Текст книги "Сокровище тамплиеров"

Автор книги: Джек Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 42 страниц)

– Нет, Алек. То, что произошло вчера, – жестокость, истребление беззащитных жертв, которых связали и утыкали болтами. А я говорю совсем о другом: о честном сражении, лицом к лицу с врагом...

– Каковое имеет место не так уже часто. Куда чаще противника поражают издалека, с помощью таких штуковин.

Алек кивнул на их арбалеты. Андре пожал плечами.

– Может, и так. Но в бою у каждого из противников есть возможность выиграть и выйти из битвы если и не невредимым, то, по крайней мере, живым.

– Оставив множество трупов раздуваться под палящим солнцем пустыни.

Сен-Клер сощурился.

– Вы насмехаетесь надо мной. Почему?

– Я вовсе не насмехаюсь над тобой, кузен. Просто когда начинаешь задавать вопросы о том, во что веришь, и докапываться до сути дела, перестаёшь верить вообще.

Сен-Клер погрозил кузену пальцем.

– Это слишком невразумительное и туманное изречение даже для лесного края, откуда вы прибыли, Алек.

Андре нашарил позади себя седельные сумы, подтянул их ближе и, порывшись в одной из них, выудил матерчатый узелок.

– Песчаная куропатка, – пояснил он, разворачивая свёрток. – Очень похожа на тех куропаток, которые водятся у нас дома, только покрупнее. Вчера вечером я подкупил повара и за сумасшедшую цену разжился четырьмя. Если бы знал, что вы вернётесь сегодня, разорился бы на восемь. Угощайтесь. Здесь, в шёлковом пакетике, есть даже соль.

Некоторое время они ели в довольном молчании, потом Алек спросил:

– Что ты думаешь о Филиппе Французском? Сможет он смыть позор, которым запятнал себя, покинув поле боя?

Андре покачал головой.

– Филипп не видит никакого бесчестья в своём поступке, и никто не дерзнёт его обвинять. Он поднялся с одра болезни, отважно сражался под стенами Акры, штурмуя Проклятую башню, – о чём раструбили повсюду. Именно во время его последнего натиска пала Акра. После этого он сможет с веским основанием утверждать, что именно его штурм принёс христианскому войску успех и что он выполнил свою задачу. А ещё Филипп сможет настаивать на том, что Ричард является виновником злосчастных раздоров среди союзников, потому что английский король прибрал к рукам плоды чужих завоеваний и захваченные другими земли и отказался поделиться с соратниками. Можно подумать, что один лишь Ричард два года осаждал Акру и в конце концов добился её падения. Плантагенет нанёс обиду не только Филиппу, но и эрцгерцогу Австрийскому, самому могущественному и последнему оставшемуся в Святой земле вассалу Барбароссы. Не говоря уж о том, что Ричард отвратил от себя всю знать Святой земли, лишившуюся земель после Хаттина. Теперь, когда эти земли отбиты, здешние вельможи утратили их снова, потому что их захватили люди, только что прибывшие из Англии. Филипп будет доказывать, что из-за самонадеянности и жадности Ричарда короне Франции больше нечего было здесь делать – тем более что Филипп болен, у него выпадают зубы и волосы, и это широко обсуждается повсюду. Да, Филипп Август просто взял и уплыл отсюда, почти один. Но он не сбежал. Он оставил свою армию под командованием герцога Бургундского, и никто не может пожаловаться на такую замену... А всякий, кто наслышан о подвигах французского короля, но не имел сомнительного удовольствия знать Филиппа лично, будет считать его героем.

Синклер задумчиво кивнул.

– Но в чём истинная подоплёка его отъезда? Почему он покинул Святую землю? Как ты считаешь, Андре?

– Жадность и политика. Полагаю, он начал планировать своё отплытие в тот день, когда фландрец пал под стенами Акры, в начале июня.

– Какой фландрец? Ты имеешь в виду Жака д’Авеснеса из Эльзаса? Кажется, его звали именно так.

