Текст книги "Сокровище тамплиеров"

Автор книги: Джек Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)

Мусульманин продолжал с вызовом смотреть на Алека, но тот лишь слегка покачал головой, отметая вопрос как несущественный.

– Вообще-то я не прислушивался, друг мой, потому что у меня не было надобности услышать, как ты появишься. Честно говоря, я учуял тебя в тот миг, когда мы с кузеном вошли в главную пещеру. Вспомни – я говорил тебе раньше, что корица (а ты часто её используешь) распространяет аромат, который ни с чем не спутать. Сам-то ты привык к этому запаху, потому и не замечаешь, какой аромат от тебя исходит. Но при твоём роде занятий такое благоухание чревато смертельной опасностью.

Ибрагим уже не слушал – он явно устал от подобных предостережений. Теперь он оценивающе смотрел на Андре. Наконец ассасин кивнул, словно подтверждая некие свои выводы, и поднял руку.

– Я помогу ему одеться по-человечески. Скажи ему, чтобы он разделся.

– Скажи сам. Он знает твой язык.

Ибрагим удивлённо выпрямился.

– Ты говоришь по-арабски?

– Не очень хорошо, но говорю, – ответил Андре на том же языке. – Я начал учить арабский ещё дома, до того как прибыл сюда. Наши тамошние братья, союзники вашего имама Рашида аль-Дина, сочли необходимым заранее познакомить меня с вашим языком и приставили ко мне некоторых ваших выдающихся учёных. Учёные эти и поныне обретаются в земле франков, делясь познаниями с нашими братьями.

– Что ж, хорошо. Вернёмся к делу. Будь добр раздеться.

Андре снял доспехи и одежду, и Ибрагим принялся втолковывать ему, как носить мусульманское платье. Он показывал, как обращаться с каждым предметом одежды, чтобы всё было удобно и ничто не стесняло движений. Напоследок он объяснил, как надевают куфию, и сам водрузил её на голову рыцаря. Некоторое время Ибрагим старательно что-то поправлял, подтягивая узел и сдвигая его на нужное место; потом отступил на шаг, оценивающе осмотрел свою работу и удовлетворённо кивнул.

– Вот так и свисают концы. Ты чувствуешь, каким всё должно быть?

– Сейчас – да. Но не знаю, смогу ли одеться самостоятельно.

Андре сам не знал, почему решил умолчать о своих познаниях в мусульманской одежде и прикинуться невеждой.

– Я буду сопровождать вас до тех пор, пока вы не встретите людей, к которым направляетесь. К тому времени тебе следует научиться правильно одеваться. Это нетрудно. У нас это умеют даже дети.

Ибрагим переглянулся с Алеком.

– Отправляемся, Альмания. Мы и так уже задержались.

Пока они седлали коней, Андре снова заговорил с Алеком по-французски:

– Что за именем он вас назвал – Альмания?

– Это искажённое «алеман», название одного из германских народов. Он полагает, что это слово означает «англичанин», и кличет меня так уже не первый год. Я пытался объяснить ему разницу, но он не обратил на это внимания, и я махнул рукой. Так или иначе, в арабском языке нет слов, обозначающих Шотландию или шотландцев.

Ибрагим первым двинулся к выходу из пещеры, и Сен-Клер спросил Алека:

– Куда мы сейчас направляемся?

– Выполняя данные нам поручения, доставляем послания некоторым заинтересованным сторонам... В особенности одной из них. Вообще-то ты мог бы и не ездить со мной, но я считаю, что пришла пора показать тебя людям, с которыми мы имеем дело. Напоследок мы прибудем к Горному Старцу, но согласится ли он принять тебя, пока неясно. Так что думай об этом как об ознакомительной поездке: повидаешься с людьми, узнаешь, где они живут, поглядишь, какие дела они с нами ведут.

Вскоре после того, как пещеры остались позади, Ибрагим уехал вперёд и затерялся среди гигантских валунов. Но потом рыцари увидели, что он возвращается к ним. Мусульманин натянул поводья и остановился, поджидая, пока франки подъедут.

