Текст книги "Метамаг. Кодекс Изгоя. Том 1. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Виленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц)

Глава 10

Холодный камень арены жёг подошвы сапог, как лёд Невы в тот последний миг. Я сделал шаг вперёд – ноги ватные, будто налитые свинцом страха. Гул амфитеатра, смешавшийся с нарастающим звоном в ушах, заглушил всё: голос дежурного профессора, ободряющий шепот Юлианы позади, даже собственное дыхание, ставшее прерывистым и поверхностным. Воздух, пропитанный запахом озона и пыли, вдруг отдавал сыростью и тиной. Нет. Не сейчас. Не снова.

Я попытался сконцентрироваться. Формулы. Барьер. Трубы. Слова Юлианы вспыхнули в сознании и тут же погасли, как спички под порывом ветра. Вместо них – мутные пузыри, всплывающие в ледяной мгле, железный привкус во рту, невыносимое давление в груди. Горло сдавило спазмом. Я сглотнул, пытаясь вдохнуть глубже, но лёгкие отказались расширяться.

– Участник Грановский! – голос профессора прозвучал как удар хлыста. – К арене!

Я почувствовал, как сотни глаз впились в спину – любопытных, нетерпеливых, злорадных. И среди них – один особый взгляд. Холодный, цепкий, как щупальце. Я поднял голову. Меншиков. Он сидел чуть выше, откинувшись на спинку, одна нога небрежно перекинута через другую. Его глаза, синие, как глубина ледника, встретились с моими. И в них не было ни удивления, ни злобы. Было озарение. Спокойное, уверенное, унизительное. Он увидел. Увидел дрожь в руке, которую я безуспешно пытался сжать в кулак, бледность, которую чувствовал на собственном лице, тот дикий, животный ужас, что сковал душу. Уголок его губ дрогнул в едва заметной, но убийственно ясной усмешке. Фатально. Это слово пронзило мозг ледяной иглой. Он запомнит. Использует.

Юлиана с силой толкнула меня в спину. «Григорий! Иди!» Её голос пробился сквозь нарастающий шум паники. Я шагнул к зияющему чёрному проёму двери арены, каждый шаг давался как подъем на виселицу. Запах сырого камня и застоялой воды ударил в ноздри. Захлебнулся. Темнота. Бесконечное падение…Нет!

Дверь захлопнулась с глухим, окончательным стуком. Полная темнота. Тишина, звенящая в ушах. Потом – шипение. Знакомое, ненавистное. Из щелей в основании стен хлынули струи. Прозрачные, холодные, неумолимые. Они ударили по камню, и первые ледяные брызги коснулись моих сапог.

Вода.

Сердце рванулось в бешеной пляске, готовое разорвать грудную клетку. Волна первобытного ужаса накрыла с головой, сдавила виски, перехватила дыхание. Я задрожал всем телом, зубы стучали. Тону. Снова тону.Рациональное знание о целителях испарилось. Остался только крик каждой клетки тела – беги!Вода поднималась к щиколоткам. Холод проникал сквозь кожу, в кости. Паника, черная и липкая, заполняла сознание, вытесняя все мысли. Не могу! Не могу дышать! Не могу думать!

И тогда, сквозь этот ад, прорвался луч. Не спокойствия. Отчаяния. Барьер сверху. Слабый. Резонансная частота... Эфирная вязкость... Точки входа – трубы. Кинетика потока… Расчеты мелькали обрывками, хаотично, тону в паническом вихре. Вода была уже по колено. Её ледяное прикосновение парализовало. Слишком поздно!

Но вдруг – щелчок. Как срабатывает затвор. Ум, загнанный в угол, выбросил решение. Не силовое. Не героическое. Математически безупречное. И самое быстрое. Оно не требовало подавления страха. Требовало одного микроскопического, точного действия, пока страх еще не сомкнул клещи полностью.

Я не стал смотреть на воду, нависающий потолок. Я вскинул руку не для мощи, а для настройки. Пальцы сложились в хрупкий, почти невесомый жест – не вызывающий силу, а настраивающий ее. Я нашел точку в сетке барьера прямо над головой. Точку минимальной стабильности. И импульс. Микроскопическую каплю чистой эфирной энергии, рассчитанную точно под резонансную частоту барьера в этой точке.