– Нет, д’Авеснес, рыцарь из Эльзаса, один из вассалов графа Фландрии, живёхонек. А я имел в виду самого графа Фландрии. Вряд ли я когда-нибудь слышал его полное имя, а если и слышал, то забыл. Все говорят, что он был удивительным человеком. Очень сильным, мужественным, привлекательным – из тех, кого, встретив раз, уже не забудешь.

– Но какое отношение он имел к Филиппу, не считая того, что был его соседом и союзником?

– На первый взгляд вроде бы никакого. Но его неожиданная смерть имела для Филиппа огромное значение, потому что граф Фландрии не имел наследника. Граф правил Артуа и Вермандуа. Там, откуда я прибыл, все знают, что тех пор, как Филипп добрых двадцать лет тому назад взошёл на французский трон, он жаждал завладеть этими землями – а в придачу самой Фландрией вместе с Эльзасом и прилегающими бельгийскими территориями, тоже принадлежавшими графу. Если бы французский король застрял здесь в то время, как эти лишившиеся правителя земли остались открытыми для поползновений соперников, его шансы исполнить свою мечту были бы невелики. Поэтому я уверен: Филипп начал готовиться к отплытию домой с того момента, как узнал о смерти графа Фландрии... И в эти приготовления входил геройский, наделавший столько шума, штурм Проклятой башни. Не сомневаюсь, Филипп всё спланировал с тем расчётом, чтобы прибыть домой вскоре после злосчастной гибели графа и обеспечить безопасность Фландрии и последующее поддержание порядка на своих северных рубежах. Может, Филипп и не принадлежит к числу лучших военачальников мира, но он хороший правитель, с этим не поспоришь... Но за разговором я даже не спросил вас о вашем плавании на Кипр. Эта поездка ведь тоже касалась земельных владений?

– Да, в некотором роде. Мне было поручено осмотреть остров и приглядеть подходящее место для будущей резиденции ордена – место, которое станет нашим форпостом при освоении Кипра.

– Говоря «нашим», вы имеете в виду Храм? Или в это дело вовлечено и тайное братство тоже?

– Вовсе нет! – энергично возразил Синклер. – В настоящий момент из членов братства в дело замешаны лишь мы с де Сабле, и вряд ли совет захочет это изменить.

– Итак, вы нашли подходящее место?

– Да, один из замков Комнина, неподалёку от Накосии. Первый отряд – двадцать рыцарей и столько же братьев-сержантов – уже отбыл туда вчера, чтобы всё подготовить. Мы с ними разминулись, и, наверное, это к лучшему.

– Почему?

– Потому что уже начинаются раздоры, а я вовсе не хочу, чтобы меня в них втянули. Де Сабле тоже этого не желает, но у него мало шансов остаться в стороне. Он великий магистр и благодаря своей дружбе с Ричардом сделал возможным наше плавание на Кипр. Однако в делах ордена на Кипре ему надлежит руководствоваться решениями Капитула. Не то чтобы ему давали прямые указания, но и косвенных достаточно, чтобы породить различные коллизии.

– Не понимаю. Я думал, великий магистр обладает всей полнотой власти внутри ордена, а судя по вашим словам, получается, что это не так. Откуда такие сведения?

– Оттуда, что сам де Сабле рассказал мне об этом нынче утром. Старшие братья выразили глубокую озабоченность в связи с последними событиями, и он согласился в данном случае следовать их советам. Орден доселе никогда ещё не обладал собственными, суверенными, подвластными только ему одному владениями, и братья озабочены тем, чтобы на этой новой стезе не наделать ошибок, ибо цена принятых решений может быть огромна. Превыше всего, что можно себе вообразить.

– Не понимаю.

– А ты подумай, Андре. Подумай, о чём идёт речь.

Андре вяло пожал плечами, давая понять, что всё это не слишком его интересует.

– Вообще-то я не очень задумывался об этом. Вы сказали, что орден получает в своё распоряжение остров, откуда сможет готовить военные операции в Святой земле и прилегающих к ней территориях; остров, удалённый от христианского мира настолько, что тамплиеры могут не опасаться постоянной опеки назойливых королей и прелатов. Мне понятно, почему это привлекает орден. А кому это не по душе?