Алек тем временем продолжал говорить Сен-Клеру:

– Тебе это должно показаться интересным, поскольку жизнь ассасинов не похожа ни на что другое, с чем ты здесь сталкивался или ещё столкнёшься. Они с радостью перерезали бы нам глотки, но не посмеют, поскольку знают, что мы под защитой имама Рашида аль-Дина. Им неведомо, почему имам нас защищает, но они смиряются с этим, поскольку мы хоть и не шииты и даже не мусульмане, но всё же народ Писания. Они терпят нас, как бы мало им ни было известно о цели нашего пребывания здесь. Ассасинам известно, что, хотя мы выглядим и представляемся тамплиерами, есть большая разница между нами и другими храмовниками, с которыми они имеют дело. И незачем ломать голову, откуда ассасины это узнали.

Синклер помахал Ибрагиму. Поравнявшись с мусульманином, Алек продолжал говорить на французском, обращаясь к Андре:

– Может, большинство из них покажутся тебе учтивыми и дружелюбными, но никогда, ни в коем случае не забывай, что это за люди. И даже не помышляй довериться кому-нибудь из них. Они не зря называются гашишинами, или ассасинами. Да, наше братство тоже тайное, но мы не имеем с ними ничего общего. Остерегайся их и, имея с ними дело, всё время будь начеку.

Заметив, что при слове «ассасин» плечи Ибрагима напряглись, Алек легко перешёл на арабский:

– Ибрагим, друг мой, прости мою неучтивость. Я говорю в твоём присутствии на языке ференги потому, что моему кузену пока легче слушать и понимать разговор на его родном языке, а не на вашем. Я поведал ему об истории вашего братства, об успехах, достигнутых вами за сорок с лишним лет после прихода Рашида аль-Дина в Сирию. Но сейчас мне подумалось, что ты гораздо больше знаешь о намерениях и целях вашего сообщества. Если ты расскажешь об этом моему родственнику, к тому же на своём языке, это принесёт кузену немалую пользу. Не окажешь ли нам обоим честь, ознакомив Андре со своими суждениями на сей счёт?

Оказалось, что угрюмый с виду Ибрагим любит вести наставительные беседы. Следующие два часа он говорил без умолку, удивляя слушателей чёткостью своих высказываний, своей широкой осведомлённостью и ясно выраженными суждениями, подкреплёнными аналитическими и даже философскими наблюдениями. Он рассказал о том, чего добились его братья-шииты, противоборствуя суннитскому халифату (халифат этот в настоящее время олицетворял сам Саладин, призвавший к полному уничтожению ассасинского братства). Ибрагим поведал, что после такого призыва султана на Саладина было совершено три покушения, два из которых не удались лишь по нелепой случайности.

Но третья попытка, предпринятая лично Ибрагимом в соответствии с указаниями Рашида аль-Дина, оказалась более удачной. Проснувшись и потянувшись за тёплыми лепёшками, султан обнаружил на подушке рядом со своей головой оставленный ассасином кинжал. Намёк был недвусмысленный, и поняли его правильно: Саладин не может чувствовать себя в безопасности даже в собственном шатре, в окружении стражи, посреди многолюдного воинского лагеря.

С того дня Саладин ложился спать в безопасном деревянном передвижном строении, которое велел изготовить и возил теперь с собой вместо шатра. И он никогда больше не призывал к действиям против Рашида аль-Дина и его соратников.

Задолго до того, как Ибрагим закончил рассказ, путники оставили валуны далеко позади. Они углубились в гористую северную местность и к тому времени, как начали сгущаться тени, прибыли в горное селение. В большое, необычайно зажиточное селение, процветание которого, как подозревал Алек, зиждилось исключительно на разбое.

Ибрагим официально представил Андре вождю и его советникам, после чего молодой рыцарь был приглашён разделить с ними трапезу.

За обедом вождь держался непринуждённо, говорил свободно и не выказывал ни малейшей неприязни к чужестранцам, очутившимся в сердце его владений. Но потом Синклер сказал Андре, что заметил существенные различия между жителями этого селения и того, которым правил его друг, некогда взявший его в плен, аль-Фарух. Здесь все держались с унылой серьёзностью, наводившей на мысль о трудностях и бедах, и даже вокруг костра и за обеденным столом не звучали шутки, никто не улыбался.

Трое путников провели ночь под открытым небом, укутавшись в плащи, чтобы спастись от ночного холода. Вскоре после рассвета они уже снова были в пути, направляясь на север.