Щелчок.

Не грохот, не взрыв. Тонкий, хрустальный звук, как лопнувшая струна. В точке приложения импульса барьер – слабый, как паутина – схлопнулся. Не разрушился, а мгновенно дестабилизировался и разорвался на крошечном участке, размером с тарелку. И этого было достаточно.

Эфирный вихрь, рожденный коллапсом барьера, ударил вниз, как миниатюрный торнадо. Он не задел меня. Он ударил в воду, прямо под отверстием. И создал мгновенный, мощный восходящий поток – не воды, а насыщенного эфиром воздуха. Как лифт.

Меня вырвало потоком вверх. Стремительно, неожиданно. Я не летел – меня скорее вышвырнуло сквозь крошечное отверстие в барьере, как пробку из бутылки шампанского. Я кувыркнулся в воздухе и грубо приземлился на каменный пол за пределами арены, едва не разбив колени. Сухой. Совершенно сухой. От первого шипения воды до падения на камни прошло меньше десяти секунд. Вода на арене едва успела подняться до середины икр.

Тишина. Гробовая. Потом взорвалась – не аплодисментами, а гулом изумления, перешептываний. Я лежал, прижав ладони к холодному камню, дрожа всем телом, как в лихорадке. Сердце колотилось так, что казалось, выпрыгнет. Дыхание свистело. Тошнило. Сквозь туман в глазах я увидел подбегающих ко мне Юлиану и бледного, но уже на ногах Артёма.

«Гри... Гриша!» – Юлиана рухнула на колени рядом, её горячие руки схватили мои плечи. «Ты цел? Сухой? Как ты...?» Её глаза, широко раскрытые, метались между мной и крошечным отверстием в барьере Камеры.

Я не мог говорить. Только кивнул, сжав челюсти, чтобы они не стучали. Страх не ушел. Он бушевал внутри, оставляя после себя ледяную пустоту и дрожь в каждой мышце. Я выбрался. Но не победил. Я сбежал от воды самым быстрым, самым эффективным путем, пока паника не накрыла с головой.

Артём стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу. Его лицо, обычно оживленное, было смущенным, на щеках – пятна стыда за свой провал. «Э-э... Молодец, Гриш, – пробормотал он, неловко похлопывая меня по спине. – Ловко... Ловко вывернулся. Сухим вышел...» Его слова повисли в воздухе, неуклюжие, как он сам после своего испытания. Но в них была искренняя попытка поддержать.

Юлиана помогла мне подняться. Ноги подкашивались. Она крепко держала меня под локоть, её тело излучало жар, как маленькая печка. «Не смотри ни на кого, – прошептала она резко, ведя меня к выходу с арены. – Дыши глубже. Прошло. Прошло, понимаешь?» Но я видел, как её взгляд метнулся в сторону трибун. Туда, где до этого сидел Меншиков.

Он уже стоял рядом, но не аплодировал. Не улыбался. Он просто смотрел. И когда наш взгляды встретились на мгновение, он сказал. Четко. Язвительно. Громко и с убийственной ясностью:

«Боишься намочить ножки, Грановский?»

Удар был ниже пояса. Точнее некуда. Жар стыда затопил лицо, смешавшись с остатками ледяного страха. Юлиана почувствовала, как я напрягся, и сжала локоть сильнее. «Идиот, – прошипела она, но не ему, а мне, как бы защищая. – Не обращай внимания. Ты справился.»

Но справился ли? Я был сухим. Я был быстрым. Но он увидел. Увидел страх. И теперь это знание висело между нами, как долговая расписка с моей подписью.

Дни после первого этапа Турнира тянулись, как густая смола. Физически я был цел. Магически – подтвердил свой статус. Но внутри все еще трясло. Каждую ночь я просыпался от ощущения ледяной воды, сжимающей горло. На лекциях по гидромантии, а это был обязательный курс для всех стихийщиков и метамагов, я сидел на последней парте с Артёмом, стискивая руки под столом, пока профессор демонстрировал изящные водяные спирали. Формулы я понимал. Страх – нет.