– Так-то оно так, но это далеко не всё. Ты вообще понял, что я имею в виду? Мне кажется, ты упустил самое главное.

Андре слегка нахмурился, но потом склонил голову, соглашаясь.

– Возможно. Тогда просветите меня. Что именно я упустил?

– Масштабы, кузен. Границы возможностей. Видишь ли, мы с тобой, простые люди, подходим ко всему с обычными человеческими мерками. Но перед орденом открылись грандиозные перспективы: шанс не просто создать плацдарм для дальнейших операций, но и основать полностью независимое государство! Свою собственную островную державу. Её будет защищать Храм, ею будет управлять Храм, и нести ответственность она будет только перед Храмом. Такова их мечта, и они полны решимости претворить её в жизнь.

– Во имя Бога живого! Это действительно грандиозный замысел, сто́ящий сотни тысяч золотых византинов.

– Пока выделены только сорок тысяч. Остальные будут уплачены со временем.

– Но погодите, это... просто непостижимо! И Робер де Сабле будет править новой державой?

– Как великий магистр – да, пока остаётся магистром. Но я думаю, Робер совершил ошибку, согласившись поделиться толикой своих полномочий, пусть даже временно, ради осуществления столь великого замысла. Боюсь, тем самым он обрёк всё предприятие на провал. Уже сейчас слишком много заурядных людей, которым не следовало бы иметь голоса в таких вопросах, высказывают различные мнения и сбиваются в группировки. Буквально за одну ночь создаются фракции и тут же затевают свары из-за денег. Кроме того (и, кажется, это беспокоит только меня одного), орден не испытывает уважения к киприотам, с которыми ему предстоит делить остров. Как раз делить-то наши орденские чины ничего и ни с кем не собираются. Они уже во весь голос толкуют о том, чтобы обложить местных жителей суровыми податями и повинностями в пользу ордена. И никто даже словом не обмолвится о том, чтобы помочь местным жителям и снискать их поддержку и верность. А ведь орден владеет этой землёй всего-навсего несколько недель, меньше месяца. Клянусь, вся затея обречена на провал, помяни моё слово.

Синклер умолк, заметив, что Андре повернул голову и куда-то всмотрелся. Проследив за его взглядом, Алек сказал:

– Кто-то едет, и он не из наших.

Алек Синклер встал, прикрывая ладонью глаза от солнца. Слева по гребню дюны приближался человек верхом на ослике.

Хмыкнув, Синклер поднял руку высоко над головой и снова её опустил.

– Это Омар, – промолвил он.

Приближавшийся человек был всё ещё далеко, но Андре узнал в нём старого палестинца-водовоза. Водовоз остановил ослика и застыл в седле. После паузы, во время которой можно было бы сосчитать до десяти, Синклер снова поднял руку, и старик, натянув поводья и развернув ослика, потрусил обратно.

– Что это было? – осведомился Андре.

– Вызов. Сегодня вечером мне нужно встретиться с Ибрагимом, на том самом месте среди камней. У него кое-что для меня есть. Надо полагать, послание, которое следует передать де Сабле. Хочешь отправиться со мной?

– Конечно хочу. Но не пойму, что только что произошло. Откуда старый Омар знал, где вас искать? И как он узнал вас на таком большом расстоянии?

– Если подумать, существует не так уж много мест, где я мог бы находиться. Полагаю, он узнал меня по одежде.

– Хватит шутить, лживый шотландский язычник! Отвечайте серьёзно и правдиво! – воскликнул Андре, поскольку Алек Синклер был одет точно так же, как сам Сен-Клер или любой другой тамплиер, – в белую мантию с красным крестом боевого рыцаря.

Синклер ухмыльнулся.

– Он узнал меня, когда я в первый раз поднял руку. Никто другой не стал бы приветствовать его подобным образом. Обычно, если хотят подозвать человека, ему машут. Потом, когда я опустил руку, он сосчитал до десяти – и тогда я поднял руку снова, подтверждая, что понял его сообщение. А суть сообщения в том, что Ибрагим будет ждать меня сегодня вечером или в крайнем случае завтра до полудня.

– А это из чего следует? Объясните.

Кузен Андре, поморщившись, пожал плечами.

