Текст книги "Сокровище тамплиеров"

Автор книги: Джек Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)

Андре, напротив, не желал принимать участия ни в чём, но поневоле оказался в самой гуще событий. Его, как командира отдельного отряда, поставили во главе сотни отборных конников и поручили поддерживать порядок во время передачи крепости христианам. На следующий день после капитуляции Сен-Клер, во главе своего нового отряда, должен был следить за тем, как побеждённые арабы покидают город, который они столько месяцев так отважно защищали.

За их уходом наблюдала огромная толпа: каждый франкский воин, свободный в тот день от дежурства, хотел полюбоваться, как побеждённый враг покинет павшую твердыню. Однако тех, кто ожидал увидеть жалкую вереницу подавленных, сломленных, убитых горем людей, постигло жестокое разочарование.

Неприятельские воины выступили из ворот длинной колонной; они ехали с высоко поднятыми головами, с таким достоинством, что у франков пропала всякая охота потешаться и глумиться над ними. Напротив, христиане взирали на мусульман в полном молчании, исполненные уважения. Никто не позволил себе выкрикнуть оскорбление вслед отступающему противнику.

В сердце Андре Сен-Клера, наблюдавшего за уходом мусульман, зарождалось чувство, близкое к гордости. И он знал, что его кузен Алек тоже гордился бы тем, с каким достоинством эти люди приняли своё поражение, не выказывая перед победителями ни малейшего подобострастия и уныния.

Когда последний из сарацин проехал мимо и в Акре остались только пленники и заложники для Ричарда, Андре подал сигнал, и его отряд пристроился в хвосте колонны арабских всадников, двигавшихся по четыре в ряд. Сопроводив мусульман до границы осадных сооружений, люди Сен-Клера предоставили им возможность удалиться в пустыню – куда бы ни направлялись бывшие защитники Акры.

* * *

– Догадывается ли кто-нибудь, почему мы торчим здесь на солнцепёке, как последние идиоты?

Сидя в седле в двух корпусах перед первой шеренгой своего отряда, Андре ясно расслышал этот вопрос. Его задал кто-то из рыцарей, развернувшихся впереди тремя линиями. Сен-Клер не только не попытался ответить, но и не задумался, каким может быть ответ. Внимание его было поглощено другим: что-то ползло под его правой рукой, вызывая почти невыносимый зуд. Вошь или гнида – он не знал, что там за насекомое, и не особо интересовался этим. Он думал только о том, что не может почесаться, поймать назойливую тварь, помешать ей ползти, потому что она была надёжно укрыта под несколькими слоями пропотевшей ткани, толстым фланелевым подкольчужником, кольчугой и металлическим нагрудником.

Андре не мылся уже пять недель и сам чувствовал, как от него разит. Позади были пять недель бесконечных разъездов в пустыне, строжайшей экономии воды и выматывающей бесплодной погони за призраками, за недосягаемыми летучими отрядами, которые порой появлялись на рассвете или на закате, осыпа́ли христиан стрелами и снова бесследно исчезали, затерявшись среди дюн в безбрежном океане песка. Люди за спиной Сен-Клера, его Красный отряд, страдали от всего этого так же, как он сам.

После молчания, показавшегося всем слишком долгим, кто-то впереди Андре ответил на риторический вопрос:

– Да потому что мы и есть идиоты, брат. Чему ты удивляешься? Таково наше призвание, сам знаешь. Именно потому мы приносим обеты бедности, целомудрия и повиновения – ради того, чтобы торчать на солнцепёке, варясь в собственном поту и не понимая, что происходит. И всё это – во исполнение прихоти какого-то безжалостного, слабоумного сукина сына, считающего, что его долг состоит в том, чтобы придумывать испытания для наших бессмертных душ. Вот почему ты здесь, вместе со всеми нами... Потому что ты – тамплиер.

– Молчать! – услышал Андре грозный окрик. – Я не потреплю разговоров в строю. Что за бесстыдство? Вспомните, кто вы и кому служите! Ещё одно такое слово – и виновный будет замурован на несколько дней, чтобы хорошенько подумать об оскорблениях, которые он нанёс Богу и нашему святому ордену!

