Текст книги "Сокровище тамплиеров"

Автор книги: Джек Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 42 страниц)

Сен-Клер воззрился на кузена округлившимися глазами.

– Алек, вы говорите серьёзно? Скажите, что это всего лишь шутка.

Синклер пожал плечами.

– Допустим, я шучу. Думаю, тебе не помешает улыбнуться и на время отвлечься от неприятных мыслей. А шутка отлично в этом помогает... Мне показалось, ты уже не так серьёзен, как во время нашего разговора об обетах и наказаниях, виновности и возмездии, и можешь немного посмеяться. По-моему, ты упустил из виду то мелкое обстоятельство, что мы с тобой – не христиане. А об этом не стоит забывать, кузен. Ты начал говорить, как грешник, наслушавшийся священников и оттого терзаемый чувством вины. На самом же деле ты привилегированный брат ордена Сиона. Хватит раздумывать о вине, кузен, это бессмысленное понятие.

– Алек, я вовсе не думал о вине. Меня заботит честь и то, что она исчезает, словно капельки росы на плоском камне под лучами солнца.

– Ах, честь! Это золотая монета, хотя часто оказывается, что её лишь позолотили, чтобы придать ей видимость цены. Расскажи мне о чести, Андре. Поведай, много ли чести в том, что здесь творится? Посмотри.

Алек полез в свою сумку, выудил оттуда золотую монету и поднял, чтобы Андре хорошенько её рассмотрел. Потом Синклер подбросил монету так, что она завертелась, поймал и зажал в кулаке.

– Это золотой византин, отчеканенный на монетном дворе султана. Держу на него пари, что из всего воинства, с которым мы сейчас маршируем, ты не сможешь назвать с ходу даже двух десятков безупречно честных и достойных людей. Вообще-то их, наверное, куда больше двух десятков, но ты должен назвать мне имена двадцати достойных мужей, знакомых тебе лично. Начинай. Да, и не забывай при этом смотреть под ноги.

Синклер повернулся и начал спускаться по тропе, а Андре последовал за ним, глубоко задумавшись и осторожно ведя за собой лошадь.

– Монета останется при вас, – буркнул Сен-Клер, когда они благополучно закончили спуск. – Я всё обдумал и полагаю, что мог бы назвать семерых-восьмерых, включая Робера де Сабле. А почему бы и не включить его в список? Итак, я могу назвать восьмерых лично мне известных крестоносцев, причём трое из них – братья-сержанты Храма, люди честные и достойные, но не обладающие большим влиянием и высоким положением. Это позор для меня.

– Позор? Но ведь в том нет твоей вины. Твоя честь принадлежит только тебе, так же как честь каждого из названных тобой людей принадлежит только ему. Это самое изумительное во всём, касающемся чести, кузен. Она живёт в нашей душе и устанавливает для каждого из нас личное мерило, и каждый из нас вынужден жить по своим собственным канонам. О, ты услышишь, как я говорю о чести Храма, или о чести воинов-тамплиеров, или о чести ордена, но всё это бессмыслица, облачённая в слова. Честь не может принадлежать никому, кроме отдельного человека. Она – его личное достояние и личное бремя; только его и никого другого. И всё это сводится к совести и выбору в час Страшного суда. К тому моменту, когда каждый должен будет провести черту на песке и встать позади неё. Твои представления, кузен, могут отличаться от моих, но никто в нашем мире не может лгать Богу. Твоя честь принадлежит тебе, это твоя сущность, твоя душа. А моя честь – только моя!

Андре Сен-Клер глубоко вздохнул.

– Ладно, – промолвил он. – И каково ваше последнее предложение?

– Я предлагаю войти в пещеру и поприветствовать Ибрагима. Он уже должен нас ждать. Больше предложений у меня нет.

– А у меня есть, всего одно.

– И в чём же оно заключается?

