двоих его товарищей обязательно вернётся с помощью. А может, оба.

Два воина уехали, повесив круглый щит аль-Фаруха на его вонзённое в землю копьё, чтобы на обратном пути сразу найти командира.

– Теперь ты знаешь столько же, сколько и я, ференги, – заключил аль-Фарух, назвав Синклера арабским словом, означающим «франк», и снова погрузился в молчание.

Синклер тоже сидел молча, размышляя над услышанным. Если Саид спасся во время песчаной бури и нашёл своих товарищей, они вернутся сюда, и тогда христианскому рыцарю конец. Пока у него ещё была возможность уехать, попробовав взобраться на покладистого коня даже без помощи опорного камня. Он уже решил пойти проверить, на месте ли жеребец, но, едва приподнявшись, снова сел и обратился к сарацину:

– Откуда ты знаешь наш язык?

– Один из ваших языков, – сухо ответил тот. – Когда ты заговорил поначалу на том, первом, языке, для моих ушей он прозвучал, словно галдёж джиннов. Что это был за шум?

Синклер ухмыльнулся, впервые за долгое время.

– Это гэльский язык, язык моего народа, живущего в Шотландии, где я родился.

– Значит, ты не франк?

– Нет, я из тех, кого называют скоттами, но моя семья родом из Франции, переселилась в Шотландию сто лет тому назад. Когда воинов призвали явиться сюда, я вступил в войско.

– Стало быть, ты рыцарь? Я не вижу на тебе знаков рыцарского достоинства.

– Оказавшись один в пустыне, да ещё пешим, я избавился от доспехов. Здесь и так полно возможностей умереть, чтобы ещё отягощать себя бесполезным железом и тяжёлым одеянием.

– Понятно. Очевидно, ты пробыл здесь достаточно долго и, наверное, усвоил толику мудрости Аллаха, хвала имени Его... Но ведь ты явился сюда, чтобы убивать сарацинов?

– Не совсем так. Я пришёл, потому что сюда меня призвал долг рыцаря перед Святой землёй. А убивать или быть убитым – это всего лишь часть рыцарского кодекса.

– Значит, ты – храмовник?

Едва уловимый намёк на угрозу, прозвучавший в этом простом вопросе, заставил Синклера вместо прямого ответа дать уклончивый, хотя и не лживый.

– Я рыцарь, – растягивая слова, произнёс он. – Из Шотландии переправился во Францию, из Франции, морем, сюда. Не все рыцари в Святой земле принадлежат к храмовникам или госпитальерам.

– Не все, но джинны Храма самые опасные из всех.

Синклер не стал возражать, а просто напомнил сарацину:

– Ты не ответил на мой вопрос. Как ты научился говорить на языке франков?

– Я выучил его ещё в детстве, в Ибелине, где вырос. После захвата Иерусалима один франкский сеньор выстроил там крепость и взял себе имя по названию этой крепости. Отроком я служил там при конюшнях и, бывало, играл с сыном франка, моим ровесником. Так, в игре, мы и выучили языки друг друга.

Синклер призадумался.

– Ибелин... Ты имеешь в виду мессира Балиана де Ибелина? Я знаю его. Я ехал с ним из Назарета в...

Синклер прикусил язык, сообразив, что может сказать больше, чем следует, но аль-Фарух уже кивал головой.

– Должно быть, это он и есть. На нашем языке его зовут Балиан ибн-Барзан, и он влиятельный человек среди ференги. Рыцарь, но не из Храма.

– Значит, вы по-прежнему друзья?

Сарацин пожал плечами.

– Как могут быть друзьями мусульмане и христиане, когда идёт священная война джихад? К тому же мы не виделись много лет, с юности. Наверное, теперь мы можем разминуться с ним на базаре, не узнав друг друга.

Синклер похлопал здоровой рукой по бедру, выпрямился, потом, прищурясь, оглянулся на солнце и сказал:

– Нам нужно поесть. Все люди делят трапезу, даже во время джихада. Когда ты ел в последний раз?

Аль-Фарух задумался, поджав губы.

– Точно не помню, но очень давно.

Синклер встал.

– Я оставил моего коня – твоего коня – осёдланным на солнце, и он, должно быть, страдает. Если я приведу его сюда, к тебе, ты поможешь его расседлать? Трудно расстегнуть подпругу одной рукой.

– Помогу, если ты подведёшь его достаточно близко, чтобы я мог до него дотянуться.

Некоторое время спустя коня расседлали и сняли с него седельные сумы. Синклер уселся на седло, которое положил на пол маленького укрытия в скалах, пошарил в мешке с едой и достал большой ломоть сушёного мяса и маленький острый нож. Он кинул сперва мясо, а потом и нож удивлённому мусульманину, который ловко подхватил нож за рукоятку.

– У тебя две руки, и ты нарежешь мясо лучше меня. Порежь его, пока я займусь остальным.