Это крикнул Этьен де Труайя, и никто из слушателей ни на миг не усомнился, что он не шутит. Маршал славился полным отсутствием чувства юмора и всегда претворял в жизнь свои угрозы. Строжайшая дисциплина и предусмотренные уставом наказания были призваны подавлять в людях природную греховность и не допускать своеволия. Нередко бывало, что возмутителя спокойствия или непокорного гордеца замуровывали в тёмной келье, оставив ему один сосуд с водой, и оставляли там на неделю и более, чтобы, поразмыслив над своими прегрешениями, он исправился и вернулся на стезю спасения.

Теперь рыцари молча и неподвижно сидели в сёдлах, лишь их застоявшиеся кони всхрапывали и переступали копытами. Лошадь, стоявшая перед Сен-Клером, подняла хвост, и Андре бесстрастно смотрел, как она навалила кучу свежего навоза. Слегка подавшись вперёд, Сен-Клер взглянул налево, на фланг облачённых в чёрное франков-госпитальеров. Он гадал, знают ли госпитальеры хоть немного больше его самого о том, зачем и почему их собрали здесь?

Сен-Клер вывел свой отряд в путь перед рассветом. Он получил лишь приказ выступить, без объяснений стоящих перед отрядом задач, что было весьма необычно. Итак, они просто двигались в указанном направлении до тех пор, пока не остановились в пустыне и не заняли место в общем строю.

Госпитальеры, составлявшие левое крыло, растянулись на нижних склонах холма под названием Тел-Айвадида – это была самая крайняя восточная точка, до которой продвинулись христиане. Тамплиеры, как обычно, составили правый фланг, а между формированиями двух духовно-рыцарских орденов выстроились, растянувшись на полмили, крестоносцы-миряне. Перед воинским строем бежала дорога, ведущая на юго-восток, к Назарету (в слепящем полуденном свете её нелегко было рассмотреть), а слева высился ещё один холм, под названием Тел-Кейсан. На холме этом всё было тихо, но тамплиеры знали – там начинается вражеская территория, земля Саладина, которую надёжно удерживают многочисленные отряды одетых в чёрное бедуинов.

С тыла донёсся зов трубы, а вскоре раздался топот конских копыт. Прискакавший галопом гонец возвестил, что со стороны Акры в сопровождении сильного воинского отряда приближается король Ричард. Все воины – не менее тысячи двухсот всадников – повернулись в сёдлах, чтобы не пропустить появление Львиного Сердца. Все решили, что под «сильным отрядом» подразумевается остававшаяся в Акре пехота.

Так и оказалось, но лишь отчасти. Основные силы пехоты остались в Акре, но часть пехотинцев всё же прибыли сюда в качестве конвоиров, сопровождавших длинную колонну пленных сарацин со связанными руками. Эта колонна тащилась через дюны, словно гигантская змея.

Во главе колонны ехал сам Ричард – во всём своём блеске, на могучем золотистом жеребце, захваченном (то есть украденном) у Исаака Комнина. По своему обыкновению, король красовался в великолепных раззолочённых доспехах, поверх которых были надеты рыцарская мантия и плащ. Кармин, золото и царственный пурпур.

За Ричардом следовала его свита – десятка два хлыщей и франтов всех мастей. Среди них, однако, было и несколько славных рыцарей и воителей: всякий, кто решился бы оспорить их доблесть, рисковал бы получить увечье, а то и расстаться с жизнью. Свитские ехали шагах в пятидесяти перед головой колонны, рассыпавшись, чтобы глотать поменьше дорожной Пыли, хотя копыта их коней тоже щедро её взбивали.

За свитскими маршировали шеренгой по двенадцать человек в ряд воины королевской стражи; перед ними шагали барабанщики, выбивая размеренный ритм. И наконец тащилась колонна пленных, которых надёжно охраняли с двух сторон. Ноги мусульман были связаны так, что они кое-как могли идти, но не могли даже перейти на широкий шаг, не говоря уж о том, чтобы побежать.