– Вернёмся в Акру и выступим с армией на юг, к Иерусалиму. Мне кажется, это самое разумное решение. Тем более что тогда у нас появится время обсудить наши терзания с братом Жюстином, у которого сейчас, когда все послушники приняты в орден в качестве братьев, полно других дел. И конечно, с магистром де Сабле. Я ещё раньше хотел у вас спросить – имеете вы хоть малейшее преставление о том, сколько наших братьев, не считая нас двоих, находится сейчас на Востоке?

– Не знаю. Но мы явно не единственные члены братства Сиона в Святой земле.

– Да. Далеко не единственные. По моему разумению, братьев здесь не меньше четырёх десятков, только едва ли кто-нибудь заботится о том, чтобы собрать их вместе. Мы не проводим сборов в Святой земле, и это кажется мне неправильным. Ведь жизнь братства не должна зависеть от неблагоприятных обстоятельств. Поэтому я намерен предложить великому магистру подумать о создании внутри ордена Храма особого общества, встречи которого будут проводиться втайне от остальных. Как вы считаете? Это было бы нетрудно устроить, и тогда у нас было бы чем заняться до конца войны. Мы могли бы посвятить своё время и помыслы исполнению высшего долга, не отвлекаясь на второстепенный. Как вам эта идея?

Алек Синклер кивнул. Потом кивнул ещё раз – уже с бо́льшим воодушевлением.

– Мне она нравится. Мы возвращаемся в Акру, беседуем с великим магистром, маршируем в Иерусалим с армией Ричарда, но по дороге вновь присоединяемся к братству. Превосходная затея. Я знал, кузен, что голова у тебя работает, и сейчас ты снова это доказал. А теперь давай засвидетельствуем своё почтение грозному Ибрагиму и получим его депеши.

Ибрагима, однако, на месте не оказалось. Он был там и, видимо, некоторое время ожидал на плоском камне в центре пещеры – Алек нашёл там послание, начертанное на листе пергамента. Угол пергамента прижимала клетка с почтовым голубем, на которой лежала кожаная трубка с документами.

В письме Ибрагим объяснял, что пробыл здесь целый день, больше не может ждать и оставляет документы, предназначенные франкскому тиади – так ассасины называли высшего местного представителя ордена Сиона. В настоящее время им являлся Робер де Сабле. Алек должен был положить бусину в привязанный к птичьей лапке цилиндрик и отпустить птицу, чтобы та нашла путь домой.

Андре внимательно наблюдал за тем, как Алек вытащил из заплечного мешка нитку бус, снял с неё маленькую бусинку и уронил в маленькую металлическую трубку.

– Красными бусинками пользуюсь только я, – пояснил Синклер. – У меня их целый мешочек, и я постоянно ношу с собой связку. Как только Ибрагим увидит такую бусинку, он сразу поймёт, что я получил его послание и всё в порядке.

Алек выпустил голубя, как только они вышли из пещеры, и наблюдал за его полётом, пока птица не пропала из виду. Потом обернулся к кузену.

– Сегодня Акра, а завтра, если будет на то Божья воля, мы выступим на Иерусалим, чтобы во главе с Ричардом и благословенным Робером де Сабле восстановить мощь нашего братства по всей Святой земле. В путь, кузен?

ГЛАВА 11

На следующий день Андре Сен-Клеру вспомнились замечания кузена о целомудрии и аскетизме, ибо, прежде чем армия снялась с лагеря и двинулась на юг, он чуть ли не лицом к лицу столкнулся с сестрой Ричарда, Иоанной Плантагенет.

Огромная армия пришла в движение ещё до рассвета, когда трубы королевских герольдов и колокола подняли всех с постели, знаменуя начало первого дня похода. То было двадцать четвёртое августа 1191 года, воскресенье, день святого Варфоломея.

В тот день из-за приготовлений к выступлению заутреню отменили, но всё равно перед рассветом священники и епископы начали служить Святую мессу. Отовсюду доносились повторявшиеся нараспев молитвы – они сливались в невнятный гул, подобный гудению пчёл громадного улья.