Однажды, прячась от всех в дальнем углу библиотеки с тетрадью Варламова по квантовым осцилляциям, я услышал обрывки разговора из-за соседнего стеллажа. Голоса были приглушенными, настороженными.

– ...слышал? – произнёс тихий голос какого-то студента. – О новой реформе? В губерниях…

– Тише! – шикнул на него другой. – Кто его знает... Говорят, земства хотят еще урезать. А налоги…

– Да кому это нужно? Опять чиновники карманы набьют, а мужик голодать будет…

– Все равно ничего не изменишь. Сиди и зубри свои руны...

Я замер, перо застыло над бумагой. Реформа. Земства. Налоги. Слова были абстрактными, далекими от магических формул и академических интриг. Но в них слышалось что-то... живое. Злое. Беспомощное. Тот же гул недовольства, что витал в воздухе имения Грановских, только в масштабах Империи. Я никогда не интересовался политикой. Она казалась грязной трясиной, в которой копошатся такие, как отец Меншикова или декан. А всякие радикалы вроде кружка Алисы Ливен, с их красными книжками и мечтами о буре, вызывали глухое отторжение. Хаос. Кровь. Разрушение.

Но сейчас, слушая этот шепот, я вдруг осознал другое. Я был здесь. В сердце Империи. В Академии, которая готовила не только магосов, но и будущих правителей, чиновников, военных. Игнорировать это было все равно что изучать движение эфирных частиц, закрыв глаза на гравитацию. Система – эта громоздкая, несправедливая машина – касалась всех. Артёма с его разоренным родом. Юлиану, вынужденную доказывать, что она способна не только менять повязки у раненых. Меня, с моим страхом воды и фамильным серебром, проданным за билет в третий класс. Даже Меншикова, запертого в клетке своих привилегий и высокомерия.

Я не хотел быть революционером. Мысль о насилии, о крушении всего – даже прогнившего – вызывала тошноту. Но и быть просто наблюдателем, "сидеть и зубрить свои руны", пока вокруг решаются судьбы... Это вдруг показалось трусостью. Похлеще страха перед водой. Трусостью ума и слабостью духа.

Я резко встал, закрыв тетрадь. Формулы квантовых осцилляций могли подождать. Мне нужно было воздуха. Нужно было найти Юлиану, услышать её резкий, ясный голос. Увидеть Артёма, пытающегося создать нового воздушного воробья, чтобы стереть с лица стыд за провал. Нужно было быть здесь. Не просто выживать в системе или мечтать о её крушении. А понять её. Со всеми её трещинами и гнилью. Потому что игнорировать уравнения общества оказалось куда страшнее, чем решать уравнения эфира. И первым шагом было признать: я больше не мог просто наблюдать.

Среда вползла в Академию сырым, цепким туманом, залепившим окна Северного корпуса серой ватой. В аудитории Варламова пахло мелом, старыми книгами и слабым запахом озона от демонстрационной катушки. Профессор, в своем вечном слегка потертом сюртуке, выводил на грифеле ровные символы:– Итак, господа, фундаментальное соотношение: градиент магического потенциала определяет напряженность эфирного поля. Запомните это, как «Отче наш» для метамага. Ψ = -∇φ...Его голос, обычно завораживающий ясностью, сегодня бубнил где-то на периферии сознания. Я смотрел не на изящные завитки уравнений, а на капли конденсата, сползающие по холодному стеклу. В кармане жилета, словно запретный амулет, лежала та красная книжица. Бакунин. «Государство – это зло… Анархия – мать порядка». Прочитанное накануне казалось не столько революционным, сколько… нелепым. Как попытка описать турбулентность реки одной линейной формулой. Красивые слова о разрушении, ноль – о созидании. Отторжение было острым, почти физическим.

Легкое движение. Варламов, не прерывая объяснения о силовых линиях вокруг точечного заряда, чуть повернул голову. Его умные глаза за пенсне скользнули по моему лицу, задержались на рассеянном взгляде. Он увидел. Но не одернул. Не спросил. Лишь едва заметно поднял седую бровь – вопросительно, без упрека – и продолжил, чуть четче выписывая символ дельты. Его молчаливое понимание – или снисхождение? – жгло сильнее выговора. Я сглотнул, заставил себя сосредоточиться на доске, но тень предстоящей ночи и белых волос Алисы нависала плотнее тумана за окном.