– Ну, раз Омар выбрался сюда, чтобы меня найти, значит, я понадобился срочно. Если бы дело не было таким спешным, он подождал бы меня в лагере. А то, что у Ибрагима есть для меня сообщение, я понял по одежде водовоза. У Омара есть две куфии – белая и чёрная. Когда он является на встречу со мной в чёрной куфии, это значит, что мне нужно встретиться с Ибрагимом, когда мне будет удобно. Когда же он перевязывает чёрную куфию белой лентой, встретиться с Ибрагимом надо побыстрей. Белая куфия означает – меня ждут срочно, а чёрная лента на ней говорит о том, что у Ибрагима есть для меня послание. Всё очень просто. О таких условных знаках договорились уже много лет назад. Мне рассказывали, что это случилось ещё во времена первых тамплиеров и Гуга де Пайена.

Синклер взглянул на небо, прикидывая, насколько высоко стоит солнце.

– Сейчас как раз середина дня. Нам лучше вернуться в лагерь. Мне нужно повидаться с де Сабле – рассказать, что мы уедем, и предупредить, что он должен ждать сообщения от Рашида аль-Дина. А ты покамест сможешь раздобыть для нас свежих лошадей, оседлать их и найти мешки с овсом – корма должно хватить дня на три, на тот случай, если мы задержимся. Да и нам тоже стоит захватить еды на три дня.

– А как насчёт одежды? Поедем в доспехах или в здешнем наряде?

В ответ Алек Синклер жестом изобразил «салам» – исламское приветствие, коснувшись пальцами груди и лба.

– Одно из главных открытий, которое сделали наши предшественники из христианского мира, прибывшие в этот край задолго до нашего рождения, – это то, что местные жители гораздо лучше чужаков знают, какая одежда подходит для пустыни. Мы будем путешествовать под видом здешних уроженцев, и никто нас не побеспокоит. Когда приготовишься, принеси все припасы в свою палатку и дай наставления своему заместителю, чтобы он прикрыл тебя во время отсутствия. Встретимся в твоей палатке, чтобы мои штабные соратники не заметили наших приготовлений.

Синклер снова бросил взгляд на небо.

– Встретимся через час.

Андре кивнул.

– Прекрасно, но не забудьте: вы должны рассказать мне о том, что узнали на Кипре.

– Ну, если я забуду, ты мне напомнишь. В дороге у нас будет много времени для разговоров.

Пришпорив коней и даже не позаботившись о том, чтобы подобрать импровизированную мишень, рыцари поскакали в лагерь.

* * *

Сев в седло, Андре Сен-Клер начал последний этап своей жизни в качестве рыцаря-тамплиера. У него не было никаких предчувствий относительно грядущих решительных перемен. Но в будущем ему предстояло услышать тысячи раз, что человеку не дано знать своё предназначение, что он узнает его, лишь когда приходит время.

Андре должен был исполнить предначертанное ему уже сегодня после полудня, но пока даже не подозревал об этом.

Роль вестника судьбы сыграл его кузен и друг, Александр Синклер.

Около четырёх часов вечера кузены выехали из лагеря и углубились в пустыню.

С падения Акры прошло шесть недель, Саладин и его войска давно отступили на юг, в сторону Иерусалима и прибрежных городов, поэтому путешествовать в окрестностях Акры было почти безопасно. И всё-таки первые несколько миль кузены проделали в молчании. То один, то другой внимательно озирался, желая убедиться, что за ними никто не едет и не следит.

После двух часов езды, когда солнце начало последнюю треть своего пути, они достигли края самых высоких дюн. Впереди, на горизонте, показалась изломанная, зазубренная линия, обозначавшая край усыпанного валунами поля, куда и направлялись рыцари.

– Знаете, – сказал Сен-Клер, впервые прервав молчание, – после того как я впервые увидел это место, я мысленно часто возвращался к нему, потому что оно мне что-то напоминало. И только сейчас я вспомнил, что именно.

Алек повернулся в седле и с усмешкой взглянул на кузена.

– Ты о чём – о дюнах или скалах, показавшихся впереди? – Извините, я имел в виду валуны. Каменное поле.