С откинутым кольчужным капюшоном, со стальным шлемом в руках, Андре переходил от одной кучки молящихся к другой, высматривая Алека и ухитряясь выглядеть озабоченным и благочестивым. Он нигде не задерживался, пока не добрался до места, где факелов было больше всего, где сильнее всего пахло ладаном, а одеяния собравшихся (среди которых было не менее трёх епископов) казались богаче, чем в любом другом участке лагеря. Среди храмовников в белых, с яркими алыми крестами, мантиях находился и сам великий магистр Робер де Сабле – его сразу можно было узнать по мантии из белоснежной шерсти с простыми чёрными равносторонними крестами спереди и сзади. Рядом с великим магистром стоял Алек Синклер, и Андре направился было к нему, но замер на месте: по другую руку от де Сабле он увидел короля, а слева от Ричарда – двух королев, Беренгарию и Иоанну Плантагенет в окружении стайки придворных дам.

Андре подошёл сбоку, поэтому сперва никто его не заметил, но, когда он остановился как вкопанный, это привлекло внимание Иоанны. Королева повернулась и воззрилась прямо на него. Застигнутый врасплох Андре не успел даже наклонить голову, ему оставалось лишь потупиться и надеяться, что его не заметят среди множества других людей. Держа очи долу, он сосчитал до пяти, а когда поднял глаза, увидел, что королева всё ещё смотрит в его сторону. Она нахмурилась, на лбу её появились морщинки.

Стараясь не шевелиться, не делать ничего такого, что привлекло бы её внимание, рыцарь снова медленно опустил глаза и ещё раз сосчитал до пяти, а потом и до десяти. Он мысленно убеждал себя, что Иоанна никоим образом не должна его узнать. Она никогда не видела Андре в полном облачении тамплиера; в ту пору, когда они встречались, он был гладко выбрит и носил длинные, нечёсаные волосы, подобавшие простому послушнику. Сейчас же он коротко постригся, у него отросла густая борода. Маловероятно, чтобы Иоанна смогла узнать Сен-Клера, хотя, конечно, ей могло почудиться в его облике что-то смутно знакомое.

Андре медленно поднял глаза и ощутил громадное облегчение, увидев, что королева больше не смотрит на него. Она по-прежнему хмурилась, но теперь её взгляд скользил по лицам стоявших вокруг Сен-Клера людей. Он же наблюдал за Иоанной, мечтая, чтобы она посмотрела совсем в другую сторону. Вскоре так и случилось: королева снова обратила взор к алтарю. Сен-Клер решил, что лучше ему перебраться в другое место, к краю толпы, и отложить разговор с Алеком на потом.

Однако Андре не спешил уйти. Теперь он был уверен, что Иоанна его не узнала и не сможет различить в толпе, поэтому взобрался на ближайший камень и стал смотреть на обеих королев. Ни одна из них, похоже, не была утомлена или недовольна суровой походной жизнью в военном лагере. Беренгария выглядела особенно величественно, она просто источала уверенность и спокойствие, ничто в её облике не давало повода заподозрить в ней жену человека, полное отсутствие интереса которого к женскому полу не было ни для кого секретом и повсюду широко обсуждалось. Однако, присмотревшись к молодой королеве повнимательней, Андре приметил лихорадочный румянец на её щеках... И ему показалось, что она тайком бросает взгляды на стоящего примерно в шаге впереди юного красивого стража, весь вид которого говорил, как он горд таким вниманием и как безгранично предан своей королеве.

Позабавившись этому, но ничуть не удивившись, Андре перевёл взгляд туда, где стояла Иоанна Плантагенет. Она притягивала к себе взоры так, словно стояла в одиночестве, а не в окружении тесной толпы. Уже не в первый раз Сен-Клер подумал о том, какая это замечательная и привлекательная женщина. Было очевидно, что сама Иоанна прекрасно сознаёт свою привлекательность и жаждет восхищённого внимания, хотя невозможно было сказать, на кого именно были направлены её чары – если в толпе вообще находился такой человек.

Андре улыбнулся про себя, когда у него мелькнула мысль, что это мог бы быть он. Молодой человек тут же отринул эту мысль и, окинув последним неторопливым взглядом высокую грудь королевы, её тонкую талию и крутые бёдра, постарался настроиться если не на полное целомудрие, то на некоторый аскетизм и решил не мешкая вернуться на сборный пункт.