Как Ибрагим и обещал, перед отъездом он внимательно осмотрел одежду Андре и кое-что поправил, поясняя, зачем делает это.

К рассвету следующего дня все их дела с Рашидом аль-Дином, Горным Старцем, были закончены, и Андре с Алеком пустились в обратный путь, ничуть не беспокоясь, что подумает случайный встречный об их одеяниях.

Итак, Андре повидался с Рашидом аль-Дином, хотя так и не познакомился как следует с этим великим человеком – если слово «великий» в данном случае было уместным.

Сен-Клер вспоминал, как под закатным небом, расписанным в ярко-золотые, бурые и апельсиновые тона, проводил Алека до места встречи с Горным Старцем. Дальше Андре не пустили. Один из стражей предостерегающе поднял руку, и Сен-Клеру пришлось остаться снаружи. Этого и следовало ожидать: Алек заранее объяснил кузену, что после того, как Рашиду аль-Дину расскажут, кто такой Сен-Клер и зачем он здесь, юношу могут пригласить в шатёр. А могут и не пригласить. По словам Алека, невозможно предугадать, как поведёт себя имам. Рашид аль-Дин заслуженно пользовался репутацией человека капризного и непредсказуемого – и гордился этим.

Либо он призовёт Андре, либо просто отмахнётся.

Имам поступил по-своему – ни так, ни эдак. Андре стоял поодаль от сторожащих дверь мусульман, когда увидел некое движение в дверном проёме. Они находились высоко в горах, в заоблачной твердыне, именуемой Орлиным Гнездом. Когда солнце скрылось за горными пиками, начало быстро холодать, поэтому молодой рыцарь поплотнее запахнул плащ – и именно тогда уловил краем глаза движение и услышал шаги. Потом шаги резко стихли. Андре медленно повернулся – и увидел, что его разглядывает человек, который не мог быть никем иным, кроме как Рашидом аль-Дином.

Сперва Андре понял, кто перед ним, по тому, как непроизвольно шарахнулись, а потом застыли стражи, с неприкрытым страхом и благоговением воззрившись на стоящего между ними человека. Потом Андре ощутил, что даже воздух над Рашидом неподвижен. Как большинство членов братства ассасинов, имам был одет во всё чёрное, но эта чернота казалась абсолютной, словно главаря ассасинов облекала полная тьма. Рашид аль-Дин источал черноту, и при взгляде на него Андре невольно подумал: «Ледяной холод... Тьма и ледяной холод».

Сен-Клер не знал, как себя вести. Он ощущал растущее напряжение в шее и затылке, на миг у него даже мелькнула дикая мысль о том, что надо поклониться. Правда, он мгновенно отбросил эту мысль и заставил себя стоять прямо и неподвижно. Раз его не пригласили войти, раз никто к нему не обращается, раз его просто разглядывают, как вещь, как пленника или раба, он не подумает радовать этого субъекта знаками почтения. Приняв такое решение, Андре расправил плечи и с каменным выражением лица встретил вперившийся в него холодный взгляд василиска.

Лицо вождя ассасинов было плоским, черты его скрывались за необычайно густой, жёсткой, как проволока, бородой серо-стального цвета, с несколькими серебристыми прядями. Из-под седых высоких бровей на Андре взирали тусклые, стеклянные, лишённые выражения глаза, больше всего похожие на глаза змеи. Сен-Клер, не моргнув, стойко выдержал взгляд. Он тоже разглядывал появившегося перед ним человека, даже не кивнув в знак того, что заметил его присутствие.

В первую очередь в глаза Андре бросилось высокомерие Рашида аль-Дина: оно угадывалось и в том, как имам держал голову, и в том, как продуманно, дабы произвести должное впечатление, обрамляли лицо мусульманина ниспадавшие концы чёрного тюрбана. Ещё в Рашиде чувствовалась нетерпимость – она читалась в изгибе губ, даже в обвисших мешках под холодными, безразличными, ничего не выражающими глазами. Гордыня занимала не последнее место в характере этого человека (хотя Сен-Клер не мог сказать, почему у него сложилось такое впечатление). Гордыня – и чудовищное тщеславие. Тщательно скрываемое и категорически отрицаемое, но ясно проглядывавшее за флёром безликого смирения вместе с насмешливым презрением по отношению ко всем, кроме себя самого.