– А, я так и подумал. Хотя и удивился, потому что сам никогда не видел ничего похожего, даром что живу в этой земле лет на десять дольше тебя. Что могут напоминать те валуны?

– Другое место... Другое каменное поле.

– Расскажи мне о нём. Где оно находится?

– Во Франции, к югу от Парижа, чуть восточнее главной дороги на Орлеан. В местности, именуемой Фонтенбло. Не помню уж, как меня туда занесло, но в один прекрасный день я оказался в великолепном лесу, простиравшемся на много лиг во всех направлениях. А посреди леса я нашёл поле гигантских камней, похожих на здешние, – округлых, словно обточенных; величина их поражала воображение. Рядом с ними я чувствовал себя карликом. Они высились вокруг в величественном молчании, наполняя меня благоговением.

– Так же, как здешние камни.

– Да, но не совсем. Потому, что то поле камней во Франции расположено в лесу. Повсюду камни соперничают с деревьями, одни заслоняют другие, хотя почти все камни такие большие, что их не заслонишь. Там нет дорог, нет троп, по которым можно было бы ходить вокруг валунов, разве что старые оленьи тропки. А в глубине самых густых, непролазных зарослей таятся прогалины... И на одной из них есть пещера, очень похожая на вашу здешнюю пещеру. Её тоже образует нагромождение больших камней, за прошедшие тысячелетия сильно изъеденных ветрами и ливнями. Но внутри пещеры сухо, туда не проникает ни дождь, ни ветер. Она очень похожа на ваше пустынное убежище, несмотря на некоторые отличия.

Выслушав Сен-Клера, Синклер некоторое время молчал, потом натянул поводья, придержав коня, и задумчиво взглянул на Андре.

– Как мы выяснили, Шариф аль-Кваланиси учил нас обоих арабскому языку. Но скажи, что ещё он тебе преподавал? Не склонял ли на стезю философских раздумий?

– Было такое. А почему вы спрашиваете, умышленно или случайно?

–' Да какая уж тут случайность, кузен. Твои рассуждения – типичный пример зеркального отражения, которое всегда так восхищало Шарифа аль-Кваланиси. Интересно, что бы он сказал, если б узнал, что ты сумел разглядеть параллель и угадал парадокс.

– Я не заметил в своих рассуждениях никакого парадокса.

– Чепуха, не стоит отрицать очевидное. Два поля камней, по сути одинаковых, но относящихся к разным мирам. Одно поле – посреди засушливой пустыни, другое – среди густых зарослей деревьев с белёсой корой и бледной листвой. Одно – там, где среди бескрайних песков не увидишь живого существа; другое – в лесу, полном жизни, окружающей каменные глыбы и валуны, как мхи и лишайники окружают кучи гравия. И между этими двумя полями существует единственная связь – ты. В этом таится некое неведомое послание. Как думаешь, решил бы Шариф аль-Кваланиси эту загадку?

Сен-Клер покосился на кузена, чуть склонив голову набок.

– Понятия не имею. Дайте мне пораскинуть мозгами, и я отвечу, если что-нибудь придёт в голову.

Синклер промолчал, и некоторое время они продолжали путь к линии валунов, обозначавших начало каменного поля. Уже у самого края поля Андре Сен-Клер натянул поводья, и его кузен, державшийся позади, сделал то же самое.

– У меня появилась удивительная мысль, – промолвил младший из рыцарей. – Наверное, такое никогда не пришло бы мне в голову, если бы вы не подтолкнули меня к размышлениям над материями, над которыми сам я в жизни бы не задумался. Итак, два поля камней. Одно в корне отличается от другого, и вместе с тем они схожи. Поле из моей юности будит во мне воспоминания, отдающиеся в душе столь громким эхом, что порой это причиняет боль. То поле кажется цветущим, пышным, полным посулов. Другое поле камней – чуждое мне, в нём нет места воспоминаниям, здесь ничто не пробудит эхо, всё вокруг серо, тускло, невыразительно. Иссохшее и безжизненное, оно усыпано камнями и останками былых грёз и желаний, не стоивших того, чтобы стремиться их осуществить. С одной стороны – моя ранняя юность. Дивная, зелёная страна, полная надежд и страстей. Повсюду буйная зелень, только листья деревьев бледные и болезненные. Ни цветов, ни плодов, лишь корявые деревья с узловатыми, сухими корнями, а вокруг – ничего, кроме камней. Камней, бросающих вызов любой непогоде. С другой стороны – мои зрелые годы. Суровая, засушливая пустыня, в которой не меньше камней, чем на поле во Франции. Но эти камни не окружает зелень, поверхность их выветрена и отполирована песчаными бурями. Ни цветов, ни плодов, ни корявого деревца, оплетающего камень корнями. Вот, казалось бы, две правды, такие разные и вместе с тем столь схожие. Но на самом деле правда всего одна.