Погрузившись в размышления о чувственных материях, Андре чуть было не забыл о другом взгляде, которого стремился избежать. Он уже хотел соскочить с камня, как вдруг не столько увидел, сколько почувствовал, что на него смотрит король. Сен-Клер так никогда и не узнал, выражал ли лёд в пристальном взоре Ричарда гнев монарха. Или Андре этот лёд только почудился из-за собственной убеждённости, что, отказавшись от Беренгарии, он выступил против короля и разгневал его? Ведь именно против таких поступков его когда-то предостерегал отец!

Сознавая, что расстояние между ним и королём дарует некоторую безопасность, Андре долго не отводил взгляда, с вызовом и в то же время с глубоким ужасом глядя в глаза человеку, который некогда был его героем.

Ричард первым отвёл взгляд, и Андре смешался с товарищами с болезненным ощущением того, что – к худу ли, к добру ли – он отвергнут королём безвозвратно.

* * *

Как только месса закончилась, войска начали торопливо сниматься с лагеря. Тысячи палаток сворачивали и укладывали на обозные подводы. Огромные осадные машины разобрали и погрузили на повозки ещё несколько недель тому назад, сразу после падения Акры, и несколько дней целая армия механиков хлопотала, готовя этот громоздкий и ценный груз к переброске на юг. Подготовительные работы накануне завершились, механики с обозом выступили первыми и сейчас на несколько миль обгоняли основные силы. Рабочие команды сновали туда-сюда между сборными пунктами и гаванью Акры, сгружая провиант, фураж и снаряжение с многочисленных судов и перекладывая всё это на обозные повозки, которым предстояло двинуться по прибрежной дороге, проложенной римлянами для переброски легионов ещё до эпохи цезарей. Было много суматохи и суеты, но постепенно всё улеглось, последние палатки были сняты и уложены, последние подразделения нашли и заняли свои места в строю, запели медные трубы, и колонна двинулась по дороге на Иерусалим.

* * *

После двух дней неспешного, скучного марша, за который было проделано всего десяток миль (армия двигалась по утренней прохладе и отдыхала в самое жаркое время дня), Андре Сен-Клер встретился наконец со своим кузеном. Он решил в пути держаться подальше от Алека и не разыскивать его, ибо поблизости от палаток тамплиеров и шатра де Сабле было больше шансов случайно наткнуться на Ричарда.

Андре не имел ни малейшего желания встретиться ненароком со своим бывшим сюзереном, ибо прекрасно знал, как поведёт себя при встрече с убийцей отца, будь тот хоть трижды король. Поэтому он старался не ездить по лагерю, и Алек нашёл его перед палаткой – вопреки обыкновению, Сен-Клер сидел не в окружении своих подчинённых, а один. От ближайшего человека Андре отделяло футов двадцать – очень большое расстояние для походного лагеря армии, насчитывающей десятки тысяч людей.

– Я принёс вина, – вместо приветствия сообщил Алек, бросив полный бурдюк в торопливо подставленные руки Андре.

Потом Синклер удивлённо огляделся по сторонам.

– А где твой отряд? Ты что, потерял людей?

– Нет, но терпение с ними потерял. Поэтому отдал приказ своему первому сержанту Санглиеру, чтобы они до обеда практиковались в стрельбе из арбалетов. Последний раз эти бездельники практиковались около двух недель назад. А с тех пор, как я в последний раз ненадолго избавился от их оглушительного гвалта, прошло четыре недели. Ну почему, скажите на милость, воины не могут говорить нормальными голосами? А, не важно. Спасибо за подарочек! Даже не стану спрашивать, где вы разжились вином. Давайте лучше разопьём его за ваше здоровье.

Андре вытащил пробку, поднёс мех к губам и после нескольких больших глотков передал Алеку.

– Вот что, – сказал он, когда его кузен тоже отхлебнул вина. – Мы тут одни, поэтому скажите мне по секрету, как человек, причастный к тайнам: куда мы направляемся и с какими намерениями?