Глядя на пленных, Андре ощутил в животе тяжёлый ком. Он бросил торопливый взгляд на Тел-Кейсан, хотя и сам не знал, что ожидает там увидеть. И всё же его замутило от беспокойства, от некоего неясного предчувствия. Склоны холмов, на которые он смотрел, казались совершенно пустыми, но тревога его росла, ибо он знал, что пустота эта обманчива. На склонах затаился враг.

Андре откинулся в седле и бросил взгляд на приближавшуюся колонну, пытаясь оценить, сколько в ней пленных.

Мусульмане шли отдельными группами, по десять человек в ряд; в каждой группе было четырнадцать рядов, каждую охраняли слева и справа два конвоира. Прежде чем пленные скрылись за клубами пыли, Андре насчитал десять таких групп.

В воздухе повисло густое марево пыли, поднятой ногами множества людей, и вскоре сарацины совсем исчезли в этом облаке.

Дурные предчувствия Сен-Клера усилились.

Он заговорил с рыцарем, сидевшим в седле неподалёку, – это был командир Синего отряда, немногословный, не склонный к шуткам англичанин. Настоящего его имени Андре не знал, поскольку все в глаза и за глаза называли его только Нос. Прозвище это прилипло к англичанину из-за того, что на любой вопрос, даже заданный по-французски, тот отвечал по-английски: «Who knows?» – «Кто знает?» Мало того что для француза «knows» звучало весьма похоже на «нос», англичанин ещё обладал весьма примечательным носом, сломанным некогда мощным ударом палицы, чудом не вышибившим ему мозги.

– Что тут затевается, Нос? – спросил Андре. – Только не надо отвечать: «Кто знает?» Последние пять недель я был в патруле, вернулся только вчера вечером и, естественно, не имею ни малейшего понятия о том, что здесь творится. Не понимаю, зачем Ричард пригнал сюда всех этих пленников. Но явно неспроста. Есть у вас хоть малейшее представление, зачем это нужно? Может, до вас доходили какие-нибудь слухи?

Нос в упор взглянул на Сен-Клера, потом склонил голову.

– Это пленники из Акры... Их около трёх тысяч, захваченных при падении города и удержанных в качестве заложников. Они должны оставаться в плену до тех пор, пока Саладин не выполнит наши условия – освободить пленных христиан и вернуть Истинный Крест.

Англичанин пожал плечами и развёл руками.

– Вот и всё, что я о них знаю. Правда, Саладин в последнее время притих и не торопился выполнять свои обещания. Но не исключено, что сейчас он движется сюда, чтобы встретиться с Ричардом и обменяться пленными.

– Тогда почему мусульман нигде не видно? Почему мы здесь одни?

Нос хмыкнул – то был глубокий горловой звук.

– Как знать. Лучше спросите-ка об этом у Ричарда. Я заметил, что короли и султаны что хотят, то и творят. Они не спрашивают у меня советов, и я к ним с советами не лезу.

Следующие полчаса Андре смотрел на колонну, направлявшуюся прямо к центру первой шеренги рыцарей. Про себя он отметил, что на сей раз даже ветераны обоих монашеских орденов присоединились к воодушевлённому хору, приветствовавшему появление английского короля.

Ричард выглядел великолепно, словно не перенёс совсем недавно тяжелейшую цингу. Он улыбался и махал рукой, а приблизившись к первой шеренге, выдернул из ножен великолепный меч с позолоченной рукоятью и взмахнул им над головой. Строй расступился и дал проехать королю и его свите.

Это зрелище вызвало восторг у построившихся в боевом порядке воинов: пленники, хотя и оставались под надёжной охраной, находились за пределами досягаемости сил крестоносцев, возглавляемых королём Ричардом, и, похоже, с каждым шагом приближались к свободе.

Но ничего не происходило. При появлении колонны пленников на склонах Тел-Кейсана ничего не изменилось, и Андре подумал, сколько же ещё пленникам разрешат пройти, прежде чем остановят.