Последовало долгое молчание, пока наконец Алек Синклер не задал вопрос:

– И в чём же она состоит?

Андре Сен-Клер обернулся и взглянул ему в глаза.

– Я уже говорил, кузен, что понятия не имею.

Оба рыцаря покатились со смеху, тронули своих коней и молча возобновили путь.

– Нам всё ещё нужно решить, что мы будем делать, – напомнил в конце концов Алек Синклер. – В ближайшую неделю Ричард собирается выступить по старой прибрежной дороге на юг, чтобы сразиться с Саладином, захватить Иерусалим и разгромить сарацин раз и навсегда. Он уже отдал распоряжения относительно походного построения – авангард составят тамплиеры при поддержке ополчения из Туркополя, за ними последуют вассалы Ричарда из Бретани, Анжу и Пуату. Следом двинутся нормандцы и англичане, им будет поручено заботиться о боевом знамени, а арьергард составят французы с госпитальерами и местными вспомогательными силами. Прежде чем начнётся поход, нам с тобой нужно решить, что мы собираемся предпринять.

– Какой смысл об этом говорить, кузен? Тамплиеры будут в авангарде. Именно там наше с вами место.

Некоторое время они молчали, потом Алек взорвался:

– Проклятье, я вижу, остаётся одно: рассказать тебе всё! Не хотел я этого делать, да нет другого выхода. Слушай. Будучи на Кипре, я, как и обещал, съездил в Фамагусту, на могилу твоего отца. Могилу я нашёл без труда, помолился там за упокой его души, но по возвращении в Лимасол услышал рассказ, которому сперва не мог поверить. Тогда я затеял собственное расследование. В Лимасоле живёт еврей по имени Аарон бар Мелед. Не знаешь такого?

– Нет, я не знаю еврея ни с таким, ни с каким-либо другим именем, тем паче в Лимасоле. А что, должен знать?

– Да, стоило бы. Мне о нём рассказал один товарищ, агент Рашида аль-Дина, живущий в Лимасоле в качестве шпиона. Услышав, как меня зовут, он поинтересовался, не родственник ли я Сен-Клеру – имя-то звучит похоже. Когда я объяснил, что бывший главный военный наставник приходился мне дядей, он разволновался и поведал мне свою версию о том, что случилось с твоим отцом. Я отказался ему верить. Тогда шпион рассказал мне, как найти того человека, Аарона, и на следующий день я отправился к нему. Отыскать еврея оказалось нетрудно... Помнишь, ты говорил об «очищении» – о гонении на евреев за несколько дней до того, как ты покинул Лимасол?

– Помню. Из-за этого безумия я не смог в последний раз увидеться с отцом.