– Мы направляемся в Арсуф. Слыхал когда-нибудь о таком месте?

– Нет. А вы о нём слышали до того, как узнали, что мы туда движемся?

– Слышал и даже побывал там. Это древний портовый город, примерно в шестидесяти пяти милях южнее Акры. Заметь, не старый, а именно древний. Основавшие его греки назвали город Аполлонией. Он небольшой, окружённый стенами, с цитаделью из известняка – сейчас её обращённая к суше сторона лежит в руинах, но город всё равно нетрудно оборонять. Арсуф был одной из твердынь, захваченных Саладином после нашего поражения у Хаттина. Сейчас Ричард намеревается отбить город и использовать его как базу для наступления на Яффу, следующий крупный порт, в шести милях к югу от Арсуфа. Получив надёжные гавани для своих транспортных судов, Ричард сможет собрать необходимые силы и припасы и сделать бросок на пятьдесят миль вглубь суши, к Иерусалиму.

– Хм. И где же армия Саладина? Инстинкт подсказывает мне, что она прикрывает Иерусалим, но, поскольку нас там пока нет, о чём сейчас беспокоиться сарацинам?

– Саладин здесь. Как ты верно заметил, пока что Иерусалиму не грозит опасность, поэтому мусульмане преграждают нам дорогу, заняв холмы, к которым мы направляемся. Они будут следить с высот за нашим продвижением, а когда решат, что время настало, нанесут удар.

– Вот те холмы? За исключением одного, они не кажутся очень высокими.

– Они и впрямь невысоки. Высока лишь гора Кармель.

– Ага, я слышал это название. Гора Кармель... Она недалеко от места нашего назначения?

– Совсем рядом.

– И вы думаете, что Саладин атакует нас сверху, с этих склонов?

– Не сомневаюсь. Но он не станет ждать, пока мы доберёмся до Кармеля. Как только наша армия вступит в предгорья, где дорога идёт то вверх, то вниз, с гребня на гребень, Саладин обрушит на нас все имеющиеся у него силы. Мусульмане ринутся со склонов вроде бы врассыпную, но на самом деле следуя плану атаки. Небольшие, хорошо подготовленные отряды будут наносить стремительные удары по всей длине нашей колонны, причиняя столько урона и внося столько сумятицы, сколько смогут, а потом мгновенно отступят. У нас просто не будет времени на ответный удар.

– И мы ничего не сможем сделать, чтобы их остановить?

– Мы сможем поджать хвост и отправиться обратно в Акру. Но даже тогда никто не поручится, что они не бросятся за нами в погоню. Поэтому лучше уж двигаться дальше.

– И надеюсь, двигаться быстрее, а не тащиться еле-еле, как мы делали до сих пор.

Алек покачал головой и почти улыбнулся.

– Ты не прав. В такие моменты я невольно восхищаюсь Ричардом... Я имею в виду, как военачальником, как стратегом. Он создан для войны – сдержанный, хладнокровный, благоразумный и предусмотрительный. Избранная им тактика – двигаться медленно, без спешки и суеты – безупречна. Маршировать с утра, когда ещё прохладно, делать привалы в полуденный зной и поэтому не изнемогать от жары. Сохранять порядок, спокойствие – и быть в силах дать быстрый и мощный отпор любым попыткам противника атаковать. Если король не сменит тактику, он получит преимущество над Саладином. Знаю, нам, всадникам, кажется, что четыре мили в день – это очень мало. Но мы с тобой знаем, что скорость движения армии определяется скоростью самых медлительных её частей, в данном случае – обоза с осадными машинами. Полагаю, нам повезёт, если мы сможем делать по четыре мили в день. Не будь эта дорога построена римлянами и не сохранись она в относительном порядке, нам не пришлось бы делать и две мили в день. А если всадники уедут вперёд, оставив машины на обочине, есть риск, что впоследствии, в один злополучный день, эти машины используют против нас. Итак, лучше будем продвигаться вперёд медленно, но верно, не делая попыток атаковать врага.

– С каких это пор атака на врага стала считаться проступком?