Не успел он мысленно задать этот вопрос, как Ричард, находившийся в сотне шагов от Андре, поднял руку и сделал ею круговое движение, после чего вместе со свитой отъехал в сторону, освободив место для маршировавшей позади стражи, которая явно заранее получила приказы.

Стража остановилась на ровном плоском пространстве между двумя холмами и разделилась, взяв пленников в клещи. Воины из других подразделений, конвоировавших мусульман с флангов, начали, тесня, толкая и считая по головам, строить сарацин в правильные шеренги. Получился строй в сто человек в длину и десять в глубину – итого тысяча. Каждого пленного отделяло от ближайших соседей два шага.

Солнце палило нещадно, укрыться от него было негде, и собранные по приказу, ожидавшие невесть чего христианские воины отчаянно потели, изнывая от жары, стараясь не прикоснуться ненароком к своим раскалившимся на солнце доспехам и не обжечься. Кое-где в рядах франков, не выдержав этого адского пекла, люди падали без чувств.

Когда первую треть пленных собрали и построили, их шеренга выглядела впечатляюще, но Сен-Клер недоумевал, зачем Ричарду понадобились все эти хлопоты?

Никто из христиан не двигался и не произносил ни слова, пока сержанты не начали сбивать пленников в другую шеренгу, тоже в тысячу человек. Тогда один из людей Сен-Клера что-то пробормотал, и Андре, резко развернувшись в седле и не потрудившись найти болтуна взглядом, велел ему заткнуться. После этого никто в строю больше не подавал голоса. Время тянулось мучительно медленно, с каждым прошедшим мгновением страдания людей усугублялись. А Андре Сен-Клер всё отчётливее осознавал, что ни Саладина, ни вообще какого-либо сарацинского отряда поблизости нет.

Некоторое время спустя, когда всех пленников согнали и построили, старший сержант по цепочке передал доклад королю. Получив рапорт, король поморщился, несколько мгновений сидел неподвижно, опустив плечи, потом кивнул и выпрямился в седле. Вознеся высоко над головой длинный, великолепно украшенный, сверкающий меч, Ричард сделал ещё один круговой взмах, и по этому сигналу вперёд немедленно выступили барабанщики и начали выбивать дробь. Под барабанный бой из тыла появились арбалетчики, пройдя колоннами по четыре сквозь расступившийся строй, и заняли позицию позади пленников.

Поскольку Андре вместе с отцом разрабатывал схемы построения арбалетчиков, он знал, что каждая такая колонна состоит из двухсот стрелков. Плечи его напряглись, когда стало ясно, что сейчас произойдёт. Но Сен-Клер не мог до конца в это поверить... Пока первые болты не были выпущены без предупреждения в спины беспомощных, связанных пленников.

Люди в бинтах и повязках падали, словно колосья под серпами жнецов. После нескольких мгновений растерянности и недоумения пленники в передних рядах поняли, что происходит, – и тотчас ужас и паника охватили их так же быстро, как охватывает лес раздуваемый ветром пожар. Несчастные попытались броситься врассыпную или на прорыв, но путы на ногах не позволили им бежать; они неуклюже ковыляли и падали, тщетно взывая к Аллаху.

Ричард Плантагенет, восседая на коне впереди и чуть слева от своей свиты, наблюдал за происходящим так равнодушно и бесстрастно, словно по его приказу здесь просто обкуривали мёдом пчёл, чтобы можно было забрать мёд из улья.

Затем, где-то по правую руку от Сен-Клера, один из взиравших на бойню тамплиеров обнажил меч и, ритмично колотя им по щиту – то рукоятью, то плашмя клинком, – начал в такт ударам нараспев выкликать:

– В имя Креста! Во имя Креста! Во имя Креста!

Этот распев и ритмичные удары, похожие на удары молота в кузне, быстро подхватили находившиеся рядом воины. Шум стал шириться, пробегая по рядам тамплиеров, пока не начало казаться, что ему вторят все, хотя это было отнюдь не так.

В тот день Сен-Клер был не единственным среди храмовников, застывшим в ужасе и недоумении, но таких было меньшинство.