– Да. Так вот, этот Аарон был одним из тех, кого разыскивали во время гонений на евреев на Кипре. Разыскивали вместе со всей семьёй – женой Лией, сыном и дочерью. Я встречался с его женой и видел дочь. Дочь красавица. Сын его мёртв, погиб во время «очищения». Ему было четырнадцать лет. Но самого Аарона, Лию и их дочь спас и укрыл франкский рыцарь. Еврей именовал его полным титулом – мессир Анри Сен-Клер, главный военный наставник Англии. Если верить Аарону, Сен-Клер спас их прежде, чем разразилась беда. Я понятия не имею – и сам Аарон этого не знал, – откуда твой отец проведал обо всём заранее. Не знаю я и того, что сталось с мальчиком. Знаю только, что Анри переправил семью еврея из Лимасола в рыбацкую деревеньку дальше по берегу, и там Аарон и его родные оставались до тех пор, пока не услышали, что Ричард собрался отплыть в Святую землю. Лишь тогда они вернулись домой, в Лимасол, чтобы оплакать сына и начать жизнь заново. Но из-за того, что семья еврея исчезла, кто-то донёс на твоего отца Ричарду. Должно быть, кто-нибудь заметил мессира Анри, когда тот спасал евреев, а может, его предал кто-то из своих людей. Кто бы ни нашептал на него Ричарду, он глубоко вонзил клинок, а потом ещё и повернул его.

Уверен, для подлого наушничества было выбрано подходящее время, скорее всего когда Ричард был пьян. Весть о «предательстве» твоего отца должна была привести короля в ярость. К тому времени мессир Анри уже отбыл в Фамагусту, и головорезы Ричарда отправились туда, чтобы расправиться с Сен-Клером и представить всё так, будто тот стал жертвой случайной стычки с повстанцами. Так всё и вышло. Все поверили, что с твоим отцом и двумя его спутниками случайно приключилась беда. Но по возвращении в Лимасол убийцы не держали язык за зубами, и мой товарищ подслушал их разговор в таверне. Посетители таких заведений умеют молчать, о мессире Анри Сен-Клере мой товарищ знал только по слухам, поэтому и не обмолвился никому ни словом, пока не зашёл разговор о моём имени. Тогда он поведал мне всё, что знал.

Синклер замолчал, дожидаясь ответа Андре, но его кузен как будто заснул в седле, слегка покачиваясь в такт конской поступи. Однако глаза Андре были открыты, и Синклер, поняв, что тот слушает, продолжал:

– Я расспрашивал повсюду, но ничего не смог узнать про людей, которых описал Сулейман – так зовут моего товарища-шпиона. Вообще-то я не собирался называть его имя, но беды от этого не будет. К тому времени, как я высадился на Кипре, убийцы отплыли вместе с Ричардом и уже две недели находились здесь, в Святой земле.

Алек широко развёл руками.

– Значит, у нас нет способа установить их имена. Это мог быть кто угодно из сотен прихлебателей, которые толпами увиваются вокруг Ричарда, заглядывая ему в рот.

Синклер снова взглянул на Андре.

– Мне даже не удалось выяснить, действовали ли они по приказу Ричарда или по собственному почину, предугадав злобное желание короля, – подобно тому как головорезы Генриха Второго расправились с Томасом Беккетом. Ричард любит вспоминать историю с Беккетом к месту и не к месту. Он говорит об этом так часто, что убийцы вполне могли решиться на злодеяние без прямого указания короля, в надежде снискать его благосклонность. Но как бы то ни было, Ричард несомненно знал, почему погиб твой отец. Вот почему ты не слышал от короля ни слова со времени его прибытия сюда. Сомневаюсь, что он осмелился бы взглянуть тебе в глаза.

На это замечание кузена Сен-Клер наконец отозвался. Спокойно, как о чём-то само собой разумеющемся, он заявил:

– Можете быть уверены, Алек, он смог бы взглянуть мне в глаза. Даже не сомневайтесь. Ричард Плантагенет посмотрел бы мне в глаза с приветливой улыбкой, ещё не утерев с рук кровь моего отца. Его любовь к себе столь безмерна, что он, похоже, сам верит в собственную непогрешимость. Как вы знаете, я искренне любил Плантагенета... Почти так же, как любил своего отца. Ричард посвятил меня в рыцари, я восхищался им, видя в нём образец паладина. Но потом, мало-помалу, я начал видеть его таким, каков он есть на самом деле. Любовь, восхищение, уважение и преданность, которые я питал по отношению к нему столько лет, обернулись привкусом уксуса и пепла. Моя душа страдала, сталкиваясь всё с новыми и новыми примерами вероломства и безмерного себялюбия этого человека. И все эти его качества нашли своё наивысшее воплощение в бесчестной расправе над сарацинскими пленниками. После такого даже весть о том, что Ричард убил моего отца, самого верного своего слугу, не пробудила во мне бурю страстей. Я верю вашему рассказу, но он нисколько меня не удивил. Мне даже кажется, что, загляни я поглубже в своё сердце, я бы понял, что уже подозревал нечто подобное... Просто старался об этом не думать.