Андре Сен-Клер решил, что Рашид аль-Дин, Горный Старец ассасинов, ему очень не нравится и что он, Андре, не желает иметь с имамом никаких дел, даже по приказу совета ордена Сиона. И едва у молодого рыцаря мелькнула эта мысль, как шиит медленно повернулся и удалился, а стражи почтительно затворили за ним двери.

* * *

Алек вышел из дома примерно через час. Вид у него был хмурый.

Андре грелся у сторожевого костра, разложенного во внутреннем дворе, а когда кузен подошёл к нему, первым делом спросил по-французски про Рашида аль-Дина.

– Услышав от меня, кто ты такой, он вышел, чтобы на тебя посмотреть, – ответил Алек. – Ты его видел?

– А как же. Он стоял в пяти шагах, сверля меня взглядом.

– Ну и что о нём скажешь?

Андре настороженно огляделся. Во внутреннем дворе было десятка два людей, не меньше половины из них собрались вокруг костра.

– Кто-нибудь из этих людей говорит по-французски?

– Маловероятно.

– Но не столь маловероятно, как то, что мы говорим по-арабски?

Алек быстро ухмыльнулся и покачал головой.

– Это разные вещи, кузен, поверь. Мы с тобой выучили их язык, чтобы общаться с ними ради достижения собственных целей. У этих людей такого побуждения нет. Они по большей части просты и неграмотны, редко покидают свои горы, а главное, они фанатики. Они презирают нас и всё, что мы олицетворяем. Аллах и его пророк нас не признают, потому и здешние жители видят в нас неверных, безбожников. С чего им пятнать себя изучением нечестивого языка грязных неверных? Готов поклясться, по-французски они не говорят и не понимают.

– Тогда я скажу, что думаю о вашем Горном Старце. Я считал, что он один из безупречных божьих людей, но нет. Он, конечно, ревнитель веры, но ещё и фанатик в том смысле, в каком ими были Нерон или Тиберий. Самовлюблённый, полностью убеждённый, что люди способны обрести спасение и благодать лишь с помощью его заступничества. Он делает всё, что в его силах, чтобы разжечь войну ради собственных целей и ради собственной выгоды. Он преисполнен самоуверенности, нетерпимости и ненависти. Он проповедует слепое повиновение и от имени Бога призывает убивать. Он безумен, и ему нужно обращать в безумцев других людей, чтобы они, полагая, будто служат Богу, яростно сражались во имя его амбиций. С первого взгляда я почувствовал к нему отвращение, и меня тошнит от одной мысли о том, что придётся иметь с ним дело – всё равно когда и по какому поводу. А в остальном он весьма импозантен, хотя и смахивает скорее на акулу, чем на человека.

Алек приподнял бровь.

– Да, вижу, он произвёл на тебя впечатление. Интересно, какие мысли пробудил в нём ты.

Андре безуспешно попытался скрыть быструю ухмылку.

– Я верю в первое впечатление, кузен, оно редко меня обманывает. А что он думает обо мне, мне всё равно. Но о чём вы с ним говорили?

Несколько мгновений Алек молчал, словно размышляя, не поспорить ли с Андре о Старце, потом пожал плечами и очень недовольно произнёс:

– О многом, в том числе о том, о чём мне не хотелось бы говорить. Первым делом выяснилось, что я впутался в историю, о которой даже не подозревал. Я не сделал того, что сделал бы на моём месте любой дурак: не проверил, насколько моё понимание ситуации соответствует действительности, прежде чем ринуться действовать. Я сам поставил себя в дурацкое положение, не зная того, что следовало бы знать. И, как всегда бывает в подобных случаях, я разъярился на собственную ошибку как раз тогда, когда никак нельзя было поддаваться чувствам. Проклятье! Я всё ещё в бешенстве, хотя, честно говоря, мне некого винить, кроме себя самого.

– А что стряслось? Никак не пойму, о чём вы.

– О Конраде и тамплиерах. О де Монферрате и о де Ридефоре. Во имя стоящих передо мною целей я старался не объединять их в разговоре, тем более что ныне один из них мёртв. Но как только я изложил дело, Синан пришёл в ярость – я понял, что где-то дал маху. Конечно, скоро он просветил меня на сей счёт, причём услышанное оказалось для меня полной неожиданностью. И не важно, что во время описываемых событий я был в плену: в первую очередь я занимаюсь тем, что добываю нужные сведения, и такие ошибки просто недопустимы.