Когда же распев возвысился до громовой силы, так что стало ясно слышно каждое слово, дожидавшийся нужного момента король Ричард снова воздел меч над головой, на сей раз держа его за клинок. Обращённая вверх золочёная крестообразная рукоять, символ Господнего Креста, прибавила воодушевления христианскому войску. Речитатив сделался громче, хотя казалось, что это уже невозможно, и звучал, пока не умер последний мусульманин.

Когда всё было кончено, когда все пленники погибли, Ричард снова подал сигнал, и его арбалетчики, перестроившись, отступили на исходные позиции. После этого вся армия развернулась и отправилась обратно в Акру, оставив позади столько мертвецов, что их хватило бы, чтобы накормить всех стервятников на много миль вокруг.

Андре Сен-Клер ехал между воинами, не глядя ни влево, ни вправо, даже не пытаясь ни с кем заговорить. Его до глубины души потряс не столько чудовищный грех, свидетелем которого ему довелось стать, сколько то, что это злодейство совершил человек, всего пару лет назад искренне ужасавшийся и возмущавшийся тем, что Саладин казнил сотню пленников после победы при Хаттине.

Но когда ликующие возгласы со всех сторон зазвучали ещё громче, Андре не смог больше притворяться невозмутимым. Он обернулся и посмотрел застывшим взглядом на то, как обычно столь серьёзные рыцари орут и подпрыгивают, как пьяные, радуясь убийству множества неверных к вящей славе Господней.

* * *

– Две тысячи семьсот человек, Алек. Вот сколько их было. Две тысячи семьсот. Наверное, даже больше, где-то около двух тысяч восьмисот. И все они были убиты, как животные, и их трупы оставили гнить под солнцем пустыни.

Алек Синклер хмыкнул. Его лицо и голос были совершенно бесстрастны.

– Ну, если уж их убили, то куда ещё было деть трупы, кроме как оставить гнить под солнцем пустыни? Пойми меня правильно, я не пытаюсь иронизировать над твоими словами. Просто мой рассудок отказывается верить в подобное зверство. А ты что делал, пока всё это творилось?

– Ничего! В том-то и беда, что ничего. Мне даже трудно пересказать, о чём я думал в те минуты. Я был охвачен ужасом, ошеломлён, растерян и просто не верил своим глазам. Стыдно признаться, но я даже не попытался этому помешать.

На лице Синклера появилось некое подобие кривой усмешки.

– Да что ты говоришь, кузен? Ты побоялся выступить вперёд и во всеуслышание объявить короля Англии подлым убийцей лишь потому, что Ричард находился в окружении нескольких тысяч верных ему, вооружённых до зубов головорезов, которые с воодушевлением истребляли по его приказу тысячи невинных людей? Да, это ужасно, право слово.

Ироническая усмешка исчезла с лица Синклера, когда он повернулся и оглядел место, где они сидели, – у ямы от старого кострища, шагах в пятнадцати от палатки Андре. Здесь нечего было рассчитывать потолковать наедине, ибо мимо непрерывно сновали туда-сюда выполнявшие различные поручения рыцари и сержанты. Один из них, узнав Алека, кивнул, но без особого интереса, и Синклер ответил на кивок, что-то неразборчиво пробормотав. Потом снова огляделся по сторонам, убедился, что никто не обращает на них особого внимания, и с серьёзным видом обернулся к Андре.

– Сойдя прошлым вечером с судна, которое прибыло с Кипра, я первым делом услышал о казни пленных. А поскольку судно тут же отправилось в обратный рейс, на Кипре об этом узнают уже послезавтра. Епископ Байонский при мне наставлял капитана, дабы тот по прибытии на Кипр распространил повсюду славную весть.

– И что именно он сказал?

– Что Ричард, казнив заложников, одержал над султаном Саладином великую моральную победу. Что он указал неверному его истинное место, наказав его, сурово и справедливо, за попытку нарушить клятвенное обещание вернуть Истинный Крест. И я знаю: все, слушавшие епископа, верили в то, что речь действительно идёт о великой победе и о необходимом нравственном уроке.