Повседневная жизнь Академии, однако, брала свое. В шумной, пропахшей жареной капустой и дешевым кофе столовой, Артём с ловкостью уличного фокусника стащил с моей тарелки последний кусок ржаного хлеба.– Ха! Оплошал, зевака! – Он отскочил на шаг, размахивая добычей, в глазах – знакомый озорной блеск, старательно прикрывавший остатки вчерашнего стыда. – Мозги мозгами, а желудок требует своего! Не обижайся, долг верну пирожком… когда-нибудь.

Он откусил с преувеличенным смаком. Юлиана, сидевшая напротив, лишь покачала головой, отодвигая миску с густым борщом.

– Лугин, твои таланты явно недооценены деканатом. Должны были отправить тебя в артефакторики – воровать идеи. – Ее взгляд скользнул ко мне. Привычное одобрение смешивалось с тенью тревоги – она помнила мой ступор на арене, колючие слова Меншикова.

«Звездой» я себя не чувствовал. Но что-то изменилось. Знакомые первокурсники теперь не просто кивали – иногда останавливались с конкретным вопросом по теории полей. Старшекурсники-метамаги кивали чуть менее отстраненно. Даже Петр Строганов, чей кошелек явно весил больше его знаний, как-то пробормотал, разглядывая свои манжеты: «Грановский, этот твой фокус с водой… одной точкой на барьере, говоришь?» Признание было неловким, как запоздалый комплимент, но оно было. Академия, скрипя шестеренками сословных предрассудков, начинала втягивать меня в свой механизм.

Туман на улице сгустился в полночь, превратив коридоры Главной Библиотеки в лабиринт теней. Сердце стучало не от страха, а от предчувствия странного, чуждого спектакля, на который я шел по своей воле. Дверь в дальний архивный уголок, обычно наглухо закрытая, была сегодня приоткрыта. Я вошел.

Атмосфера ударила сразу: густая пелена дешевого табачного дыма, сладковато-терпкий дух крымского портвейна, въевшийся запах пыли и старой бумаги. Тусклый свет двух керосиновых ламп с треснутыми стеклами выхватывал из полумрака сгрудившиеся фигуры. Человек десять, не больше. Студенты. Одежда – потертые сюртуки, простые рубашки, скромные платья – стирала границы факультетов. Они сидели кто как устроился: двое на широком подоконнике, трое на сдвинутых стульях, кто-то прямо на полу, подложив под себя толстый том «Трудов Магического Общества». Вино наливали из глиняного кувшина в граненые стаканы и эмалированные кружки. Дым сигарет висел сизой пеленой.

И Алиса. Она восседала не на троне, что определённо пошло бы её позе, а на краю массивного дубового стола, откинувшись на одну руку. Ее белые волосы, короткие и безупречно гладкие, будто отлитые из серебра, ловили скупой свет. Темно-синий мужской костюм из тонкой шерсти – пиджак, жилет, брюки – сидел на ее подтянутой фигуре с изысканной строгостью, подчеркивая длину линий и скрытую силу. Длинные ноги были небрежно скрещены. В тонких пальцах – папироса, дымок струился к почерневшим сводам потолка. Она не командовала, но незримо присутствовала. Ее светлые, холодновато-серые глаза полуприкрыты, губы тронуты легкой, загадочной кривой. Она слушала, излучая спокойную уверенность, которая сама по себе задавала тон.

– ...земства – фикция! – горячился коренастый парень со следами копоти на рукавах, стихийщик, вероятно. Он жестикулировал кружкой. – Без реальной власти – пустое место! Надо давить на губернаторов!– Давить? Чем? Петициями? – перебила его девушка с бледным лицом и горящими темными глазами, артефакторка, судя по засевшему под ногтем следу припоя. Она нервно теребила медальон. – Пока есть эта машина подавления… – она махнула рукой куда-то в сторону города, – все петиции – в корзину! Нужно ломать!– Ломать – чтобы что-то построить? На пепелище? – фыркнул худощавый юноша в безупречно чистых очках, метамаг, как и я, без сомнений. Он поправил пенсне. – Нужны медленные, но прочные изменения. Закон. Конституция. Просвещение масс. – Он отхлебнул из стакана – вода.