– Я по-прежнему не понимаю, о чём речь.

– Знаю, что не понимаешь... Просто не хочу обсуждать это сейчас. Мне хочется есть, и я чую запах жареной козлятины. Пойдём найдём что-нибудь перекусить и местечко, где можно будет присесть, пообедать и поговорить с глазу на глаз. Тогда я и расскажу о своём промахе.

Вскоре, подкрепившись жареной козлятиной со свежим хлебом и умывшись холодной водой из ближайшего ручья, два франка устроились у еле тлеющего костра. Разворошив угли и подбросив в огонь щепок, они возродили пламя к жизни. Никто не обращал на них внимания, и в конце концов Алек выпрямился, стряхнул с одежды крошки и заговорил:

– Я установил, что за несколько месяцев до того, как меня освободили из плена, Конрад смертельно поссорился с Рашидом. Рашид до сих пор в таком гневе, что при нём вообще не упоминают Конрада. Назвав имя Конрада Монферратского, я выставил себя дураком. Как выяснилось, один из кораблей Синана, битком набитый сокровищами, в начале этого года вошёл в гавань Тира, чтобы укрыться от яростного шторма. Мне говорили, что есть соглашения, оговаривающие подобные ситуации, и что право искать убежище в гавани считается среди моряков столь же священным, как право искать убежище в церкви. Однако в силу каких-то обстоятельств Конрад пренебрёг обычаем. Незадолго до этого он пренебрёг также обращённым ко всем рыцарям и воинам Святой земли призывом Ричарда Английского взяться за оружие. Надо признать, мы не уделили тогда его поступку должного внимания. Решили, будто всё дело в том, что Конрад – немец, родич Барбароссы, и, хотя провозглашён графом Тира, ещё не утвердился в новой роли. Тамплиеры покинули Тир задолго до истории с судном, приняли участие в затеянной Лузиньяном осаде Акры и захватили с собой военную казну, лишив тем самым Конрада самого существенного и надёжного источника средств.

Алек немного помолчал, глядя в костёр.

– Со временем Конрад добился расположения Филиппа Французского, – снова заговорил он. – Это обошлось ему недёшево, но он знал о неладах между королями Англии и Франции и искал возможность обратить эти разногласия себе на пользу. Но главное – Конрад в то время был на грани разорения, а арабский корабль, укрывшийся в его гавани, оказался доверху набит ценными товарами. Не устояв перед искушением, Монферрат убил капитана и захватил судно. Разумеется, когда Рашид аль-Дин узнал о случившемся, он послал гонцов к Конраду и уведомил, что он, шиитский владыка, требует вернуть корабль вместе с грузом и командой на основании исконного тезиса «Враг моего врага – мой друг». Конрад, однако, отослал гонцов обратно с резким отказом. Излишне говорить, что никакого возмещения убытков Синан не получил. Для ассасинов это было огромной потерей, им пришлось изрядно потрудиться, чтобы не просочились слухи об этой беде, на потеху Саладину. К тому времени, как меня освободи ли, историю о захваченном корабле уже начали забывать за свежими событиями. Но всё равно мне следовало о ней знать! Увы, я поленился и не стал глубоко копать перед тем, как перейти к делу.

– Но как вы могли узнать, где именно следует копать?

– Да там, где следует копать перед любым делом. Я должен был расспросить здешних братьев Сиона, тех немногих, что имеют отношение к подобным вещам. Тогда я наверняка всё бы узнал о захваченном корабле.

– Но, если я верно понял, пострадала лишь ваша гордость, а дело не пострадало. Или я ошибаюсь?

– О, ничуть. Конрад уже покойник, просто он ещё не знает об этом. Всякий, ставший смертельным врагом Рашида аль-Дина, обречён. О Конраде вынесена фетва[16]16
  Фетва – в исламе решение, которое выносят по какому-либо вопросу выдающиеся мусульманские законоведы.


[Закрыть], он приговорён к смерти, исполнители приговора уже назначены. Всё, что им осталось, – выбрать время и способ убийства.

– Тогда ваш долг исполнен. Вы добились цели, практически пальцем не шевельнув. В нашей жизни такое случается редко.