– Но то было убийство, Алек, – массовое убийство, какого я не мог себе даже вообразить. Умышленное, заранее обдуманное и безжалостное убийство. Смертный грех. Если ад с пламенем и серой, в который верят христиане, действительно существует, Ричарду Плантагенету уготовано там особое место, ведь ничем в христианской доктрине, никакими логическими ухищрениями схоластов невозможно оправдать содеянное этим человеком. И этот же человек публично принёс благочестивый обет вернуть Святую землю чадам сострадательного Спасителя, во имя их живого милосердного Иисуса!

Алек Синклер кивнул.

– Твой сюзерен вовсе не столь благороден, каким его видит весь мир.

– Именно так.

– Ну что ж, у нас есть и другие важные дела, которые следует обсудить, только не здесь. Здесь слишком много чутких ушей. Возьми свой арбалет и какую-нибудь мишень и поедем, потренируемся в стрельбе... Там, где нас никто не сможет подслушать.

* * *

Некоторое время спустя, отъехав на полмили от лагеря, Сен-Клер воткнул длинное копьё у подножия дюны и привязал к нему в качестве поперечины свой кинжал в ножнах. Когда он накинул на поперечину старую конскую попону и нахлобучил на конец древка ржавый помятый шлем, это стало смахивать на худощавого рослого человека – если смотреть издалека.

Убедившись, что со стороны это покажется настоящей мишенью, Андре снова сел в седло и отъехал от мишени на сто двадцать шагов, туда, где его ожидал Синклер. Оба рыцаря спешились, расседлали коней и надели им на морды мешки с овсом. Только позаботившись о животных, кузены взяли свои арбалеты и встали у линии, которую Алек прочертил каблуком на песке.

Ни один из них не взял с собой арбалет с металлической дугой, ибо это оружие было слишком мощным для подобных упражнений. Болты стоили дорого, а если бы они пролетели мимо мишени и затерялись в песках, их вряд удалось бы найти. Поэтому рыцари взяли арбалеты меньшей дальнобойности: чтобы управляться с ними, требовалось меньше силы, но больше умения и искусства. С таким оружием и на таком расстоянии от мишени болты, скорее всего, можно будет подобрать и использовать снова.

Андре выстрелил первым, критическим взглядом проследил за полётом болта, а когда он упал рядом с мишенью, слегка сменил позицию и выстрелил ещё раз. Он удовлетворённо хмыкнул: на сей раз болт поразил цель и отскочил от копейного древка. Кузен Сен-Клера кивнул, тоже встал в позицию и повторил достижения Андре, только второй болт Синклера отскочил от мишени влево, а не вправо.

– Что ж, хорошо, – промолвил Андре, держа оружие под мышкой, – теперь всё в порядке. Мы оба поразили мишень, за нами вроде никто не следит, а если бы даже следил, всё равно не смог бы незаметно подобраться ближе и подслушать. Полагаю, теперь мы можем поговорить?

– Можем.

Синклер повернулся и, понурив голову, зашагал туда, где на склоне маленького песчаного холма лежало его седло. Вставив ногу в арбалетное стремя, он положил на ложе оружия скрещённые руки. Андре пошёл за ним, молча наблюдая за кузеном. Молодой рыцарь знал: что бы сейчас ни сказал Алек, его слова не будут непродуманными и случайными.

– Я почувствовал... – Алек осёкся, потом продолжил: – Я почувствовал, что ты изменился, кузен. То ли лишился чего-то, то ли, наоборот, что-то приобрёл.

Андре продолжал молчать. Он видел, что Алек не может подобрать подходящих слов – Синклер говорил куда более скованно, чем обычно. И не потому, что был шотландцем: французским Александр Синклер владел превосходно, хотя в его выговоре чувствовалось северное происхождение, прежде всего – в слишком чётком для урождённого галла произношении гласных.