Спор нарастал, голоса, сдавленные необходимостью тишины, шипели страстью. Они говорили о налогах, о голоде в деревнях, о фабричных законах – с пылом, будто чертили планы осады крепости. Их аргументы пахли страницами нелегальных брошюр и юношеским максимализмом. «Народ» в их устах был абстракцией, идеалом, лишенным грязи и сложности реальности. Но в этом дымном углу, под сводами храма знания, горела искренняя, почти болезненная жажда справедливости. Игра в революцию? Да. Но игра, где ставкой казалась сама душа.

Алиса медленно выдохнула дым колечком. Ее голос, низкий и спокойный, разрезал спор, как нож масло: «Петр, твоя власть земств без опоры – карточный домик. Кто их поддержит против губернаторского произвола? – Она повернулась к девушке, и в ее взгляде мелькнуло что-то похожее на усталую снисходительность. – Лиза, твоя сломанная машина… кто соберет осколки? Кто защитит слабого, пока ты строишь свой новый мир? – Ее взгляд скользнул к метамагу. – Алексей, твоя медленная эволюция… сквозь сколько поколений страдания она должна идти?»

Она не давила авторитетом. Она ставила вопросы – острые, неудобные, вскрывающие нарыв нерешенности под красивыми лозунгами. Ее слова не звучали истиной в последней инстанции, но заставляли спорщиков замолчать, нахмуриться, уйти вглубь собственных мыслей. Сила ее была в этой ясности, в отстраненности, которая парадоксальным образом делала ее центром притяжения. На нее смотрели – юноши с обожанием и робостью, девушки с восхищением и легкой завистью. Она была не пламенем, а холодным, ясным светом, в котором мерцали их страстные, но дымчатые огоньки.

Я сидел на стуле в тени высокого стеллажа с фолиантами по церковной теургии. В руке – тяжелый граненый стакан с терпким, кисловатым вином. Их пыл был заразителен, как лихорадка. Их идеи – все еще казались опасной утопией. Но сама атмосфера – полумрак, табачный дым, дешевое вино, жар споров о невозможном – обладала странной, горькой романтикой подполья. И в центре всего – она. Алиса Ливен. Непостижимая, как нерешенная теорема поля, и притягательная, как кратер вулкана. Магнит, намагниченный на мятеж.

Час пролетел незаметно. Вино выдохлось, папиросы догорели. Страсти поостыли, сменившись усталым, но удовлетворенным гулом. Пора было расходиться, таясь в спящих коридорах, как заговорщики.

Я поднялся, стул тихо скрипнул. Она была уже рядом, докуривая последнюю папиросу. Дымок стелился вокруг ее бледного, резко очерченного профиля. В полумраке ее глаза казались светящимися сланцевыми плитками.

– Грановский. – сказала она медленно. – молчал весь вечер? Ничего, что на «ты»?

Я остановился.

Она бросила окурок на каменный пол, раздавила его каблуком узкого, элегантного ботинка с неожиданной силой. Затем повернулась ко мне. Легкая, едва уловимая искра промелькнула в ее глазах.– Не сочти за труд? – спросила она голосом, в котором звучала не просьба, а спокойная уверенность, чуть приправленная игривой тайной. – Проводи даму до её общежития. Темный двор – место для призраков или… для ученых джентльменов с хорошей интуицией. Моя дорога – мимо Северного корпуса.

Ее губы тронул намек на улыбку. Она не просила сопровождения. Она сама строила всё наше общение с самого нуля. Знала, что я пойду. И в этом знании, в этой протянутой нити возможности, чувствовалась ее власть – тонкая, неоспоримая и загадочная.