– Да, – промолвил Синклер, склонив голову набок и пристально глядя на кузена. – Полагаю, так оно и есть. Не считая того, что мы, к сожалению, никак не можем повлиять на время приведения приговора в исполнение. Эти детали полученных от совета приказов мы с тобой ещё не обсуждали. Что ты почувствовал, когда ознакомился с данными мне указаниями? Хочешь что-нибудь сказать? Есть ли в депешах нечто такое, чего ты предпочёл бы не делать?

– Ну... – протянул Андре. – Должен признаться, поначалу меня ужаснуло то, о чём вас могут просить, а наш высший совет может планировать... устранение человека. Нет, лучше называть вещи своими именами – убийство. Я стал монахом и рыцарем вовсе не для выполнения подобных задач. Но потом я поразмыслил... Поверьте, кузен, я размышлял очень долго – и понял, что на всё можно смотреть с разных точек зрения. Разумеется, такие мысли посетили меня задолго до того, как я учуял запах Рашида аль-Дина. Я уразумел, что на кону стоит нечто гораздо большее, нежели жизнь одного человека. Опасность угрожает самому существованию христианства в Святой земле... И даже если силы Ричарда одолеют орды Саладина и утвердят христианство, дело кончится ожесточённым раздором между Римской и Византийской церквями из-за господства на Востоке. Точно таким же раздором, какой существует между шиитами и суннитами, спорящими, кто из них исповедует истинный ислам. Конечно, я не христианин, поэтому мог бы об этом и не беспокоиться. Однако нельзя забывать, что наше древнее братство нуждается в прикрытии, и таким прикрытием для него служит Римская церковь, и в первую очередь орден Храма. Без Храма мы не сможем продолжать свои святые труды. Я же, как верный брат, постигающий предание, верю в важность этих трудов и поклялся делать всё, что в моих силах, дабы способствовать их успешному завершению. Чтобы тысячелетняя завеса была сорвана и люди узрели наконец истинный путь к Царству Божию, открытый в Иерусалиме Иисусом и его сподвижниками, я готов иметь дело даже с ассасинами... С любым, кто может содействовать достижению наших целей.

Молодой рыцарь сделал паузу.

– А это значит, что я вполне способен закрыть глаза на убийство графа Тира, – заключил он. – Поскольку с момента кончины императора Барбароссы Конрад Монферратский представляет собой единственную серьёзную угрозу позициям Римской церкви в Святой земле. Если он женится на Изабелле, пусть даже не став королём Иерусалима, он упрочит в этих землях положение Восточной церкви и непременно заменит орден Храма Тевтонским орденом. Оба западных духовно-рыцарских ордена, и тамплиеры и госпитальеры, будут прорежены так, что перестанут играть хоть какую-то роль в управлении королевством. Лишив Храм влияния, Конрад тем самым сведёт на нет тысячелетние усилия и, возможно, ещё на тысячу лет отсрочит выполнение нашей святой миссии. А женившись на Изабелле, он, конечно, рано или поздно станет королём Иерусалима...

– Нам не остаётся ничего другого, кроме как молиться, чтобы фетва была исполнена до женитьбы, – пробормотал Синклер.

– Возможно. Но вы сами говорили, кузен: мы не властны над временем исполнения приговора. А Рашид аль-Дин не стремится помогать осуществлению наших планов.

Андре дождался кивка Синклера.

– Но ответьте мне, Алек: ассасины и впрямь считают лучшим средством запугивания публичные убийства влиятельных людей?

– Несомненно.

– И Конрад действительно хочет обвенчаться с Изабеллой как можно быстрей?

– Да. И что?

– Пока ничего. Если свадьба всё-таки состоится, она будет грандиозным публичным событием.

– Королевская свадьба? А как же иначе!

– Ладно. Тогда почему бы вам не отправиться к Рашиду аль-Дину и не раскрыть ему глаза насчёт ошеломляющего амбициозного плана объединения всего христианства – плана, который Конрад намерен претворить в жизнь, став иерусалимским королём? И почему бы не продолжить оповещать имама обо всех действиях Конрада, в том числе о приготовлениях к свадьбе? Тогда Рашид аль-Дин сможет послать своих людей как раз тогда, когда Конрад готов будет жениться на королеве и принять корону Иерусалима. Улучив подходящий момент, ассасины учинят немыслимый хаос и сумятицу и убьют Конрада. Лучше всего – прямо во время церемонии. С одной стороны, это станет демонстрацией силы братства ассасинов, с другой – отлично послужит нашим целям.