– Возможно, я пробыл здесь, в Святой земле, слишком долго, – сказал Алек после недолгого раздумья. – Я привык к одиночеству, привык жить в стороне от людей, анахоретом. В стороне от христиан, если ты понимаешь, что я хочу сказать. При этом я старался следовать тем путём, который открыло для меня братство. Вот почему я оказался не готов к переменам, которые все недавно прибывшие из-за моря воспринимают как нечто само собой разумеющееся. Я говорю, конечно, не о внешних переменах, явных и очевидных, на которые каждый может указать. Нет, я имею в виду изменения нравственного характера. Сейчас я вижу, что с тех пор, как покинул Шотландию, христианский мир, многое сильно изменилось. И это в первую очередь касается восприятия: люди теперь по-другому смотрят на мир и на то, что в нём происходит.

Синклер снова умолк, качая головой.

– Ты явно не понимаешь, о чём я тут толкую, и мне трудно тебя в этом винить.

Он набрал в грудь воздуху, выдохнул и ущипнул себя за переносицу.

– Давай-ка я попробую объяснить по-другому. Я говорю об истинах, которые поведали мне наши братья из ордена Сиона, когда я был удостоен посвящения в братство. Об истинах, оставшихся неизменными с тех пор, как двенадцать столетий назад наши предшественники бежали из Иерусалима, спасаясь от ярости римлян, и лживая, безбожная «правда» Рима над ними восторжествовала. И вот теперь, более тысячи лет спустя, мы с тобой вновь находимся на земле предков – и вновь имеем дело с яростью Рима, пусть иной, обновлённой, но всё же римской версией истины. Все мы, члены братства, поклялись следовать определённым обетам и установлениям, чтить некие древние заветы, и это должно даровать нам возможность неизменно с честью исполнять свой долг и свои задачи. Причём предполагается, что с момента своего возникновения и эти обеты, и эти задачи остаются незыблемыми. Но взгляни сейчас на Римскую церковь. В ней нет ничего незыблемого, Андре. Всё – любое предписание, любое правило, любой догмат, любая обязанность – меняется по воле того, кому удастся захватить власть. Чтобы не ходить далеко, вспомним об основании нашего ордена Храма девяносто лет тому назад. До его основания, на протяжении тысячи лет сама мысль э том, что священники и монахи могут сделать своим ремеслом убийство, была бы предана анафеме. Но пришло время – и клирики, создавшие наше братство, коренным образом изменили это представление, ранее казавшееся незыблемым. Замечу, изменили к немалой личной выгоде. Всё, что для этого потребовалось, – поменять местами некоторые постулаты да пересмотреть взгляды на волю Господа, которую выражают и истолковывают его служители. Но раз так, ничто в Римской церкви не абсолютно... Ты поспеваешь за ходом моей мысли?

Сен-Клер кивнул.

– Вполне. Только понятия не имею, к чему ты клонишь.

Лёгкая улыбка промелькнула на лице Синклера, слегка смягчив его серьёзное выражение.

– Да я и сам понятия не имею. Но полагаю, нам обоим не помешает найти новые ориентиры. Я осознал это, когда по твоему голосу понял, как ты относишься... Какое отвращение вызывает у тебя то, как Ричард обошёлся с пленными мусульманами.

Сен-Клер лишь слегка покачал головой да понизил голос.

– «Отвращение» – слишком мягко сказано. У меня просто нет подходящих слов, чтобы выразить, что у меня на душе. Но чувства, которые кипят во мне, очищают меня. Во всяком случае, я на это надеюсь. Но между нами, Алек, не должно быть недопонимания или лжи. Ричард не просто «дурно обошёлся» с пленными мусульманами. Он перебил их, и место убийства до сих пор пропитано кровью. Он истреблял их тысячами, причём по единственной причине – желая сорвать на них досаду и показать Саладину, что раздражён поведением султана.

– Ричард – твой сюзерен, Андре.