Алек Синклер взглянул кузену в глаза.

– С тех пор, как пять лет назад, у Хаттина, Жерар де Ридефор обрёк тамплиеров на гибель, – ответил он без малейшего намёка на юмор. – С тех пор, как всего за месяц до этого он потерял сто шестьдесят одного воина лишь из числа рыцарей-храмовников, не считая госпитальеров, бросив их в атаку на четыре тысячи сарацин у источников Крессона. И с тех пор, как две тысячи франкских пехотинцев были отправлены в губительную атаку в тот же день, что и кавалерия Ридефора под Хаттином. Всякий раз, когда мы пытались обрушить на противника железную лавину рыцарей, он уходил из-под удара, окружал нас и истреблял, ибо Саладин хорошо усвоил, что можно противопоставить христианской тяжёлой коннице. Но ныне де Ридефор мёртв, а ним умерла и его тактика. Мы больше не будем бросать рыцарей в бессмысленные атаки против быстрых, подвижных отрядов конных лучников.

Внезапно Алек умолк и склонил голову набок.

– Послушай. Что там такое?

Звук повторился – далёкий медный голос трубы.

– Проклятье, сбор командиров. Мне пора.

Синклер встал и бросил винный мех обратно Андре.

– Держи. Он тебе понадобится. Завтра, полагаю, всё будет так же, как и сегодня, но послезавтра утром мы начнём подниматься в предгорья. Как только у подножия холмов начнут жужжать комары, твои люди должны быть в полной готовности. Один из наших штабных предложил, чтобы подразделения арбалетчиков шли с заряженным оружием, готовые отстреливаться в любой момент, но это предложение отклонили. А зря. По моему разумению, он был прав. На твоём месте я велел бы своим людям держаться настороже, как только армия вступит в предгорья. Но, как я уже сказал, мы доберёмся туда не раньше чем послезавтра. Надеюсь, до той поры мы с тобой ещё увидимся.

Едва Синклер договорил, как снова раздался отдалённый зов трубы, и Алек в прощальном жесте прижал кулак к груди.

– Короче, придётся держать головы пониже. Уверен, там кишмя кишат сарацины.

* * *

Предсказание Александра Синклера в точности исполнилось. На следующий день христианская армия проделала ещё четыре мили и разбила лагерь у самых предгорий горы Кар мель, так и не потревоженная сарацинами. А на следующее утро, как только франки начали подниматься по склонам холмов, началась первая атака.

Весь день атаки сарацин следовали одна за другой и с наступлением темноты стал и лишь чаще. Эти налёты держал и всех христиан в постоянном напряжении, ибо невозможно было предугадать, где и когда произойдёт следующее нападение.

Маленькие группы легковооружённых всадников верхом на низкорослых, но быстроногих и проворных лошадях незаметно спускались с лесистых склонов, в основном под покровом ночи. У христиан редко была возможность приготовиться к отражению атаки, поскольку мусульмане передвигались почти бесшумно и возникали словно ниоткуда. Отряды, по которым наносили удар люди Саладина, опрокидывались в хаос и сумятицу. Мусульмане осыпа́ли людей стрелами, разили направо и налево и исчезали так же стремительно, как и появлялись, задолго до того, как франки успевали собраться для нанесения контрудара.

Скоро стало ясно, что эти атаки вовсе не столь случайны и беспорядочны, как поначалу казалось. Они явно были хорошо скоординированы и направлены. Убедившись в этом, Ричард и его доверенные командиры со всё нарастающим отчаянием начали осознавать, что при нынешнем положении дел они просто не могут сорвать выполнение замысла Саладина или хоть как-то ему помешать.

Замысел султана был прост и осуществлялся с убийственной эффективностью. Если во время атак и погибал кто-то из франкских рыцарей или оруженосцев, то лишь по чистой случайности; главной же целью каждого набега являлись огромные скакуны франков – английские, фламандские и германские, могучие кони, способные нести в сражение тяжеловооружённых рыцарей. Убийство беззащитных лошадей приводило франков в ярость, их епископы и архиепископы били в колокола, жгли свечи и курили ладан, призывая смерть и проклятия на головы богомерзких язычников, жестоко убивавших ни в чём не повинных животных.