Мусульманин без слов принялся отсекать ломтики от твёрдого куска, в то время как Синклер доставал из седельной сумки сушёные смоквы, финики и хлеб для обоих.

Они поели в вежливом и, как ни странно, дружелюбном молчании. Каждый был погружён в свои мысли. Синклер размышлял о необычных обстоятельствах, благодаря которым он мирно делит трапезу с врагом, хотя в другой ситуации сарацин непременно попытался бы его убить.

«Интересно, – мимолётно подумал Синклер, – не о том же размышляет и мой сотрапезник?»

Но потом мысли рыцаря обратились к завуалированной угрозе, с которой аль-Фарух поминал орден Храма.

По правде сказать, Синклер понятия не имел, есть ли смысл скрывать свою принадлежность к тамплиерам и своё знание арабского языка, но ему казалось, что он поступает правильно. Возможно, сарацину не понравилось бы, что Синклер – храмовник, но это не главное. Мессир Александр Синклер был не простым тамплиером, и ему впрямь было что скрывать.

Синклер являлся высокопоставленным членом тайного братства Сиона. Это секретное общество не просто входило в Храм, но несколько десятилетий назад, на рубеже столетий, по сути, создало орден и до сих пор негласно определяло его политику. Рядовые тамплиеры понятия не имели о секретном братстве, но многие из верхушки ордена в него входили. Другие же тамплиеры, формально равные им по рангу, всю жизнь оставались в полном неведении и умирали, так и не узнав о существовании братства. К числу несведущих принадлежал даже нынешний великий магистр Храма Жерар де Ридефор, ибо, несмотря на его всеми признанную смелость, воинские навыки и твёрдость духа, его не сочли возможным принять в братство Сиона из-за непомерной самонадеянности и гордыни.

Стать членом братства было непросто. Этой чести удостаивались немногие. Связанные клятвой верности и обетом молчания, братья встречались на редких совещаниях, что проводились под прикрытием традиционных орденских сборов в личных владениях старших братьев правящего совета. Пока приглашённые – по большей части рыцари – веселились на пиру, члены братства собирались в одном из потаённых нижних покоев замка, обсуждали текущие дела, принимали новых братьев и выносили судьбоносные решения.

Внешне братья ничем не отличались от прочих рыцарей, однако некое отличие, неведомое непосвящённым, всё же существовало. Члены братства Сиона избирались из представителей аристократических кланов, именовавшихся в своём кругу дружественными семьями, всех их роднило происхождение из одной провинции Южной Франции – Лангедока. Слово «Лангедок» буквально означало «язык ок» или «место, где говорят на языке ок». Там и вправду сохранился этот древний язык. Содружество семей сложилось более тысячи лет назад, в первом веке христианской эры, когда, после бегства и долгих скитаний, последовавших за разрушением римлянами Иерусалима в 79 году, основатели кланов нашли прибежище в Южной Галлии.

Иудейское происхождение этих семей являлось величайшим секретом братства, ибо по прибытии в Галлию еврейские переселенцы слились с местными жителями, приняли христианство – и вот уже тысячу лет подавляющее их большинство пребывало в блаженном неведении относительно своих подлинных корней. Лишь посвящённые древнего братства Сиона ведали правду, которую тайно передавали из поколения в поколение на протяжении целого тысячелетия. Причём, по неукоснительно соблюдавшемуся обычаю, лишь один представитель мужского пола из каждого поколения всех семей имел право на посвящение.

Мессира Александра Синклера, выбранного из семи братьев в семье, где не было дочерей, приняли в братство, когда ему исполнилось двадцать лет. Его братья (все совершеннолетние, двое из них – рыцари Храма, третий – госпитальер) и не подозревали, что Алек имеет тайный высокий ранг. Братство возлагало на своих членов такие обязанности, что для них становилось невозможным поддерживать обычные отношения с родными, погружёнными в будничный мир семейных обязанностей, христианского благочестия и вассальной верности. Поэтому братья Алека считали, что он – гордец, невесть почему сторонящийся родных и близких. Ему не оставалось ничего другого, кроме как пожать плечами и не оспаривать этого суждения.

Таким образом, почти исчезнув из поля зрения семьи, Синклер погрузился в тайный мир братства. Правящий совет, оценив и взвесив его склонности и способности, начал сообразно им готовить Синклера, чтобы потом использовать в своих целях. Так Александр Синклер, рыцарь Храма, стал шпионом братства.

– Ты глубоко задумался, ференги.

Аль-Фарух говорил по-французски свободно, несмотря на гортанные арабские обертоны. Синклер усмехнулся и почесал в затылке.

– Так ведь есть о чём подумать. Призна́юсь, я размышлял, не забраться ли мне на твоего коня и не дать ли дёру, прежде чем к тебе на выручку подоспеют друзья.

– Если они подоспеют. Ни в чём нельзя быть уверенным, кроме того, что уже записано. Может, воля Аллаха, благословенно будь имя Его, состоит в том, чтобы я остался здесь и умер.