Глава 11

Ледяное сияние луны ползло по потолку моей каморки под крышей Северного корпуса. Я лежал, уставившись в темноту, но видел не шершавую штукатурку, а ее лицо. Белые волосы, отсвечивающие в лунных лучах, как припорошенные инеем ветви. Холодок ночного воздуха, щипавший щеки, когда мы шли через пустынный внутренний двор. И этот запах – не просто орхидеи, а что-то глубже: холодная сладость, смешанная с терпкостью дорогого табака и… опасностью. Он вился вокруг нее, как невидимый шлейф, заполняя пространство между нами даже в тишине. А потом… крыльцо служебного входа в Теургический корпус. Ее поворот. Внезапная близость. И тот поцелуй. Не нежный. Обжигающий. Короткий, как удар тока, и оставивший на губах вкус дорогого вина и чего-то невыразимо чужого, манящего. Она отступила на шаг, ее глаза в полумраке светились, как у хищницы, поймавшей добычу. «До среды, метамаг. Думай.» И растворилась в темноте. Думай. О чем? О Бакунине? О ее губах? О невозможности этого всего? Я ворочался, грубая шерсть одеяла казалась наждаком на коже. Запах орхидеи все еще стоял в ноздрях, призрачный и навязчивый.

Утро принесло не облегчение, а гулкое ожидание Турнира. Первый этап – индивидуальные испытания – остался позади. Теперь на афишах, расклеенных на дубовых досках объявлений, красовались новые, еще более внушительные заголовки: «Парные состязания! Сила в единстве! Испытание: ЛАБИРИНТ СТИХИЙ!»

Амфитеатр Практеума гудел, как гигантский улей. Энергия била ключом – азарт, страх, предвкушение. Теперь на арене возвышался сложный, динамичный полигон: подвижные каменные платформы, пылающие огненные кольца, бурлящие водовороты, внезапно возникающие стены сжатого воздуха и участки земли, вздымающиеся и опадающие, как живая кожа. Это был не статичный тест, а полоса препятствий, управляемая профессорами-стихийщиками с галереи, постоянно меняющая конфигурацию. Цель: пройти лабиринт на время, используя магию, причем пары были связаны магическим шнуром – простым эфирным канатом на запястьях, символизирующим необходимость синхронизации. Разорвать его – дисквалификация.

Я искал Юлиану глазами в толпе абитуриентов у входа на арену. Сердце странно сжалось – часть от вчерашних воспоминаний, часть от предстоящего испытания с ней. Нашел. Она стояла чуть поодаль, проверяя застежки на своих практичных кожаных перчатках. На ней был темный, облегающий костюм из прочной ткани – не для показухи, а для дела. Рыжие волосы туго стянуты в пучок, лицо сосредоточено, поджатые губы выдавали напряжение. Она чувствовала мой взгляд, подняла голову. Зеленые глаза встретились с моими. Ни улыбки, ни тепла – только решимость и… вопрос? Как будто пыталась прочесть, что творится у меня внутри после вчерашнего. Я кивнул, стараясь выглядеть уверенным. Она ответила коротким кивком. Дело.

«Пары на старт!» – разнесся усиленный магией голос главного судьи. Мы подошли к месту старта. Магический шнур – прохладная, упругая лента света – обвил мое запястье и ее. Легкое покалывание связи.

«Готова?» – спросил я, стараясь перекричать гул толпы.«Всегда, – отрезала она, не глядя на меня, оценивая первый участок лабиринта – внезапно поднявшуюся стену земли, преграждавшую путь. – Главное – не мешай. И не замеряй коэффициенты, когда надо прыгать.»Я хмыкнул. «Постараюсь.»

Рядом с нами на старт вышла другая пара. Меншиков и его напарник – коренастый детина с Военно-Магического, в мундире с нашивками за строевую подготовку, лицо туповато-самодовольное. Дмитрий Александрович был безупречен в своем новом, подчеркнуто практичном, но явно дорогом костюме для стихий. Его холодный взгляд скользнул по нам, задержался на магическом шнуре, связывающем меня с Юлианой. Уголок губ дрогнул в знакомой, презрительной усмешке. Он что-то сказал своему напарнику. Тот фыркнул, глядя на нас как на досадную помеху.

«Старт!», раздалось где-то поодаль.

Юлиана рванула вперед, как выпущенная стрела. Я едва успел среагировать, шнур на запястье натянулся, заставляя меня ускориться. Первое препятствие – земляная стена. Юлиана даже не замедлилась. Ее рука описала резкую дугу. Стена взорвалась под ударом сконцентрированного огненного импульса не в щебень, а в облако рыхлой пыли, через которое мы пролетели, не замедляясь. Я инстинктивно сжал кулак, направляя слабый импульс воздуха, чтобы отвести пыль от лиц – не нужно было, она уже контролировала рассеивание теплом. Мы обменялись быстрым взглядом. В ее глазах мелькнуло что-то вроде… признания? Скорости реакции?