Но, как сказал Сен-Клеру Алек Синклер, как только у них появилась возможность сесть и поговорить, сарацинами стоило восхищаться – так умно и практично они действовали. Окажись Он, Синклер, на их месте, он хотел бы надеяться, что у него достало бы ума так же верно поставить перед собой задачу и найти столь же действенные методы для её выполнения.

Всего полчаса назад в Сен-Клера угодила сарацинская стрела; она отскочила от кольчужной перчатки, не ранив его, но всё равно похвалы неприятелю не доставляли ему удовольствия. Об чём Андре не преминул откровенно заявить кузену.

– Я знаю, вы восхищаетесь нашими врагами, но разве обязательно одобрять всё, что они делают? Чем, скажите на милость, можно оправдать убийство сотен лошадей?

– Одобрения заслуживает всё, что способствует достижению поставленных целей. Покажи-ка своё запястье. Ты способен держать меч?

– Я могу держать всё, что потребуется. И запястье, и ладонь в полном порядке. А вот бессмысленное избиение животных меня бесит.

– Ха! Андре, ты думаешь об этом как всадник, имеющий слабость к прекрасным животным. Наверное, сарацины, когда мы целимся в их скакунов, испытывают те же самые чувства. Но взгляни на это с практической точки зрения. То, чем занимаются враги, имеет смысл. Наши рыцари стали для сарацин более грозным противником, чем были пять лет назад, при Хаттине, ибо теперь наши доспехи – и кольчуги, и латы – гораздо лучше. Стрелы мусульман больше не пробивают нашу броню, свидетельством чему может служить твоя перчатка, а по сравнению с нашими могучими боевыми скакунами кони противника выглядят детскими лошадками. Некоторые наши жеребцы в четыре, а то и в пять раз крупнее сарацинских, они сами по себе являются военной силой, ибо обучены разить окованными сталью копытами всякого, кто к ним приблизится. Поэтому, когда наши рыцари выстраиваются в плотный боевой порядок, колено к колену, никто и ничто не в силах противостоять нашей атаке. В этом наша сила, и, когда она используется должным образом, сарацины не могут (во всяком случае, до сих пор не могли) с нею совладать. Но боюсь, что сейчас они наконец уразумели: в нашей величайшей силе кроется и наша величайшая слабость. Коней, которых мы доставили сюда морем, нельзя заменить. Каждый из них стоит вдесятеро больше золота, чем весит, ведь доставка сюда нового скакуна обойдётся ещё дороже. И с утратой каждого коня один из рыцарей превращается в пехотинца, даже хуже: в пустыне, на жаре, невозможно как следует сражаться в пешем строю в рыцарских доспехах и с рыцарским вооружением. Вот почему избранная сарацинами тактика логически безупречна. Убивая наших коней, они стремятся лишить нас способности сражаться, тем самым обеспечив себе победу.

С самого начала речи Алека Сен-Клер сидел, напряжённо выпрямившись, со слегка приоткрытым ртом. Его блуждающий взгляд говорил о том, что Андре прекрасно понимает доводы кузена.

– Ты бы чуток расслабился, – произнёс Алек. – Наши виды на будущее не так прискорбны, как ты, похоже, думаешь... Кстати, когда мы виделись в прошлый раз, я оставил тебе наполовину полный бурдюк с вином. Надеюсь, ты не выдул всё до капли?

Андре потряс головой, словно очнувшись ото сна.

– Вино? Нет, оно осталось. Я редко пью в одиночку. Хотите выпить?

– Нет, что ты. Я спрашиваю из чистого любопытства – вдруг ты собрался хранить его до тех пор, пока оно не высохнет на этой жаре. Конечно хочу, ещё бы! Где оно?

– Сейчас.

Сен-Клер нырнул в палатку и вернулся с винным мехом, который бросил кузену. Алек, поймав бурдюк, недоверчиво повертел его в руках.

– Похоже, ты и вправду не выпил ни капли.