– Нет, кузен, я больше не вассал Ричарда. Вассальные отношения между нами закончились, когда я стал тамплиером. Ты это прекрасно знаешь, потому что точно так же прекратил отношения со своим сеньором. Сам Ричард пожелал, чтобы я вступил в Храм, и, делая это предложение, прекрасно понимал: если я стану тамплиером, он потеряет право на мою службу и верность. Так и произошло. Ричард Плантагенет больше не может требовать от меня исполнения вассального долга. Но даже тогда он проявил двуличие, подбивая моего отца принять участие в Великом походе... Но не потому, что нуждался в нём. Мессир Анри Сен-Клер не обладал никакими особенными навыками и достоинствами, Ричард Английский мог бы где угодно найти другого главного военного наставника. Нет, простая и неприглядная истина заключается в том, что Ричард вообразил – или ему нашептали, – что мессир Анри должен отправиться с ним на войну в качестве щита. Да, из отца получился прекрасный щит против любимого сподвижника Генриха Второго, маршала Англии Уильяма, который якобы угрожал Ричарду. Эта мысль засела у Ричарда в голове и мгновенно превратилась в его непререкаемую волю, против которой мой отец был бессилен...

Синклер, должно быть, заметил, как изменилось выражение лица Андре.

– Ты что? В чём дело?

Сен-Клер поднял руку, упреждая дальнейшие вопросы.

– Просто до меня дошло, что к тому времени, когда Ричард и де Сабле пришли в дом моего отца и стали уговаривать старика отправиться с ними, король уже заранее всё решил. Роберу де Сабле было уготовано сделаться великим магистром Храма, и Ричард об этом знал. Да что там! Честно говоря, нельзя исключать того, что именно король стоял за провозглашением де Сабле магистром. Но даже если так... Если Ричард знал, что его друг должен стать великим магистром, на то он и Ричард, чтобы вообразить, что сумеет держать де Сабле в руках, играя на его признательности... И тогда без усилий и нажима практически заполучит Храм в полное своё распоряжение. Другое дело, что, если у будущего короля действительно были такие мысли, он серьёзно заблуждался, ибо Робер де Сабле не стал бы марионеткой ни в чьих руках, будь то Папа, король или император. Он носит титул великого магистра Храма менее трёх месяцев, но уже продемонстрировал всем независимость своего нрава. А ещё он верный, безгранично преданный член древнего братства, о чём Ричард даже не подозревал. Королю незачем знать, кому на самом деле принёс нерушимые обеты его дорогой друг. А то, что мы это знаем, в данный момент нам не поможет.

Несколько мгновений Андре стоял молча, покусывая нижнюю губу, потом присел на лежавшее у его ног седло и посмотрел на Синклера.

– Ну и что мы теперь будем делать? – спросил он.

Алек Синклер положил арбалет на землю и сел на своё седло.

– Честно? Понятия не имею. Поэтому буду благодарен за любое разумное предложение.

– Хм... Что касается меня, я не имею ни малейшего желания отправляться куда бы то ни было с Ричардом и его войсками. Конечно, я мог бы некоторое время держаться в стороне от событий, но вряд ли меня удовлетворило бы даже такое положение дел. Чего бы мне на самом деле хотелось, так это оказаться в месяцах пути отсюда, за морем, у себя на родине, в Пуату. Увы, это явно невозможно. Значит, несмотря на всё вышесказанное, мне придётся исполнить свой долг, всеми силами служа Храму.

– Но что будет, когда возобновятся боевые действия? Что ты будешь делать тогда?

Андре недоумённо воззрился на кузена.

– Буду сражаться. А что ещё я могу делать?

– И ты не видишь в этом никакого противоречия?

– В чём? В том, что я вступлю в бой? А где тут противоречие? Я рыцарь, брат-воитель. Меня, как и вас, всю жизнь учили именно сражаться.

– Да, кузен, может, и так, но у меня было на десять лет больше на поиски истины, чем у тебя.

– Какой истины? О чём вы?

Алек Синклер хмыкнул и криво усмехнулся.

– Не знаю, кузен. Понятия не имею. Просто это кажется мне странным... Только что ты ярился из-за трёх тысяч перебитых мусульман, а теперь беззаботно говоришь о предстоящем убийстве куда большего их числа. Разве это не противоречие?