Далее – огненное кольцо. Пламя бушевало, перекрывая узкий проход между каменными глыбами. Юлиана уже заносила руку, чтобы прожечь путь, но я крикнул: «Стоп! Неравномерность! Справа слабее!» Мой взгляд мгновенно прочел картину эфирных потоков – пламя бушевало ярче слева, справа был тонкий, прохладный «коридор» из-за сдувающего потока воздуха из соседней ловушки. Она мгновенно поняла. Короткий жест – тонкий клин льда вкололся в правый край пламени, не гася его, но создав узкую брешь. Мы проскочили, ощущая жар на спине. Ее плечо на миг коснулось моего. «Вижу!» – бросила она, и в голосе впервые прозвучало нечто кроме командного тона.

Мы работали. Она – инстинктивно, мощно, как сама стихия. Я – аналитически, предвидя изменения лабиринта по слабым флуктуациям поля, находя оптимальные точки приложения минимальной силы. Она пробивала путь огнем и землей, я гасил неожиданные водяные струи сжатым воздухом или направлял ее удары туда, где они давали максимальный эффект при минимальных затратах. Шнур на запястьях почти не натягивался – мы двигались почти синхронно, как части одного механизма. Временами я ловил ее быстрый, оценивающий взгляд. Временами она коротко кивала на мою реплику. Между нами возникло странное, почти телепатическое понимание, рожденное в горниле испытания. Страх воды был забыт, осталась только адреналиновая ясность и… радость этого невероятного танца силы и ума.

Меншиков и его громила шли параллельно нам, через другой сектор лабиринта. Они действовали грубо, мощно, ломая препятствия ледяными таранами и ударами сжатого воздуха, которые его напарник генерировал с солдафонским упорством. Быстро, но энергозатратно. Мы же, с нашей точностью и синхронизацией, начали их обходить.

И вот – узкий каменный мост над бурлящим водоворотом. Путь в финальную зону. Одновременно подойти могли только двое. Мы были чуть ближе. Юлиана уже сделала шаг на мост.

«Дерзко, Грановский!» – прозвучал насмешливый голос Меншикова. Они вынырнули из-за каменной глыбы слева, вплотную к мосту. Его напарник, не дожидаясь приказа, резко выбросил руку вперед. Не в нашу сторону. В основание каменной опоры моста с нашей стороны.

Удар сжатого воздуха был тупым, мощным. Камень треснул с громким хрустом. Мост под нашими ногами качнулся, начал оседать в воду! Юлиана вскрикнула, потеряв равновесие. Я инстинктивно рванул ее к себе за шнур, одновременно вскидывая свободную руку. Не на разрушение, не на защиту. На управление. Микроимпульс чистой эфирной энергии – силовой удар в структуру камня и в бурлящую воду под ним. Расчет на прочность. Расчет на давление. Расчет на резонанс.

Оседание моста замедлилось, камень заскрипел, но выдержал. Водоворот под ним на миг успокоился, образовав странную выпуклую подушку из уплотненной воды, подпирающую просевший край. Мы устояли, Юлиана вцепилась мне в рукав, ее глаза, широкие от неожиданности и ярости, метнули молнии в Меншикова.

Тот стоял на своем берегу, наблюдая. На его лице не было ни злорадства, ни сожаления. Только холодная оценка, как у хирурга. Его напарник тупо ухмылялся.

«Неуклюже, – прокомментировал Меншиков спокойно, как будто обсуждал погоду. – Но быстро. Продолжим?» И он шагнул на свой, неповрежденный конец моста, явно намереваясь пройти первым.

Ярость Юлианы вспыхнула белым пламенем. Она вырвалась из-под моей руки, шагнула на покачнувшийся, но устоявшийся мост. Не к финишу. К Меншикову. Ее рука сжалась в кулак, вокруг него закрутились раскаленные спирали воздуха.«Ты!..»