Синклер некоторое время думал об этом, потом медленно кивнул.

– Мне почему-то кажется, что Аллах вряд ли захочет отказаться от такого надёжного оружия, каким, сдаётся, являешься ты... Но вот что странно: мысль о том, чтобы уехать и бросить тебя на произвол судьбы, мне очень не нравится.

Глаза сарацина сузились, превратившись в щёлки.

– Более чем странно – это смахивает на безумие. Какое тебе дело до того, что случится со мной, если, оставаясь здесь, ты рискуешь? Ты попадёшь в руки моих людей, если они всё же прибудут, и с каждой проведённой здесь минутой всё больше подвергаешь себя опасности.

Губы Синклера тронула лёгкая улыбка.

– Может, это безумие или слабость, но так уж я воспитан. По моему разумению, человек чести не должен бросать другого человека на погибель, если имеет возможность его спасти или хотя бы ему помочь.

– Честь? Это...

Сарацин умолк, подыскивая нужное слово.

– Это такая идея? Нечто, не имеющее субстанции. Понятие, которое с виду многие уважают, но лишь немногие понимают его истинное значение.

– Даже правоверные Аллаха?

– Увы, да. Впрочем, не сомневаюсь, как и твои соплеменники.

– Да, ты прав...

Синклер снова перешёл на шотландский, но, судя по всему, сидящий напротив человек понял сказанное по тону.

– Как тебя зовут, ференги? Моё имя ты уже знаешь.

– Лаклан Морэй.

Эта ложь сорвалась с губ Синклера естественно и непроизвольно.

– Лаклан... звучит почти как арабское имя. Лак-лан Мурр-ай.

– Может, для тебя оно звучит и так, но имя шотландское.

– И у тебя почти нет бороды. Я думал, все франкские рыцари носят бороду.

Синклер сокрушённо почесал свой поросший щетиной подбородок.

– Верно. Хотя бы поэтому меня трудно принять за храмовника. Конечно, за долгое время борода может и отрасти, что вряд ли меня порадует. Многие мои соплеменники считают это недостатком, чуть ли не недугом: растительности у меня на лице немного, а кожа... Тебе известно слово «чувствительная»?

Сарацин покачал головой, и Синклер пожал плечами.

– В общем, когда у меня отрастает борода, кожа начинает шелушиться и болезненно чесаться. Поэтому, чтобы жить спокойно и не расчёсывать себя до крови, я решил по возможности чисто бриться. К сожалению, далеко не все мои товарищи-франки относятся к этому с пониманием.

Разумеется, Синклер умолчал о том, что выбритый подбородок позволял ему изменять свою внешность с помощью накладных бород разных форм и цветов, в зависимости от обстоятельств.

– Расскажи мне о Хиттине... Хаттине, как ты его называешь.

Просьба была высказана в мягкой форме, но прямо, без обиняков, и застала Синклера врасплох. Не найдя ответа, он растерянно молчал.

Сарацин выпрямился, разминая плечи.

– Ты первым делом спросил, был ли я при Хаттине. То, как ты задал этот вопрос, привлекло моё внимание. Теперь ты знаешь, что меня там не было, но Хаттин находится недалеко от места, которое ты называешь Тивериадой. Там нам повелел собраться султан – да улыбнётся ему Аллах. Было ли у Хаттина сражение? Не потому ли ты здесь один?

Синклер мысленно выругал себя за неосмотрительность, но смысла лгать не было. Он вздохнул.

– Да, сражение состоялось.

– Понятно. И оно было... решающим?

– Боюсь, да. Мы потерпели поражение. Ваши одержали верх.

– Хвала Аллаху. Что там случилось?

– Что случилось? О чём ты спрашиваешь? Тебе доводилось сражаться в великих битвах, с участием тысяч воинов?

– Да, несколько раз.

– А доводилось тебе командовать в такой битве?

Сарацин задумался.

– Нет, я командовал своим отрядом, но не всем войском. Я не из высших военачальников.

– Я тоже. Поэтому ты не хуже меня знаешь, что воин имеет смутное представление о ходе всего сражения. О победе или поражении он узнает под конец, а в гуще боя стремится защитить себя, своих товарищей – и выжить. Могу лишь сказать, что в битве при Хаттине сражались огромные силы. У нас была самая сильная армия, какую когда-либо выставляло королевство, – более тридцати тысяч тяжеловооружённых рыцарей, союзников из Туркополя и пехотинцев. Но ваш султан Саладин собрал как минимум вдвое больше воинов, и мы были разбиты. Честно говоря, основное сражение я видел лишь урывками, издалека: в самом начале боя мой конь пал, я сломал руку и остался в стороне от главной схватки. В ту ночь мы спаслись вдвоём с другом и собирались добраться до Ла Сафури, но нас застигла песчаная буря.