– Что значит «отлично»?

– Ну, раз свадьба не состоится, нам не о чем будет заботиться...

– Но Рашид аль-Дин всё равно убьёт Конрада.

– Вполне возможно. Но по крайней мере, тогда это будет его решением, а не нашим.

Некоторое время Алек сидел, вперив в кузена немигающий, изумлённый взгляд; правая рука Синклера, потянувшаяся было к переносице, замерла на полпути. Затем он прикоснулся кончиками пальцев к губам и покачал головой.

– Мастер Сен-Клер, это хитрость, достойная самого Папы. Легко, просто – и блистательно.

Он хлопнул ладонями по коленям и встал, нависнув над Андре.

– Куда вы собрались? – спросил Сен-Клер.

– Обратно в львиное логово. Попрошу принять меня прямо сейчас, немедленно, ибо мне нужно поделиться с имамом жизненно важными сведениями. Старец знает, что мы отбываем утром, и любопытство не позволит ему дать нам уехать, пока он не выжмет до капли всё, что нам известно. Подожди здесь, это не займёт много времени.

Синклер вернулся меньше чем через полчаса. Подойдя к Андре, он тут же бросил ему богато разукрашенный кинжал.

– Это тебе. Старец вручил его мне в знак глубокого уважения. Я не удосужился объяснить, что на самом деле этой высокой оценки заслуживаешь ты. Но награду передаю тебе, поскольку именно ты её заслужил. Камень, из которого сделана рукоять, называется ляпис-лазурь, а жёлтый металл – не золото, а бронза. Зато этим клинком ты сможешь освежевать и разделать верблюда, и лезвие не потускнеет. Оружие, достойное шейха, сынок. Носи его с гордостью. А сейчас, поскольку мы с раннего утра в пути и ты, надо полагать, вымотался не меньше меня, не отправиться ли на боковую?

– Да, так и сделаем. Но что сказал Старец, когда вы изложили ему план?

– Ничего не сказал, ни слова. Несчастный старый содомит просто улыбнулся... И то была одна из самых страшных улыбок, какие я видел в своей жизни. Он слушал меня с восхищением, а когда я кончил, лично принёс кинжал и сам вручил его мне. Ему понравился твой план, кузен, так что теперь мы держим дело в своих руках и имеем право поспать. Идём.

– С удовольствием. Но принять это я не могу.

Андре протянул позолоченную рукоять Синклеру. Тот, однако, скрестил руки на груди и спрятал пальцы под мышки. Андре нахмурился.

– Берите, он всё равно ваш! И, как вы верно сказали, достоин шейха. Почему вы не хотите его принять?

– Потому что он не мой. Ты его заслужил, подав изумительную идею. Я просто пересказал её Старцу. Кроме того, у меня уже есть драгоценный кинжал, о котором надо заботиться. Смотри.

Синклер вынул из висевших сзади ножен ещё более великолепное оружие, чем то, которое получил от Рашида аль-Дина: поразительной работы кривой кинжал с золочёными ножнами и рукоятью, усыпанной полированными драгоценными камнями – красными, синими и зелёными.

– Никогда раньше не видел у вас этого кинжала!

– Конечно не видел. Я, по понятным причинам, не выставляю его напоказ. Один его вид кажется насмешкой над обетами бедности и нестяжания. Не говоря уж о том, что такое оружие может пробудить алчность в каждом, кому попадётся на глаза. Но не советую тебе ценить своё оружие только за его стоимость, ибо, по моему разумению, важнее всего не это. Некогда сей клинок принадлежал молодому человеку по имени Аруф, доводившемуся братом жене аль-Фаруха, у которого я был пленником. Аруф умер в пустыне подле Хаттина, и я снял кинжал с его мёртвого тела. Позже, когда мы встретились с аль-Фарухом, он узнал оружие родича и, взяв меня в плен, забрал кинжал себе. Однако потом мы стали друзьями, и, когда он вернул мне свободу, он вернул и кинжал – в память о времени, проведённом вместе. С тех пор я храню это оружие как воспоминание о нежданной, но крепкой дружбе. Итак, давай будем оба хранить свои кинжалы подальше от взглядов алчных завистников.