Андре повернулся и вперил взгляд в кузена.

– Я оплакал отца, смирившись с тем, что он погиб. То, что он был убит коварным, неблагодарным другом, ничего не меняет. Убийство есть убийство.

Сен-Клер умолк, и Алек Синклер не пытался прервать молчание, поскольку видел, что добавить тут нечего. Наконец Андре заговорил сам, чуть ли не с улыбкой:

– Но теперь мне понятно, почему вы сказали, что нам следует обдумать наши дальнейшие действия. У вас имеются на этот счёт какие-нибудь соображения?

– Да. Езжай вперёд, я за тобой.

Они доехали до середины каменного поля, и рядом с башенкой, отмечавшей крышу пещеры, Сен-Клер повернул налево, на едва заметную тропу, что вела вниз, к замаскированному входу. Алек последовал за ним.

– Первый и самый очевидный путь: исчезнуть в пустыне и поселиться среди наших друзей, – заговорил Синклер. – Это нетрудно будет проделать, поскольку мы можем рассчитывать на поддержку самого великого магистра. Нужно будет только объявить ему, что мы выполняем особое, тайное задание за пределами лагеря. Роберу де Сабле даже не придётся лгать, поскольку никто не станет спрашивать у него, какому именно ордену служим мы и он сам. Все воспримут как нечто само собой разумеющееся, что мы действуем по поручению Храма. Никому и в голову не придёт в этом усомниться. То, что для такого задания выбрали именно нас, тоже никого не поразит, ведь мы оба свободно говорим по-арабски и запросто можем затеряться среди сарацин, не будучи узнанными.

– Да, но тогда нам придётся поселиться среди людей султана. Не думаю, Алек, что это меня устроит. Вы можете вообразить, что проведёте всю жизнь с Рашидом аль-Дином, под взглядом его злобных глаз, не упускающих ни единого вашего движения? Разве это жизнь – постоянно сознавать, что, даже когда Рашид аль-Дин далеко, десятки и сотни его шпионов доносят ему о каждом вашем слове и поступке? Нет, кузен, такое предложение меня не вдохновляет. Есть у вас на уме что-нибудь другое?

Они уже добрались до спуска, ведущего к пещере, но, пока шёл разговор об ассасинах, даже не сделали попытки спешиться. Теперь Андре спрыгнул с седла, Алек последовал его примеру и взял лошадь под уздцы.

– Что ж, – сказал Синклер, – мы могли бы дезертировать и двинуться по пустыне на юг, на поиски моего друга аль-Фаруха, у которого я некогда был в плену.

Андре повернулся к нему, пренебрежительно подняв бровь.

– Прекрасная идея, у неё масса достоинств. Просто удивительно, как вам так быстро удалось до неё додуматься после провала вашей первой затеи. Значит, мы должны сдаться мусульманам в плен, рискуя быть убитыми на месте в отместку за то, что христиане недавно сотворили с их братьями. Отличное предложение, просто дух захватывает!

– Я говорю серьёзно. И никто нас не убьёт. Мой друг, эмир, обладает достаточным влиянием, чтобы защитить нас и дать нам убежище среди его людей. Думаю, там ты придёшься ко двору. У эмира есть дочь Фатима, чудесная девушка, которой скоро исполнится пятнадцать. Уверен, вы друг другу понравитесь.

– Алек, я принёс обет. Вы помните?

– Если ты и впрямь стремишься к такого рода аскетизму, можешь ему предаваться и среди сарацин. У эмира есть брат, с которым они очень близки, по имени Юсуф аль-Фарух. Он человек весьма благочестивый и учёный, а в придачу – умный, остроумный и сострадательный. Он – мулла, но не похож на всех остальных мулл. Уверен, тебе он тоже понравится. Что скажешь? Отправимся на поиски аль-Фаруха?