– Да, и скажите за это спасибо, не то мы не смогли бы насладиться им сейчас.

Сен-Клер снова сел и стал смотреть, как Алек, высоко подняв бурдюк, направил струю вина себе в рот. При этом не пролилось ни капли.

– Вы сказали, что наши виды на будущее не столь прискорбны, как может показаться. Что вы имели в виду?

Синклер вытер рот тыльной стороной ладони и отбросил винный мех.

– Я имел в виду: теперь мы знаем, что у них на уме. И это уже является нашей защитой. Начиная с завтрашнего дня мусульмане больше не смогут так легко совершать набеги и убивать лошадей, пасущихся вокруг наших стоянок. Им нужно будет проникнуть на тщательно охраняемые пастбища, выбранные с тем расчётом, чтобы на них нелегко было совершить налёт. Могу точно сказать: может, кому-то и удастся пробраться туда, где будут теперь содержаться наши кони, но вот выбраться оттуда живыми смогут лишь немногие. К тому времени, как завтра мы разобьём лагерь, каждый узнает о новых распоряжениях и примет соответствующие меры. Мы уже подобрали разведчиков и дали им указания, и завтра утром они по двое, по трое отправятся впереди своих отрядов, чтобы найти подходящие пастбища.

– Сколько лошадей мы потеряли с начала кампании?

– На сей счёт есть разные мнения. Де Труайя считает, что около тысячи, но он вообще склонен видеть всё в мрачном свете. Полагаю, он преувеличивает. Наверное, число погибших коней составит полтысячи плюс-минус несколько дюжин.

– Значит, сотен пять или шесть. Большой табун лошадей... Это даст много конины, учитывая нехватку у нас свежего мяса. Правда, на такой жаре мясо слишком быстро портится.

– О, съедают его ещё быстрее. Некоторые рыцари начали приторговывать кониной, и дело уже дошло до свар, но Ричард выпустил указ, гласящий, что каждому рыцарю, который пожертвует людям мясо своей убитой лошади, стоимость лошади будет полностью возмещена.

– Сладчайший Иисус! Это должно недёшево обойтись!

– Несомненно, зато этот приказ покончил с торговлей, которая грозила разрастись до безобразных размеров. Но сейчас, слава богу, мяса хватает, и уцелевшие кони останутся в живых.

– Ну, с фуражом и водой дела обстоят лучше. Я заметил, что растительность вокруг нас становится всё более пышной и зелёной.

– Да, а когда мы обогнём гору Кармель и выйдем на равнину Шарон, она станет ещё и сочной – в тех местах много воды. Тамошние болотистые земли просто кишат живностью, всевозможной дичью и огромными хищниками. Там водятся львы величиной с лошадь и леопарды гигантских размеров. Мне уже довелось однажды побывать там, задолго до Хаттина, когда королевство процветало и было райской землёй. Тогда-то я и посетил Арсуф.

– Вы видели львов?

В голосе Андре прозвучало благоговение, и Синклер рассмеялся.

– Было дело. Одного я не забуду до самой могилы – чудовищного самца в полном расцвете сил, с огромной чёрной гривой. Прежде чем я увидел зверя, я услышал его рёв, такой жуткий, что меня пробрал озноб. Я повидал там удивительных зверей, каких большинство людей и вообразить себе не может. Огромных птиц, не умеющих летать, зато способных перегнать лошадь, прекрасных больших кошек, бегающих даже быстрее этих птиц, – их считают самыми быстрыми зверями на земле. А ещё – странных и гадких животных, именуемых гиенами. Они крадутся в ночи и пожирают трупы. У гиен такие мощные челюсти, что, если они сожмут зубами голову взрослого человека, череп его треснет, словно яйцо. Уверяю, ты ещё увидишь множество гиен, они там кишмя кишат, даже днём. А пока война в изобилии поставляет им людские и конские трупы, гиены жируют и процветают.

Несколько младших командиров из отряда Андре собрались вокруг, с горящими глазами слушая увлекательный рассказ. Взглянув на самого высокого из них, Сен-Клер ухмыльнулся.