«Юлиана!» – мой голос прозвучал резко, как удар. Я схватил ее за запястье, чувствуя жар ее кожи сквозь ткань. Шнур натянулся. «Финиш. Сейчас. Он не стоит времени.» Я не смотрел на Меншикова. Смотрел ей в глаза, в зеленую бурю ярости. «Доверься.» И тут же начертил мелкую сигилу в воздухе, чтобы камень под ногами Меншикова завибрировал, мешая ему идти – ничего сложного или опасного, лишь пара выигранных секунд.

Юлианна замерла. Дыхание ее было частым, грудь вздымалась. Она метнула последний убийственный взгляд на Меншикова, который уже невозмутимо шел по своему мосту. Потом резко кивнула. Рванулась вперед, к финишной арке, утягивая меня за собой. Мы влетели в нее вместе, едва не споткнувшись друг о друга, магический шнур пульсируя на запястьях. Время остановилось.

Потом – гул трибун. Аплодисменты. Мы стояли, дыша, как загнанные лошади. Я все еще держал ее запястье. Она не отдергивала. Повернулась ко мне. На лице – не ярость, не торжество. Удивление. И что-то еще… глубокое, незнакомое.

Доверие, – выдохнула она, ее голос был хрипловатым. – Это… было неожиданно.

Меншиков с напарником финишировали через мгновение после нас, его лицо оставалось каменным, но в глазах читалось холодное раздражение. Он проиграл гонку. И показал свое истинное лицо. Война между нами только что перешла из области взглядов и слов в открытое, опасное противостояние. А связь между мной и Юлианой… только что прошла сквозь огонь и обрела новый, неведомый оттенок.

Теплая волна аплодисментов еще билась о стены Практеума, когда Артём ворвался в наш маленький круг у финишной арки, как ураган в хорошем настроении. Он схватил меня в охапку, едва не сбив с ног, потом – с неожиданной осторожностью – похлопал Юлиану по плечу.

«Черт возьми! Черт побери! – он задыхался от восторга, глаза сияли. – Вы видели свои лица? Виделиего рожу, когда мост не рухнул?!» Он зашелся смехом, заразительным и громким, заставляя оглядываться даже уходящих зрителей. «Гриша, твои формулы – они живые! А ты, Юль, – он сделал реверанс, – ты горела, как… как та самая стихия! Вдвоем – вы просто…» Он развел руками, не находя слов, и просто сиял, смывая остатки своего вчерашнего стыда нашей победой.

Юлиана отряхнула несуществующую пыль с рукава, куда я вцепился в последний момент. Уголки ее губ дрогнули в скупой улыбке, но в зеленых глазах еще плавал отблеск ярости после подлого удара Меншикова. «Болван, – буркнула она, но беззлобно, скорее в адрес Артёма. – Главное – прошли. И прошли первыми.» Ее взгляд скользнул ко мне, быстрый, оценивающий. Доверие. Это слово еще висело между нами.

Празднование было скромным и наскоро: три кружки теплого кваса в полупустой студенческой лавке у Восточного корпуса. Артём болтал без умолку, разбирая наш забег по косточкам, Юлиана вставляла резкие замечания, а я сидел, чувствуя приятную усталость в мышцах и странное тепло на запястье, где еще час назад пульсировал магический шнур. Запах ее – дым и цитрус – смешивался с терпким квасом.

Именно в этот момент он появился в дверях. Меншиков. Безупречный, холодный, как лезвие. Шум лавки притих на мгновение. Он не смотрел на Артёма, лишь скользнул взглядом по Юлиане с ледяным безразличием, прежде чем остановить его на мне.

«Грановский.»

Голос был ровным, громкость – ровно такой, чтобы слышали мы трое и пара старшекурсников у стойки. Ни капли злости. Только презрение, закованное в лед.

«Поздравляю с… удачным проходом. – Он сделал микроскопическую паузу. – Ваша синхронизация впечатляет. Для новичков.» Он не улыбался. «Однако, подобные упражнения – лишь игра. Настоящая проверка магистра происходит в чистом поединке воль. Где нет стен, водоворотов… и случайных свидетелей.»

Он вынул из внутреннего кармана сюртука тонкий, сложенный вдвое лист плотной бумаги с гербовой сургучной печатью. Бросил его на наш стол передо мной. Лист приземлился рядом с моей кружкой.